Текст книги "Решение об интервенции. Советско-американские отношения, 1918–1920"

Возможность военного «сотрудничества»

Первым животрепещущим вопросом, озаботившим официальных лиц после ратификации Брест-Литовского договора, стало рассмотрение возможности сотрудничества в создании регулярных советских вооруженных сил. Время от времени этот вопрос иногда мелькал в бурных дискуссиях, которые Робинс и Садуль вели с Троцким и Лениным еще в Петрограде во время возобновления немецкого наступления. 8 марта, незадолго до отъезда советского правительства в Москву, американский военный атташе полковник Джеймс А. Рагглз и его помощник капитан Э. Фрэнсис Риггс посетил Троцкого по предложению Садуля. В телеграфном отчете об этой беседе интервью Рагглз отметил: «…Троцкий… и большинство большевиков теперь, похоже, убеждены, что мир… не может быть постоянным… Троцкий желает помощи союзников, особенно американской… Теперь он готов реорганизовать армию, внедрив принципы жесткой дисциплины, полностью удалив из нее бывших кадровых офицеров и лучших представителей русского народа. Первостепенной важностью Троцкий считает осуществление Соединенными Штатами необходимых шагов по предотвращению антироссийских действий Японии или других стран альянса».

При переезде советского правительства Робинс отправился в Москву вместе с Риггсом, в то время как Рагглз вернулся в Вологду, чтобы остаться с послом Фрэнсисом. Прошло совсем немного времени, когда Риггс уже стал сочувствовать взглядам Робинса и в значительной степени разделять оптимизм последнего по поводу перспектив военного сотрудничества.

Через несколько дней вслед за Робинсом в Москву переехал и Садуль, а Локкарт, первоначально остававшийся на старом месте, появился в новой столице примерно 16–17 марта, сопровождая Троцкого в его личном поезде, когда последний уже в качестве военного наркома покинул Петроград, чтобы присоединиться к своим соратникам.

В окружении Локкарта присутствовали два молодых офицера – капитан У.Л. Хикс (позже сопровождавший Вебстера в Сибирь) и капитан Дэннис Гарстан – молодой кавалерийский офицер, служивший в Петрограде. Садуль, формально привязанный к французской военной миссии, возглавляемой генералом Лаверном, аналогичным образом последовал за советским правительством в Москву. В отличие от генерала Нисселя, возглавлявшего военную миссию и сложившего с себя полномочия после ратификации Брест-Литовского договора, его преемник Лаверн был менее озлоблен к событиям прошлого и более восприимчив к предложениям о военном сотрудничестве с большевиками.

Таким образом, сразу же после ратификации в Москве собрался довольно большой круг официальных лиц – как гражданских, так и военных, живо заинтересованных в возможности оказания союзнической помощи советскому правительству и склонных использовать все возможности в этом направлении. Неофициальный комитет, состоящий из Лаверна, итальянского военного атташе генерала Ромея, Локкарта, Риггса и Робинса, вскоре начал ежедневно собираться в отеле Elite у Локкарта, апартаменты которого превратились в своего рода центр обмена информацией.

Обсуждения, касающиеся военной помощи, получили энергичное начало 17 марта, практически сразу после приезда Троцкого. Уже на следующий день Робинс встретился с ним и Чичериным, после чего доложил Фрэнсису, что совещание прошло «в высшей степени удовлетворительно». Троцкий попросил выделить пять американских офицеров в качестве инспекторов для «организации, обучения и оснащения Советской армии». 19 марта Троцкого посетил Садуль. У него сложилось впечатление, что Троцкий намеревался запросить у Соединенных Штатов в дополнение к железнодорожным инженерам и специалистам еще дюжину офицеров для инструктажа и инспекций. Судя по всему, Троцкий пока ничего не говорил о военной помощи французов. «Троцкий все еще дуется на нас», – объяснил Садуль своему другу Томасу. Казалось, он даже догадывался о причине: в прощальном телефонном разговоре генерал Ниссель допустил немало резкостей, чем вызвал у наркома раздражение и даже обиду.

Крупная французская военная миссия из Румынии, направлявшаяся домой во Францию (в результате фактического выхода Румынии из войны), находилась в это время в Москве и насчитывала несколько сотен офицеров. Садуль очень надеялся, что некоторых из них удастся оставить в России и привлечь к организационной работе. Именно поэтому он сразу же постарался заручиться американской поддержкой в преодолении предвзятости Троцкого по отношению к французам. Для этого Садуль отправился к Риггсу (которого описал в одном из своих писем как «великолепного парня и франкофила, которым легко управлять») и убедил его (или посчитал, что убедил) в том, что использование французских офицеров станет единственным реальным решением.

Утром 20 марта Риггс и Садуль отправились на встречу с Троцким. В этом случае Риггс, очевидно, поддержал предложения Садуля, по крайней мере, в том, что касается привлечения французских офицеров. В любом случае Садуль, энтузиазм которого – как и у Робинса – часто преобладал над правильностью понимания, вышел от Троцкого уверенным, что эти французские офицеры станут теперь считаться ближайшими соратниками большевиков, их кабинеты будут находиться рядом с кабинетом наркома, а сами французы начнут выступать в роли своего рода единого военного «мозгового центра» и оперативно-планового отдела.

На следующий день, 21 марта, выступая в Моссовете, Троцкий публично заявил о необходимости создания современной армии численностью от 300 000 до 500 000 человек, описав множество проблем, встающих в этой связи перед руководством страны. В тот же день Троцкого снова посетил Риггс и после уточняющей беседы побудил наркома представить Рагглзу (как главе американской военной миссии в России) письменное пожелание об американской помощи «в работе по реорганизации страны, которую собирается осуществить советское правительство». Письмо содержало просьбы о выделении экспертов для оказания помощи в восстановлении эффективности железнодорожной сети и назначении офицера связи «для изучения военных вопросов». Однако в этом обращении не было ни слова о каких-либо военных специалистах для обучения и проведения инспекций[55]55
  Суть этого письма сводилась к следующему: «В результате только что состоявшихся у меня переговоров с полковником Робинсом и капитаном Риггсом имею честь просить от имени Совета Народных Комиссаров американского технического содействия в работе по реорганизации страны, которую советское правительство собирается предпринять.
  Поскольку полковник Робинс и капитан Риггс сообщили мне о присутствии, то ли в Сибири, то ли в Японии, определенного числа специалистов по железнодорожному транспорту и указали мне, что вы согласны с г-ном послом и правительством Соединенных Штатов оказать России необходимую поддержку, пожалуйста, выделите моему комиссариату:
  1. Для изучения военных вопросов и связи с вами – офицер американской армии.
  2. Для изучения проблемы железных дорог России:
  A. В Москве – отряд железнодорожных специалистов, связанных с моим наркоматом или с наркоматом путей сообщения.
  Б. В России (европейская часть) – один или несколько железнодорожных специалистов.
  B. В Сибири – один или несколько железнодорожных специалистов… (пер. с фр.)». (Примеч. авт.)


[Закрыть]. Очевидно, Садуль к этому времени уже высказал свое мнение, что такого рода помощь должна быть оказана в первую очередь за счет ресурсов крупного французского военного контингента, пока находившегося в городе.

Судя по всему, Риггс одобрял использование французских военных советников, но считал, что в их числе должны присутствовать и американские эксперты. Передавая письмо Троцкого Рагглзу, он настоятельно рекомендовал американскому правительству также направить «инспекторов» (термин, который, по-видимому, означал военных советников или инструкторов).

Теперь настала очередь Рагглза отступить. Французская военная миссия, как сообщил Фрэнсис 22 марта Госдепартаменту, «…приняла предложение правительства и назначила офицеров для инспекции новой армии. Риггс… настоятельно рекомендует нам поступить аналогичным образом, но Рагглз пребывает в нерешительности, поскольку он не вполне уверен, что новая армия будет предназначена для сопротивления немцам».

Госдепартамент тем временем питал опасения еще более серьезные, чем полковник Рагглз. 23 марта Лансинг проинформировал Фрэнсиса, что имеет один отчет, «…предполагающий, что советские лидеры, обратившиеся за военной помощью, подозреваются, что действуют по приказу немецкого штаба с целью отвлечь усилия Антанты от Западного фронта».

Было запрошено мнение Фрэнсиса.

26 марта Фрэнсис откровенно ответил Лансингу, что его самого раздирают противоречивые чувства. Посол признался в собственном потрясении от свидетельств советско-германского взаимопонимания, о чем свидетельствуют документы, обнаруженные в Петрограде Эдгаром Сиссоном, генеральным директором иностранной секции Комитета общественной информации в России. Фрэнсис считал, что и Сиссон, и его преемник Артур Баллард убеждены в правильности этого тезиса[56]56
  Это не совсем точно. Отношение Артура Балларда к документам Сиссона всегда отличалось крайней негативностью. Его взгляды на этот счет изложены в длинном, компетентном и в высшей степени интересном меморандуме для полковника Хауса, озаглавленном «Немецкое золото». Его копии можно найти в Национальном архиве, а также в «Рукописях Артура Балларда». Файрстоунская библиотека, Принстон. (Примеч. авт.)


[Закрыть], однако Робинс, как отмечал посол, продолжал утверждать об абсурдности подобного предположения. «Вероятно, и на Сиссона, и на Робинса повлияли, – философски заключил Фрэнсис, и довольно точно, – гордость за свои мнения и взаимная неприязнь».

В следующие дни отчеты Риггса и Робинса, а также упоминания Садуля на эту тему в личной переписке светились радостью и оптимизмом. 24-го числа Садуль заявил, что генерал Лаверн уже был полностью убежден в возможности и необходимости оказания помощи союзниками по реорганизации русской армии, 25-го – Риггс сообщал, что 38 офицеров (предположительно французских) назначены для оказания помощи в организации Красной армии, а итальянцы собирались направить в Россию 10 специалистов прямо из Италии; 26-го – Садуль написал, что «сотрудничество по реорганизации» уже началось (все это Робинс подтвердил в послании Фрэнсису 27 марта).

Тем временем Фрэнсис и Рагглз в Вологде пытались дать хоть какой-то ответ на запрос Троцкого о железнодорожных специалистах и офицере военной связи. Фрэнсис телеграфировал Стивенсу (через консулов в Харбине и Владивостоке), чтобы тот немедленно отправил в Вологду шесть подразделений инженеров-железнодорожников, но Госдепартамент, до сведения которого дошло это сообщение, сразу же встревожился таким вмешательством в дела железнодорожной миссии. 26 марта Лансинг попросил Фрэнсиса уточнить, какие именно конкретные задачи будут стоять перед этими железнодорожниками и на каких именно дорогах они станут работать. В конце концов, их услуги не должны в конечном счете послужить облегчению связи между Германией и Россией. Кроме того, первоначальное соглашение с Временным правительством предусматривало, что миссия должна содержаться российской стороной. Но готовы ли были большевики взять на себя это обязательство?

На этот запрос посол выразил уверенность, что советское правительство готово гарантировать: эти люди не будут использованы в интересах Германии, а он, Фрэнсис, берет ответственность на себя. 29 марта он телеграфировал о крайней необходимости увеличить пропускную способность Транссибирской магистрали на случай возможных чрезвычайных ситуаций.

Госдепартамент, по-прежнему так и не убежденный доводами посла, все-таки дал Стивенсу разрешение на отправку специалистов. Однако после высадки японцев 5 апреля даже сам Фрэнсис пришел к выводу, что ситуация изменилась, и 9-го числа посоветовал Госдепартаменту не отправлять их до тех пор, пока отношения с советским правительством не будут «лучше определены»[57]57
  Две недели спустя Фрэнсис убедил Департамент одобрить отправку в Вологду начальника железнодорожного корпуса полковника Джорджа X. Эмерсона с несколькими его помощниками. Эмерсон уехал в Вологду в мае, но по причинам, которые будут описаны ниже, туда так и не попал. (Примеч. авт.)


[Закрыть].

В дополнение к усилиям по отправке инженеров-железнодорожников в европейскую часть России по просьбе Троцкого посол, действуя под свою личную ответственность, уполномочил Рагглза обязать Риггса присоединиться к французам и итальянцам в оказании помощи по реорганизации. При этом Фрэнсис дал весьма любопытное объяснение своим мотивам. В телеграмме от 26 марта он отметил, что, по его мнению, обновленная армия не предназначена для противостояния с Германией, а ее реальной целью станет «сопротивление всем существующим правительствам и продвижение социализма во всем мире». Тем не менее реорганизованные вооруженные силы давали «единственную надежду на спасение европейской России от немцев». «Реальной и конфиденциальной причиной» для американского сотрудничества было то, что «…[реорганизованная] армия может быть надлежащими методами выведена из-под контроля большевиков и использована против немцев и даже [против] ее создателей, если [они] окажутся… союзниками Германии». «…Я не собираюсь раскрывать последнюю причину Робинсу или Риггсу», – добавил посол.

Другими словами, причиной, по которой Фрэнсис санкционировал военное сотрудничество с советским правительством, был расчет, не разглашаемый Робинсу, что, как только новая армия будет создана при содействии союзников и с использованием ряда старших российских офицеров, она может стать самостоятельной силой для защиты не только от немцев, но и от самих большевиков, если их лидеры – что он все еще считал вполне возможным – окажутся немецкими агентами.

В конце концов из этого опрометчивого и неискреннего одобрения посла ничего не вышло: Рагглз, вместо того чтобы действовать в соответствии с указаниями Фрэнсиса, предпочел перестраховаться, запросив политическую директиву у военного министерства, которому непосредственно подчинялся. Министерство ответило, что заявление о политике правительства по этому вопросу будет направлено Госдепартаментом непосредственно Фрэнсису. Круг замкнулся, оставалось только ждать, а Риггс был вынужден воздержаться от дальнейших дискуссий с Троцким о возможности американской военной помощи.

29 марта к маленькой дипломатической колонии в Вологде присоединились посол Франции Жозеф Нуланс и сопровождающие его официальные лица. Следует напомнить, что Нуланс был настолько убежденным антисоветчиком, насколько Садуль придерживался принципа союзническо-советского сотрудничества. Более того, он с большим подозрением относился к Садулю и возмущался его деятельностью. Садуль энергично отвечал послу взаимными «теплыми» чувствами[58]58
  Мнение Садуля о Нулансе было без стеснений выражено в книге Naissance de I'Urss: «Нуланс, французский посол, бывший министр, глава радикальной партии, типичный пожилой политик того времени, человек посредственного интеллекта и низменной души, без убеждений, но не без хитрости, был отъявленным интриганом». (Примеч. авт.)


[Закрыть] и с благодарным облегчением воспринял его отсутствие при попытке покинуть Россию в конце февраля. «Да будет благословен попутный ветер, – восторженно писал Садуль в середине марта, – который перенес месье Нуланса в Финляндию». Теперь, как и следовало ожидать, противостояние посла военному сотрудничеству, так усердно продвигаемому Садулем, немедленно дало о себе знать [59]59
  По словам Локкарта, Нуланс сразу же сорвал план использования офицеров бывшей французской военной миссии в Румынии и настоял на том, чтобы все они немедленно возобновили свое путешествие домой. Очень скоро после прибытия в Вологду, как с удовлетворением записал Нуланс в своих мемуарах, его коллеги-дипломаты «были вынуждены увидеть опасности, связанные с сотрудничеством с Красной армией». (Примеч. авт.)


[Закрыть].

По приезде Нуланса Фрэнсис сразу же (31 марта) организовал обед в его честь, на котором присутствовали главы миссий Италии и Сербии (временный поверенный в делах Великобритании Линдли отсутствовал: он еще не прибыл в Вологду). Рассмотрев на нем сложившуюся ситуацию в целом, причем деятельность военных и неофициальных представителей в Москве была подвергнута самому скептическому анализу, главы миссий признали необходимость разработки общего обоснования, определяющего единую позицию как представителей в Вологде, так и в Москве. Достижение общего согласия, насколько это понимал Фрэнсис, заключалось в необходимости выведать у большевиков их отношение к союзникам в целом, и в частности – позицию в отношении интервенции. Послы Франции и Италии считали, что первым шагом должны стать требования прекращения нападок на страны альянса в подконтрольной прессе и отмены декрета от 3 февраля 1918 года об отказе от долгов бывших российских правительств (как царского, так и Временного) Центральным державам. Кроме того, московские дискуссии о военном сотрудничестве придавали чувство дискомфорта и вызывали опасения, что ситуация выходит из-под контроля. В частности, главы миссий были обеспокоены полученной информацией о намерении продолжить практику избрания командиров солдатскими комитетами. Представители союзников единодушно осудили эту систему, как неработоспособную с точки зрения надлежащей военной дисциплины, поэтому приняли решение дать указание военным атташе в Москве прибыть в Вологду для совещания с руководителями миссий.

О результатах этой встречи с коллегами Фрэнсис доложил в Госдепартамент, не забыв и о франко-итальянском предложении об отмене декрета, аннулирующего долги бывших российских правительств. По мнению самого посла, действительно пришло время об этом задуматься.

Военные атташе сразу выехали в Вологду. Совещания этих офицеров вместе с собравшимися дипломатическими руководителями состоялись 2 и 3 апреля. Итогом этих обсуждений стал некий «процедурный протокол» следующего содержания:

«Послы Америки, Франции и Италии собрались сегодня, 3 апреля, вместе с главами миссий, военными атташе и капитаном британской армии Гарстеном для изучения ситуации. Они единодушно пришли к следующему мнению:

1. Вмешательство Японии более чем когда-либо необходимо для борьбы с Германией.

2. Такое вмешательство не возымеет своего полного эффекта, если не примет характер межсоюзнической интервенции и не убедит большевистское правительство с этим согласиться, поскольку в противном случае возникнут определенные риски.

3. У союзных деятелей, поддерживающих контакты с Троцким, сложилось впечатление, что, вероятно, можно было бы склонить его к согласию на японскую интервенцию.

4. Принимая во внимание эти факты, послы сочли целесообразным придерживаться принципа, установленного главами миссий и военными атташе, о сотрудничестве союзников в организации русской армии против Германии, при условии что окончательное соблюдение этого принципа будет отложено до рассмотрения проектов соответствующих декретов.

Необходимо проведение промежуточных переговоров с целью получения гарантий истинных целей большевистского правительства в отношении союзников. Под этими гарантиями понимаются:

принятие японской интервенции;

предоставление союзникам по крайней мере тех же преимуществ, привилегий и компенсаций, которые Россия предоставила Германии по Брест-Литовскому мирному договору».

Следует отметить, что в ходе этих дискуссий Нулансу удалось сделать так, чтобы дальнейший прогресс в деле военного сотрудничества зависел от выполнения трех предварительных условий:

1. Чтобы указы о создании новой армии гарантировали соблюдение адекватных дисциплинарных норм.

2. Чтобы советское правительство распространило на союзников все льготы, обещанные Германии в рамках Брест-Литовского договора.

3. Чтобы советское правительство согласилось на японскую интервенцию.

После возвращения военных атташе в Москву Госдепартамент отреагировал на отчет Фрэнсиса о состоявшейся обеденной встрече. Лансинг включил в свой ответ заявление о политике военной помощи, однако отправил его Рагглзу, прибавив, что о содержании вовсе не нужно знать послу:

«…Госдепартамент расценивает любые голоса за военное сотрудничество с Россией как грубую ошибку. Это сотрудничество нисколько не влияет на политику большевиков, но играет на руку немецкой пропаганде. В связи с этим не давайте обещаний военной поддержки. Наше правительство находится в противоборстве с Центральными державами, пытаясь оградить свободные страны, малые и великие, от господства германского милитаризма. То, что мы хотим помочь России, уже ясно. Но при этом Департамент согласен с вашими общими оценками большевиков и одобряет решение еще раз перепроверить их цели, прежде чем давать положительные рекомендации».

Причина этого сообщения неясна, но все же относительно объяснима. Упоминание факта, что правительство Соединенных Штатов «противоборствует» с Центральными державами, защищая свободные страны от немецкого милитаризма, плюс ссылка на его цель – поддержать Россию, очевидно, должна была указывать на то, что лучший способ, которым Америка могла бы защитить огромную страну от немецких посягательств, – помочь победить ей в войне на Западе. Подразумевалось (хотя и не заявлялось открыто), что Соединенные Штаты еще не были убеждены в том, что помощь, оказанная большевикам в создании новых вооруженных сил, будет эффективной для предотвращения попадания России в руки Германии.

Это указание, естественно, положило конец любому дальнейшему участию Риггса в московских дискуссиях о военной помощи[60]60
  В день, когда была издана эта инструкция, Департамент получил сообщение о высадке японцев во Владивостоке. Если большевики оказали бы военное сопротивление десанту (а учитывая сообщения о крайней напряженности в городе, такую возможность нельзя было исключать), то, очевидно, прямая американская военная помощь большевикам могла бы легко поставить Соединенные Штаты в положение прямой военной оппозиции японцам. Но было ли это соображение на уме у госсекретаря, когда он телеграфировал Фрэнсису, мы никогда не узнаем. (Примеч. авт.)


[Закрыть].

Переговоры между другими союзными державами и наркоматом Троцкого, направленные на оказание союзнической военной поддержки, вскоре также полностью прекратились.

Условий, выдвинутых на Вологодском совещании 3 апреля, и личного влияния Нуланса оказалось достаточно, чтобы предотвратить любой дальнейший прогресс в этом направлении по инициативе союзников.

Между тем нет никаких свидетельств, что советские власти достаточно серьезно отнеслись к переговорам на эту тему, в первую очередь являющимся результатом энтузиазма Робинса и Садуля. У представителей союзников, по-видимому, как и в других случаях, сложилось сильно преувеличенное и сверхоптимистичное впечатление о том, что на самом деле было на уме у большевиков. В 1925 году Троцкий вспоминал встречу, на которой Садуль представил ему офицеров союзнических военных миссий в России с целью «установления контакта»: «Моя единственная цель в этих переговорах заключалась в получении военного снаряжения (в то время мы не знали о состоянии наших собственных запасов)… Но переговоры ни к чему не привели. Почему? Потому что Лаверн „очевидно“ получил инструкции из Парижа, что предстоящая борьба должна вестись против большевиков, а не вместе с ними».

В автобиографии, опубликованной в 1930 году, Троцкий продолжал рассказывать, как Лаверн предоставил в его распоряжение двух штабных офицеров, которых можно было считать «более компетентными в военном шпионаже, нежели в военном администрировании». Даже сам Троцкий не выделил времени ознакомиться с их отчетами. Вспоминая вместе с Садулем случай, когда последний представил ему офицеров союзников для оказания помощи наркому в организации новой армии, они не могли сдержать «смущенного смеха»: «Мы буквально не знали, что сказать друг другу».

Конечно же, все это было далеко от восторженных надежд и мечтаний, которые Робинс и Садуль хотели бы вложить в возможность помощи союзников.