Текст книги "Книга магии"

– Doctissime vir, ученейший муж, – изрек Берли, – если они есть, давайте ими воспользуемся.

Снежок слегка припорошил дороги и домишки, когда сын сэра Генри, Филипп Сидни, и Хью О’Нил отправились из поместья Пенсхерст в графстве Кент в Мортлейк к доктору Ди.

Хотя с ними был тряский экипаж с балдахином в коврах и подушках, мальчишки предпочли ехать верхом со слугами, пока холод не пробрал их до костей сквозь тонкие перчатки и панталоны. Хью, ныне разбиравшийся в платье, не мог пожаловаться, что английская одежда спасает от холода хуже шерстяного ирландского плаща с меховым капюшоном, но в бриджах и короткой одежде он всегда мерз и чувствовал себя обнаженным.

Филипп слез с коня и бросил поводья слуге, растирая ладони, стиснув застывшее тощее сидячее место в синих панталонах.

Хью тоже полез в экипаж. Они задернули шторы и, укрывшись пледами, прижались друг к другу, со смехом смотря, как дрожит сосед. Они говорили о докторе по имени Ди, у которого Филипп уже брал уроки латыни, греческого и математики. Хью, хоть и был старше Филиппа, до сих пор не учился, хотя ему тоже обещали уроки. Мальчишки обсуждали, чем займутся, когда подрастут и станут рыцарями, воображая себя героями легенд о короле Артуре, Уорвике и других.

Когда они играли в героев на своих пони в полях Пенсхерста, Хью ни разу не удалось уговорить Филиппа взять менее значимую роль: «Я буду странствующим рыцарем, а ты моим оруженосцем». Филипп Сидни знал много легенд, а также с молоком матери впитал манеры английского лорда, прежде чем он узнал о мире что‐то еще. Даже в игре сын главы ирландского клана не может повелевать сыном английского рыцаря. Но всякий раз, оказавшись на острие деревянного меча, безо всякой надежды на победу, Хью уворачивался и призывал орду призрачных помощников, которые разделывались с обычными людьми из войска Филиппа.

То ирландец выдумывал историю про ворону – зачарованную принцессу, которой он когда‐то помог, за чьи ноги он мог схватиться и улететь в безопасное место, то про дуб, в котором открывалось дупло, где он прятался.

– Это нечестно, – кричал Филипп.

Неожиданные помощники, которых Хью призывал на грубом варварском языке, не вписывались в правила, не имели ничего общего с победами добрых рыцарей над злыми, и непонятно, почему они помогали только Хью.

– Потому что моя семья однажды сослужила им великую службу, – трясясь в экипаже, пояснил Филиппу Хью.

Спор был бесконечным.

– Ну, тогда и моя семья тоже.

– У рыцаря Уорвика семьи нет.

– А я говорю есть, значит, есть.

– И в Англии нет… сказочных существ, – осторожно говорит Хью.

– Конечно, есть.

– Неа, если бы были, как ты их позвал бы? Ты думаешь, они понимают по-английски?

– А я приглашу их на латыни. Veni, venite, spiritus sylvani, dives fluminarum…[8]8
  Придите, придите, духи лесные, божества речные (лат.).


[Закрыть]

Хью, смеясь, пнул плед и Филиппа. Латынь!

Однажды они пришли с вопросом к Баклу, егерю, считавшемуся самым мудрым после доктора Ди, которого они не отваживались спрашивать.

– Раньше здесь водились феи, – сообщил тот.

Огромными грубыми руками он точил о камень нож, который так и ходил туда – сюда, вжик – вжик.

– Но это было до короля Гарри, я тогда был мальчишкой и читал наизусть «Аве Мария».

– Понял? – сказал Филипп.

– Это в прошлом, – махнул рукой Хью.

– Моя бабушка их видела, – рассказал Бакл. – Видела, как один сосал козье молоко, как детеныш. И потом она не смогла ничего надоить. Но в наш век их вряд ли встретишь.

Лезвие ходило ходуном: туда – сюда, и Бакл пробовал его загрубевшим большим пальцем.

– Куда же они ушли? – спросил Филипп.

– Прочь, – ответил Бакл. – Исчезли вместе с монахами, литургией и Священной кровью из аббатства Хейлс.

– Но куда же? – не унимался Хью.

Бакл улыбнулся, и на его лице и шее разгладились даже глубокие морщины.

– Скажите, юный господин, куда девается ваша коленка, когда вы встаете?

Джейн, жена доктора Ди, напоила мальчишек поссетом, горячим напитком из эля и молока. Когда мальчики согрелись, доктор предложил им выбор: почитать любую из его книжек, поработать с точными инструментами или изучать его карты, которые он развернул на длинном столе, а сверху положил компас и угольник.

Филипп выбрал книгу, роман в стихах, отчего доктор засмеялся. Мальчик удобно устроился в подушках, открыл книгу и вскоре заснул, «как сурок в норке», по словам Джейн.

Хью склонился над картами рядом с доктором, чьи круглые очки странно увеличивали его глаза, а длинная борода чуть не волочилась по бумаге.

Сначала Хью узнал, что карты изображают мир не таким, как его видит человек, а как птица, летящая высоко-высоко.

Доктор показал Хью по карте Англии расстояние от Пенсхерста до Мортлейка, которое они проехали. Оно оказалось не длиннее фаланги большого пальца.

А потом и Англия с Ирландией тоже уменьшились и стали едва заметными, когда доктор Ди развернул карту всего обширного мира. Точнее, половины мира. Мир, как он сказал Хью, круглый, как шарик, на этой карте – половина мира.

Шар, подвешенный Господом в центре небесного свода! Блуждающие звезды вращаются вокруг него по своим сферам, а настоящие – по своим.

– Вот это остров Ирландия, отделенный от нас проливом Святого Георга. Птицы оттуда долетают сюда за полдня.

«Дети Ллира», – подумал Хью.

– Все эти земли – Ирландия, Уэльс и Шотландия, – ткнул он длинным пальцем, – принадлежат британской короне, королеве. А вы ее верный слуга.

Он улыбался, глядя на Хью.

– И я тоже, – добавил Филипп, присоединившийся к ним.

– И вы, – он снова повернулся к картам. – Но взгляните сюда. Ей принадлежат не только Британские острова. Северные земли, где живут датчане и норвежцы, тоже ее по праву, благодаря их прежним королям, ее предкам. Сейчас, конечно, было бы неразумно предъявлять на них претензии. И еще дальше, за морем.

Он рассказал мальчикам про Гренландию и Эстотиланд, про Атлантический океан. Говорил о королях Малго и Артуре, о лорде Мадоке и святом Брендане Великом, о Себастьяне Кабото и Джоне Кабото, добравшихся до берегов Америки за сотню лет до Колумба. Это они и другие путешественники намного раньше ступили на те далекие земли и объявили их владениями предков королевы Елизаветы, поэтому они принадлежат британской короне. Чтобы вернуть их, королеве не нужно разрешения ни испанца, ни португальца.

– Я тоже открою для королевы новые земли, – заявил Филипп. – Вы поедете со мной, чтобы направлять меня. А Хью будет моим оруженосцем!

Хью О’Нил промолчал, размышляя. Ирландские короли не уступали своих земель англичанам. Ирландские земли принадлежали другим кельтским королям, другим кланам с незапамятных времен. А если новый настоящий король короновался в Таре, он снова отвоевывал эти земли.

Мальчикам пора было возвращаться в Кент. Снаружи, звеня шпорами и сбруей, слуги уже седлали коней.

– Кланяйтесь от меня вашему отцу, которого я искренне почитаю, – сказал доктор Ди Филиппу, – и примите от меня этот дар. Пусть он станет для вас путеводителем, когда вы вырастите и отправитесь на поиски приключений.

Доктор взял со стола небольшую книжку, без переплета, сшитую суровой ниткой. Это была рукопись, написанная аккуратным почерком самого доктора Ди, под названием «Заметки касательно общих и частных вопросов искусства мореплавания». Филипп растерянно, с благоговением взял ее в руки, осознавая оказанную ему честь и не совсем понимая, что с книгой делать.

– А вы, мой новый друг из Гибернии, идемте со мной.

Он повел Хью в угол удивительно переполненной комнаты, отодвинул блестящий шар светло-коричневого хрусталя на подставке, перенес блюдо с камнями и, воскликнув «А!», достал что‐то.

– Вот, – сказал доктор Ди, – примите в дар на память о сегодняшнем дне. Но пообещайте, что вы никогда не расстанетесь с вещицей и никому ее не отдадите.

Хью не знал, что ответить, но доктор продолжал говорить, словно обещание было дано.

– Эта диковинка, молодой человек, единственная в мире. Для чего она, вы узнаете, когда в том возникнет нужда.

Он передал Хью овальное черное зеркальце, чернее которого тот никогда не видел, такой черноты, что боязно взглянуть, и все же он разглядел в нем собственное отражение, словно наткнулся на незнакомца в темноте. Зеркальце было в золотой оправе и висело на золотой цепочке. На обратной стороне на золотой поверхности виднелся знак, которого Хью тоже раньше никогда не встречал. Мальчик потрогал пальцем гравировку.

– Monas hieroglyphica, иероглифическая монада, – произнес доктор.

Он взял маленькое обсидиановое зеркальце из рук Хью за тонкую цепочку и повесил ему на шею.

Когда Хью снова взглянул на глянцевую поверхность, то ничего не увидел, но кожа его горела и в сердце пылал огонь. Хью взглянул на доктора – тот заправил зеркальце под камзол.

Вернувшись в Пенсхерст и уединившись (что в доме Генри Сидни было практически невозможно из-за прибывавших и отъезжавших лордов, придворных дам, офицеров Ее Величества, красавицы сестры Филиппа, дразнившей его, и слуг, сновавших туда-сюда), Хью расстегнул рубашку и взял в руки подаренную вещицу.

В уборной, где он спрятался, было темно и холодно. Он потрогал силуэт, вытисненный на золотой оправе, похожий на человека в короне, а может, и нет. Хью перевернул зеркальце и увидел в нем лицо, но не свое отражение. Как будто он глядел не в зеркало, а через дверной глазок в другое помещение. Оттуда через глазок кто‐то смотрел на него. На Хью взирала английская королева.

«О зачаровании зеркал» не было ни книгой, ни научным трудом, ни выдающимся произведением. Оно бы не перенесло кочевого образа жизни, который Джон Ди стал вести, когда наступила пора перемен. Несколько страничек, свернутых восемь раз, были заполнены его каракулями, и никто, кроме самого доктора, не смог бы воспользоваться изложенными там сведениями, ибо некоторые нужные компоненты и действия были запечатлены лишь у него в сердце.

Сегодня от документа осталось только название среди описи бумаг и вещей доктора Ди. Опись прилагалась к просьбе о компенсации убытков, адресованной правительству Ее Величества. Во время длительных заграничных путешествий доктора библиотека и мастерская были расхищены недоброжелателями.

Из всех зеркал, над которыми доктор отрабатывал свое искусство, только одно оказалось удачным. Только в одном нити пространства и времени сплелись таким образом, чтобы дух хозяина предстал перед взором обладателя. Изготовление вещицы началось с парадокса. Рождение зеркала требовало, чтобы первым в него посмотрел хозяин. А поэтому никто другой не мог взглянуть на него раньше, ни тот, кто серебрил зеркало, ни кто полировал сталь. Как тут мастеру не стать хозяином зеркала?

Джон Ди нашел решение. Бывает на свете идеальное зеркальце, которое не нуждается ни в покрытии серебром, ни в полировке. Его просто надо отыскать, определить, выявить гладкую сторону, поднять с земли и скрыть от глаз, даже от человека, нашедшего его. Доктор многое слышал о таких камнях, привезенных с залитых вулканической лавой полей Греции или Турции, впервые обнаруженных, по словам Плиния, путешественником Обсиусом. Свое зеркальце доктор привез из Шотландии. Ему вспомнился холодный холм, острые, словно нож, куски лавы и то, как он смотрел в небо на пролетающие над головой облака, пока пальцы не нащупали идеальный камушек и не спрятали его в карман.

Доктор, не глядя, вытащил камень из кожаного кошелька, нащупал гладкую поверхность, поднес к лицу королевы и держал несколько секунд, прежде чем вложить в руку Елизаветы. Блеск камня ослепил ее, поразил, хотя она и раньше видела куски обсидиана. Но с этой красотой не мог сравниться ни один из прежних камней. Доктор Ди пробудил его скрытые силы молитвой, а также волшебными средствами, подсказанными его помощниками, о которых он не упоминал при дворе, эти тайны не предназначались для чужих ушей. В камне навсегда запечатлелось лицо королевы, и не только – она сама, ее мысли, власть, ее очарование. К счастью, королева не оставила камень у себя. Нет, она с изящным кивком отдала вещицу и вернулась к делам – камень принадлежал доктору.

Но теперь все изменилось. Камень принял лицо и природу хозяина, и с ним можно было работать. Доктор огранил его, вставил в золотую оправу и подарил ирландскому мальчишке. Да, способы приручения всегда найдутся.

Доктор Ди стоял на валлийском мысе, откуда в ясный день через пролив Святого Георга виднелся ирландский берег. Солнце садилось за холмы соседнего острова, они казались больше и ближе в его золотистых лучах. Там, где садилось солнце, Хью О’Нил однажды станет великим вождем. Так донесли осведомители доктора Ди.

Ирландские короли и старые лорды в будущем заставят Хью создать на острове, раздираемом распрями, единое государство и навсегда изгнать англичан и шотландцев. Но Хью О’Нила, знал он о том или нет, королева как бы держала на длинном поводке, хотя она, возможно, не подозревала, что мыслями, волей, желаниями, потребностями всегда будет удерживать ирландца на привязи. Она будет отвлекаться на другие дела – чем больше мир, тем больше опасностей он таит, – но и о кузене не забудет.

Доктор отвернулся от моря. Ветер гнал на север одинокое облако с кроваво-алой прожилкой, похожее на огромного зверя, преображающееся по пути.

Прошло семь лет. Хью О’Нил вернулся в Ольстер. Он еще не был О’Нилом, не стал графом Тиронским, но и чужаком не стал. По английским титулам, в которые ирландцы верили только наполовину, он был барон Данганнон. Тихий мальчик вырос в степенного мужчину.

Его мятежного отца Мэтью, сына Шона, убил дядя Терлох Луних, за что снискал одобрение англичан, которое не принесло ему никаких благ: богатого графства, титула, жалованных привилегий, денежных займов – ничего (когда это англичане выполняли обещанное?).

Хью вновь находился на ирландской земле с английскими солдатами в свите и английским оберегом на шее, применения которому он так и не нашел. Он ехал по Дублину. Никто не приветствовал его, не радовался его приезду. Кто же на его стороне? На кого можно положиться?

На небогатых О’Хаганов, О’Доннелов, сыновей свирепого шотландского пирата Инина Дава по прозвищу Смуглый? На англичан: придворных королевы Берли и Уолсингама, что с улыбкой пожимали ему руку?

Они знали Конна О’Нила и отпускали шуточки по поводу белого пера, которое Хью всегда носил на шляпе. Они научили его не только аристократическим манерам. Их взгляды были леденее рукопожатий.

Замковая башня Данганнона стояла, как прежде. Но старые вожди и их соратники, которые, бывало, устраивали здесь пирушки и перебранки, теперь разошлись в разные стороны, боролись друг против друга или подались на юг сражаться за наследников Десмонда. Но когда Хью вернулся в родные края, хоть и со скромной свитой, они стали понемногу подтягиваться, каждый день прибывало все больше людей, обнищавших, оборванных, полуголодных. В замке оставались женщины, от них он узнал, что мать его умерла в доме О’Хаганов.

– Тяжелые времена, – сказал слепой О’Махон, который по-прежнему жил в замке.

– Да.

– А ты вырос, кузен. Во всех отношениях.

– Я все такой же, – сказал Хью, и поэт не ответил.

– Скажи мне, однажды тут неподалеку, вверх по дороге к холмам, где когда‐то стоял монастырь…

– Помню, – откликнулся Хью.

– Тебе кое‐что подарили.

– Да.

Человек может что‐нибудь хранить при себе: в кармане, кошельке, где‐то еще, и совсем забыть про вещицу. Временами он подумывает ее выбросить и все же не решается. И дело не в ее ценности, а в том, что она принадлежит ему, была и остается частицей его самого. Камень пролежал у него то там, то сям, все эти годы взросления, теряясь и находясь снова. Он уже не казался, как раньше, не по размеру тяжелым, олицетворением холодной силы, предназначенной для какой‐то цели. Он превратился в старый камешек с выцарапанной на нем человеческой фигуркой. Такую мог вырезать ребенок.

Хью пошарил в карманах и наткнулся на камушек, который с готовностью скользнул к нему в ладонь. Хью вытащил камень с нелепой мыслью показать слепому и подтвердил:

– Да, он до сих пор у меня.

Наказ. Так О’Махон назвал кремень. Какой, пока неизвестно. Хью сжал камень в кулаке.

– Я скоро построю здесь дом, такой, как у англичан, из леса и кирпича со стеклянными окнами, дымоходом и замком на двери.

– Проводишь меня до того места?

– Если хочешь, кузен.

О’Махон взял Хью под руку, и тот повел его. Поэт хорошо знал дорогу, но ему нужна была помощь, чтобы не споткнуться по пути. Они поднялись на низкий холм, знакомый Хью с детства, когда он впервые приехал сюда с О’Хаганами. Высокие деревья, что стояли здесь раньше, вырубили. За холмом у реки лежали луга, где пасся скот, и кукурузные поля, теперь непаханые и пустые.

– Смеркается, – сказал поэт, словно видел закат своими глазами.

За расколотым дубом посреди невысоких холмов виднелся один повыше, над которым трудилась не природа – вода и ветры, а человек, что сразу бросалось в глаза. Длиной километров пять, сейчас он казался меньше, чем прежде, в детстве.

– Час заката отделяет день от ночи, так же как река – ту и эту стороны. То, что нельзя узреть ни днем, ни ночью, появляется в сумерки.

– Откуда тебе, незрячему, это знать?

– Братец, мои глаза – та же грань. Я стою на ней всю жизнь.

Они молча ожидали, пока небо над их головами не почернело, а на востоке стало бледно-зеленым с алыми прожилками. В низинах собрался туман. Позднее Хью О’Нил не припомнит этого момента, да и был ли он, когда явилась орда, если она вообще являлась, и встала возле холма, смутная, но явно ощутимая. Она всё прибывала пешими и всадниками.

– Иноземной королеве, которую ты любишь и которой служишь, – сказал О’Махон, – до тебя дела нет, ей нужно, чтобы ты держал этот остров у нее в подчинении, чтобы при желании наводнить его своими жадными подданными и бедными родственниками и выжать из него все возможное.

Призрачные воины виднелись отчетливее. Хью почти различал шорох их движений и бряцанье оружия. Древнейшие… сидхе.

– Они призывают тебя сражаться, Хью Гавелох О’Нил из О’Нилов. Ты О’Нил, а кем станешь, неизвестно. Но у тебя есть друзья.

Их очертания то становились резче, то вновь расплывались в темноте, их кони разворачивались на месте, их копья, как молодые деревья, гнулись на ветру. Они словно с нетерпением ждали, что он кликнет их на помощь, позовет примкнуть к нему. «Наказ», – подумал Хью. Но ни голосом, ни сердцем ему пока нечего было им сказать. Вскоре грань дня и ночи растаяла, и больше он их не видел.

В Манстере, колыбели мира, снова поднялись на борьбу норманнские графы Десмонд, Килдер и Ормонд, сопротивляясь англичанам, претендовавшим на земли, которыми старинные кланы владели испокон веков. Графы не признавали над собой ничьей власти, кроме Папы Римского. Хью О’Нил держался как можно дальше от баталий на юге. Он считал, что должен добиться превосходства здесь и стать Лордом Севера.

Но зеркальце из обсидиана осудило его, он не оправдывал возлагаемых на него надежд. «Ты плохой друг той, что любит и скоро вознаградит тебя». Королева смотрела на него из зеркальца, ее бледное лицо обрамляли тугие накрахмаленные рюши. Во сне он видел ее глаза. Когда в Дублине англичане собрали армию во главе со старым, усталым Генри Сидни, Хью поехал с ним на юг со своими воинами и кормил их, грабя поля и деревни Десмонда. Любые города и деревни, захваченные Сидни, если не подчинялись, предавались мечу. По всей стране мятежным вождям отрубали головы и насаживали на колья. Графы и их соратники поджигали в полях пшеницу, лишая английскую армию фуража. А весной уже солдаты Сидни с той же целью поджигали первые всходы.

Люди питались травой, а когда ничего не оставалось, умирали от голода, и другие ели их мертвую плоть и плоть умерших младенцев. А королева взывала к сердцу О’Нила: «Не смотри на их страдания, смотри на меня». Но кремень в кармане Хью имел свое мнение на этот счет. Хью держался сэра Генри, но шел своим путем. Он избегал решительных сражений и карательных операций, в Манстере он занимался главным образом не военными делами, а… охотой. Он привез с собой егерей с ружьями («Fubun – позор серому вражескому оружию», – когда‐то давно говорил О’Махон, но сейчас пришло другое время).

Где бы он ни бывал, где бы люди ни лишались земель, Хью интересовался у мужчин и ребят, каким оружием они владеют. Когда они упоминали копья, луки, пики, он приносил ружье, объяснял, как оно действует, и давал одному-другому попробовать. Самых ловких он награждал монетой или другим подарком, а то и вручал ружье.

– Храните его в безопасном месте, – улыбаясь, говорил он.

Ни зеркальце, ни камень не научили бы его той мудрости. Когда придет время вести войско против английских солдат – если оно настанет, – он возглавит не орду горластых висельников против обученных вооруженных пехотинцев. Его армия будет заходить по команде с флангов, маршировать в ногу и вести огонь. Когда придет время.

Вернувшись в Данганнон, он начал строить дом в английском стиле, где в гардеробных хранились его бархатные английские костюмы и шляпы, ковры и постельное белье, сделанное неизвестно из чего. Когда Хью не смог достать свинцовых листов для крыши, Берли распорядился, чтобы кораблем ему отправили многотонный груз (он годами лежал в сосновом лесу в Данганноне, пока ему не нашли другого применения в другом мире).

Хью влюбился, не в первый и последний раз, но счастливо в Мейбл Бейдженал, дочь сэра Николаса Бейдженала, служащего Королевского совета в Дублине. Бейдженал не одобрял брака, не желал принимать в зятья ирландского вождя, полагая, что Мейбл достойна лучшего. Но когда Хью О’Нил прискакал в Дублин в бархате и плаще с подкладкой в сопровождении сотни слуг, ее сердце дрогнуло. И черное зеркальце этому возрадовалось.

Утром после брачной ночи Мейбл обнаружила зеркальце на золотой цепочке на груди жениха и хотела снять его, но он не позволил. Хью показал ей зеркальце и спросил, что она в нем видит. Впервые в зеркало заглядывала третья душа. Мейбл, нахмурив брови, рассмотрела диковину и сказала, что смутно видит свое отражение. Хью себя в этом зеркальце никогда не видел.

– Это подарок, – пояснил он, – от одного мудрого человека из Англии. Оберег.

Мейбл посмотрела на мужа, который, казалось, рассматривал в зеркале свое отражение (хотя она ошибалась), и проговорила:

– Пусть хранит с Божьей помощью.

Той же весной доктор Ди, его жена Джейн и их многочисленные дети уехали на континент с сундуками книг, астрономическими приборами, склянками с лекарствами от всяких болезней, люлькой для очередного младенца и бархатной сумкой с шариком из кристаллического кварца с небольшим изъяном: не совсем по центру его было вкрапление, будто упавшая звезда.

В холодной комнате высокой башни в золотом городе в центре Богемии доктор поместил камень в оправу, вырезав имена и знаки, которые ему сообщили ангелы.

На небесах шла война, под землей тоже, и совсем скоро она охватит человеческие владения: земли и моря империй и королевств.

Война охватит государства Европы, коснется даже султана. Если Испания объявила Атлантический океан своими владениями, то Атлантика тоже будет вовлечена в игру. Фрэнсис Дрейк сменит свой каперский патент на золотую цепь Адмирала морей и океанов, и Уолтер Рейли тоже получит свою.

Силы небесные, что помогают настоящей христианской вере, вооруженные ангельские войска будут вовлечены в битву. Им будут противостоять другие силы, великие и малые, поддерживающие старую веру. Жители срединного мира, духи земли, воды, холмов и деревьев, миролюбивые и способные защитить себя, конечно же, будут бороться за старую религию не из любви к Папе Римскому, а потому что ненавидят перемены. Особого урона они не нанесут, только будут раздражать. Но на раздираемом войной ирландском острове, где будут приветствовать Испанию, существовали другие силы, воины, внезапно являющиеся из ниоткуда, чтобы нанести смертельный удар бесшумным оружием и тут же исчезнуть.

Люди ли это, и были ли они когда‐нибудь людьми, или пустые шлемы и кирасы? Иногда их ловили, зная заклинания, могли даже ненадолго заточить в тюрьму. Они говорили своим тюремщикам, что вешать их бесполезно, они бессмертны.

Смотрите сами: вихрь ветров в камне, ощущение (не звук) неземного смеха, и тучи расходятся, открывая как бы с высоты птичьего полета вид на западное побережье Ирландии. А на море крохотные точки – большие военные корабли с огромными красными крестами на флагах. Флот в Северное море и пролив Святого Георга пришел, чтобы посадить Филиппа на королевский трон Англии. А королеву-деву отдать ему в жены, хотя она уже стара и бесплодна. В камне крохотные корабли качались в открытом море, как игрушки в театре масок или кукол. Перст ангела указал на них, и Джон Ди услышал шепот. Все это скоро случится.

Хью О’Нил незаметно для себя переступил порог тридцатилетия. Бесконечная череда его врагов, фальшивых друзей, сумасшедших глупцов, которых он встречал в борьбе за наследство, постепенно исчезала: от кого откупился, с кем подружился, кого сослали или повесили. Черное зеркальце было его советчиком и наставником, когда он соперничал с людьми и самим зеркальцем (Хью мог не признаваться и сожалеть об этом).

Иногда зеркальце говорило ему: «Сражайся, не то потеряешь все», а то просто смотрело на него. Иногда образ в зеркале плакал, или смеялся, или изрекал, что сила идет от сердца и ума, но всегда беззвучно, словно Хью сам подумал или мысленно произнес слова, что не уменьшало их правдивости и значимости. Если он умел понять смысл и правильно отреагировать, все происходило так, как было предсказано, и он выигрывал.

Весной тысяча пятьсот восемьдесят седьмого года он вернулся в Лондон, чтобы наконец получить от королевы титул графа Тиронского. Он преклонил пред нею колено, сняв с головы шляпу с белым пером.

– Кузен, – промолвила королева и протянула ему руку в перстнях для поцелуя.

Лицо в черном зеркальце никогда не менялось. По крайней мере, ему так казалось – белое, миниатюрное и украшенное драгоценностями. Но женщина из плоти и крови была уже в годах. Пудра не скрывала четких морщинок вокруг ее глаз и на лбу. Переполненный любовью и жалостью, он склонился над рукой, не касаясь ее губами, и, когда поднял глаза, королева вновь стала юной и прелестной.

Королева повторила:

– Мой кузен. Милорд Тиронский.

Когда он на своем английском корабле вернулся домой с подарками и покупками, которые увезли на двадцати повозках, запряженных быками, на пристани его встречали воины О’Нилов и О’Доннелов с брегонами, женами. Среди встречавших, опершись на посох, стоял, словно пожухлый лист, поэт О’Махон.

Хью подошел к нему, стал на колено и поцеловал белую руку поэта, протянутую к нему. О’Махон поднял его, ощупал большое лицо и широкие плечи, железную кирасу.

– Обещание, данное тебе, выполнено, – промолвил поэт.

– Как это, кузен?

– Ты О’Нил, это подтверждено в Туллихоге, так же как утверждали всех твоих предков. Ты граф Тиронский по воле Англии. Ты передал им свои земли, а они вернули их тебе, словно земли принадлежали им, и добавили титул графа.

– Как это соотносится с обещанием?

– Это они должны были знать. Твое дело действовать и учиться.

Он прикоснулся к руке Хью и добавил:

– Кузен, ты не отправишься летом путешествовать? Земли, которыми ты владеешь, огромны.

– Может быть. Погода благоприятствует.

– Я был бы счастлив отправиться с тобой. По крайней мере, до старой крепости Данганнона.

– Ну так поедем. Тебя понесут на носилках, если хочешь.

– Я еще держусь в седле, – улыбнулся поэт. – А мой конь знает дорогу.

– Что мы там будем делать?

– Я? Ничего. Но ты, ты опять встретишься со своими союзниками или с их посланником, герольдом. Они расскажут тебе о более могущественных силах, которые пробуждаются ото сна, и их бледных конях.

Улицы, которые были тихими, когда юный ирландец вернулся домой с того острова, куда его увезли в детстве, сейчас оживились. От улицы к улице, от дома к дому передавали новость, что Хью О’Нил приехал домой. Люди подходили к нему, дотрагивались до сапог, поднимали детей, чтобы они рассмотрели его. В знак признательности он снимал черную бархатную шляпу с белым совиным пером.

Противники – королева Англии и древнейшие из‐под холмов – общими стараниям возвеличили Хью О’Нила. Он стал таким, каким они хотели его видеть. И что теперь ему было делать? Он попытался было снять с шеи черное зеркальце, однако обнаружил, что это невозможно. И сила была, и цепочка тоненькая, вроде ничего не стоило разорвать ее пальцами, но не тут-то было…

Хью О’Нил, Лорд Севера, стоял в центре времени, которое не отличалось от его собственного. В мире существует пять направлений: север, юг, восток и запад. А пятое направление лежит посреди них. Оно указывает на пятое королевство, единственную землю, где может стоять он или любой человек. Здесь. Что же, пусть так и будет. Кто такой Хью, как не поле битвы, где армии и генералы разрывают его пополам согласно своим целям. И никто не знает, как будет развиваться мир отсюда, где он стоит. Будь что будет.

Королевы уже не было на этом свете. Джон Ди был при смерти. Его книги, алхимическое оборудование, даже подарки от королевы – все было продано, чтобы купить хлеба. Его долголетняя служба при дворе ничего не значила для нового шотландского короля, который боялся магии превыше всего. Все имущество доктора было распродано, кроме этого маленького черного кварцевого камушка, в котором сидело существо из другого мира, ангел, как доктор предполагал раньше, но в чем теперь сомневался.

Война, которую камень показал ему, прекратилась, сделала перерыв, и в этой части мира воцарился покой, словно в центре урагана. Ненадолго.

Сейчас в камушке он видел не армии королей и императоров, не небесные твердыни и сонмы ангелов. Он видел только длинные каменистые берега и знал, что это западное побережье Ирландии, и там, где раньше разбивались о скалы испанские суда, строились другие корабли, не похожие на те, которыми управляют люди, корабли, сделанные в другом времени, веке, посеребренные, как сплавной лес, с тонкими, как паутина, парусами. Те, что строили суда, грузились и спускали их на воду, тоже были серебряными и прекрасными. Побежденные, они бежали. Они плыли на запад, к Блаженным островам, к берегам и дальним неведомым холмам.

Внутренний голос сказал Джону Ди: «Это будущее. Оно придет. Мы не знаем когда. Да будет так».

Когда он склонился над блестящим камнем, набравшаяся сил душа пророчески поведала ему, что, когда наступит конец сражений и пройдет время, истинные силы, сражавшиеся в этих войнах, забудутся, канут в вечность, и он сам тоже. В истории останутся только люди: короли и королевы, солдаты, священники и простые горожане.