Текст книги "Прыжок за борт"

– Кочегар тихо лег на бок, и это последнее, что я видел на борту, – произнес Джим. – Я не интересовался, что с ним случилось. Я думал, он полежит и встанет. Я ждал, что он побежит к перилам и прыгнет в шлюпку вслед за теми троими. Я слышал, как они там, внизу, возились, и чей-то голос, как из глубокой шахты, крикнул: «Прыгай, Джордж!» Затем все трое завопили. Я отчетливо различил три голоса: один блеял, другой визжал, третий выл.

Джим слегка вздрогнул, и я заметил, что он медленно приподнимается, будто чья-то сильная рука тащит его за волосы со стула. Он не спеша встал, выпрямился во весь рост и пошатнулся. Очень спокойными были его лицо, движения и голос, когда он сказал: «Все трое завопили». Я невольно насторожился, будто пытался уловить призрачный вопль под фальшивым покровом безмолвия.

– Восемьсот человек находились на борту «Патны», – продолжал Джим, пригвождая меня к спинке стула невидящим взглядом. – Восемьсот живых людей, а эти трое звали почти мертвеца и хотели его спасти: «Прыгай, Джордж! Прыгай! Да прыгай же!» Я стоял, положив руку на боканец. Я был очень спокоен. Спустилась непроглядная тьма. Не видно было ни неба, ни моря. Я слышал, как шлюпка подпрыгивала у кузова, и больше ни одного звука не доносилось оттуда, снизу, но на судне подо мной стоял гул голосов. Вдруг шкипер завыл: «Mein Gott! Шквал! Шквал! Отталкивайте!»

Когда раздался шум дождя и налетел первый порыв ветра, трое дезертиров подняли вой: «Прыгай, Джордж! Мы тебя поймаем! Прыгай!» Судно начало медленно опускаться, фуражка слетела у меня с головы, дыхание прервалось. Я услышал издалека, словно стоял на высокой башне, дикий вопль: «Джо-о-ордж! Прыгай!» Судно погружалось носом вперед…

Джим задумчиво поднял руку и пошевелил пальцами, будто снимая с лица паутину, затем с полминуты смотрел на свою ладонь и наконец сказал:

– Я прыгнул…

Он запнулся и отвел взгляд. Его светло-голубые глаза взглянули на меня жалобно; созерцая его, стоявшего передо мной, ошеломленного, как будто обиженного, я испытал странное ощущение: то была мудрая покорность и шутливая, но глубокая жалость старика, беспомощного перед ребяческим горем.

– Похоже на то, – пробормотал я еле слышно.

– Я не знал, пока не поднял глаза, – торопливо объяснил он.

Что же, и это было возможно. Приходилось его слушать, как маленького мальчика, попавшего в беду. Джим не знал, как все произошло. Он прыгнул на кого-то и упал поперек скамьи. Ему казалось, что все его ребра с левой стороны переломаны. Он перевернулся на спину и увидел вздымавшийся над ним кузов «Патны», с которой только что дезертировал. Красный огонь пылал в пелене дождя, словно костер на гребне окутанного туманом холма.

– Судно возвышалось над шлюпкой, как утес. Я очень хотел умереть, жалеть было не о чем. Мне казалось, я прыгнул в колодец – в глубокую-преглубокую яму, и, может быть, там умру…

Глава Х. Шлюпка, затерянная в море

Он сплел пальцы и снова их расцепил. Да, то была правда: он действительно прыгнул в глубокую-преглубокую яму. Он упал с высоты и больше не мог на нее подняться. К тому времени шлюпка резво понеслась вперед мимо борта. Было слишком темно, чтобы сидевшие в ней пассажиры могли разглядеть друг друга; кроме того, хлестал дождь. Джим сказал, что их словно увлекал поток в черной пещере. Они повернулись спиной к стихии. Шкипер опустил весло за корму, чтобы вести лодку перед шквалом, и в течение двух-трех минут казалось, что настал конец мира – потоп и непроглядная тьма. Море шипело, как двадцать тысяч паровых котлов. Это не мое сравнение, а Джима. На суде он заявил, что большого волнения в ту ночь не наблюдалось. Он съежился на носу шлюпки, украдкой оглянулся назад и увидел неясный, как последняя угасающая звезда, желтый огонек на верхушке мачты «Патны».

– Я испугался, что огонек все еще светит, – признался он.

Это его подлинные слова. Его ужаснуло, что «Патна» не затонула. Наверное, он хотел, чтобы катастрофа разразилась как можно скорее. Те, кто сидел в шлюпке, молчали. В темноте казалось, что лодка летит вперед, но, конечно, шла она очень тихо. Пронесся ливень, страшное шипение моря замерло вдали. У борта шлюпки раздавался тихий плеск. Кто-то громко стучал зубами. Кто-то коснулся рукой спины Джима, и слабый голос спросил: «Джордж, ты здесь?» Другой дрожащий голос пробормотал: «Чертова “Патна” затонула!»

Все вскочили и поглядели назад: огней на судне никто не увидел. Было черным-черно. Мелкий холодный дождь хлестал по лицу. Лодка накренилась. Человек, чьи зубы стучали, дважды пытался сдержать дрожь и насилу с трудом выговорил: «К-как раз в-во-в-время… Брр…» Джим узнал голос главного механика, угрюмо сказавшего: «Я видел, как чертово корыто затонуло. Я случайно оглянулся». Ветер почти стих. В темноте пассажиры шлюпки прислушивались, повернувшись к корме, словно надеялись уловить чьи-то крики. Сначала Джим радовался, что ночь скрыла от него страшную сцену гибели «Патны», но вскоре понял: ничего не видеть и не слышать о катастрофе судна, где он состоял помощником капитана, – последний предел несчастья.

– Странно, да? – прошептал он, прерывая свой сбивчивый рассказ.

Мне это не казалось странным. Видимо, Джим подсознательно рассчитывал, что реальность не будет такой потрясающей, жуткой и мстительной, как ужасная картина, созданная его воображением. В этот момент его сердце вместило много страдания и боли, а душа познала весь ужас и отчаяние восьмисот людей, застигнутых в ночи внезапной жестокой смертью. Как иначе понять его слова?

– Мне казалось, что я должен выпрыгнуть из этой проклятой лодки и плыть назад хотя бы полмили, плыть к тому самому месту…

Как объяснить такой порыв? Осознаете ли вы его значительность? Зачем возвращаться к месту катастрофы? Почему не утопиться тут же, у борта лодки, если уж решил топиться? Джим хотел вернуться к тому месту, чтобы увидеть… чтобы усыпить свое воображение мыслью о том, что все кончено, все погибли, и лишь после этого искать смерти. Не верю, что существует другое объяснение. Джим сказал об этом так, как будто это самое естественное состояние на свете. Он подавил свой порыв и обратил внимание на мертвую тишину вокруг. Молчание моря и неба поглотило спасшихся дрожавших людей.

– Упади булавка, было бы слышно, – добавил он.

Губы его странно дергались, как у человека, который, рассказывая о каком-нибудь трогательном событии, старается взять себя в руки. Молчание! Как он воспринял его?

– Я и не знал, что на земле может быть так тихо, – произнес он. – Нельзя было отличить моря от неба, не на что было смотреть, нечего было слушать. Ни зги, ни звука. Казалось, каждый клочок земли пошел ко дну, утонули все, кроме меня и этих негодяев в лодке. – Он склонился над столом и положил руку рядом с кофейными чашками, ликерными рюмками и окурками сигар. – Я в это верил. Все погибли, и все закончилось… – Он глубоко вздохнул: – Для меня.

Марлоу выпрямился и отбросил сигару. Она описала огненную параболу, словно игрушечная ракета, прорезавшая занавес ползучих растений. Никто не шевельнулся.

– Ну, что вы об этом думаете? – воскликнул капитан, внезапно оживившись. – Разве Джим не был честен с самим собой? Его жизнь, которую он спас, закончилась, ибо почва ушла у него из-под ног, ему не на что было смотреть, нечего было слушать. Гибель – да! А ведь вокруг царили только облачное небо, спокойное море и неподвижный воздух. Ночь и безмолвие.

– Полное молчание длилось несколько минут, – рассказывал Джим, – затем шкипер и механики, как будто нехотя, начали разговаривать: «Я с самого начала знал, что судно затонет». «Еще одна минута, и мы бы…» «Еле-еле успели!»

Джим не произнес ни слова. Затихший ветер снова подул, постепенно усиливаясь, и шепот моря вторил этой болтовне, возобновившейся после нескольких мгновений немого ужаса. Судно затонуло! Затонуло. Сомневаться не приходилось. Ничем нельзя было помочь. Дезертиры в шлюпке снова и снова повторяли эти слова, как заклинание, как лекарство для самоуспокоения. Огни на мачте исчезли. Ошибки нет. Этого следовало ожидать. «Патна» ветхая, она не могла выдержать. Джим заметил, что они говорили так, словно оставили позади пустое судно. Они решили, что оно затонуло очень скоро, практически сразу, и никто из пассажиров особенно не мучился. Казалось, смаковать этот факт доставляло беглецам удовольствие. Они уверяли друг друга, что все закончилось мгновенно: «Пошло ко дну, как лист железа». Первый механик заверил приятелей, что свет на верхушке мачты «Патны» упал, словно брошенная спичка. Второй механик истерически захохотал: «Я р-рад. Мы п-поступили п-правильно».

– Зубы у него стучали, как трещотка, – описывал Джим, – и вдруг он захныкал. Он плакал и всхлипывал, как ребенок, захлебываясь и приговаривая: «Боже мой! Моя бедная рука! Что мне теперь делать?» Мне хотелось его ударить. На корме сидели двое, я почти не видел их в темноте – только смутные очертания фигур. Оба что-то бормотали или ворчали. Противно было смотреть на них, тем более слушать, но я молчал. Мне казалось, что, если я пошевельнусь или чем-то выдам свое присутствие, меня попросту выкинут за борт.

Рука Джима, что-то нащупывая, коснулась коньячной рюмки, но он быстро отдернул пальцы, словно притронулся к раскаленному железу. Я пододвинул к нему бутылку и спросил:

– Выпьете?

Он сердито посмотрел на меня:

– Вы думаете, я не смогу рассказывать, не взвинчивая себя алкоголем?

Компания кругосветных путешественников отправилась спать. Мы остались одни, только в тени вырисовывалась чья-то неясная белая фигура. Заметив, что на нее смотрят, фигура шагнула вперед, приостановилась, затем безмолвно растворилась во мраке. Час был поздний, но я не торопил своего гостя.

Сидя в лодке в полной темноте, Джим услышал, как его спутники начали кого-то ругать. «Ты что так долго не прыгал, болван?» – послышался чей-то ворчливый голос. Первый механик слез с кормы и начал ощупью пробираться в носовую часть, чтобы задать трепку упрямому кретину. Шкипер, державший весла, хрипло выкрикивал с места обидные ругательства. Джим поднял голову и отчетливо услышал слово «Джордж». В ту же секунду чья-то рука ударила его в грудь. «Ну? Чего молчишь-то?» – осведомился гневный голос.

– Они ругали Джорджа, – признался Джим, – но на самом деле меня. Они думали, что я – это Джордж, кочегар. – Он взглянул на меня, силясь улыбнуться, отвел глаза и продолжал: – Юркий второй механик наклонился к самому моему носу: «Черт! Да ведь это не Джордж! Тут сидит этот… проклятый помощник». «Что?» – заревел шкипер с середины лодки. «Как?» – взвизгнул первый механик. И тоже наклонился, чтобы заглянуть мне в лицо. Ветер внезапно стих, полил дождь, и мягкий таинственный шум, каким море отвечает на ливень, вырос в ночи. Сначала все трое были слишком ошеломлены, чтобы говорить, – стойко рассказывал Джим, – а я помалкивал. – Он остановился и с усилием добавил: – Они называли меня всякими скверными словами.

Его голос, пониженный до шепота, вдруг зазвучал громко, ожесточенный презрением, словно речь шла о каких-то неслыханных мерзостях.

– Не все ли равно, как они меня называли? – угрюмо заявил он. – Они меня ненавидели и с удовольствием выкинули бы из шлюпки. Они вообще были как безумные… – Джим отрывисто рассмеялся. – Но это удерживало меня от… Смотрите! Я сидел со скрещенными руками на планшире носа. – Он присел на край стола и скрестил руки. – Вот так, понимаете? Достаточно было чуть-чуть зазеваться, и я полетел бы за борт. Утонул, и следов не нашли бы.

Он нахмурился и, коснувшись пальцем лба, многозначительно произнес:

– Я всю дорогу думал об этом. А дождь, холодный, как растаявший снег, лил на мой тонкий хлопковый костюм, я ежился от холода. Небо было черное, страшно черное. Ни единой звезды, ни зги – ничего за пределами этой проклятой лодки, где двое негодяев тявкали на меня, как дворняжки на вора, загнанного на дерево. «Тяв-тяв! Чего сидишь тут, сволочь? Пошел вон! Тебе, скотина, тут не место! Мы тебя сюда не звали. Ты сам влез, наглец! Тяв-тяв!» Механики лаяли на меня, перекрикивая друг друга, а шкипер вторил им с кормы. За завесой дождя его жирную тушу трудно было разглядеть, но ругательства доносились отчетливо: «Тяв-тяв! Гав-гав!» Представьте себе, я на них никак не реагировал. Мне даже интересно было послушать оскорбления, меня это возбуждало. В итоге это и спасло мне жизнь. А те трое все орали, словно хотели криком столкнуть меня в воду: «Зачем ты влез сюда? Как ты посмел?! Хорек проклятый! Да если бы мы сразу знали, что ты здесь торчишь, то уже давно вышвырнули бы тебя за борт! Где Джордж? Что ты с ним сделал? Ты занял его место! Ты убил его? Отпихнул? Не дал ему сесть в лодку? Как ты тут оказался? Мы тебя выбросим за борт, мерзавца!» Пока они задыхались от крика, ливень прекратился, воцарилась тишина. Злодеи и вправду хотели скинуть меня за борт. Ну что же, пусть попробовали бы. Швырнуть меня за борт! Решились бы они на это или нет? «Попробуйте!» – сказал им я. «Выкинем, как щенка!» – посыпались новые оскорбления. «Мараться не хочется о такого поганца!» – продолжали они визжать. Было так темно, что я почти не видел ни лиц, ни фигур, разве только когда они шевелились. Ей-богу, жаль, что эти трое не попытались сбросить меня за борт! Я подзадоривал их, злил, провоцировал: «Ну-ну, давайте, попробуйте схватить меня!» Не дурно, а? – озорно спросил Джим. – Эти твари решили, что я прикончил кочегара. Зачем мне было идти на убийство? Я и не знал, что парень умер. Но ведь как-то я попал в эту лодку? Как-то…

Губы его задрожали, гримаса, как вспышка молнии, на мгновение осветившая облако, исказила лицо.

– Я прыгнул в шлюпку. Несомненно. Ведь я сидел вместе с ними, значит, прыгнул, не так ли? Ужас! Что побудило меня сделать такую глупость? Клянусь, я ничего не знал про Джорджа, из-за которого они так выли. Помню только, что видел, как кочегар лежал, скрючившись, на палубе.

«Убийца! Трусливая тварь!» – не унимался главный механик. Сначала мне было все равно, потом я стал беситься. «Замолчите!» – прокричал я в ответ. Шкипер отчаянно завопил: «Ты его убил!» «Нет! – заорал я. – Но всех вас сейчас убью!» Я вскочил, а главный механик с шумом опрокинулся назад через скамью. Не помню, как это произошло, да и темно было. Похоже, он хотел отступить. Я сидел неподвижно, повернувшись лицом к корме, а щуплый второй механик хныкал: «Ведь ты же не тронешь меня? У меня рука сломана. Ты ведь считаешь себя джентльменом». Я услышал тяжелое сопение и хриплое ворчанье. Шкипер наступал на меня, волоча за собой весло. Я видел, как он надвигался своей массивной тушей, – такими мы видим людей в тумане или во сне. «Ну? Идите сюда!» – крикнул я. Мне нечего было терять. Я отшвырнул бы его, как мешок с дерьмом. Но капитан внезапно остановился, что-то промычал и повернул назад. Может, испугался, что приближается шквал? Вдруг сильно подул ветер. Шкипер уселся за весла и больше не угрожал мне. Мне было жаль. Я сумел бы дать ему отпор!

Джим разжал и снова сжал кулак, руки его нервно дрожали.

– Тише, не волнуйтесь, – прошептал я ему.

– А? Что? Я не волнуюсь, – возразил он и, судорожно двинув локтем, опрокинул бутылку коньяка.

Я пытался подхватить ее на лету, но не успел, а Джим выскочил из-за стола, словно за его спиной взорвался снаряд, и метнулся куда-то в сторону; я увидел его испуганные глаза и побледневшее лицо. Потом на его лице отразилась досада.

– Ужасно. Какой я неловкий! – пробормотал он.

Распространился острый запах пролитого коньяка, и в прохладную чистую тьму ночи ворвалась летняя духота. В зале ресторана потушили огни, и наша свеча единственная мерцала в длинной галерее колонн, черных от подножия до капителей. В свете звезд отчетливо вырисовывалось высокое здание управления портом по ту сторону площади. Казалось, будто оно придвинулось к нам, чтобы лучше видеть и слышать.

Мой собеседник принял равнодушный вид.

– Пожалуй, сейчас я не так спокоен, как тогда. Тогда, в шлюпке, я был на все готов. Мне было море по колено.

– Да… Драматичная у вас получилась прогулка.

– Я был на все готов, – повторил он. – После того как огни «Патны» исчезли, могло произойти все что угодно, – спросить было не с кого, и мир об этом ничего не узнал бы. Я это понимал и испытывал упоение от вседозволенности. Тьма сгустилась очень кстати. Нас как будто замуровали в большом склепе. Убей я их всех до одного, никто не спохватился бы. Трупы поглотило бы море, а катастрофа все списала бы со счетов…

В третий раз за время нашего разговора Джим возбужденно засмеялся, но, уверяю вас, он не был пьян.

– Ни страха, ни закона, ни звука, ни свидетелей… Темнота, хоть глаза выколи, а до рассвета еще далеко.

Меня поразили его слова. Я мысленно представил себе маленькую шлюпку, затерянную в безбрежном море. Над жизнью, ускользнувшей из-под тени смерти, как будто нависла тень безумия. Когда ваше судно терпит бедствие, кажется, что мир, который создал вас и прежде заботился о вас, теперь от вас отвернулся. Вы словно плывете над бездной и можете пойти на все: совершить поступок героический, глупый или постыдный. Конечно, в вопросах, касающихся веры, любви, ненависти, убеждений или материального достатка, нас часто постигают жизненные неурядицы, но в данном случае четверо несчастных в шлюпке были полностью отрезаны от мира и от других людей, чьи принципы и идеалы не подверглись столь суровому испытанию.

Шкипер и механики были взбешены, считая Джима трусливой тварью, а он ненавидел их всей силой своей ненависти. Он хотел отомстить им за то уродливое искушение, какое встало по их вине на его пути. Шлюпка, затерянная в море… Дело не дошло до драки или убийства – вот еще одно проявление шутовской подлости, какой была окрашена эта катастрофа на море. Одни угрозы, одно притворство, фальшь от начала до конца – чудовищная насмешка тех сил, что всегда одерживают над нами верх, если не разбиваются о нашу стойкость.

Немного погодя я спросил:

– Так что случилось дальше?

Вопрос был лишний, я знал на него ответ и не ошибся.

– Ничего, – с досадой произнес Джим. – Я думал, что это всерьез, а они хотели только пошуметь. Ничего не случилось.

Восход застал Джима на том же месте, куда он прыгнул, – на носу шлюпки. Всю ночь он держал в руке румпель. Трое беглецов уронили руль за борт, когда пытались укрепить его, а румпель, длинный тяжелый кусок дерева, упал на нос лодки. Джим часов шесть сжимал его в руках. Парень действительно был готов ко всему. Он полночи провел на ногах под холодным ливнем, не спуская глаз с темных фигур, следя за их малейшим движением, напрягая слух, чтобы уловить даже тихий шепот, раздававшийся с кормы. Представьте такую картину. Что это: стойкость или страх за свою жизнь? Как вы думаете? Одно бесспорно, Джим был очень вынослив. Не каждый смог бы шесть часов удерживать оборонительную позу, пока шлюпка медленно двигалась вперед или, повинуясь капризам ветра, останавливалась. Наконец успокоившееся море задремало, небо расчистилось от облаков. Сначала необъятное, тусклое и черное, оно превратилось в сияющий свод, засверкало блеском созвездий, потом потускнело и побледнело на востоке, а темные фигуры, заслонявшие звезды за кормой, приобрели рельеф: вырисовались плечи, головы, лица. Спутники смотрели на Джима с мрачной угрюмостью, их волосы были растрепаны, одежда изодрана; мигая красными веками, они нехотя встречали белый рассвет.

– У них был такой вид, будто они неделю валялись по сточным канавам, – красочно описывал Джим, затем он пробормотал что-то о восходе солнца, предвещавшем тихий день.

Вам известна привычка моряков часто говорить о погоде. Джиму хватило двух фраз, чтобы обрисовать мне, как нижний край солнечного диска отделяется от линии горизонта, как по всей поверхности моря пробегает рябь, словно воды содрогаются, рождая светящийся шар, и последний порыв ветра, подобно вздоху облегчения, замирает в воздухе.

– Они сидели на корме – шкипер посередине – и таращили на меня глаза, как три грязные совы, – произнес Джим с ненавистью, растворившейся в его простых словах, как капля яда в стакане чистой воды.

Я слушал его, представляя себе под прозрачным куполом неба четырех человек, окруженных морским простором, видел одинокое солнце, равнодушное к одушевленным точкам. Оно поднималось по чистому небосводу, словно желая взглянуть с высоты на свое великолепие, отраженное в неподвижных водах.

– Они окликнули меня с кормы и позвали к себе, – продолжал Джим, – словно мы были приятелями. Они просили меня перестать «дурачиться» и бросить эту «проклятую деревяшку». Зачем мне так себя вести? Ведь никакого вреда они мне не причинили. Никакого вреда! – Его лицо покраснело, словно он задыхался. – Никакого вреда! – твердил он. – Я предоставляю судить об этом вам. Вы понимаете, да? Никакого вреда! Боже мой! Разве можно причинить еще больше вреда? О да, я прекрасно знаю – я прыгнул в лодку. Я вам честно рассказал. Но послушайте, разве я мог с ними справиться? Это было делом их рук, все равно как если бы они зацепили меня багром и стянули за борт. Неужели вы не понимаете? Вы должны понять. Отвечайте прямо!

Он растерянно смотрел мне в глаза, спрашивал, просил, требовал, умолял. Я не в силах был удержаться и прошептал:

– Да, тяжкое вам выпало испытание…

– Слишком тяжкое и несправедливое, – быстро подхватил он. – У меня не было ни единого шанса… с такой бандой. А теперь они держали себя дружелюбно, подчеркнуто дружелюбно! Друзья, товарищи с одного судна. Все в одной лодке. Оказывается, никакого зла они мне не желали. На самом деле им было наплевать на Джорджа. Наверное, он в последнюю минуту побежал за чем-нибудь к своему рундуку и погиб. Ну и что теперь? Парень, как известно, был отъявленный дурак. Очень жаль, но ничего не поделаешь. Они кивали мне с другого конца шлюпки – все трое. А почему бы и нет? Я прыгнул, вот и хорошо. Правильно поступил. Я ничего не ответил им. Не нашел слов, чтобы выразить то, что чувствовал. Если бы я разжал губы, то попросту завыл бы, как зверь. Я спрашивал себя, когда же я наконец «проснусь». Они громко звали меня на корму, особенно шкипер. Нас, уверял он, до вечера подберут, ведь здесь обычно курсируют суда. Вон, поглядите, на северо-западе виднеется дымок.

Я был потрясен, когда увидел это бледное облачко, низкую полоску коричневого дыма там, где сливаются море и небо. Я крикнул троим негодяям, что хорошо слышу их со своего места, подходить не обязательно. Шкипер стал ругаться хриплым, как у вороны, голосом. Он-де не намерен надрываться для моего удобства. «Боитесь, что вас услышат на берегу?» – спросил я. Он сверкнул глазами, будто хотел меня растерзать. Первый механик посоветовал ему не связываться со мной. Он заявил, что в голове у меня еще не все улеглось. Тогда шкипер встал на корме, как слоновья туша, и начал говорить…

Джим задумался.

– О чем? – спросил я. – О чем говорил шкипер?

– Какое мне было дело, что они придумают? – воскликнул он. – Они могли сочинить все что угодно. Это касалось только их. Я-то знал правду. Никакая их сказка, которой поверили бы другие, ничего для меня не значила. Я не мешал этому типу болтать всякую ерунду. Он нес какую-то чушь, и длилось это долго. Вдруг я почувствовал, что мои ноги подкашиваются. Я смертельно устал, бросил румпель, повернулся к ним спиной и сел на переднюю скамью. С меня было довольно. Они снова окликнули меня и спросили: «Разве не правдоподобная история?» С их точки зрения, капитан придумал отличную версию событий. Я не повернул головы, но слышал, как они перешептывались обо мне: «Этот болван молчит, но все прекрасно понимает»; «Он нам все испортит!»; «Оставьте его в покое, пусть очухается»; «Ничем он нам не навредит. Что он сделает?»

Действительно, что я мог сделать? Разве мы не сидели в одной лодке? Я старался не слушать их. Дымок на севере исчез. Стоял мертвый штиль. Эти трое выпили воды из бочонка, я тоже немного попил. Потом они долго возились с парусом, натягивая его над планширом. Спросили, не возьму ли я на себя вахту? Потом вползли под навес и скрылись с моих глаз. Слава богу! Я был измучен, словно не спал со дня своего рождения. Солнце сверкало так сильно, что я не мог смотреть на воду. Время от времени кто-нибудь из троицы вылезал, выпрямлялся во весь рост, оглядывался по сторонам и снова прятался. Из-под паруса доносился храп. Эти гады дрыхли, а я не мог сомкнуть глаз. Лодка как будто проваливалась сквозь ослепительный свет. Я вдруг с удивлением заметил, что сижу на скамье…

Джим медленно прошелся взад-вперед перед моим стулом; левую руку он засунул в карман, голову задумчиво опустил, а правую руку изредка поднимал, жестикулируя и словно отстраняя от себя невидимого врага.

– Наверное, вы думаете, что я сходил с ума, – заговорил он изменившимся голосом. – Кстати, я потерял шляпу. Солнце все выше поднималось над моей незащищенной головой, но в тот день мне уже ничто не могло причинить вреда. Большего вреда, чем мне причинили. Солнце не лишило бы меня рассудка… – Он сделал решительный жест правой рукой, отгоняя мысль о безумии. – И не убило бы… – Снова его рука отстранила тень. – К тому же у меня был выход…

– В самом деле? – удивился я неожиданному повороту сюжета и взглянул на Джима с таким выражением, будто передо мной появился новый собеседник.

– Я не заболел воспалением мозга и не свалился замертво, – продолжал он. – Меня не беспокоило солнце, палившее мою голову. Я размышлял так же здраво, как если бы сидел в тени. Эта толстая скотина, шкипер, высунул из-под паруса свою огромную стриженую голову и уставился на меня рыбьими глазами. «Осторожнее, голову напечет», – проворчал он и, как черепаха, полез назад. Я никак не отреагировал. Он не мешал мне думать. Как раз в ту минуту я решил, что не умру.

Джим зорко посмотрел на меня, пытаясь угадать мои мысли.

– А до этого вы полагали, что вам грозит смерть? – спокойно спросил я его.

Он кивнул, сделал несколько шагов и повернулся, словно дошел до конца воображаемой клетки; теперь обе его руки были засунуты в карманы. Он остановился как вкопанный перед моим стулом и посмотрел вниз.

– Вы не верите? – уточнил он с напряженным любопытством.

Мне очень хотелось заявить ему, что я верю каждому его слову.