Текст книги "Буря мечей. Пир стервятников"

– Дутая рыба, бабушка.

– Ну еще бы. У этих островитян нет никакого воображения. Моему сыну следовало бы взять своей эмблемой эту дутую рыбу. Увенчал бы ее короной, как Баратеоны своего оленя, – возможно, это осчастливило бы его. По мне, так нам надо было держаться подальше от всей этой кровавой каши, но когда корову уже подоили, сливки обратно в вымя не вернешь. Как только лорд Дутая Рыба надел эту корону на голову Ренли, мы увязли по уши, и теперь приходится выбираться. А ты что на это скажешь, Санса?

Санса открыла рот и закрыла опять, сама себя чувствуя дутой рыбой.

– Тиреллы ведут свой род от Гарта Зеленой Руки, – только и пришло ей в голову.

Королева Шипов снова фыркнула.

– Так же, как Флоренты, Рованы, Окхарты и половина других южных домов. Гарт бросал свое семя в плодородную почву. Думаю, у него не только руки были зеленые.

– Санса, – вмешалась леди Алерия, – вы, должно быть, проголодались. Не хотите ли отведать свинины и лимонных пирожных?

– Лимонные пирожные – мои любимые, – призналась Санса.

– Нам так и сказали. – Леди Оленна, видимо, не собиралась позволять заткнуть себе рот. – Этот Варис, кажется, полагает, что мы должны быть благодарны ему за сведения, которые он доставляет. Никогда не могла понять, зачем существуют евнухи. Если взять мужчину и отрезать все полезное, что получится? Алерия, прикажи подавать еду – голодом ты нас, что ли, уморить хочешь? Садись рядом со мной, Санса. Со мной куда менее скучно, чем с ними со всеми. Надеюсь, дураки тебе по душе?

Санса расправила юбки и села.

– Дураки, миледи? Вы имеете в виду шутов?

– Ну да – а ты думала, о ком я? О моем сыне? Или об этих прелестных дамах? Нет, не красней – от этого ты со своими волосами становишься похожа на гранат. Все мужчины, по правде говоря, дураки, но шуты забавнее тех, кто носит короны. Маргери, дитя мое, позови Маслобоя – посмотрим, не заставит ли он леди Сансу улыбнуться. А вы все садитесь – или я каждый шаг должна вам подсказывать? Санса может подумать, что мою внучку окружают одни овцы.

Маслобой явился еще до того, как начали подавать, весь в зеленых и желтых перьях и с пышным гребнем на голове. Невероятно толстый, с трех лунатиков величиной, он вкатился в зал колесом, прыгнул на стол и положил прямо перед Сансой огромнейшее яйцо.

– Разбейте его, миледи. – Санса разбила, и из яйца выскочила целая дюжина цыплят, которые разбежались во все стороны. – Держи их! – завопил Маслобой. Маленькая леди Бульвер схватила одного и подала ему, а шут запрокинул голову, разинул свой огромный рот и запихнул туда цыпленка целиком. Потом он рыгнул, и из носа у него полетели желтые перышки. Леди Бульвер расплакалась, но ее слезы тут же сменились восторженным визгом: цыпленок вылез из рукава ее платья и побежал по руке.

Слуги внесли суп с зеленым луком и грибами, Маслобой начал жонглировать, а леди Оленна, поставив локти на стол, подалась к Сансе.

– Ты ведь знаешь моего сына? Лорда Дутую Рыбу из Хайгардена?

– Он великий лорд, – учтиво ответила Санса.

– Великий олух. И отец его, мой муж, покойный лорд Лютор, тоже был олухом. О, я любила его, пойми меня правильно. Он был добрый и в постели неплох, но все равно дурак набитый. Умудрился свалиться с утеса вместе с конем во время соколиной охоты. Говорят, смотрел только на небо и не видел, куда конь его несет. А теперь мой олух-сын делает то же самое, только вместо коня под ним лев. Взобраться на льва легко, а вот попробуй с него слезть. Я его предупреждала, а он только ухмыляется. Если у тебя будет сын, Санса, бей его почаще, чтобы научился тебя слушаться. У меня он единственный мальчик, и я его почти совсем не била, вот он и слушает больше Маслобоя, чем меня. Я говорю ему, что лев – это не котенок, а он мне все «ш-ш» да «ш-ш». Слишком уж много шиканья в этом государстве, если хотите знать. Все эти короли поступили бы гораздо умнее, если бы отложили свои мечи и прислушались к своим матерям.

Санса поймала себя на том, что рот у нее снова открыт, и отправила туда ложку супа. Леди Алерия и другие тем временем хихикали, глядя, как Маслобой балансирует апельсинами на голове, локтях и своем необъятном заду.

– Я хочу, чтобы ты сказала мне правду об этом короле-мальчишке, – внезапно молвила леди Оленна. – О Джоффри.

Санса стиснула в пальцах ложку. «Правду? Нет, я не могу. Пожалуйста, не спрашивайте меня».

– Я… Я…

– Ты, ты. Кому же лучше знать? Держится он, в общем, по-королевски, надо отдать ему должное. Немножко самовлюблен, но это в нем ланнистерская кровь сказывается. Однако до нас дошли кое-какие тревожные слухи. Есть в них правда или нет? Он в самом деле дурно с тобой обращался?

Санса затравленно огляделась. Маслобой засунул в рот целый апельсин, разжевал его, проглотил, хлопнул себя по щеке, и у него из носа вылетели семечки. Женщины смеялись, слуги сновали туда-сюда, и стук ложек отзывался эхом в Девичьем Склепе. Один цыпленок вскочил обратно на стол и забрался в суп леди Грейсфорд. Никто как будто не обращал внимания на их разговор, но Санса все равно боялась.

Терпение леди Оленны истощилось.

– Чего ты пялишь глаза на Маслобоя? Я задала тебе вопрос и жду ответа. Или Ланнистеры тебя языка лишили?

Сир Донтос предупреждал ее, что говорить откровенно можно только в богороще.

– Джофф… король Джоффри… его величество очень хорош собой и… храбр как лев.

– Ну да, каждый Ланнистер – лев, а когда Тирелл пускает ветры, пахнет розами. Но умен ли он? Доброе ли у него сердце, щедрая ли рука? Насколько он рыцарь? Будет ли он любить Маргери, лелеять ее и беречь ее честь, как свою?

– Да, конечно. Он очень… очень мил.

– Да-а. Знаешь, дитя мое, кое-кто говорит, будто ты такая же дурочка, как наш Маслобой, и я начинаю этому верить. Мил! Я хочу надеяться, что внушила моей Маргери, чего стоит эта милота. Ослиного рева она не стоит. Эйерион Огненный тоже был красавцем, и это не мешало ему быть чудовищем. Вопрос в том, кто такой Джоффри. – Старая леди дернула за рукав шедшего мимо слугу. – Я не люблю лук. Унеси этот суп и принеси мне сыру.

– Сыр подадут после сладкого, миледи.

– Его подадут, когда я захочу, а я хочу сейчас. Может, ты боишься, дитя? Не бойся – ведь тут одни женщины. Скажи мне правду – тебе ничего за это не будет.

– Мой отец всегда говорил правду. – Санса сказала это тихо, но слова все равно дались ей с трудом.

– Да, лорд Эддард имел такую репутацию, но его объявили изменником и сняли с него голову. – Глаза старухи пронизывали Сансу, острые и блестящие, как острия мечей.

– Джоффри. Это сделал Джоффри. Он обещал мне быть милосердным, а сам отрубил голову моему отцу. Он сказал, что это и есть милосердие, и повел меня на стену, чтобы показать мне голову отца. Он хотел, чтобы я плакала, но… – Санса осеклась и прикрыла рот рукой. «Что я говорю боги праведные, они узнают, они услышат, кто-нибудь донесет на меня».

– Продолжайте. – Это сказала Маргери, будущая королева Джоффри. Санса не знала, много ли та слышала из ее слов.

– Не могу. – (Вдруг она ему скажет? Тогда уж он точно убьет меня. Или отдаст сиру Илину.) – Я не хотела… мой отец был изменником, и брат мой изменник, и во мне течет их черная кровь. Пожалуйста, не принуждайте меня говорить.

– Успокойся, дитя мое, – властно молвила Королева Шипов.

– Она в ужасе, бабушка, – взгляните на нее.

– Эй, дурак! – крикнула старушка. – Спой-ка нам песню, да подлиннее. «Медведь и прекрасная дева» подойдет в самый раз.

– Еще как подойдет! – согласился шут. – Прикажете петь, стоя на голове, миледи?

– А что, от этого песня будет лучше звучать?

– Нет.

– Тогда пой, стоя на ногах, не то с тебя шапка свалится, а голову ты, сколько я помню, отродясь не мыл.

– Как прикажете, миледи. – Маслобой низко поклонился, громогласно рыгнул, выпятил живот и заревел: – «Жил-был медведь, косолапый и бурый! Страшный, большой и с мохнатою шкурой!»

Леди Оленна нагнулась к Сансе.

– Я, еще будучи моложе тебя, знала, что в Красном Замке стены имеют уши. Прекрасно – пусть они слушают песню, а мы тем временем посплетничаем.

– Но Варис… он всегда все знает…

– Громче пой! – крикнула Королева Шипов Маслобою. – Ты же знаешь, как я туга на ухо. Нечего шептать, я не за шепот тебе плачу. Пой!

– Медведь, медведь! – грянул Маслобой, и его громовой бас эхом отразился от стропил. – Однажды на ярмарку двинулся люд, подался весь люд и медведя зовут!

– В наших хайгарденских цветниках водятся пауки, – улыбнулась старушка. – Пока они никому не мешают, мы позволяем им ткать свою паутину, но когда они попадаются на дороге, их раздавливают ногой. – Она похлопала Сансу по руке. – Ну, дитя, теперь правду. Что он за человек, этот Джоффри, Баратеон по имени, но Ланнистер с виду?

– Прохожим, проезжим – всем любо глядеть, как пляшут три парня, козел и медведь!

У Сансы сердце подступило к горлу. Королева Шипов придвинулась так близко, что она чувствовала ее по-старчески кисловатое дыхание. Костлявые пальцы впились Сансе в запястье. Маргери по другую сторону тоже вся обратилась в слух. Сансу пронизала дрожь.

– Он чудовище, – прошептала она, еле разбирая собственные слова. – Он оболгал сына мясника и заставил батюшку убить мою волчицу. Когда я вызывала его недовольство, он приказывал своим гвардейцам бить меня. Он зол и жесток, миледи. И королева такая же.

Леди Оленна и ее внучка переглянулись.

– Вот как, – сказала старушка. – Жаль.

О боги, в ужасе подумала Санса. Если Маргери откажется за него выйти, Джофф поймет, что это из-за меня.

– Пожалуйста, – выпалила она, – не отменяйте свадьбу…

– Можешь быть спокойна. Лорд Дутая Рыба вбил себе в голову, что Маргери будет королевой, а слово Тирелла стоит дороже, чем все золото Бобрового Утеса. Так по крайней мере было в мое время. Но все равно спасибо тебе за правду, дитя.

– Вертелись, крутились, плясали, скакали и дорогу на ярмарку так скоротали! – ревел, притопывая ногами, Маслобой.

– Санса, не хочешь ли ты побывать в Хайгардене? – Улыбаясь, Маргери Тирелл становилась очень похожей на своего брата Лораса. – Сейчас там цветут осенние цветы, там рощи и фонтаны, тенистые беседки и мраморные колоннады. При дворе моего лорда-отца всегда бывают певцы получше нашего Маслобоя, и волынщики, и скрипачи, и арфисты. У нас лучшие в стране кони и есть лодки, на которых катаются по Сандеру. Умеешь ты охотиться с соколами, Санса?

– Немного.

– Прекрасная дева навстречу идет, и пышные кудри ее словно мед!

– Ты полюбишь Хайгарден так же, как я люблю, я знаю. – Маргери отвела с лица Сансы выбившуюся прядку волос. – Увидев его, ты уже не захочешь уезжать оттуда. А может быть, тебе и не придется.

– Погоди, дитятко, – прервала внучку леди Оленна. – Санса еще не сказала, хочет ли она побывать у нас.

– Очень хочу. – Хайгарден представлялся Сансе местом, о котором она всегда мечтала, волшебным дворцом, который она когда-то надеялась найти в Королевской Гавани.

– Тут носом задергал красавец наш бурый, страшный, большой и с мохнатою шкурой! Ах, бедная дева, увы ей и ах! Учуял он мед у нее в волосах!

– Но королева ни за что меня не отпустит…

– Отпустит. Без Хайгардена Ланнистерам Джоффри на троне не удержать. Если мой сын, лорд-олух, попросит ее, ей придется дать разрешение.

– А он попросит?

– Куда он денется? – фыркнула леди Оленна. – Конечно, о нашей истинной цели ему знать незачем.

– Учуял он мед у нее в волосах!

Санса наморщила лоб.

– Истинной цели, миледи?

– Да, дитя мое. Я хочу выдать тебя замуж за моего внука.

За сира Лораса! О-о! У Сансы перехватило дыхание. Ей вспомнилось, как он, в своих сверкающих сапфировых доспехах, бросил ей розу, а потом он представился ей в белом шелковом плаще, чистый, невинный и прекрасный. Когда он улыбается, в углах его рта появляются ямочки. У него чудесный смех и теплая рука. Она могла только воображать, каково будет коснуться гладкой кожи у него под рубашкой, встать на цыпочки и поцеловать его, запустить пальцы в его густые каштановые кудри и утонуть в его карих глазах. Санса зарделась до самых корней волос.

– Пристало ли деве подолом вертеть? Не стану плясать я с тобою, медведь!

– Ты хочешь этого, Санса? – спросила Маргери. – У меня никогда не было сестры, только братья. Соглашайся, пожалуйста, скажи, что хочешь выйти за моего брата.

– Да, хочу, – пролепетала Санса. – Хочу больше всего на свете. Выйти за сира Лораса и любить его…

– Лорас? – раздраженно повторила старая леди. – Не будь дурочкой, дитя мое. Рыцарю Королевской Гвардии нельзя жениться – разве в Винтерфелле тебя этому не учили? Речь идет о моем внуке Уилласе. Он, правда, немного староват для тебя, но все равно славный мальчик. Вот уж кто у нас не олух – и притом он наследник Хайгардена.

У Сансы закружилась голова. Только что она была полна мечтами о Лорасе, и вдруг их так жестоко отняли у нее. Уиллас? Кто такой Уиллас? Учтивость – доспехи дамы, вспомнилось ей. Нельзя обижать их – надо тщательно выбирать слова.

– Я не имею удовольствия быть знакомой с сиром Уилласом, миледи. Он… столь же прославленный рыцарь, как его братья?

– Схватил он ее и давай вертеть! Медведь, медведь, косолапый медведь!

– Нет, – сказала Маргери. – Он не давал рыцарского обета.

– Скажи девочке правду, – нахмурилась ее бабушка. – Наш бедный мальчик – калека.

– Несчастье случилось на его первом турнире, когда он был еще оруженосцем, – объяснила Маргери. – Его конь упал и раздробил ему ногу.

– Всему виной этот змей – дорниец, Оберин Мартелл. И мейстер тоже.

– Мне грезился рыцарь, а ты косматый, бурый, и страшный, и косолапый!

– У брата больная нога, но сердце доброе, – сказала Маргери. – Он читал мне, когда я была маленькая, и рисовал мне звезды. Ты его полюбишь, как любим мы, Санса.

– Она и брыкалась, она и визжала, но все ж от медведя не убежала. Плясал с нею буши весь день напролет и с пышных кудрей ее слизывал мед!

– Когда я смогу с ним встретиться? – в замешательстве спросила Санса.

– Скоро, – заверила ее Маргери. – Когда приедешь в Хайгарден после нашей с Джоффом свадьбы. Бабушка отвезет тебя туда.

– Отвезу, – подтвердила старушка, трепля Сансу по руке и улыбаясь всем своим сморщенным личиком. – Непременно отвезу.

– Кричит она: милый ты мой, косматый, мой расчудесный медведь косолапый! На парочку эту всем любо глядеть: прекрасная дева и бурый медведь! – Маслобой проревел заключительные строки, перекувыркнулся в воздухе и прыгнул на обе ноги с таким грохотом, что задребезжали винные чаши на столе. Женщины смеялись и хлопали в ладоши.

– Я думала, эта ужасная песня никогда не кончится, – сказала Королева Шипов. – А вот и мой сыр несут.

Джон

В сером, окутанном сумраком мире пахло сосной, мхом и холодом. Бледный туман поднимался от черной земли, пока всадники пробирались между камней и кривых деревьев вниз, к манящим кострам, разбросанным по дну речной долины. Огней было больше, чем Джон Сноу мог сосчитать – сотни и тысячи, словно вторая, огненная, река разлилась вдоль берегов и белых вод Молочной. Джон разжал и снова сжал пальцы правой руки.

Они спускались с холмов без знамен и труб. Тишину нарушали только далекий лепет реки, стук копыт да лязг костяных доспехов Гремучей Рубашки. Вверху на широких серо-голубых крыльях парил орел, внизу двигались лошади с седоками, собаки и один белый лютоволк.

Со склона, потревоженный копытом, сорвался камень, и Призрак повернул голову на неожиданный звук. Весь день он держался от всадников на расстоянии, по своей привычке, но, когда над гвардейскими соснами поднялась луна, прибегал, светя своими красными глазами. Собаки встретили его рычанием и неистовым лаем, как всегда, но лютоволк не обращал на них внимания. Шесть дней назад самый крупный пес напал на него сзади, когда одичалые остановились на ночлег, но Призрак повернулся, лязгнул зубами, и пес отлетел прочь с окровавленной ляжкой. С тех пор вся свора держалась от волка подальше.

Конь Джона тихо заржал, но Джон успокоил его лаской и тихими словами, жаль, что нельзя с такой же легкостью заговорить собственные страхи. Он одет в черное, цвет Ночного Дозора, но со всех сторон его окружают враги. Одичалые. Теперь он один из них. На Игритт надет плащ Куорена Полурукого, его кольчуга досталась Леналу, перчатки – здоровенной копейщице Рагвил, сапоги – одному из лучников. Шлем выиграл коротышка по имени Рик Длинное Копье, но он не сумел приладить его на свою узкую голову и отдал Игритт. А Гремучая Рубашка везет в мешке кости Полурукого вместе с окровавленной головой Эббена. Еще совсем недавно Джон отправился с ними в разведку на Воющий перевал. Теперь все они мертвы, кроме него, и он тоже все равно что умер.

Впереди него ехал Рик, позади Игритт. Костяной Лорд приказал им охранять его. «Если ворона улетит, я и ваши кости выварю в котле», – посулил он им перед отъездом, улыбаясь сквозь кривые зубы великанского черепа, служившего ему шлемом. «Раз ты такой умный, стереги его сам, – огрызнулась Игритт. – А если хочешь, чтоб это делали мы, оставь нас в покое».

Да уж, поистине вольный народ. Гремучая Рубашка – их вожак, но никто из них, отвечая ему, за словом в карман не лезет.

Теперь Костяной Лорд смотрел на Джона столь же недружелюбно, как и тогда.

– Их ты, может, и провел, ворона, но Манса не проведешь. Он только глянет на тебя и сразу узнает, что ты врешь. Когда это случится, я сделаю плащ из твоего волка, а потом вскрою твой мягкий ребячий животик и зашью туда ласку.

Джон сжал руку, разминая обожженные пальцы, но Рик только посмеялся.

– Где ты возьмешь ласку в снегу-то?

В первую ночь, после целого дня езды, они разбили лагерь в мелкой каменной чаше на вершине безымянной горы. Тогда и пошел снег, заставив всех сбиться поближе к костру. Джон смотрел, как тают снежинки, падая в огонь. Он промерз до костей, несмотря на многочисленные слои шерсти, меха и кожи. Игритт, поев, села рядом с ним. Она надвинула капюшон пониже и сунула руки в рукава.

– Когда Манс услышит, как ты разделался с Полуруким, он тебя сразу примет, – сказала она.

– Куда примет?

– Да к нам же, – фыркнула она. – Думаешь, ты первая ворона, которая перелетает через Стену? В душе вы все хотели бы улететь на волю.

– А когда и я стану вольным, – спросил ее Джон, – буду я волен уйти?

– Ясное дело. – Улыбка у нее была славная, несмотря на неровные зубы. – А мы будем вольны тебя убить. Воля – штука опасная, но со временем ты привыкаешь к ее вкусу. – Она положила руку в перчатке на его ногу повыше колена. – Вот увидишь.

«Да, я увижу, – подумал Джон. – Увижу, услышу, узнаю, а когда накоплю побольше знаний, двинусь обратно к Стене». Для одичалых он клятвопреступник, но в душе остается братом Ночного Дозора, исполняющим последний долг, который возложил на него Куорен Полурукий перед тем, как Джон его убил.

Спустившись, они выехали к ручью, впадающему в Молочную. Его каменистое русло затянулось льдом, но слышно было, как журчит внизу вода. Вслед за Гремучей Рубашкой они переехали на тот берег, ломая тонкий ледок.

Там их встретили дозорные Манса-Разбойника. Джон оценил их с первого взгляда: восемь конных, мужчин и женщин, в шкурах и вареной коже, лишь кое на ком заметны шлем или кольчуга. Вооружены они копьями и закаленными в огне пиками – только у вожака, рыхлого белокурого человека с водянистыми глазами, имеется большой серп из остро отточенной стали. Плакальщик, сразу догадался Джон. Среди черных братьев о нем ходят легенды. Знаменитый разбойник вроде Гремучей Рубашки, Хармы Собачьей Головы и Альфина Убийцы Ворон.

– Здорово, Костяной Лорд. – Плакальщик смерил взглядом Джона и его волка. – А это кто?

– Перелетная ворона, – сказал Гремучая Рубашка, который предпочитал, чтобы его называли Костяным Лордом, поскольку он носил доспехи из костей. – Он боится, как бы я и его кости не взял себе заодно с мослами Полурукого. – Он потряс мешком со своими трофеями.

– Это он убил Полурукого, – сказал Рик Длинное Копье. – Он и его волк.

– И Орелла прикончил, – добавил Гремучая Рубашка.

– Этот парень оборотень или вроде того, – вставила копьеносица Рагвил. – Волк вырвал кусок мяса из ноги Полурукого.

Плакальщик еще более пристально посмотрел на Джона своими красными слезящимися глазами.

– Вон как? Да, он волчьей породы, я вижу. Ведите его к Мансу – может, тот его и оставит. – Он развернул коня и поскакал прочь, а его люди устремились за ним.

Тяжелый сырой ветер сопровождал их, пока они ехали гуськом через речной лагерь. Призрак бежал рядом с Джоном, но собаки, всполошенные его запахом, напирали со всех сторон, рыча и лая. Ленал прикрикнул на них, но это не помогло.

– Твой зверь им не шибко полюбился, – сказал Рик Джону.

– Они собаки, а он волк, – ответил Джон. – Они знают, что он не их породы. – (А я – не вашей.) Но он должен помнить о долге, который возложил на него Куорен Полурукий, когда они сидели у своего последнего костра: сыграть роль предателя и разузнать, что нужно было одичалым на голых холодных высотах Клыков Мороза. «Там таится некая сила», – сказал Куорен Старому Медведю. Он погиб, так и не узнав, в чем она заключается и нашел ли что-нибудь Манс-Разбойник после своих раскопок в горах.

Вдоль реки, между телегами и санями, горели костры. Одни одичалые поставили палатки из шкур и замши, другие на скорую руку сооружали шалаши или спали под своими повозками. Один человек обжигал на костре длинные деревянные копья и складывал их в кучу. Двое молодых бородатых парней в вареной коже бились на шестах, перескакивая через огонь и ухая при каждом ударе. Около дюжины женщин, сидя кружком, оперяли стрелы.

Стрелы для моих братьев, подумал Джон. Для людей моего отца, для жителей Винтерфелла, Темнолесья и Последнего Очага. Стрелы для Севера.

Однако не все, что он видел, напоминало о войне. Женщины плясали у костров, плакал грудной младенец, перед конем Джона бежал весь закутанный в меха запыхавшийся мальчуган. Овцы и козы бродили без привязи, волы рыли копытами речной берег, отыскивая траву. От одного костра пахло жареной бараниной, над другим на деревянном вертеле поворачивали свиную тушу.

На открытом месте, окруженном высокими гвардейскими соснами, Гремучая Рубашка спешился.

– Станем тут, – сказал он Леналу, Рагвил и остальным. – Покормите сперва лошадей, потом собак, потом сами поешьте. Игритт, Длинное Копье, ведите ворону к Мансу, пусть сам поглядит. Брюхо мы этой птице всегда успеем вспороть, если что не так.

Оставшуюся часть пути они проделали пешком, идя мимо новых костров и палаток. Призрак бежал за ними по пятам. Джон никогда еще не видел столько одичалых и не думал, чтобы кто-то другой видел. Их лагерю просто конца нет – но это скорее сто лагерей, чем один, и каждый из них уязвимее другого. Одичалые растянулись на много лиг, а настоящей обороны у них нет – ни ям, ни кольев, только маленькие дозорные отряды разъезжают вокруг колонны. Каждый клан или деревня останавливаются, где хотят, как только увидят, что другие тоже остановились, или просто найдут подходящее место. Одно слово, вольный народ. Если бы братья Джона застали бы их вот так, на ночлеге, многие бы поплатились за эту волю собственной жизнью. Одичалых много, но Ночной Дозор силен дисциплиной, а в бою дисциплина побивает численность в девяти случаях из десяти, как говорил Джону отец.

Королевский шатер он узнал сразу – тот был втрое больше всех остальных, и оттуда слышалась музыка. Как и многие другие палатки, шатер был составлен из сшитых мехом наружу шкур, но у Манса это были шкуры белых медведей. Верхушку венчала пара огромных рогов гигантского лося, одного из тех, что во времена Первых Людей свободно разгуливали по Семи Королевствам.

Здесь по крайней мере имелась охрана – двое часовых стояли у входа в шатер, опершись на длинные копья, с круглыми кожаными щитами, пристегнутыми к рукам. Увидев Призрака, один из них взял копье наперевес и сказал:

– Зверь пусть остается снаружи.

– Жди меня здесь, Призрак, – приказал Джон, и волк сел.

– Постереги его, Длинное Копье. – Гремучая Рубашка откинул входное полотнище и сделал знак Джону и Игритт пройти внутрь.

В шатре было жарко и дымно. Во всех четырех углах стояли ведра с горящим торфом, дававшие тусклый красный свет. Пол тоже устилали шкуры. Джон чувствовал себя бесконечно одиноким, стоя здесь в своей черной одежде и ожидая милости от перебежчика, именующего себя Королем за Стеной. Когда его глаза привыкли к дымному красному сумраку, он разглядел шестерых человек, ни один из которых не обращал на него никакого внимания. Темноволосый молодой человек и красивая белокурая женщина распивали вместе рог с медом. Другая женщина, беременная, поджаривала на жаровне кур. Мужчина с проседью в волосах, в потрепанном черном с красным плаще, сидел на подушке, играл на лютне и пел:

 
У дорнийца жена хороша и нежна,
Поцелуй ее сладок, как мед,
Но дорнийский клинок и остер, и жесток,
И без промаха сталь его бьет.
 

Джон знал эту песню, но странно было слышать ее здесь, в убогом шатре из шкур, за Стеной, за десять тысяч лиг от красных гор и теплых ветров Дорна.

Гремучая Рубашка, ожидая конца песни, снял свой желтый костяной шлем. Под своими доспехами из костей и кож он был совсем невелик, и лицо под великанским черепом было самое обыкновенное – худое и желтое, с маленьким подбородком и жидкими усиками. Глаза сидели близко, одна бровь наискось перечеркивала лоб, темные волосы над торчащей костной шишкой начинали редеть.

 
Голос милой дорнийки звенит, как ручей,
В благовонной купальне ее,
Но клинок ее мужа целует больней,
И смертельно его острие.
 

У жаровни сидел на табурете высокий, но необычайно мощный человек и ел с вертела жареную курицу. Жир стекал по его подбородку на белоснежную бороду, но лицо выражало блаженство. На его ручищах красовались толстые золотые браслеты, покрытые рунами, грудь обтягивала тяжелая черная кольчуга, не иначе как снятая с убитого разведчика. В нескольких футах от него стоял, хмуро рассматривая карту, более высокий и худощавый человек в кожаной рубахе с нашитой на нее бронзовой чешуей. За спиной у него в кожаных ножнах висел большой двуручный меч. Он был прям, как копье, весь из жил и мускулов, чисто выбрит, лыс, с сильным носом и глубоко посаженными серыми глазами. Он мог бы сойти за красивого мужчину, будь у него уши, но они отсутствовали – то ли отмороженные, то ли отсеченные вражеским ножом. Из-за этого его голова казалась узкой и остроконечной.

И белобородый, и лысый были воинами – Джон понял это с одного взгляда. И куда более опасными, чем Гремучая Рубашка. Который же из них Манс?

 
Он лежал на земле в наползающей мгле,
Умирая от ран роковых,
И промолвил он вдруг для стоящих вокруг
В тихой горести братьев своих:
 
 
– Братья, вышел мой срок, мой конец недалек,
Не дожить мне до нового дня,
Но хочу я сказать: мне не жаль умирать,
Коль дорнийка любила меня.
 

Когда последние строки «Дорнийской жены» отзвучали, лысый поднял глаза от карты и окинул сердитым взглядом Гремучую Рубашку и Игритт с Джоном посередине.

– Это что такое? Ворона?

– Черный бастард, который выпустил кишки Ореллу, – сказал Гремучая Рубашка. – Он еще и оборотень вдобавок.

– Надо было их всех убить.

– Он перешел к нам, – объяснила Игритт. – И убил Куорена Полурукого собственной рукой.

– Этот парнишка? – Новость явно разгневала безухого. – Полурукого следовало оставить мне. Как тебя звать, ворона?

– Джон Сноу, ваше величество. – Может, ему и колено следует преклонить?

– Ваше величество? – Безухий посмотрел на белобородого. – Гляди, он меня за короля принимает.

Белобородый заржал так, что куски куриного мяса полетели во все стороны, и вытер своей громадной ручищей жирные губы.

– Парень, должно быть, слепой. Слыханное ли дело – король без ушей? Да у него корона на шею сползла бы. Хар-р! – Здоровяк, ухмыляясь, вытер пальцы о штаны. – Закрой клюв, ворона, и повернись – авось найдешь того, кого ищешь.

Джон повернулся.

– Манс – это я, – сказал певец, встав и отложив свою лютню. – А ты бастард Неда Старка, Сноу из Винтерфелл.

Джон не сразу обрел дар речи.

– Но откуда… откуда вы знаете…

– Это после. Как тебе понравилась моя песня?

– Хорошая песня. Я ее и раньше слышал.

– «Но хочу я сказать: мне не жаль умирать, коль дорнийка любила меня», – повторил Король за Стеной. – Скажи, правду ли говорит мой Костяной Лорд? Ты в самом деле убил моего старого приятеля Полурукого?

– Да. – (Хотя это больше его работа, чем моя.)

– Сумеречной Башне никогда уже не видать такого воина, – с грустью произнес король. – Куорен был моим врагом, но и братом тоже – когда-то. Как же мне быть с тобой, Джон Сноу? Благодарить тебя или проклинать? – спросил он с насмешливой улыбкой.

Король за Стеной совсем не походил на короля, и на одичалого тоже. Среднего роста, стройный, с резкими чертами лица, с проницательными карими глазами, с сильной проседью в длинных каштановых волосах. Ни короны, ни золотых колец, ни драгоценностей, даже серебряных украшений на нем нет. Шерсть, кожа да потрепанный плащ из черной шерсти с прорехами, зашитыми выцветшим красным шелком.

– Можете поблагодарить меня за то, что я убил вашего врага, – сказал наконец Джон, – и проклясть за то, что я убил вашего друга.

– Хар-р! – прогремел бородач. – Хорошо сказано!

– Согласен. – Манс поманил Джона к себе. – Если ты хочешь примкнуть к нам, тебе следует с нами познакомиться. Тот, кого ты принял за меня, – это Отир, магнар теннов. «Магнар» на древнем языке значит «лорд». – Безухий бросил на Джона холодный взгляд, а Манс между тем продолжал: – Этот свирепый пожиратель кур – мой верный Тормунд. Женщина…

– Погоди, – прервал его бородач. – Ты назвал титул Старка, назови и мой.

– Как скажешь, – засмеялся Манс-Разбойник. – Джон Сноу, ты видишь перед собой Тормунда Великанью Смерть, он же Краснобай, он же Трубящий в Рог, а также Громовой Кулак, Медвежий Муж, Медовый Король Красных Палат, Собеседник Богов и Отец Тысяч.

– Вот это уже больше похоже на правду. Рад познакомиться, Джон Сноу. Против оборотней я ничего не имею, хотя Старков не жалую.

– Эта славная женщина у жаровни – Далла. – Беременная стряпуха застенчиво улыбнулась Джону. – Обращайся с ней как с королевой, ибо она носит моего ребенка. Эта красавица – ее сестра Вель, а рядом с ней молодой Ярл, ее новая забава.

– Ничьей забавой не бывал и не буду, – огрызнулся Ярл.

– Зато с Вель позабавиться не прочь, а, парень? – хохотнул Тормунд.

– Ну вот и все мы тут, Джон Сноу, – сказал Манс. – Король за Стеной и его двор во всей своей красе. А теперь о тебе. Откуда ты?

– Из Винтерфелла, а после жил в Черном Замке.

– Но что привело тебя на Молочную, столь далеко от родных очагов? – Манс, не дожидаясь ответа, обратился к Гремучей Рубашке: – Сколько их было?