Текст книги "Мельница на Флоссе"

– Но, Люси… – сказала Мэгги, напрасно пытаясь остановить этот поток болтовни.

– Ты слышишь колокольчик? Это, верно, Стивен, – продолжала Люси, не замечая робкой попытки Мэгги прервать ее. – Меня особенно восхищает в нем то, что всем своим друзьям он предпочитает Филипа.

Теперь Мэгги даже при всем желании не смогла бы ничего сказать; дверь гостиной отворилась, и Минни уже приветствовала недовольным ворчанием стройного молодого человека, который подошел к Люси и, пожав ей руку, о чем-то спросил, выражая тоном и взглядом больше нежности, нежели того требует простая учтивость: он явно не подозревал, что в комнате присутствует третье лицо.

– Позвольте мне представить вас моей кузине мисс Талливер, – не скрывая легкого злорадства, промолвила Люси и обернулась к Мэгги, которая, отойдя от окна, приближалась к ним.

Стивен не сразу справился с изумлением, охватившим его при виде этой высокой темноглазой нимфы с головкой, увенчанной короной черных блестящих волос; Мэгги, в свою очередь, испытала незнакомое доселе чувство: впервые в жизни ей была принесена дань в виде румянца смущения и низкого поклона, в котором склонился перед ней статный молодой человек, почему-то внушивший ей робость. Это новое ощущение было приятным – настолько приятным, что почти улеглась тревога, вызванная в ней упоминанием о Филипе. И когда она села в кресло, глаза ее ярко блестели, а на щеках играли краски, придававшие особую прелесть ее лицу.

– Теперь оцените, какой поразительно верный портрет вы нарисовали позавчера, – сказала Люси, милым смехом выражая свое торжество. Она наслаждалась замешательством своего возлюбленного, тем более что обычно все преимущества были на его стороне.

– Ваша коварная кузина ввела меня в заблуждение, мисс Талливер, – сказал Стивен и, усевшись подле Люси, принялся играть с Минни; на Мэгги он взглядывал только украдкой. – Мисс Дин говорила, что у вас голубые глаза и светлые волосы.

– Простите, это говорили вы. Я только не хотела поколебать в вас веры в ваш дар ясновидения.

– Желал бы я всегда так грешить против истины, – сказал Стивен, – и потом убеждаться, что реальность много прекраснее моих предвзятых суждений.

– Вы с честью вышли из неловкого положения, сказав то, к чему вас обязывает учтивость, – проговорила Мэгги.

В ее взгляде сверкнул легкий вызов; Мэгги понимала, что портрет, нарисованный Стивеном заочно, отнюдь ей не льстил. Люси ведь говорила, что он склонен к насмешке. И весьма самоуверен, мысленно добавила она.

«Однако с ней надо быть настороже!» – мелькнуло в голове у Стивена. Позже, когда Мэгги склонилась над шитьем, он подумал: «Хотел бы я, чтобы она снова на меня посмотрела» – и наконец ответил:

– Я полагаю, учтивые фразы время от времени отвечают своему назначению. Когда мы говорим «благодарю вас», мы действительно испытываем благодарность, и не наша вина, что те же слова люди произносят, желая отклонить не очень приятное предложение. Согласны вы со мной, мисс Талливер?

– Нет, – ответила Мэгги, глядя ему прямо в глаза. – Когда мы произносим обычные слова по какому-нибудь необычному поводу, они звучат особенно выразительно: ведь они сразу обретают особый смысл, как старые знамена или будничное платье в храме.

– Тогда мой комплимент должен быть вдвойне выразителен, – сказал Стивен, теряясь под устремленным на него взглядом Мэгги и плохо понимая, что он говорит. – Слова, которыми я воспользовался, были явно недостаточно красноречивы.

– Комплимент красноречиво говорит лишь о безразличии, – сказала Мэгги, слегка покраснев.

Люси не на шутку встревожилась, решив, что Стивен и Мэгги не понравились друг другу. Она всегда опасалась, что Мэгги слишком умна и своеобразна, чтобы прийтись по вкусу этому насмешливому джентльмену.

– Но, Мэгги, – вмешалась она, – ты ведь никогда не скрывала, что любишь, когда тобою восхищаются, а теперь ты, по-моему, недовольна тем, что кто-то осмелился выразить свое восхищение вслух.

– Вовсе нет, – сказала Мэгги. – Мне очень приятно знать, что мною восхищаются, но комплименты никогда меня в этом не убеждали.

– Я больше не сделаю вам ни одного комплимента.

– Благодарю вас: этим вы докажете ваше уважение.

Бедная Мэгги! Она настолько не привыкла бывать в обществе, что склонна была придавать значение фразам, продиктованным простой учтивостью, и сама никогда не произносила незначащих слов, которые рождаются только на губах. Дамам, более искушенным в светском обхождении, ее способность волноваться по столь ничтожному поводу показалась бы просто смешной. Даже и она почувствовала, что в этом случае ведет себя несколько нелепо. Правда, Мэгги вообще была противницей комплиментов и когда-то в порыве досады сказала Филипу, что считает диким обычай твердить с глупой улыбкой дамам, что они прекрасны: не повторяют ведь ежесекундно старикам, что они почтенны. И все же – как она безрассудна, что ни с того ни с сего проявила столько запальчивости! Ведь до этой встречи ей ни разу не случалось видеть Стивена Геста – почему же она приняла так близко к сердцу пренебрежительные слова, сказанные о ней до их знакомства! Не успев кончить последнюю фразу, Мэгги устыдилась. Она не отдавала себе отчета в том, что причина ее раздражения кроется в охватившем ее ранее более приятном чувстве: так иногда невинная капелька холодной воды, разрушая блаженное ощущение тепла, которое мы испытываем, причиняет нам жгучую боль.

Стивен был слишком хорошо воспитан, чтобы не почувствовать, что разговор принял неловкий оборот, и быстро перевел его на другую тему: он спросил Люси, не известно ли ей, когда наконец откроется благотворительный базар, и можно ли надеяться, что она обратит свой милостивый взор на предметы более благодарные, нежели эти шерстяные цветы, которые расцветают под ее пальчиками.

– Наверное, в будущем месяце, – сказала Люси. – Ваши сестры трудятся еще усерднее – ведь им отведена самая большая палатка.

– О да! Но они священнодействуют у себя в гостиной, а туда я не вторгаюсь. Кажется, вы не подвержены этому модному пороку, мисс Талливер. Вы не вышиваете? – спросил Стивен, видя, как Мэгги что-то подрубает простым швом.

– Нет, – сказала Мэгги, – дальше мужских рубашек мое искусство не простирается.

– Твой простой шов выглядит так изящно, что я попрошу у тебя несколько образчиков для базара, – это не хуже вышивки. Но право же, для меня загадка, как ты стала такой мастерицей; ведь в былое время ты терпеть не могла рукоделия.

– Разгадать эту загадку нетрудно, дорогая, – сказала Мэгги, спокойно поднимая глаза. – Волей-неволей мне пришлось научиться: только шитьем я могла заработать себе на жизнь.

Люси, сколь ни была она добра и простодушна, немного смутилась: Мэгги могла бы не упоминать об этом в присутствии Стивена. Возможно, признание Мэгги было отчасти продиктовано гордостью – гордостью бедняка, который не стыдится своей нужды. Но будь она даже королевой кокеток и пожелай придать особую пикантность своей красоте, она и тогда не смогла бы выдумать ничего удачнее. Я не уверен, что сказанная без всякой аффектации фраза о бедности и шитье ради заработка сама по себе произвела бы впечатление на Стивена, но так как Мэгги была красива, то после этих слов она показалась ему еще более непохожей на всех прочих женщин.

– Я умею вязать, Люси, – продолжала Мэгги. – Может быть, это пригодится для базара?

– И даже очень. Я завтра же дам тебе красный гарус и засажу за работу. Каким завидным талантом обладает ваша сестра, – сказала Люси, оборачиваясь к Стивену, – ведь она лепит! Сейчас она делает по памяти чудесный бюст пастора Кена.

– Что ж, если она не забудет сдвинуть глаза как можно ближе и раздвинуть уголки губ как можно дальше, Сент-Огг, несомненно, будет потрясен сходством.

– До чего же вы безжалостны! – сказала Люси с упреком. – Никогда не думала, что вы способны так непочтительно говорить о пасторе Кене.

– Разве я непочтительно отозвался о нем? Упаси бог! Но нельзя же требовать, чтобы я благоговел перед его смехотворным бюстом. Я считаю Кена достойнейшим человеком: таких, как он, немного найдется на свете. Мне, правда, нет дела до грандиозных подсвечников, которые он водрузил на столике перед алтарем, и я не намерен портить себе настроение, поднимаясь ни свет ни заря, чтобы поспеть к утреннему богослужению, но Кен – единственный из всех известных мне людей, в котором есть что-то от подлинного апостола: он раздает две трети своего дохода и, имея восемьсот фунтов в год, довольствуется сосновой мебелью и вареной говядиной! А разве не благородно было приютить у себя в доме Грэтена – мальчишку, который по несчастной случайности застрелил родную мать? Он уделяет ему все свое свободное время, чтобы только спасти беднягу от умопомешательства. Кто еще был бы способен на это! Кен не отпускает его от себя ни на шаг, я сам тому свидетель.

– Как это прекрасно! – сказала Мэгги. Она давно уже выпустила из рук шитье и слушала Стивена затаив дыхание. – Мне еще не приходилось встречать таких людей.

– И подобные поступки Кена тем более восхищают нас, что, как правило, он весьма сдержан и суров в обхождении. В нем нет никакой слащавой сентиментальности.

– О, по-моему, он – идеал! – воскликнула Люси с милым воодушевлением.

– В этом я позволю себе с вами не согласиться, – сказал Стивен с иронической серьезностью.

– А что вы можете поставить ему в упрек?

– Он принадлежит к англиканской церкви.

– Что ж, я думаю, он придерживается истинной веры, – с глубокомысленным видом проговорила Люси.

– Да, если рассуждать отвлеченно, а не с парламентской точки зрения, – сказал Стивен. – Кен посеял рознь между диссидентами и сторонниками англиканской церкви. И будущий государственный муж вроде меня – а без моих услуг страна обойтись не может – встретит из-за этого немало затруднений, когда станет добиваться чести представлять Сент-Огг в парламенте.

– Вы в самом деле об этом подумываете? – спросила Люси, и глаза ее засияли горделивой радостью, заставившей ее мгновенно позабыть интересы англиканской церкви и вызванный ими спор.

– Не только подумываю, но и сделаю, когда подагра и забота о благе общества заставят старого Лейберна освободить место. Отец мечтает об этом, да и мои таланты… – При этих словах Стивен выпрямился и с шутливым самодовольством пригладил волосы. – Мои таланты, знаете ли, очень ко многому обязывают. Вы согласны со мной, мисс Талливер?

– Да, – ответила Мэгги и, не поднимая глаз, улыбнулась. – Такой дар слова и самообладание заслуживают самой широкой аудитории.

– Я вижу, вы необыкновенно проницательны, – сказал Стивен. – Вы уже обнаружили, что я не в меру болтлив и самоуверен, тогда как люди поверхностные обычно этого не замечают, – наверное, оттого, что у меня прекрасные манеры.

Мэгги и Люси засмеялись, а Стивен подумал: «Она не смотрит на меня, когда я говорю о себе. Попробуем переменить тему». Затем последовал вопрос – не предполагает ли Люси в ближайшую неделю посетить собрание Клуба книги – и совет выбрать для обсуждения «Жизнь Каупера» Саути[90]90
  Саути Роберт (1774–1843) – английский поэт, принадлежавший к «озерной школе».


[Закрыть], если только Люси не настроена на философский лад и не хочет вызвать переполох среди дам Сент-Огга, предложив их вниманию один из бриджуотерских трактатов[91]91
  Бриджуотер Фрэнсис (1756–1829) – английский священник; завещал 40 тыс. фунтов стерлингов автору, который напишет лучший трактат на религиозные и различные научные темы.


[Закрыть]. Люси пожелала, конечно, узнать, что написано в этих устрашающе ученых книгах, и так как всегда приятно просвещать умы дам, непринужденно толкуя о предметах, им неизвестных, то Стивен принялся с истинным блеском пересказывать ученый труд Бакленда[92]92
  Бакленд Уильям (1784–1856) – английский ученый, автор одного из бриджуотерских трактатов «Геология и минералогия».


[Закрыть], который он как раз читал в то время. Он был вознагражден тем, что Мэгги опять выпустила из рук шитье и постепенно так увлеклась его рассказами о геологических чудесах, что, скрестив руки на груди и слегка подавшись вперед, смотрела на него без всякого смущения, словно была юным питомцем колледжа, а он – старым профессором, насквозь пропахшим нюхательным табаком. Ясный взгляд этих широко раскрытых глаз заворожил Стивена, и под конец он уже не смотрел на Люси – а она, милое дитя, не испытывала ничего, кроме радости. Ей приятно было думать, что Мэгги наконец убедится, как умен Стивен, и что теперь они, конечно, станут друзьями.

– Хотите, я привезу вам эту книгу, мисс Талливер? – спросил Стивен, когда поток его красноречия почти иссяк. – Там много иллюстраций, вам интересно будет взглянуть на них.

– О, благодарю вас, – снова смущенно краснея, сказала Мэгги, как только Стивен обратился к ней, и склонилась над шитьем.

– Нет, нет, – вмешалась Люси, – я запрещаю вам привозить книги для Мэгги. Она зароется в них, и ее будет не оторвать. А я хочу, чтобы дни ее проходили в восхитительном безделье: мы будем кататься на лодке, болтать, совершать прогулки и ездить верхом – Мэгги необходимо пожить беспечной жизнью.

– Кстати, – сказал Стивен, взглянув на часы, – почему бы нам сейчас не покататься на лодке? Мы проплывем вниз по течению до Тофтона, а назад вернемся пешком.

Для Мэгги ничего не могло быть заманчивее этого предложения – ведь прошло столько времени с тех пор, как она была на Флоссе. Она вышла за шляпкой, а Люси задержалась в гостиной, чтобы отдать распоряжения служанке, и, пользуясь случаем, сообщила Стивену, что Мэгги ничего не имеет против общества Филипа и не было нужды посылать ему записку. Впрочем, завтра же она пошлет ему приглашение.

– Хотите, я нагряну к Филипу и привезу его к вам завтра вечером? Когда мои сестры узнают, что у вас гостит кузина, они, конечно, захотят нанести вам визит. Утро я должен буду предоставить им.

– О, пожалуйста, привезите Филипа, – сказала Люси. – И ведь Мэгги вам понравилась, не правда ли? – добавила она просительным тоном. – Ну разве она не прелесть? И как много благородства в ее красоте!

– Слишком высока, – сказал Стивен, с улыбкой поглядывая на Люси, – и, на мой взгляд, несколько запальчива! Словом, не в моем вкусе.

Известно, что джентльмены склонны делать подобного рода признания и неосторожно высказывать дамам нелестное мнение о других представительницах прекрасного пола. Вот отчего многие женщины отлично осведомлены, что те самые мужчины, которые ревностно и самозабвенно ухаживают за ними, втайне питают к ним глубокое отвращение! То, что Люси, безоговорочно поверив словам Стивена, все же твердо решила утаить их от Мэгги, как нельзя лучше раскрывает ее характер. Но вы, зная истинную цену словам и следуя иной, высшей логике, уже предвидите ход событий, и вас не удивит, что, направляясь к лодочной пристани, Стивен, наделенный живым воображением, мысленно пожинал плоды своей удачной затеи с лодкой, размышляя о том, что Мэгги по крайней мере дважды обопрется на его руку и что джентльмен, желающий, чтобы глаза дам были обращены на него, занимает крайне выгодную позицию, когда сидит на веслах. Что из этого следует? Неужели Стивен влюбился с первого взгляда в эту удивительную дочь миссис Талливер? Разумеется, нет. Подобные вещи происходят только в романах. К тому же он был влюблен и даже почти помолвлен с самым прелестным созданием на свете и уж никак не был склонен делать себя посмешищем в глазах людей. Но когда человеку двадцать пять лет и у него нет подагрических утолщений на пальцах, ему не может быть совершенно безразличным прикосновение ручки прелестной девушки. Вполне естественно и безопасно – по крайней мере при данных обстоятельствах – восхищаться красотой и с удовольствием ее созерцать. А в этой девушке, изведавшей бедность и невзгоды, было что-то поистине притягательное; приятно было наблюдать и нежную дружбу двух кузин. Как правило, Стивену не нравились женщины, поражающие своей необычностью, но в этом случае необычность, как видно, была высшего порядка, и коль скоро никто не неволит человека жениться на подобной женщине – что ж! – они вносят приятное разнообразие в рутину светской жизни.

Обманув ожидания Стивена, Мэгги в первые четверть часа ни разу не посмотрела в его сторону; она не могла наглядеться на старые, знакомые ей с детства берега. Она вдруг почувствовала себя очень одинокой вдали от Филипа – только он один и любил ее той нежной, преданной любовью, которой ей так недоставало. Но вскоре внимание ее привлекло мерное движение весел, и у нее мелькнула мысль, что хорошо было бы научиться грести. Это пробудило ее от задумчивости. Она попросила дать ей весло, и, когда оказалось, что она совсем не умеет с ним обращаться, в ней заговорило тщеславие. От напряженных усилий кровь прихлынула к ее щекам, и она заметно оживилась.

– Я не успокоюсь, пока не научусь грести и не смогу катать Люси и вас, – весело сказала Мэгги, выходя из лодки.

Как известно, Мэгги склонна была к некоторой рассеянности, особенно когда бывала чем-нибудь увлечена. Вот и теперь Мэгги выбрала для своего замечания самый неподходящий момент: она поскользнулась, но, по счастью, мистер Стивен Гест, подхватив ее под руку, не дал ей упасть.

– Надеюсь, вы не ушиблись? – спросил он, наклоняясь к Мэгги и с беспокойством заглядывая ей в лицо.

Как чудесно, когда кто-то высокий и сильный таким милым, деликатным образом проявляет заботу о вас! Мэгги впервые довелось испытать подобное ощущение.

Добравшись до дому, они застали там тетушку и дядюшку Пуллетов, сидевших в гостиной с миссис Талливер, и Стивен поспешил откланяться, испросив позволение вернуться вечером.

– Пожалуйста, привезите ноты Пёрселла[93]93
  Пёрселл Генри (1658–1695) – английский композитор.


[Закрыть], которые вы взяли у меня, – сказала Люси. – Я хочу, чтобы Мэгги послушала то, что вам больше всего удается.

Тетушка Пуллет, нисколько не сомневаясь, что Мэгги будет повсюду сопровождать Люси и, вероятно, получит приглашение в Парк-Хауз, пришла в ужас от ее наряда; ведь если Мэгги предстанет в нем перед высшим обществом Сент-Огга, она навлечет позор на всю семью. Надо было самым быстрым и решительным образом спасать положение, и по сему случаю состоялся совет с участием миссис Талливер и Люси, которые рьяно принялись обсуждать с тетушкой Пуллет, что именно из ее обширного гардероба больше всего подойдет для этой цели. Право же, Мэгги необходимо вечернее платье, и притом как можно скорее, а ростом она почти с тетушку Пуллет.

– Вот ведь незадача, что в плечах она шире меня! – проговорила миссис Пуллет. – Ей как раз пришлось бы впору мое черное штофное. Да только что делать с ее руками? – добавила она со скорбным видом, взяв большую округлую руку Мэгги. – Разве она влезет в мои рукава!

– О, это не важно, тетя; пожалуйста, пришлите нам свое платье, – сказала Люси. – Я и не хочу наряжать Мэгги в платье с длинными рукавами. У меня есть много черных кружев, мы их как-нибудь приспособим, и руки Мэгги будут выглядеть прелестно.

– У Мэгги и без того красивые руки, – вмешалась миссис Талливер, – почти такие, как были у меня смолоду, только мои-то никогда не были смуглыми. Жалко, что она пошла не в нашу породу.

– Вздор, тетушка! – сказала Люси, поглаживая миссис Талливер по плечу. – Вы в этом плохо разбираетесь. Художник пришел бы в восторг от смуглой кожи Мэгги.

– Может, оно и так, – покорно согласилась миссис Талливер, – тебе лучше знать. Только в прежнее время смуглая кожа была не очень-то в чести у людей достойных.

– Что правда, то правда! – поддакнул дядюшка Пуллет, который сосал мятные лепешки, слушая с великим интересом разговоры дам. – Еще была такая песенка про сумасбродную

 
Кэт, бедняжку с темной кожей,
Что на орех была похожа.
 

Да, кажется, что так, а точно и не припомню.

– Пощадите, пощадите! – смеясь, но не без ноток раздражения в голосе воскликнула Мэгги. – Моя смуглая кожа изменит свой цвет, если о ней будут постоянно толковать.

Глава III
Сердечные излияния

Когда в тот же вечер Мэгги вернулась в свою комнату, она не в силах была сразу раздеться и лечь в постель. Машинально поставив свечу на первый попавшийся столик, она принялась ходить по просторной комнате твердыми, решительными и быстрыми шагами, которые свидетельствовали о владевшем ею сильном возбуждении.

В блеске ее глаз, в лихорадочном румянце и в том, как, закинув назад голову, она судорожно сжимала руки, можно было прочесть, насколько она поглощена своими чувствами и мыслями.

Что же произошло?

Ничего, что вы могли бы признать хоть в какой-то мере заслуживающим внимания. Она слышала, как низкий и приятный мужской голос пел романсы, но ведь пел он их по-дилетантски, в провинциальной манере, которая вряд ли удовлетворила бы более взыскательное ухо. И она чувствовала, как из-под прямых, четко очерченных бровей на нее неотступно, хотя и украдкой, смотрят глаза, взгляд которых, казалось, перенял у голоса его способность рождать в душе отзвук. Все это не произвело бы сколько-нибудь заметного действия на рассудительную и благовоспитанную молодую леди, обладающую всеми преимуществами, какие дают богатство, хорошие наставники и изящное общество. Однако, будь Мэгги похожа на вышеупомянутую молодую леди, вы, скорее всего, ничего не узнали бы о ней – жизнь ее протекла бы так гладко, что писать было бы вовсе не о чем, ибо у счастливых женщин, как и у счастливых народов, нет истории.

Но на преисполненную жажды жизни, натянутую как струна душу бедной Мэгги, едва вырвавшейся из захолустной школы с ее раздражающим шумом и кругом повседневных мелочных обязанностей, эти столь незначительные обстоятельства подействовали с неотразимой силой, пробудив и воспламенив ее воображение. Не то чтобы она думала о мистере Стивене Гесте или пыталась разгадать значение его восхищенных взглядов – нет, скорее, она ощущала, что к ней приблизился мир любви, красоты и счастья, сотканный из неясных, сливающихся воедино образов, почерпнутых когда-то из стихов и старинных романов, а быть может, созданных ее собственной фантазией в часы мечтательных раздумий.

Несколько раз Мэгги мысленно возвращалась к тем временам, когда для нее радостью было бы любое самопожертвование, когда, как ей казалось, в ней угасли все ее стремления и порывы; но это душевное состояние было утрачено безвозвратно, и Мэгги содрогнулась при воспоминании о нем. Ни молитвы, ни внутренняя борьба не вернут ей прежнего, пусть и мертвящего, покоя. Видно, судьба ее не могла быть решена таким простым и легким путем – путем отречения от всего на самом пороге жизни. Музыка все еще звучала в ней – необузданно-страстная и прихотливая музыка Пёрселла, – отгоняя воспоминания печального, одинокого прошлого. Мэгги витала в прекрасном мире воздушных замков, когда раздался легкий стук в дверь и на пороге в просторном белом пеньюаре появилась ее кузина.

– До чего же ты неблагоразумна, Мэгги! Почему ты до сих пор не раздета? – удивленно воскликнула Люси. – Я обещала не приходить и не болтать с тобой, думая, что ты устала. А у тебя такой вид, что тебе впору наряжаться и ехать на бал. Изволь сейчас же надеть капот и расплести косы.

– Ты не намного меня опередила, – возразила Мэгги, быстро достав свой простенький розовый капот и поглядывая на откинутые назад в прихотливом беспорядке светло-каштановые локоны Люси.

– О, мне остались сущие пустяки. Я поболтаю с тобой, пока не увижу, что ты действительно собираешься ложиться.

Накинув розовый капот, Мэгги принялась расплетать длинные черные косы, а Люси, усевшись у туалетного столика и склонив набок голову – совсем как хорошенький спаниель, – не сводила с нее любящего взгляда. Если вам покажется неправдоподобным, что такая обстановка располагает молодых леди к сердечным излияниям, я позволю себе напомнить вам, что человеческая жизнь таит в себе много неожиданного.

– Надеюсь, дорогая, ты сегодня вполне насладилась музыкой?

– О да. Она и теперь не дает мне заснуть. Если бы я всегда могла вдоволь слушать музыку, мне больше ничего на свете не было бы и нужно: она придает силы и одушевляет меня. Пока звучит музыка, жизнь представляется мне такой легкой, не то что порой, когда она давит на плечи, как непосильная ноша.

– Чудесный голос у Стивена, правда?

– Боюсь, нам с тобой трудно судить об этом, – смеясь, промолвила Мэгги; она села и, тряхнув головой, откинула назад свои длинные волосы. – Ты далеко не беспристрастна, а меня и шарманка в восторг приводит.

– Скажи, Мэгги, что ты думаешь о нем? Говори все – и хорошее и плохое.

– По-моему, тебе не мешало бы иногда быть более небрежной с ним. Для влюбленного он держится слишком уверенно и непринужденно. Влюбленному пристало больше робеть.

– Что за вздор, Мэгги! Неужели кто-нибудь может робеть передо мной? Он, может быть, показался тебе самонадеянным? Но ведь ты не испытываешь к нему неприязни?

– Неприязни? Бог с тобой! Можно подумать, будто я так избалована блестящим обществом, что на меня никак не угодишь! Да и могу ли я испытывать неприязнь к тому, кто намерен сделать тебя счастливой, глупышка! – Тут Мэгги ущипнула украшенный ямочкой подбородок Люси.

– Завтра вечером мы сможем музицировать с еще большим успехом, – сказала Люси, просияв. – Стивен привезет с собой Филипа Уэйкема.

– О, я не могу с ним видеться, Люси! – сказала Мэгги, побледнев. – Во всяком случае, я должна сначала спросить позволения у брата.

– Неужели Том такой деспот? – воскликнула изумленная Люси. – Ну хорошо, я все возьму на себя, мы скажем ему, что это моя вина.

– Нет, дорогая, – начала Мэгги, запинаясь, – я обещала Тому – еще до смерти отца, – я поклялась ему, что никогда без его ведома и согласия не буду видеться с Филипом. И мне очень страшно возвращаться к этому разговору – я боюсь, мы снова поссоримся.

– Вот уж никогда не слыхала ничего более странного и нелепого. Что плохого мог сделать бедный Филип? Позволь мне поговорить об этом с Томом.

– Нет, нет, дорогая, не надо! – взмолилась Мэгги. – Я сама пойду к нему завтра и скажу, что вы ожидаете к себе Филипа. Я и раньше хотела просить Тома, чтобы он снял с меня свой запрет, но все как-то не могла собраться с духом.

Некоторое время обе молчали. Потом Люси сказала:

– Мэгги, ты от меня что-то скрываешь, а у меня от тебя нет секретов.

Мэгги отвела взгляд от Люси и погрузилась в раздумье. Затем, повернувшись к ней, промолвила:

– Мне очень хотелось бы рассказать тебе о Филипе, только, Люси, никто не должен знать, что ты в это посвящена, и уж прежде всего сам Филип и мистер Стивен Гест.

Рассказ длился долго. Мэгги никогда раньше не случалось облегчать душу подобной исповедью, она никогда не говорила с Люси о таких сокровенных вещах, но милое лицо, склонившееся к ней с сочувственным интересом, и маленькая рука, сжимавшая ее руки, как бы побуждали ее высказаться до конца. Только в двух случаях она не сказала всей правды. Она умолчала о том, что и по сей день терзало ее сердце, – об оскорблениях, которые ее брат обрушил на Филипа. По-прежнему она закипала гневом при воспоминании об этой обиде, и тем не менее ей – как из-за Тома, так и из-за Филипа – невыносима была мысль, что еще кто-нибудь узнает об этом. И она не могла заставить себя рассказать Люси о последней ссоре ее отца с мистером Уэйкемом, хотя отдавала себе отчет, что именно это воздвигло непреодолимый барьер между ней и Филипом. Она сказала только, что теперь понимает Тома, который, в сущности, прав, утверждая, что при нынешних обстоятельствах не может быть и речи о ее любви и браке с Филипом. Да и мистер Уэйкем тоже, конечно, не даст своего согласия.

– Вот, Люси, и вся моя история, – сказала Мэгги, улыбаясь сквозь слезы. – Видишь, как и сэра Эндрю Эгьючика[94]94
  Эндрю Эгьючик – персонаж из комедии Шекспира «Двенадцатая ночь».


[Закрыть], «меня однажды тоже обожали».

– Я вижу другое: я поняла, почему ты так хорошо знаешь Шекспира, да и все прочее, что стало тебе известно уже после того, как ты покинула пансион. Мне всегда казалось это чудом, одним из твоих загадочных свойств. – Люси опустила глаза и задумалась, потом, снова взглянув на Мэгги, добавила: – Как прекрасно, что ты любишь Филипа. Вот уж никак не предполагала, что ему выпадет такое счастье. И по-моему, ты не должна от него отказываться. Сейчас, конечно, есть препятствия, но со временем они могут отпасть.

Мэгги покачала головой.

– Да, да! – настаивала Люси. – Сердце мне подсказывает, что так и будет. Во всем этом есть что-то романтическое, это так не похоже на то, что бывает в жизни, – да ничего иного я от тебя и не ожидала. И Филип будет боготворить тебя, как принцессу из волшебной сказки. О, я до тех пор не буду знать покоя, пока не изобрету способа уговорить всех. И ты сможешь выйти замуж за Филипа, когда я… тоже выйду замуж. Разве это не чудесная развязка грустной истории моей бедной, бедной Мэгги?

Мэгги попыталась улыбнуться, но невольно вздрогнула, словно на нее внезапно повеяло холодом.

– Ты совсем замерзла, дорогая, – сказала Люси. – Ложись скорее в постель, да и мне давно пора. Боюсь даже подумать, который теперь час.

Они поцеловались, и Люси ушла, унося с собой признание, под влиянием которого она воспринимала последующие события. Мэгги была совершенно искренна, она и не могла быть иной. Но сердечные излияния порой вводят в заблуждение, даже когда они бывают вполне искренними.