Текст книги "Решение об интервенции. Советско-американские отношения, 1918–1920"

Глава 4
Первая высадка японцев

Теперь назревает необходимость более подробно рассмотреть вопрос японской политики в отношении Сибири – по крайней мере до той степени, насколько это позволяют ограниченные источники, состояние японской официальной мысли и мартовских подготовительных действий.

Здесь следует напомнить, что министр иностранных дел Японии виконт Итиро Мотоно в конце февраля ухитрился создать в дипломатических кругах Антанты впечатление, что его страна планирует вторгнуться в Сибирь вне зависимости от участия в этом предприятии Вашингтона или от частичного спонсирования интервенции Соединенными Штатами. Одновременно стоит упомянуть и про отчаянный блеф Мотоно: решительная японская позиция, касающаяся любых крупных действий в Сибири без одобрения американской стороны, не принесла бы Токио ничего хорошего. Главное соображение этой сдержанности заключалось в опасении, что Япония, предприняв такие действия без благословения Америки, может оказаться втянутой в изнурительную и экономически истощающую оккупацию, в то время как американцы, оставшись в стороне, сохранили бы собственные силы и ресурсы в Тихоокеанском регионе, одновременно сняв с себя всякую ответственность за отказ в экономической помощи.

Но наконец к первым числам марта даже Мотоно пришлось посмотреть правде глаза. Свою позицию он отразил, хотя и несколько неохотно, в заявлениях послам союзников. На встрече с британским послом сэром Уильямом Грином, состоявшейся 7 марта (именно в этот день Токио получил ноту Вильсона от 5-го числа, ставящую под сомнение целесообразность японского вмешательства), Мотоно заметил, что «…если Япония не получит от Соединенных Штатов финансовой помощи и некоторых материалов, в частности – стали, его стране будет крайне затруднительно принять предложения союзников…».

По словам японского министра, «при отсутствии уверенности в президентской поддержке, возможно, более целесообразно отложить это действие». В конце концов, ситуация в России не носила характера, требующего немедленного вмешательства, и было бы жаль, если между союзниками возникли бы разногласия.

Собственный отчет Грина своему правительству о заявлениях Мотоно хорошо отражает японское официальное мнение: «…былое стремление к осуществлению интервенции, проявленное министром иностранных дел, теперь значительно ослаблено мнением кабинета министров, в частности позицией самого премьер-министра и министра внутренних дел, сомневающихся в стойкости союзников и считающих, что вмешательство невозможно без финансовой и материальной помощи со стороны правительства Соединенных Штатов. Если Япония сочтет разумным отложить интервенцию, не думаю, что это обязательно разочарует их кабинет, который до сих пор был удовлетворен нашими действиями, поскольку мы никогда не настаивали на участии союзных войск во вмешательстве. Японский Генеральный штаб продолжает готовиться к принятию мер в кратчайшие сроки…»

Можно заметить, что в этом отчете содержится очень важная оговорка, касающаяся позиции Японии. Кабинет министров, придерживаясь нежелания действовать от имени союзников при отсутствии согласия Америки, одновременно пошел на две существенные уступки Мотоно и армейским руководителям, устремленным предпринять немедленную интервенцию в Сибири. Во-первых, было решено, что Япония, воздерживаясь на текущий момент от участия в любых шагах, согласованных с союзниками, публично оставляла за собой право предпринимать независимые действия по собственной инициативе и под свою ответственность, если это покажется оправданным с точки зрения защиты японских интересов. Другими словами, уклонение от немедленного вмешательства от имени союзников нисколько не ущемляло свободу Японии действовать в любое время самостоятельно. Во-вторых, воздержание от какой-либо крупной операции не препятствовало энергичному проведению предварительных мероприятий – как военных, так и политических, предоставляющих японскому правительству возможность действовать быстро и эффективно, когда (и если) настанет подходящий момент.

Доступные в настоящее время материалы не конкретизируют, в чем именно заключались эти «предварительные мероприятия», однако вполне очевидно, что они подразумевали не только обычную подготовку вооруженных подразделений, но и осуществление двух шагов, имеющих особое значение с точки зрения американской политики:

1. Разработку специального двустороннего соглашения с китайцами, обязывающего последних участвовать и нести совместную ответственность в любом предприятии, которое могла бы потенциально осуществить Япония, и, следовательно, делающего возможным использование КВЖД.

2. Завершение планирования высадки японских вооруженных сил во Владивостоке.

Было ясно, что согласование этих планов с китайцами увеличивало обязательства Китая перед Японией, в еще большей степени ставило бы его в зависимость от японской помощи и при этом давало сразу две политических выгоды. Во-первых, оно не давало возможности использовать Китай какой-либо другой державой в качестве средства воспрепятствования осуществлению японских целей в Маньчжурии и Сибири. Во-вторых, став союзником Китая в сибирском предприятии, Япония приобретала отличную позицию, позволяющую вытеснить с политической сцены Хорвата и занять место России в роли доминирующей державы, арендующей зону Китайско-Восточной железной дороги.

В свете этих намерений становилось совершенно ясно, что договор, заключенный в конце февраля между Стивенсом и китайцами о найме российских железнодорожников на Восточно-Китайское направление, вызывал у японской стороны наибольшие неудобства. Это соглашение совершенно не вписывалось в планы Японии культивировать особое китайско-японское взаимопонимание по отношению к возможным действиям в Сибири. Более того, оно таило в себе особенную опасность, поскольку вполне могло показаться китайцам хорошей альтернативой японским предложениям.

Вряд ли японцы полностью осознавали американские мотивы или могли им доверять: на арене дальневосточной дипломатии того времени политическая невинность, несомненно, относилась к наименее понятным качествам. Японцам, очевидно, было чрезвычайно трудно, если даже не невозможно, поверить в то, что стремление Вашингтона видеть американских инженеров, работающих на Сибирской или Маньчжурской железных дорогах, отражало не что иное, как бескорыстное желание принести экономические блага народам этих регионов.

Вопрос предварительной высадки вооруженных сил во Владивостоке также нес в себе некоторую двусмысленность: было ли это простым десантированием или являлось подготовительной мерой к более масштабному вмешательству? Судя по всему, даже в Токио не могли дать четкого ответа, однако адмиралу Като, находящемуся во Владивостоке, очевидно, было дано разрешение высадить войска на берег под свою личную ответственность, если в какой-то момент он почувствует, что это необходимо «для защиты японских интересов». Таким образом, решение о предварительной высадке зависело от развития событий на месте, причем с точки зрения и личной интерпретации военно-морского командующего.

Подобные настроения четко отразились в реакции Японии на ноту президента Вильсона от 5 марта. Эта нота, естественно, обострила текущую ситуацию и потребовала тщательного пересмотра японской позиции. Хотя президент, безусловно, не давал зеленый свет Японии на крупномасштабные военные действия в Сибири, само сообщение было выдержано в дружественном и даже сочувственном тоне. Теперь стало ясно, что, если Япония начнет действовать, официальный Вашингтон выразит сожаление, скептицизм и отрицание всякой ответственности, но никакого реального протеста или возражения не последует. Сторонники интервенции в Токио поняли, что ноту президента можно использовать как аргумент в свою пользу.

Именно поэтому вопрос интервенции был еще раз рассмотрен на заседаниях авторитетного Консультативного совета по иностранным делам, состоявшихся 9 и 15 марта, однако генеральная правительственная позиция, по-видимому, пережила эти обсуждения, не претерпев никаких существенных изменений. Официальное мнение по-прежнему склонялось к тому, что время и обстоятельства еще не созрели для действий, к которым призывали французы и британцы. Эту мысль можно неоднократно обнаружить в заявлениях высокопоставленных японских деятелей. В частности, министр внутренних дел барон Синпэй Гото 2 марта заметил послу Моррису следующее: «Предыдущее правительство объявило войну Германии слишком преждевременно; находясь в кризисе, нам не следует повторять ошибку и снова действовать поспешно». Аналогичное мнение 15 марта высказал и один из самых влиятельных государственных деятелей старшего поколения Аритомо Ягамата[44]44
  Аритомо Ямагата (1838–1922) – видный политический, военный и государственный деятель, маршал, дважды премьер-министр Японии, в 1918 г. – председатель государственного Тайного совета (третий срок).


[Закрыть]: «Сейчас слишком рано посылать войска в Сибирь. Если мы осмелимся отправить армию на территорию России без ее [Америки] просьбы, это вызовет подозрения и немилость в Соединенных Штатах, и мы не сможем рассчитывать на ее помощь. Наши вооруженные силы достаточно сильны, чтобы противостоять врагу, но я с сожалением должен сказать, что мы сильно зависим от помощи Соединенных Штатов и Великобритании в виде военной техники и финансовой поддержки».

На следующий день после второго заседания Консультативного совета (16 марта) японцы представили свой ответ на ноту Вильсона. Он был составлен в формате конфиденциальной записки, врученной американскому послу Роланду С. Моррису. После выражения признательности за откровенную и дружественную президентскую ноту в японском меморандуме говорилось:

«Вполне понятно, что интервенция, предлагаемая сейчас правительствами союзников… не является инициативой японской стороны. В то же время наше правительство с крайней озабоченностью наблюдает за сибирским хаосом и полностью осознает серьезную вероятность немецкой агрессии, которой может подвергнуться этот регион. Оно готово рассмотреть… любой план действий, с которым к нему могут обратиться правительства союзников…

Однако властные круги Японии считают, что успех такого предприятия в значительной степени зависит от искренней поддержки всех великих держав, участвующих в войне против Германии. Таким образом, наше правительство намерено воздерживаться от любых действий, в отношении которых не было достигнуто должное взаимопонимание между Соединенными Штатами и другими великими державами Антанты».

Далее, подтвердив свое нежелание действовать для союзников без просьбы Америки, японское правительство продолжило отстаивать свои притязания на свободу действий в отношении любых операций, которые сочтутся необходимыми в рамках собственных интересов: «…если враждебная деятельность в Сибири разовьется до такой степени, что поставит под угрозу национальную безопасность или жизненно важные интересы Японии, она может оказаться вынужденной прибегнуть к оперативным и эффективным мерам самозащиты. Правительство уверено, что в таком случае оно может рассчитывать на дружескую поддержку Америки в навязанной ему борьбе».

Меморандум заканчивался заверением, что любые действия, которые могут призвать Японию на российские территории, «совершенно не подвержены влиянию каких-либо агрессивных мотивов или тенденций». На этот счет в записке говорилось, что правительство «…остается непоколебимо в своей глубокой симпатии к русскому народу, с которым имеются все основания поддерживать отношения сердечной дружбы».

Смысл этого меморандума был совершенно ясен: никакого крупного вмешательства Японии в Сибирь по призыву союзников состояться не может, если только Америка не возьмет на себя долю ответственности и расходов. С другой стороны, Япония сохраняет за собой полную свободу действий в любом месте и времени, если ей предстоит действовать в собственных интересах за свой счет.

Тем временем официальные французы и британцы, пребывающие в Вашингтоне, совершенно не обескураженные президентской нотой, продолжали настойчиво требовать от правительства Соединенных Штатов изменить правительственную позицию. Формулировки этих непрекращающихся призывов так мало учитывали само содержание ноты, что возникает вопрос: осознавали ли союзники всю серьезность президентского решения? Вряд ли. Кажется, они не воспринимали его всерьез, а продолжающееся раздувание вопроса свидетельствовало о плохом понимании психологии Вильсона. Следует, однако, напомнить, что как раз в это время окончательно подготовилось и началось великое немецкое наступление во Франции. Про отчаяние британских и французских стратегов, оказавшихся перед лицом такого развития событий, уже упоминалось.

12 марта, всего через неделю после отправки написания президентской ноты, французский посол Ж.Ж. Жюссеран появился в Госдепартаменте с другим документом, призывающим к интервенции. Полностью проигнорировав недавнюю ноту Вильсона, французы в очередной раз предсказали неизбежность японской интервенции с согласия союзников или без него – возможно, даже и по соглашению с Германией.

И вновь приводились уже знакомые аргументы. Во-первых, как полагала французская дипломатия, только согласие союзников на военные действия может побудить Японию предоставить необходимые гарантии на послевоенный период. Во-вторых, в документе выражалась надежда, что Соединенные Штаты пересмотрят свое отношение к этому вопросу, согласятся с точкой зрения Франции и присоединятся к просьбе начать интервенцию силами Японии[45]45
  В своей ноте французы допустили ошибку, описав в слишком восторженных выражениях процветание и материальные ресурсы японцев, пытаясь таким образом доказать, что Япония готова действовать в одиночку без американской поддержки и одобрения. Два дня спустя, узнав от Токио, что это прямо противоречит позиции Японии, французы направили еще одну ноту, исправляющую ошибку, но по-прежнему настаивающую на желательности интервенции (из рукописей Вудро Вильсона. Библиотека конгресса, Вашингтон). (Примеч. авт.)


[Закрыть].

Советник Госдепартамента Полк, принявший французского посла, сразу же заверил Жюссерана, что ни о каком пересмотре позиции Соединенных Штатов не может быть и речи. После совещания с президентом (на заседании кабинета министров 15 марта) Лансинг подтвердил этот устный ответ Полка (16 марта). В вежливой, но резкой ноте Жюссерану глава Госдепартамента заявил об уважении правительства Соединенных Штатов к взглядам Франции, но после самого тщательного изучения проблемы было решено, что оно «не в состоянии в настоящее время изменить свое мнение и отношение к этому вопросу…».

В тот день, когда Лансинг отправлял ответ французскому послу, вопрос о сибирской интервенции обсуждался на дипломатической конференции союзников в Лондоне. Думается, что читатель еще раз должен поразиться, насколько мало внимания уделялось ими ноте Вильсона от 5 марта. Министр иностранных дел Великобритании Артур Бальфур, уже имеющий на руках отчет Грина о позиции Мотоно, начал встречу с заявления, что изменил свое мнение: японцы не согласятся действовать в одиночку в отсутствие поддержки Соединенных Штатов. Что оставалось делать французам в сложившейся ситуации? Теперь они почти умоляли англичан о новом совместном обращении к Вильсону. Артур Хью Фрейзер, американский дипломатический представитель по связям с Высшим военным советом в Париже, подвел итог этой дискуссии в телеграмме следующего содержания: «Совершенно очевидно, что французы и итальянцы, с одной стороны, а англичане – с другой, рассматривали этот вопрос… с разных точек зрения. Первые выступали за немедленные действия и были склонны не обращать внимания на опасность антагонизма с Россией. Артур Бальфур и Ллойд Джордж выражали очевидные опасения относительно мудрости подобной политики, при этом Бальфур особенно жестко выступал за отсрочку интервенции в надежде, что призыв Японии к вмешательству может исходить от самих русских».

Упоминание вероятности просьбы о вмешательстве со стороны России отражало оптимистическую веру в такое развитие событий. Эта вера поддерживалась и постоянно передавалась своим правительствам тремя представителями союзников в Москве – Локкартом, Робинсом и капитаном Жаком Садулем из французской военной миссии. Источники этой веры будут рассмотрены в следующей главе.

Несмотря на отсутствие принципиального согласия, конференция (по настоянию Франции) вынесла вердикт о повторном обращении к Вильсону, но на этот раз действуя от имени союзных правительств как от единой группы. Хотя Бальфур и высказывал собственные опасения по поводу японской интервенции громче всех остальных, передать президенту настроения участников лондонской встречи было поручено именно ему. Таким образом, посол Великобритании в Вашингтоне лорд Ридинг появился в Белом доме 18 марта с посланием Бальфура.

Как отметил глава британского МИДа, опасность теперь стала «большой и неминуемой». Россия уничтожила свои вооруженные силы, и Германия никогда не позволит их восстановить[46]46
  По иронии судьбы именно в этот день Троцкий объявил о начале строительства новых вооруженных сил. С этого момента оно происходило быстро, эффективно и без серьезных вмешательств со стороны Германии. Такая немецкая терпимость объяснялась глубоким пониманием того, что большевики не собираются возобновлять войну на стороне союзников. (Примеч. авт.)


[Закрыть]. Огромная территория этой страны и так кишела враждующими силами, а энергия, которой Россия все еще обладала, была потрачена на внутренние конфликты. Другими словами, великая держава сдалась немецкому захватчику и находилась в его власти для неограниченной эксплуатации. Лекарством от этой смертельной болезни могло стать только вмешательство союзников через северные порты и Сибирь. Но в настоящее время только Япония была в состоянии предоставить необходимые человеческие и технические ресурсы в сколько-нибудь крупных масштабах для подобного предприятия. Таким образом, просьба об интервенции может быть адресована именно японцам.

«Конференция признала, – продолжал Бальфур, – что против этого курса имелись серьезные возражения». Кроме того, и в самой России существует страх перед Японией, и этот страх не беспочвен. Если Япония вмешается во внутренние дела России, это будет выглядеть дружественным шагом: ее цель «не копировать немцев, а противостоять им. Однако никакие полезные шаги по реализации такой политики не могут быть предприняты без поддержки Соединенных Штатов. Без американского одобрения было бы бесполезно обращаться к японскому правительству, и, даже если японцы согласятся действовать без нее, акция потеряет половину своего морального авторитета».

Полковник Эдвард М. Хаус, доверенное лицо и личный советник президента, в это время «грипповал» в Нью-Йорке. Предупрежденный о шаге союзников неофициальным сотрудником по связям британского правительства в Нью-Йорке сэром Уильямом Уайзманом, Хаус немедленно попросил своего зятя Гордона Ашинклосса, служившего помощником советника Фрэнка Полка в Госдепартаменте, передать президенту, что он, Хаус, просмотрел отчет Фрейзера, но остался при своем мнении. Послание Хауса было доставлено в Белый дом к тому времени, когда Ридинг уже находился у президента. Госпожа Вильсон взяла на себя ответственность передать записку полковника, пока совещание еще не закончилось[47]47
  В рукописях Вудро Вильсона содержится записка Ашинклосса с пометкой миссис Вильсон: «Подумала, что это тебе может понадобиться в разговоре с Ридингом». Сомнительно, что Ридинг стал бы поддерживать этот демарш с таким личным энтузиазмом. «Я решительно отговорил сэра Вильямса от предложения союзников, – записал Хаус в своем дневнике 18 марта, – а он, в свою очередь, настолько поколебал взгляды Ридинга, что посол не смог выдвинуть никаких аргументов в пользу своего правительства» (из рукописей Эдварда М. Хауса, библиотека Йельского университета, Нью-Хейвен). (Примеч. авт.)


[Закрыть].

Неизвестно, насколько повлияло послание на взгляды президента, но Ридингу он ответил почти слово в слово, как и Хаус: «Я своего мнения не поменял».

В тот же день Лансинг, все еще, по-видимому, не подозревавший о шаге союзников, направил в Белый дом свой собственный меморандум на ту же тему[48]48
  В тексте меморандума ничто не указывает на то, что Лансинг знал о беседе Вильсона и лорда Ридинга. Только на следующий день Ридинг рассказал ему о своем визите к президенту (из рукописей Роберта Лансинга, настольный дневник от 19 марта, Библиотека конгресса, Вашингтон). {Примеч. авт.).


[Закрыть]. Глава Госдепартамента писал, что предложение о создании японского экспедиционного корпуса продолжало выдвигаться с разной степенью серьезности британским, французским и итальянским правительствами, каждое из которых желало сделать Японию частью альянса. Далее он еще раз подчеркнул неблагоприятный психологический эффект, который вмешательство неизбежно окажет на русских. Тогда вся Россия станет нам враждебной. «Будет выдвинуто обвинение, – полагал Лансинг, – что Россию предали ее мнимые друзья и передали желтой расе». Русские в своем озлоблении могут даже обратиться к Германии[49]49
  Здесь мы имеем интересный пример того, как в то время война на Западе доминировала во всех расчетах союзников. Если французы утверждали, что отсутствие согласия Америки на вмешательство толкнет Японию в объятия Германии, Лансинг считал, что интервенция окажет именно такой же эффект на русских. (Примеч. авт.).


[Закрыть]. Кроме того, не было никаких оснований полагать, что военный эффект японской интервенции с точки зрения мировой войны приобрел бы большую значимость. Припасы со складов Владивостока все равно не переместились бы вглубь страны ввиду отсутствия перспектив перевозки, обусловленных дезорганизацией железной дороги[50]50
  К этому времени Лансинг уже получил обнадеживающий отчет от адмирала Найта о поставках во Владивосток. (Примеч. авт.)


[Закрыть]. В этих обстоятельствах Лансинг еще раз подтвердил вывод, который он сам, Хаус и президент озвучивали друг другу с монотонной регулярностью в течение последних недель: «…неразумно и нецелесообразно поддерживать просьбу [союзников] о японском вторжении в Сибирь».

На следующий день меморандум вернулся автору с пометкой: «С вышеизложенным президент полностью согласен».

После того как 20 марта Вильсон получил японский ответ на свою ноту, он лишний раз укрепился в правильности собственного нежелания рассматривать какие-либо шаги, на которых так настаивали союзники. Их аргумент, заключающийся в том, что японцы готовились к агрессии независимо от позиции Америки, так эффективно использованный в конце февраля и почти заставивший его изменить точку зрения, теперь полностью утратил силу. Лансинг и президент остались очень довольны.

Послу Моррису было поручено передать японскому правительству, что ответ воспринят «весьма удовлетворительно», поскольку он устранил любую возможность недоразумений, «которые могли бы возникнуть в противном случае».

В последние дни марта призывы к интервенции продолжали поступать и Лансингу, и Вильсону из самых разных источников, помимо союзнических правительств. 18 марта президент получил длинное сообщение от адмирала Найта из Владивостока. Оно не содержало конкретных рекомендаций о немедленном вмешательстве, однако излагало подробный план распределения миссий между правительствами союзных государств в случае принятия окончательно решения об интервенции[51]51
  В следующем сообщении Найта от 23 марта говорится, что он показал свой план японскому адмиралу Като, который принял его к сведению без энтузиазма и комментариев. Однако этот план, по-видимому, оказал важное влияние на решение об интервенции, принятое несколько месяцев спустя. (Примеч. авт.)


[Закрыть]. Советник посольства Батлер Райт, находящийся во Владивостоке по пути домой из Петрограда, телеграфировал о своих впечатлениях от поездки по Сибири и высказался в пользу совместного вторжения. Харбинский консул Чарльз К. Мозер сообщал, что условия в Сибири станут «невыносимыми… если только не вмешаются союзники» (телеграмма из Пекина от 29 марта). Генерал Уильям В. Джадсон, бывший атташе, возглавлявший американскую военную миссию в Петрограде, лично телефонировал в Госдепартамент 20 марта, а затем изложил собственные взгляды на бумаге для передачи госсекретарю. Он был уверен, что японское вторжение в Сибирь отдаст Россию в руки Германии, но даже небольшие силы Соединенных Штатов, действующие в одиночку, внесли бы противоположный эффект и вынудили бы Германию держать крупные силы на Восточном фронте. При этом генерал предполагал существование множества возможных промежуточных вариантов, подразумевающих разумный компромисс, при которых выгода была бы пропорциональна той степени, в которой «подчеркивалась бы американская инициатива и сотрудничество…».

Следующая попытка «подтолкнуть» президента была произведена 21 марта, когда лорд Ридинг привез из Иркутска некоторые сведения о положении с военнопленными в Сибири. Они исходили от исполняющего обязанности британского вице-консула и от офицера французской разведки полковника Пишона. Здесь следует напомнить, что это произошло менее чем за две недели до визита в Иркутск Вебстера и Хикса. Британский вице-консул сообщал об ожидаемом скоплении немецких военнопленных, упомянув цифру в 80 000 человек.

Встревоженный Лансинг немедленно проинформировал президента, поскольку, по его словам, если полученные сообщения правдивы, проблема интервенции предстает совсем в ином свете. Вильсон, не согласившийся с такой постановкой вопроса, уже на следующий день (22 марта) ответил госсекретарю следующим образом: «Я очень благодарен вам за то, что вы так быстро прислали мне бумаги, однако не нахожу в них достаточной причины для изменения нашей позиции. Они по-прежнему не отвечают на вопрос, который я задал лорду Ридингу и всем остальным, выступающим в пользу вмешательства Японии, а именно: к какому результату должна привести интервенция и насколько этот результат будет эффективен? Условия, в которых сейчас находится Сибирь, не дают ответа».

Теперь настала очередь Лансинга поспорить с президентом. 24 марта он обратился к Вильсону с письмом, в котором впервые по-настоящему приблизился к аргументации в пользу вмешательства, хотя исходил только из единственного предположения, что сведения о военнопленных были верными. В этом письме он задавался вопросом: что потеряет Америка, «…сделав Японию обязательным членом альянса и дав согласие на отправку экспедиционного корпуса в Сибирь для вытеснения немцев и восстановления российской власти в этом регионе (если, конечно, сведения о военнопленных подтвердятся)»?

Однако и Вильсон оказался тверд в своей точке зрения. Согласно собственным отчетам Лансинга, президент ответил, что «он полностью согласен с изложенным, но пока не считает, что ситуация требует изменения общеполитического курса». В конце концов оказалось, что сведения из Иркутска не нашли четкого подтверждения, и все пошло по-прежнему.

1 апреля Герберт Баярд Своуп, соредактор и вашингтонский корреспондент «Нью-Йорк уорлд», попросил у президента одобрения на размещение в газете разъяснительной статьи, дабы «развеять сомнения, возникающие из-за противоречивых сообщений о нашем отношении к японско-сибирской ситуации». Своуп предлагал заявить, что «…несогласие Америки с японской интервенцией в Сибирь поставило под сомнение весь изначальный план действий союзников. Однако нам ничего не следует предпринимать в этом направлении до тех пор, пока не возникнет фактическая военная необходимость в этом шаге. Только в этом случае Америка даст свое согласие».

Президент подготовил ответ, в котором советовал Своупу опустить слова: «В этом случае Америка даст свое согласие», пояснив это следующим: «Я хотел бы оставить подобную мысль в стороне ввиду множества самых разных суждений, которые начинают накапливаться вокруг этой чрезвычайно сложной и деликатной темы».

Итак, именно на фоне таких настроений в Токио и Вашингтоне ситуация во Владивостоке в последние дни марта быстро приобрела кризисный характер.

В это время в гавани на якоре стояли четыре союзных корабля: американский крейсер «Бруклин», японские крейсеры «Асахи» и «Ивами», а также британский линкор «Суффолк». Адмирал Найт и японский адмирал Като отлично ладили между собой и находились в личных дружеских отношениях. Като, возможно, даже был несколько сбит с толку открытостью коллеги, когда тот информировал японца о своих инструкциях, анализе ситуации и персональных взглядах на дальнейшие действия: в любом случае нет никаких свидетельств того, что Като полностью отвечал взаимной откровенностью.

«Он крайне учтив, – докладывал Найт 23 марта, – и уверен, что между воюющими группировками в России может быть достигнут компромисс. Я не встречал еще никого, кто бы с ним согласился, тем более что и у самого Като нет никакого плана, каким образом на подобный компромисс можно повлиять… При этом он заявляет, что не располагает никакими правительственными инструкциями, ничего не знает об официальной позиции Японии, но считает, что японский народ против вмешательства, а его страна не сможет финансировать кампанию…»

Были ли у британского командующего более близкие отношения с японским адмиралом, в отчете не указано. Невольно начинаешь подозревать, что именно так. В конце концов, англ о-японский союз в то время все еще действовал, и у японской стороны была формальная причина для большей откровенности с англичанами. Более того, британская политика в отношении Сибири и Маньчжурии основывалась на интересах Англии в отдаленной европейской войне, которая мало тревожила японцев. Сбивающее с толку высокомерие американского правительства беспокоило их в значительно большей степени.

Ситуация во Владивостоке достигла пика напряженности ближе к концу марта. 24-го числа местные большевики захватили телеграфное отделение. Почтовые и телеграфные служащие, будучи убежденными антикоммунистами, объявили забастовку в знак протеста. Таким образом, работа всех внешних служб оказалась парализованной, и консульские представители союзников оказались без связи с внешним миром. На совместном экстренном совещании они приняли решение жестко настаивать на восстановлении работы хотя бы для иностранных представителей и резидентов. Консулы договорились, что, если эти усилия не увенчаются успехом, каждый из них обратится к своему собственному правительству с прямым вопросом – будет ли рассмотрено «силовое вмешательство военных», при этом японец прозрачно намекнул, что очень рассчитывает получить благоприятные ответы. Тем не менее адмирал Найт после консультации с американским консулом оставался категорически против любого применения силы. В течение трех дней большевики частично восстановили связь – ровно настолько, чтобы ослабить возмущение союзников.

Несмотря на эту большевистскую уступку, общая атмосфера во Владивостоке оставалась давящей. Поднялся новый шквал слухов о предполагаемой немецкой активности на Дальнем Востоке и германо-большевистских планах в отношении военных складов. Всего десятью днями ранее Найт, завершив первичный обзор ситуации, докладывал, что «в настоящее время нет абсолютно никакой опасности» попадания складов в руки немцев. Адмирал лишь допускал, что некоторая их часть может быть уничтожена, но только из-за плохой охраны. 26 марта, потрясенный потоком новых слухов, он сообщал, что российские портовые власти получили приказы из Москвы и Хабаровска начать отгрузку боеприпасов вглубь страны. Уже на следующий день Найт телеграфировал следующее:

«…Заметные волнения в городе… повышают опасность конфликта между Советами… и консерваторами… Из Хабаровска сюда прибыло множество красногвардейцев, говорят о нескольких тысячах. Сегодня здесь появились три немецких офицера, а другие, как полагают, находятся во Владивостоке. Сохраняются признаки того, что боеприпасы будут изъяты или уничтожены. Ситуация очень напряженная.

Подготовлен [к] высадке [для] защиты консульства».

Не менее мрачный отчет был отправлен адмиралом 28 марта. Советы, по сообщению Найта, теперь словно хвастались своей силой, скорость отгрузки боеприпасов со складов достигла 40 вагонов в сутки, а уровень опасности мог вынудить его высадить десант на берег. Одновременно Найт настоятельно рекомендовал увеличить численность американского военно-морского флота во Владивостоке.

Были ли у адмирала какие-то основания полагать, что готовятся меры по полной разгрузке складов? Вполне возможно. Троцкий, совсем недавно прибывший в Москву, возглавил Наркомат по военным делам, и теперь его энергичные телеграммы летели во все стороны. Уже предпринимались решительные действия по перемещению архангельских складов вглубь страны. Следовательно, не было никаких причин, по которым аналогичные шаги не были бы приняты и во Владивостоке с более крупными и ценными накоплениями.

Но здесь стоит задаться вопросом: какое к этому отношение имеют немцы? После недавнего брест-литовского кризиса дипломатические и технические контакты между Россией и Германией еще не возобновились. То, что происходило во Владивостоке, имело единственное разъяснение: большевики пытались частично обезопасить склады от захвата и вывоза союзниками (при отгрузке 40 вагонов в день, если верить Найту, на вывоз всего содержимого ушло бы от 3 до 4 лет).