Текст книги "Мельница на Флоссе"

– А знаете – так и говорите дело, мистер Глегг, – сказала его жена, отчеканивая каждое слово, и многозначительно кивнула головой.

У Тома вытянулось лицо и задрожали губы, но он твердо решил не давать волю чувствам. Он будет вести себя как мужчина. Мэгги, напротив, лишь на миг воспрянув духом, пока слушала Тома, снова погрузилась в отчаяние, смешанное с возмущением. Мать стояла рядом с Томом, прижавшись к его плечу; Мэгги внезапно вскочила с места и, отстранив их, стала перед тетушками и дядюшками; глаза ее сверкали, как у молодой тигрицы.

– Зачем же вы пришли тогда, – взорвалась она, – болтать тут и вмешиваться в наши дела и отчитывать нас, если вы не собираетесь помочь моей бедной матери – вашей родной сестре, если вы не жалеете ее, когда у нас несчастье, и не хотите расстаться ни с единым пенни, хотя вам это совсем не трудно, чтобы избавить ее от страданий? Раз так, не приходите к нам бранить моего отца – он был лучше, чем вы все, он был добрый, он бы помог вам, если бы вы попали в беду. Мы с Томом и брать не станем ваших денег, раз вы не желаете помочь матери. Они нам не нужны! Мы обойдемся без вас!

Излив свое возмущение, Мэгги стояла, сверкая черными глазами, готовая ко всему.

Миссис Талливер пришла в ужас; было что-то чудовищное в этой бешеной вспышке, ей казалось – мир сейчас перевернется. Том рассердился: что толку с ними так говорить? Тетушки застыли в изумленном молчании. Наконец, решив, что такая сумасшедшая выходка не заслуживает даже ответа, миссис Пуллет заметила:

– И когда ты перестанешь мучиться с этой девочкой, Бесси? Ну до чего дерзкая и неблагодарная, прямо ужас! И зачем только я давала деньги на ее учение? Она стала еще хуже, чем прежде.

– А что с нее спрашивать! – присоединилась к сестре миссис Глегг. – Меня это не удивляет. Я твердила без устали еще много лет назад: «Попомните мои слова, из этого ребенка не выйдет ничего хорошего; в ней нет ни капли нашей крови». А что до учения, я никогда не ждала от этого проку – я знала, что делаю, когда сказала, что не дам ни пенни.

– Полно, полно, – перебил ее мистер Глегг, – хватит тратить время на разговоры, давайте займемся делом. Том, неси сюда перо и чернила…

В это время в окне промелькнула высокая темная фигура.

– Ой, да это же миссис Мосс, – воскликнула миссис Талливер. – Значит, до нее уже дошли дурные вести.

И она вышла, чтобы отпереть дверь, а Мэгги метнулась за ней следом.

– Вот удачно, – сказала миссис Глегг. – Она тоже примет участие в выкупе вещей по нашему списку. Это будет только справедливо – ведь он ей родной брат.

Миссис Мосс была в слишком большом волнении, чтобы протестовать, когда миссис Талливер по привычке повлекла ее в гостиную, не подумав, что ей тяжело будет очутиться среди такого множества людей в первый печальный момент встречи. Высокая, темноволосая, измученная женщина в поношенном платье и наспех накинутых шали и шляпке представляла разительный контраст сестрам Додсон. Она вошла в комнату, безразличная ко всему от горя и, казалось, никого не видя, кроме прильнувшей к ней Мэгги и Тома. Она подошла к нему и взяла за руку.

– Милые мои детки, – воскликнула миссис Мосс, – я не виню вас, что вы обо мне не подумали: чем я могу вам помочь, когда сама только беру, а не даю? Как себя чувствует братец?

– Мистер Тэрнбул считает, что скоро ему должно стать лучше, – сказала Мэгги. – Садись, тетя Гритти. Не расстраивайся так.

– Славная ты моя девочка, у меня прямо сердце надвое разрывается, – сказала миссис Мосс, послушно идя вслед за Мэгги к дивану и, казалось, все еще не замечая никого вокруг. – Мы взяли у братца три сотни фунтов, и теперь они нужны ему и вам, мои бедняжки!.. Но чтобы вернуть их, мы должны будем распродать все до последнего, а что делать с детишками – ведь их целых восемь, меньшенькая еще даже и не говорит. И на душе у меня так, словно я граблю вас. Но, видит Бог, я и не знала, что братец…

Слезы помешали бедной женщине продолжать.

– Триста фунтов! О боже, боже! – воскликнула миссис Талливер. Когда она говорила, что муж ее дает сестре бог весть сколько денег, она не представляла, какая это может быть сумма, и чувствовала теперь законное негодование, что муж держал ее в неведении.

– Действительно безумие, – проворчала миссис Глегг. – Семейный человек! Он не имел права раздавать деньги таким образом. И верно, без всякого обеспечения, если говорить начистоту.

Голос миссис Глегг привлек внимание миссис Мосс, и, взглянув на нее, она сказала:

– Нет, с обеспечением. Мой муж дал долговую расписку. Не такие мы люди, чтобы грабить детей родного брата, и мы надеялись отдать долг, когда у нас станет немного полегче с деньгами.

– Все это так, – мягко сказал мистер Глегг, – но не может ли ваш муж достать сейчас эти деньги? Потому что для них это будет вроде целое состояние, ежели только Талливеру удастся избежать банкротства. У вашего мужа есть кое-какие запасы в хозяйстве: мне кажется, только справедливо будет, ежели он вернет сейчас эти деньги… хотя мне и очень вас жаль, миссис Мосс.

– О, сэр, вы не знаете, как нам в этом году не везло. На ферме не осталось никаких запасов; и мы продали всю пшеницу и задержались с выплатой ренты… Не то чтоб мы не хотели сделать по справедливости, и я бы работала по ночам, кабы это могло помочь… но дети… и четверо еще совсем маленьких…

– Не плачь, тетя… не расстраивайся, – шепнула Мэгги, не выпуская ее руки.

– Вам мистер Талливер дал эти деньги разом? – спросила миссис Талливер, все еще растерянно пытаясь понять, что же это творилось без ее ведома.

– Нет, за два раза, – ответила миссис Мосс, вытирая глаза и стараясь сдержать слезы. – Во второй – после моей болезни, четыре года назад, когда нам во всем была неудача, и тогда Мосс написал новую расписку. Из-за моих болезней да невезения я только обузой была брату все эти годы.

– Да, миссис Мосс, – решительно подтвердила миссис Глегг. – Незадачливая ваша семья – тем печальней это для моей сестры.

– Я отправилась сюда, как только услышала, что случилось, – сказала миссис Мосс, глядя на миссис Талливер. – Я бы уже давно приехала, кабы вы прислали мне весточку. И не подумайте, что я лишь о своей семье тревожусь, а о брате нет… а только у меня всё эти деньги с ума нейдут… вот я и заговорила перво-наперво о них. Мы с мужем хотим поступить по справедливости, сэр, – добавила она, глядя на мистера Глегга, – и мы сделаем что в наших силах и выплатим деньги, коли это все, на что братец может надеяться. А там – будь что будет! Нам не привыкать к нужде. Мне только ребятишек жаль, прямо сердце надвое разрывается.

– Да, но тут нужно вот о чем подумать, миссис Мосс, – сказал мистер Глегг, – и нечестно будет вас не предупредить: ежели Талливера объявят несостоятельным должником и у него есть вексель вашего мужа на триста фунтов, вам все равно придется выплатить эти деньги, кредиторы с вас их взыщут.

– О боже, о боже, – вздохнула миссис Талливер, думая о банкротстве, а никак не о последствиях его для миссис Мосс.

Сама миссис Мосс смиренно и испуганно слушала мистера Глегга, а Мэгги в мучительном недоумении смотрела на Тома, стараясь уловить, понимает ли он, в чем эта новая беда, и жалеет ли он тетю Мосс. Но Том сосредоточенно разглядывал скатерть.

– А ежели его не объявят несостоятельным, – продолжал мистер Глегг, – триста фунтов будут для него, бедняги, как я уже сказал, целым состоянием. Мы ведь не знаем, – может, он на всю жизнь останется калекой, даже ежели и поднимется с постели. Мне очень жаль, что вам все это так трудно, миссис Мосс, но… мое мнение такое: с одной стороны поглядеть – только справедливо, чтоб вы отдали эти деньги мистеру Талливеру, а с другой – с вас все равно их взыщут. Вы на меня, надеюсь, не в обиде за то, что я сказал вам правду.

– Дядюшка, – неожиданно заговорил Том, оторвав взгляд от скатерти. – Я думаю, тетя Мосс не должна отдавать деньги, если это против воли отца, – правда ведь?

Мистер Глегг удивленно взглянул на него, затем сказал:

– Пожалуй что нет, Том, но ведь тогда бы он уничтожил долговую расписку. Надо ее поискать. А почему ты думаешь, что это против его воли?

– Да потому, – ответил Том, покраснев, но стараясь говорить твердо, хотя голос его прерывался, – что я хорошо помню, как перед моим отъездом к мистеру Стеллингу отец сказал мне однажды вечером, когда мы сидели вдвоем у камина и никого больше не было в комнате… – Том запнулся, но тут же продолжал: – Он сказал мне кое-что насчет Мэгги, а потом добавил: «Я всегда был добр к моей сестре, хотя она и вышла замуж против моего желания… и я одолжил Моссу деньги. Но я и не подумаю их с него требовать, пусть лучше совсем потеряю. Мои дети не должны жалеть, что станут от этого немного беднее». И раз теперь отец болен и не может сказать об этом, мне бы не хотелось, чтобы что-нибудь делалось не так, как бы он сделал сам.

– Да, но в таком случае, мой мальчик, – сказал мистер Глегг, доброжелательность которого помогла ему понять Тома, хотя ему нелегко было отрешиться от естественного отвращения к такому безрассудству, как ликвидация ценных бумаг или отказ от суммы, довольно ощутимо меняющей состояние, – в таком случае нам придется уничтожить расписку, чтобы избежать возможных последствий, ежели отца объявят несостоятельным.

– Мистер Глегг, – возмущенно прервала его жена, – думайте, что вы говорите. Вы слишком много берете на себя в чужих делах. Не пеняйте потом на меня, коли сами несете невесть что.

– В жизни не слышал ничего подобного, – сказал дядюшка Пуллет, чуть не подавившись мятной лепешкой, – так он торопился выразить свое удивление. – Уничтожить долговую расписку! Да вас любой может отвести к констеблю за такие штуки!

– Да, – сказала миссис Талливер, – но ежели расписка стоит столько денег, почему бы нам не отдать ее в счет долга и не спасти мои вещи? Нечего нам вмешиваться, Том, в дела твоего дяди и тети Мосс, коли ты думаешь, что отец осерчает за это, когда поправится.

Миссис Талливер была несведуща в вопросе учета векселей, просто мысли ее устремлялись все на ту же проторенную дорожку.

– Ну-ну-ну, вы, женщины, не разбираетесь в таких вещах, – проворчал дядюшка Глегг. – Единственный способ, чтобы мистер и миссис Мосс не пострадали, – это уничтожить расписку.

– В таком случае, дядюшка, я надеюсь, вы поможете мне это сделать, – серьезно сказал Том. – Если отец не поправится, мне будет очень тяжело думать, что мы поступили против его желания. А я твердо знаю – он хотел, чтобы я запомнил то, что он сказал мне в тот вечер. Я должен следовать воле отца насчет его имущества.

Даже миссис Глегг не могла удержаться от одобрения, глядя на Тома; она увидела в нем додсоновскую кровь, хотя, ежели бы его отец был Додсон, Тому и в голову бы не пришла такая глупость, как отказываться от своих денег. Мэгги едва не кинулась Тому на шею, но тетя Мосс ее опередила. Быстро встав с места и взяв Тома за руку, она произнесла прерывающимся от волнения голосом:

– Ты от этого не обеднеешь, мой мальчик, Бог свидетель, и ежели эти деньги будут нужны твоему отцу, мы с Моссом выплатим их – все равно, есть долговая расписка или нет. Мы не сделаем другим того, чего сами себе не желаем, и коли нашим детям нет ни в чем другом удачи, у них хотя бы честные отец и мать.

– Ну что ж, – сказал мистер Глегг, все это время раздумывавший над словами Тома, – мы не нанесем ущерба кредиторам, даже ежели отца и объявят несостоятельным. Я сам был кредитором, и меня без конца обманывали. Коли он задумал отдать деньги твоей тете еще до того, как ввязался в это дело с Пивартом, – это все равно что он бы сам уничтожил вексель, раз он решил не брать денег обратно. Но когда имеешь дело с деньгами, о многом приходится думать, молодой человек, – предостерегающе заметил дядюшка Глегг, глядя на Тома, – а то, может статься, заберешь у одного обед, чтобы сделать другому завтрак. Но тебе этого, верно, еще не понять.

– Нет, я понимаю, – решительно ответил Том. – Я знаю, что, если я должен деньги одному человеку, я не вправе давать их другому. Но если мой отец решил отдать деньги тете до того, как попал в долги, он имел на то полное право.

– Хорошо сказано, мальчик! – от души промолвил дядюшка Глегг. – Я не ожидал от тебя такой сметки. Но возможно, отец и сам уничтожил расписку. Давай пойдем поищем ее в сундуке.

– Сундук у отца в комнате. Пойдемте тоже туда, тетя Гритти, – шепнула Мэгги.

Глава IV
Проблеск надежды

Даже между приступами спазматического оцепенения, в которое мистер Талливер погружался время от времени с той самой минуты, как упал с лошади, он находился в состоянии столь глубокой апатии, что можно было свободно входить к нему в комнату, не боясь его потревожить. Все это утро он лежал совершенно неподвижно, с закрытыми глазами, и Мэгги сказала тете Мосс, что вряд ли отец заметит их приход.

Они вошли тихо, миссис Мосс села у изголовья, а Мэгги – на свое обычное место на краю постели; она положила руку на руку отца, но на лице его не дрогнул ни один мускул.

Мистер Глегг и Том осторожно вошли за ними следом и теперь из связки, взятой Томом в конторке отца, подбирали ключ к старому дубовому сундуку. Им удалось без особого шума открыть сундук, стоявший в ногах кровати мистера Талливера, и подпереть крышку железной подпоркой.

– Смотри, жестяная коробка, – шепнул мистер Глегг, – вполне возможно, что отец положил сюда такую небольшую бумажку, как вексель. Возьми ее, Том, а я посмотрю, что под теми бумагами, – это, верно, документы на мельницу и дом.

Вынув бумаги, мистер Глегг отошел на шаг от сундука – к счастью для себя, так как подпорка вдруг соскочила и тяжелая крышка с треском захлопнулась. Шум раскатился по всему дому.

Видно, было в этом звуке что-то еще, кроме простого колебания воздуха. Чем иначе объяснить тот эффект, который он произвел на лежащего пластом человека, мгновенно выведя его из оцепенения? Сундук принадлежал его отцу, а до того – его деду, и мистер Талливер всегда с некоторым волнением открывал его. Все знакомые с детских лет предметы, будь то простая задвижка на окне или дверная щеколда, имеют свой неповторимый голос – голос, который, затронув в нас душевные струны, пробуждает глубоко скрытые чувства. Крышка захлопнулась, и в тот же миг мистер Талливер сел на постели и совершенно сознательным взглядом посмотрел на сундук, мистера Глегга с документами в руках и Тома, державшего жестяную коробку. Все взоры обратились к мистеру Талливеру.

– Что вы хотите делать с этими бумагами? – спросил он раздраженным тоном, обычным для него, когда что-нибудь вызывало его неудовольствие. – Подойди сюда, Том. Что тебе нужно в моем сундуке?

Том, весь дрожа, повиновался. В первый раз отец узнал его. Но, ничего ему не сказав, отец со все растущим подозрением смотрел на мистера Глегга и бумаги у него в руках.

– Что здесь происходит? – сердито произнес мистер Талливер. – Зачем вы суете нос в мои бумаги? Разве Уэйкем уже на все наложил свою лапу?.. Почему вы не говорите мне, что вы тут делаете? – нетерпеливо повторил он, так как мистер Глегг подошел и стал в ногах кровати, все еще не проронив ни слова.

– Нет, нет, друг Талливер, – успокаивая его, сказал мистер Глегг. – Никто ни на что лап не накладывал. Просто мы с Томом пришли посмотреть, что здесь в сундуке. Вы были немного нездоровы, и нам пришлось приглядывать за делами. Ну, будем надеяться, вы теперь скоро встанете и сами всем займетесь.

Мистер Талливер задумчиво посмотрел кругом, на Тома, на мистера Глегга и на Мэгги, затем, видимо вдруг почувствовав, что кто-то сидит рядом, в головах у него, он резко повернулся и увидел миссис Мосс.

– А, Гритти, – сказал он тем немного печальным и ласковым голосом, каким обыкновенно говорил с сестрой. – И ты здесь! Как тебе удалось оставить детишек?

– О братец! – воскликнула миссис Мосс, забывая от радости всякую осторожность. – Я благодарю Бога, что приехала и увидела тебя снова в полной памяти… Я боялась, ты никогда больше нас не узнаешь.

– Что? У меня был удар? – с беспокойством спросил мистер Талливер, глядя на мистера Глегга.

– Вы упали с лошади… небольшое сотрясение… вот и все, я думаю, – сказал мистер Глегг. – Но будем надеяться, что вы скоро поправитесь.

Мистер Талливер уставился на одеяло и несколько минут молчал. Затем на лице его мелькнула новая мысль. Он взглянул на Мэгги и тихо спросил:

– Значит, ты получила мое письмо, дочка?

– Да, отец, – ответила она, горячо его целуя. Ей казалось, что отец воскрес из мертвых и что наконец будет удовлетворена ее жажда показать ему, как она его любит.

– Где мать? – спросил он, настолько занятый своими мыслями, что принял ее поцелуй так безучастно, как могло бы его принять какое-нибудь смирное животное.

– Она внизу с тетушками, отец. Позвать ее?

– Да, да. Бедная моя Бесси! – И когда Мэгги вышла, он обратил свой взгляд к Тому: – Ты должен позаботиться о них обеих, когда я умру, Том. Боюсь, трудно вам придется. Но ты уж постарайся всем заплатить. И не забудь – я взял у Люка пятьдесят фунтов, вложил их в дело… Он давал деньги по частям, а доказать это ему нечем. Перво-наперво отдай деньги ему.

Дядюшка Глегг невольно покачал головой, еще более озабоченный, чем прежде, но Том твердо сказал:

– Хорошо, отец. А где у тебя расписка на те триста фунтов от дяди Мосса? Мы как раз пришли, чтобы поискать ее. Что ты хочешь с ней сделать, отец?

– А, я рад, что ты об этом вспомнил, сынок, – сказал мистер Талливер, – я никогда не собирался требовать с них уплаты – это ради твоей тети. Ты не должен жалеть, что потеряешь эти деньги, коль они не могут их выплатить… а они, скорей всего, не смогут. Расписка в этой коробке, помни! Я всегда хотел быть тебе хорошим братом, Гритти, – сказал мистер Талливер, оборачиваясь к сестре, – хотя ты знаешь, что рассердила меня, когда вышла за Мосса.

В эту минуту в комнату снова вошла Мэгги, а с ней миссис Талливер, сильно взволнованная известием, что муж пришел в себя.

– Ну, Бесси, – сказал он, когда она его поцеловала, – ты уж прости меня, коли оказалась беднее, чем ожидала. Но это всё виноваты законники… а не я, – добавил он сердито. – Это мошенники виноваты. Том, смотри крепко запомни: ежели будет случай, заставь Уэйкема за все ответить. Коли ты этого не сделаешь, ты мне дурной сын. Ты мог бы отхлестать его кнутом, но он притянет тебя к суду – суд только и делает, что покрывает мошенников.

Мистер Талливер говорил все более и более возбужденно, на лице его заиграл опасный румянец. Мистер Глегг хотел было сказать что-нибудь успокоительное, но мистер Талливер снова заговорил, на этот раз обращаясь к жене.

– Они уж постараются все выплатить, Бесси, – сказал он, – а твои вещи все же от тебя не уйдут, и сестры тебе как-никак пособят… и Том вырастет… правда, что из него выйдет, я не знаю… я сделал что мог… отдал его в ученье… а маленькая – она выйдет замуж… но это когда еще будет…

Действие целебного стука упавшей крышки окончилось. С последними словами несчастный снова без сознания упал на постель.

Хотя он всего лишь вернулся в состояние, ставшее уже привычным, это поразило присутствующих, словно пришел конец – и не только по контрасту с его недавним возвращением к жизни, но и потому, что в словах его слышалось ожидание смерти. Однако бедному Талливеру не суждено было одним прыжком покинуть земную юдоль – его ожидало еще долгое томительное погружение в небытие.

Послали за мистером Тэрнбулом. Услышав о последних событиях, он сказал, что это восстановление памяти, пусть временное, указывает на отсутствие органической травмы и внушает надежду на полное исцеление.

Среди нитей прошлого, которые подхватил разбитый параличом человек, он упустил одну – закладную на мебель; мгновенное просветление позволило ему увидеть лишь то, что находилось на поверхности сознания, и он снова впал в беспамятство, так и не узнав о всей тяжести выпавшего на его долю позора.

Но Том твердо запомнил две вещи: что расписка его дяди Мосса должна быть уничтожена и что Люку непременно следует вернуть пятьдесят фунтов – если не удастся иначе, то из его и Мэгги собственных денег, лежащих в банке. Как вы видите, кое-что Том понимал куда лучше, нежели тонкости латинских конструкций или соотношение математических доказательств.

Глава V
Том пытается сам раскрыть створки устрицы

На следующий день в десять часов утра Том шел в Сент-Огг к своему дядюшке Дину, который, по словам миссис Дин, должен был вернуться домой накануне вечером; а Том решил, что дядюшка Дин как раз подходящий человек, чтобы посоветоваться с ним насчет работы. Он был компаньоном крупной фирмы, он шире смотрел на вещи, чем дядюшка Глегг, и он шел в гору с быстротой, отвечающей честолюбивым замыслам Тома.

Было темное, сырое, туманное, сулящее дождь утро – одно из тех, когда даже счастливые люди ищут прибежища в надеждах. А Том был очень несчастлив: его гордая натура не могла смириться с бесчестьем и предстоящей им нищетой, и, как ни был для него неколебим авторитет отца, Том не мог подавить в себе возмущение, вызванное его поступком, а незаслуженность несчастья делала его еще тяжелей. Если все это – результат пристрастия к тяжбам, значит его дядюшки и тетушки правы и отец действительно заслуживает порицания. Хотя Том и считал, что тетушки должны помочь матери, он – и это весьма показательно для него – вовсе не возмущался, подобно Мэгги, не видя с их стороны особого рвения проявить великодушие и щедрость. Не в его характере было ожидать от людей того, чего он не мог требовать от них по праву. С какой стати давать кучу денег тем, кто не сумел уберечь свои собственные капиталы? Том видел в их осуждении справедливость своего рода, тем более что уж он-то – в этом Том не сомневался – никогда не навлечет на себя подобного справедливого осуждения. Конечно, ему очень не повезло, что неосмотрительность отца поставила его в столь невыгодные условия, но он не собирался жаловаться и бранить других за то, что они не спешат ему помочь. Он просит одного – дать ему работу и платить за нее. Бедняга Том тоже искал в надеждах прибежище от холодного, сырого тумана, обступившего его со всех сторон, как стены тюрьмы, – под стать его домашним невзгодам. В шестнадцать лет даже самый рьяный сторонник фактов не свободен от иллюзий и преувеличения своих достоинств; и Том, рисуя в воображении будущее, руководствовался лишь тем, что подсказывала ему храбрая уверенность в себе. Он знал, что оба его дяди – и мистер Глегг, и мистер Дин – были когда-то бедны; но он не хотел медленно копить деньги, как дядюшка Глегг, и удалиться от дел, имея скромный доход; он станет таким, как дядя Дин, – получит место в какой-нибудь крупной торговой фирме и быстро добьется успеха. Он почти не видел дядюшки Дина за последние три года – их семьи встречались все реже и реже, – но именно поэтому так надеялся на его помощь. Дядюшка Глегг, он в этом уверен, ни за что не поддержит смелого начинания, а дядюшка Дин, казалось ему почему-то, обладает почти неограниченными возможностями. Том помнил – еще давно отец рассказывал, как мистер Дин стал совершенно незаменим у «Геста и К^о», и старшие компаньоны фирмы были только рады, когда он согласился войти в дело; именно так Том представлял себе свое будущее. Он не мог вынести мысли, что останется на всю жизнь бедным и на него будут смотреть сверху вниз. Он обеспечит мать и сестру и заслужит всеобщий почет и уважение. Так Том перескочил через годы и, подгоняемый жаждой достигнуть цели, забыл, что годы эти складываются из медленных дней, часов и минут.

К тому времени, как он прошел каменный мост через Флосс и вступил в Сент-Огг, Том добрался в своих мечтах до того, как, разбогатев, он выкупит отцовскую землю и мельницу, починит дом и станет там жить; он предпочтет его любому другому более новому, более нарядному; к тому же он сможет держать там столько лошадей и собак, сколько его душе угодно.

Том быстро и твердо шагал уже улицей, как вдруг мечты его были прерваны человеком, незаметно приблизившимся к нему и заговорившим грубоватым, словно бы знакомым голосом:

– Ба, мастер Том! Как себя чувствует сегодня ваш отец?

Это был трактирщик из Сент-Огга, постоянный клиент мистера Талливера. Тому было неприятно, что с ним заговорили, но он вежливо ответил:

– Он все еще очень болен, благодарю вас.

– Да, не повезло вам, молодой человек, что тяжба эта повернулась против него, – сказал трактирщик, в хмельном благодушии полагая, что выказывает Тому свое сочувствие.

Том покраснел и прошел мимо: даже куда более тонкий и деликатный намек на их обстоятельства был бы для него прикосновением к открытой ране.

– Это сын Талливера, – заметил трактирщик торговцу бакалеей, стоявшему у соседней двери.

– Да? – отозвался бакалейщик. – То-то мне его лицо показалось знакомым. Он пошел в мать; она из Додсонов. Славный, крепкий паренек. Чему он обучен?

– О! Задирать нос перед старыми клиентами своего отца и корчить из себя важного джентльмена – вряд ли чему еще, так я думаю.

Том, возвращенный от мечтаний о будущем к реальности настоящего, ускорил шаг, торопясь поскорей добраться до расположенной при складах конторы «Геста и К^о», где он рассчитывал найти дядюшку Дина. Но мистер Дин по четвергам всегда проводит утро в банке – с презрением к его невежеству сообщил ему клерк: мистера Дина никогда в этот день не найдешь утром на Ривер-стрит.

В банке Тома, когда он назвал свое имя, немедленно провели в кабинет его дяди. Мистер Дин проверял со старшим клерком бухгалтерские книги, но, когда Том вошел, он оторвался на миг от своего занятия и, протянув ему руку, сказал:

– Ну, Том, ничего нового, надеюсь? Как отец?

– Благодарю вас, дядя, почти без перемен, – сказал Том, волнуясь. – Мне бы хотелось поговорить с вами, когда вы освободитесь.

– Присаживайся, присаживайся, – сказал мистер Дин, снова погрузившись в книги, и в течение получаса они с клерком были так поглощены своим делом, что Том уже стал побаиваться, не придется ли ему просидеть тут до закрытия банка, – казалось, эти холеные, преуспевающие деловые люди никогда не кончат своей монотонной неспешной проверки. А что, если дядя предложит ему место в банке? Это будет очень скучная, прозаическая работа, думал он, целыми днями строчить здесь под громкое тиканье часов. Он предпочитает другие способы разбогатеть… Но наконец дядя взял перо и написал что-то, закончив росчерком.

– Сходите, пожалуйста, сейчас в контору Торри, мистер Спенс, – сказал мистер Дин, и тиканье часов сразу перестало быть таким громким и медленным.

– Ну, что скажешь, Том? – произнес мистер Дин, когда они остались одни, и, повернувшись в кресле всей своей дородной фигурой, вынул табакерку. – Какое у тебя ко мне дело, мальчик? – Мистер Дин, слышавший от жены о том, что произошло накануне, был уверен, что Том пришел к нему с просьбой как-нибудь предотвратить распродажу их домашней утвари.

– Прошу извинить за беспокойство, дядя, – сказал Том, – но, я думаю, никто лучше вас не посоветует мне, что делать. – Он покраснел, но голос его, хотя и прерывался от волнения, звучал довольно гордо и независимо.

– Вот как? – сказал мистер Дин, все еще держа понюшку и взглянув на Тома с неожиданным интересом. – Ну, говори.

– Я хочу получить место, дядя, чтобы зарабатывать деньги, – сказал Том, не любивший ходить вокруг да около.

– Место? – повторил мистер Дин и принялся методично закладывать в нос понюшку, стараясь не обидеть ни одну ноздрю. Том подумал, что нюханье табака – на редкость раздражающая привычка. – Постой-ка, а сколько тебе лет? – спросил мистер Дин, снова откидываясь в кресле.

– Шестнадцать… то есть мне скоро будет семнадцать, – сказал Том, надеясь, что дядя заметит пушок у него на щеках.

– Так-так… Твой отец как будто хотел сделать из тебя инженера?

– Ну, вряд ли я смогу этим сразу зарабатывать деньги, как вы думаете?

– Это верно, но человек вообще не зарабатывает много денег, когда ему всего шестнадцать, мой мальчик. Однако ты много учился, ты, верно, неплохо разбираешься в счетоводстве, а? Знаешь ты бухгалтерию?

– Нет, – запинаясь, ответил Том. – Мы до нее еще не дошли. Но мистер Стеллинг говорил, что у меня хороший почерк, дядя. Вот посмотрите, – добавил Том, кладя на стол копию списка, который он сделал накануне…

– Неплохо, неплохо. Но, видишь ли, при самом лучшем почерке ты можешь стать не более чем простым переписчиком, если ты нисколько не разбираешься в бухгалтерии и не знаешь счетоводства. А переписчики – это дешевый товар. Чему же ты тогда учился в школе?

Мистера Дина никогда не интересовали вопросы образования, и он не имел ни малейшего понятия о том, чем занимаются в дорогих школах.

– Мы изучали латынь, – начал Том, останавливаясь после каждого пункта, словно пересматривая книги на парте, чтобы помочь своей памяти, – много латыни, и последний семестр я писал сочинения, одну неделю по-латыни, другую – по-английски; и греческую и римскую историю; и геометрию; и я начал алгебру, но скоро снова бросил; и один день в неделю мы занимались арифметикой. Потом мне давали уроки рисования, и еще были разные книги, которые мы читали или учили из них наизусть: «Английская поэзия» и «Часы досуга»[57]57
  Книга религиозного содержания.


[Закрыть], а последнее полугодие – «Риторика» Блэра[58]58
  Учебник риторики Хью Блэра (1718–1800), шотландского проповедника.


[Закрыть].

Мистер Дин снова постучал по табакерке и поджал губы; он чувствовал себя в положении тех достойных людей, которые, прочитав таможенный справочник, обнаруживают, что в страну ввозится множество товаров, о которых они никогда не слышали; как деловой человек, он был слишком осторожен, чтобы поспешно судить о сырье, с которым не имел раньше дела, но он предполагал, что, если бы это на что-нибудь годилось, ему, мистеру Дину, вряд ли было бы о том неизвестно. Что касается латыни, он имел на этот счет свое мнение: он считал, что в случае новой войны, поскольку никто больше не носит пудреных париков, было бы неплохо ввести налог на латынь как предмет роскоши, нужный только высшим классам и не приносящий никакого дохода фирме «Гест и К^о». Но, как он понимал, «Часы досуга» могли быть вещью менее безобидной. В целом этот список предметов вызвал в нем нечто вроде отвращения к бедному Тому.

– Ну что ж, – сказал он наконец довольно холодным, даже саркастическим тоном, – ты потратил три года на все эти вещи – ты должен был все это неплохо усвоить. Не лучше ли тебе выбрать такое занятие, где это может пригодиться?

Том покраснел и продолжал с новой энергией:

– Мне бы не хотелось ничем таким заниматься, дядюшка. Я не люблю латыни и всех этих наук. И на что они мне, если не сделаться младшим учителем в школе, – а для этого я недостаточно хорошо их знаю. Да я скорее пойду в погонщики. Я не хочу быть учителем или чем-нибудь вроде этого. Я бы хотел заняться таким делом, где я мог бы добиться успеха… мужским делом, где бы я должен был присматривать, чтобы все шло как надо, и мог заслужить всеобщее уважение. И я хочу содержать свою мать и сестру.