Текст книги "Наследство"

Аса знал, что болезнь Оуэна ничего не изменит в нормальном течении работы отелей, но он тоже остался в офисе: кто-то должен присматривать за Феликсом.

Поэтому бодрствовали женщины. Ленни, жена Асы Кэрол, их дочь Патриция, Барбара Дженсен, Эллисон и Лора, и очень часто приходила Роза. Томас Дженсен был в инспекторской поездке по ряду отелей Сэлинджеров и возвращался в Бостон только на выходные дни, но в другие дни Поль был единственным мужчиной, который находился вместе с женщинами в комнате, где они сидели, приносил кофе, ел вместе с ними в кафетерии, и наконец-то спустя неделю присутствовал при том, как его дядю перевели в отдельную палату. Оуэн не мог говорить, двигать левой рукой и ногой, но он был в сознании и не при смерти.

Спустя две недели они забрали его домой.

– Пока у вас есть круглосуточная сестра, он может быть и дома, – сказал Ленни доктор Бергман. – Нет ничего такого, чтобы мы для него делали и что не смогли бы делать вы, а в своем доме ему, возможно, будет лучше. Следите только за тем, чтобы Лора побольше времени проводила с ним – он хорошо на нее реагирует.

Так или иначе Лора все равно была бы с Оуэном. Она никуда не хотела уходить. Она взяла неоплачиваемый отпуск и проводила его рядом с постелью Оуэна, читая ему, разговаривая с ним, даже когда он не отзывался. Описывала ему рассветы и закаты, птиц в саду, нянюшек, которые везли детские коляски, и прохожих на Маунт-Вернон-стрит, мальчиков на досках с роликами, девочек на велосипедах со шлейфами волос, развевающимися за их спинами, влюбленные пары, которые ритмично шагали, взявшись за руки.

И однажды, в середине июля, Оуэн улыбнулся. А несколькими днями позже начал говорить.

Поначалу только Лора могла понимать сливающиеся в одно целое плохо произнесенные слова. Потом, рассердившись на свой неподатливый язык, Оуэн постарался произносить каждое слово отдельно от другого, и остальные тоже смогли понимать многое из того, что он говорил. Тем не менее для Оуэна и для остальных членов семьи было проще, когда Лора повторяла его слова ясным, низким голосом, будто переводя с иностранного языка. И поэтому когда он неожиданно попросил пригласить своего адвоката, то именно Лора звонила Элвину Паркинсону и встречала его в комнате Оуэна, когда тот приехал.

Она встала со стула, стоявшего рядом с постелью Оуэна:

– Вы хотите, чтобы я ушла?

– Если вы не возражаете, – ответил Паркинсон.

– Я была бы рада остаться и помогать вам понять ею.

– Нет, нет. Мы прекрасно поговорим сами. – Он закрыл за Лорой дверь, потом сел и наклонился к Оуэну.

– Завещание, – произнес Оуэн. Он продолжал медленно выговаривать одно слово за другим: – Хочу изменить его. Сделайте это сейчас.

Не выказывая удивления, адвокат вынул карандаш и лист бумаги.

– Мы можем написать дополнение, вы этого хотите? Вы хотите добавить новое лицо в завещание?

Оуэн сказал ему, чего он хочет. Паркинсон сильно хмурился, но записывал, потом наклонился так, чтобы попасть в поле зрения Оуэна.

– Это слишком радикальное решение, чтобы уделить ему так мало внимания. Может, более благоразумно было бы подумать об этом еще, подождите, когда вам станет лучше, вы более…

С губ Оуэна сорвался резкий звук, и Паркинсону потребовалась целая минута, чтобы понять, что тот смеется.

– Нет времени. Вы глупец. Я умираю. Последняя возможность… – Неожиданно его слова прозвучали четко и ясно: – Сделайте это!

– Да, разумеется, если вы настаиваете. Я подготовлю документ, чтобы вы подписали. Подписать вы можете? – Оуэн кивнул. – Все будет готово через неделю.

– Боже! – Его лицо гневно вспыхнуло, Оуэн пытался приподняться в постели, и Паркинсон, до смерти испугавшись, что он может умереть и все будут винить адвоката, который был с ним, быстро сказал:

– Завтра. Это подойдет? Я смогу сделать все к завтрашнему дню.

Лицо Оуэна стало спокойным. Закрыв глаза, он показал ему на дверь.

– До завтра, – сказал адвокат и поспешил удалиться. Он видел, как Лора спускалась по лестнице и проскользнула в комнату Оуэна, когда он уходил, и ему стало интересно, где она была, пока они разговаривали, и не подслушивала ли. Но он спешил и не остановился, стремительно пройдя по дому мимо библиотеки, где увидел членов семьи, сидящих за чаем. Чертовски странно, думал он по дороге в офис, проезжая по улицам, забитым автомашинами.

Оуэн много лет размышлял над тем, чтобы изменить завещание. Если он действительно хочет сделать это, почему бы ему не позаботиться об этом. Он всегда поступал так: конечно, долго размышлял перед тем, как принять решение, но потом бросался вперед, чтобы выполнить все задуманное, что бы он ни решил. Но он был серьезным бизнесменом и знал, что важные решения никогда не следует принимать в тумане болезни. Он едва говорил, едва двигался, едва мог разумно размышлять, но все же настаивал и настаивал на радикальном изменении завещания в пользу человека, которого на самом-то деле еще никто не знал, даже теперь. Чертовски странно. Можно было сказать, бессмыслица.

«Ради самого Оуэна Сэлинджера, – сказал себе мрачно Паркинсон, – мне следует больше узнать об этой молодой женщине, пока еще не поздно».

Семья снова собралась за чаем, когда на следующий день приехал Паркинсон и прямиком направился в комнату Оуэна. Опять Лора оставила двоих мужчин одних, и как только дверь за ней закрылась, адвокат стал говорит настойчивым, тревожным шепотом:

– Оуэн, у меня есть информация об этой молодой женщине, вы измените свое мнение, это изменит все, я выяснил, что у нее есть…

– Завещание, – сказал Оуэн, и слово почти застряло в горле.

– Да, да. Оно у меня с собой, оно было закончено до того, как позвонили из Нью-Йорка, но вы не должны подписывать его, вы не захотите, когда узнаете, кто она.

– Заткнитесь! – Оуэн сверкнул глазами на Паркинсона, губы двигались, когда он пытался сказать что-то, преодолевая свой гнев. – Завещание. Читайте его.

– Почему? Говорю вам, вы не захотите подписывать.

– Читайте!

Паркинсон со злостью достал единственный листок бумаги из портфеля и прочитал его. В тот момент, когда он закончил, Оуэн потребовал:

– Ручку! Ручку!

– Подождите! Послушайте меня. Эта женщина – воровка, воровка, вина которой доказана, она охотится за пожилыми мужчинами.

Губы Оуэна двигались:

– Нет!

– Это правда, у меня есть информация, я говорил с офицером полиции в Нью-Йорке.

– Нет! Нет… нет… другое. Глупец. – Он надрывно выдохнул. – Свидетель. Позовите Лору.

– Я не понимаю, что вы сказали.

– Позовите Лору.

– Я хочу знать, что вы… – Паркинсон увидел, как перекосилось лицо Оуэна, как он судорожно пытался вздохнуть, и опять подумал, что старик вот-вот умрет. «Он умрет, – подумал он, – но не наедине со мной в комнате. Я сделал все, что мог, черт с ним, со всем остальным». – Нам нужен кто-нибудь еще, – предупредил он, – дополнение не будет иметь силы, это должен подписать кто-то еще. Это могут сделать медсестры. Если вы подождете минуту… – Он прошел через холл и вернулся с ними.

– Я просил вас выслушать меня, – быстро сказал он Оуэну. – Я сделал все, что в моих силах, чтобы вы согласились послушать. Никто не обвинит меня… – Он увидел глаза Оуэна и судорожно сжатые пальцы.

– Да, да, да. – Он вложил ручку в пальцы Оуэна.

– Помогите… – Оуэн выдохнул, и сестры приподняли и посадили его достаточно высоко, чтобы видеть документ, который он положил на книгу. Оуэн подписал. Его наклонный почерк был едва узнаваем в дрожащих каракулях внизу страницы. Потом он издал долгий вздох, почти стон. – Чуть не опоздал, – сказал он Паркинсону с тенью усмешки, когда медсестры подписались как свидетели. – Последняя победа. – Он закрыл глаза. – Лора, – прошептал он.

– Я предупредил вас, – сказал адвокат сквозь сжатые губы. Он опустил документ в конверт и положил в свой портфель. – Надеюсь, что в это поверят.

– Лора, – снова прошептал Оуэн, когда Паркинсон выходил из комнаты. Одна из медсестер поправляла одеяла, а другая закатывала рукав, чтобы измерить давление.

Он нашел Лору на площадке рядом с дверью, коротко сказал:

– Он хочет вас видеть. – Ледяной злобный голос настолько поразил Лору, что она с изумлением взглянула на него. – Он же больной человек, – выпалил Паркинсон, но когда произнес это, увидел, как изменился взгляд Лоры, боль была настолько глубокой, что он почти пожалел ее, но остановил себя. Более вероятно было, что она просто ждала, когда он уйдет.

– До свидания, – попрощалась Лора и вошла в комнату Оуэна, закрыв за собой дверь. Медсестра скатывала манжетку аппарата для измерения давления. Когда Лора села у кровати, они вышли.

– Он очень странный человечек, – обратилась она к Оуэну, лежавшему с закрытыми глазами. – Он, кажется, был чем-то очень рассержен. Вы накричали на него?

Не открывая глаз, Оуэн сделал знак, который, как знала Лора, означал смех, и протянул руку. Она сжала ее обеими руками, и он слегка кивнул головой.

– Вы хотите поспать?

Он снова кивнул. Она поднялась и зашторила окна тяжелыми бархатными шторами, закрыв вид на розовый сад. В комнате было темно и печально. – Хотите, чтобы я осталась?

– Здесь.

Она села рядом с кроватью.

– Что вы хотите?

– Сказать тебе. – Глаза были все еще закрыты, лицо пепельного цвета. – Дорогая Лора… Оставил тебе… немного… в моем завещании.

Глаза Лоры наполнились слезами.

– Не говорите об этом. Вам становится лучше. Сегодня утром я видела, как вы шевелили другой рукой.

– Нет. – Он открыл глаза, и было такое впечатление, что он смотрит откуда-то изнутри себя. – Люблю тебя, дитя мое. Ты дала мне столько радости. – Смех задрожал в горле. – Иногда… Я хотел быть на месте Поля. Быть в его возрасте. Столько любви…

Лора плакала:

– Не уходите. Я люблю вас, Оуэн. Я буду заботиться о вас. Я думаю, что вы поправитесь, я обещаю. Я люблю вас. Не покидайте меня, я столько всего хотела рассказать вам… пожалуйста, не уходите.

Она склонилась над ним, и Оуэн протянул руку и ощутил ее слезы. Его рука гладила ее мокрую щеку.

– Дорогая Лора. Закончи… наши планы. Теперь – твои. Я хотел бы… я мог увидеть… это. – Он закрыл глаза. – Закончи.

Пальцы скользнули по щеке. Лора схватила его руку, прежде чем она успела упасть, и сжала обеими руками.

Она целовала и держала его руку, а слезы текли по лицу потоком, который она не могла удержать.

– Вы дали мне жизнь, – сказала она сквозь слезы. Она опустила голову и прикасалась губами к спокойному лицу Оуэна, чувствуя неровное, прерывистое дыхание, которое едва слетало с его усов. – Дали все, что я представляю собой. Вы научили меня гордиться собой. Я не отблагодарила вас в полной мере. Я даже не рассказала вам всей правды о себе, чтобы вы узнали, сколько сделали для меня. Я собиралась рассказать вам, я хочу рассказать сейчас. Вы меня слышите? Вы дали мне жизнь, вы часть моей жизни… Пожалуйста, скажите, что вы слышите меня. Я не отблагодарила вас, не объяснила, как много вы для меня сделали и что это значит для меня…

В комнате было темно. Лора плакала, слезы падали на лицо Оуэна, и казалось, он тоже плачет.

– Я люблю вас, – прошептала Лора. – Я знаю, вы слышите меня, потому что мы всегда слышим, когда говорят о любви. Да, дорогой Оуэн, я люблю вас.

На следующий день, не приходя в сознание, Оуэн Сэлинджер скончался.

ГЛАВА 10

Феликс был в офисе, когда позвонил Паркинсон:

– Я пытался поговорить с вами в течение трех дней, даже сегодня на кладбище, но чувствовал, что неловко говорить об этом там.

– Мой секретарь передал, что вы упоминали завещание отца, – нетерпеливо сказал Феликс.

– Чтобы быть более точным, это касается Лоры Фэрчайлд.

Феликс выпрямился в кресле:

– Что такое?

– Я предпочитаю рассказать вам это лично. Я могу приехать через полчаса.

– Расскажите сейчас.

Паркинсон почувствовал вспышку сожаления, вспомнив о старомодном достоинстве Оуэна. Короче, он решил высказать Феликсу все, что о нем думает. Но он знал, что это неосмотрительно: банковский счет Сэлинджеров намного больше, чем гордость Элвина Паркинсона.

– Так я продолжаю. Она стоит на учете в картотеке в Нью-Йорке, за кражу. Она и ее брат Клэй.

– Кража, – повторил Феликс без всякой интонации. – Когда?

– Семь лет назад. Ей было пятнадцать, брату – четырнадцать.

– А родители?

– Если судить по полицейскому отчету, они погибли в автомобильной катастрофе за год до этого. Не ясно, кто был их опекуном, более вероятно, что их тетка. Они были освобождены на поруки после ареста. Мелоди Чейз.

– Что?

– Я знаю, что звучит странно, но мне сообщили только это имя.

– Возможно, фальшивое. Что еще?

– Спустя два года, когда ей было семнадцать, она была упомянута в завещании – книготорговец по фамилии Хенди оставил ей десять книг.

– Что-нибудь еще?

– Я не стал бы относиться к этому так легко, это может быть очень важно, особенно если книги имеют ценность.

– Почему?

– Потому что за день до смерти ваш отец изменил завещание, он добавил…

– Он… что?

– Он изменил завещание, написав дополнение, где два процента «Сэлинджер-отель инкорпорейтед» и сто процентов «Оуэн Сэлинджер корпорейшн» завещает Лоре Фэрчайлд.

– Два процента? Этой женщине? Вы знали, что он собирается сделать это, и не сказали мне?

– Адвокат не имеет права разглашать решения своих клиентов посторонним.

– Не посторонним, вы, глупец! Какого черта вы думали, позволяя ему делать это? Вы что, без ума? Его корпорацию тоже? С этими четырьмя отелями?

– И его домом на Бикон-Хилл.

– Поганый сукин сын! Он поделил на части единое целое – свою собственность. И вы не пытались остановить его?

– Я пытался.

– Не очень-то активно! Не достаточно активно! – Феликс чувствовал, будто все его внутренности свело в единый тугой узел, живот напряжен, зубы сжаты. Он был вне себя.

– Я так не считаю. Он знал, что хочет подписать это, он даже спорил со мной. И он знал, что это должно быть засвидетельствовано, он заставил меня привести медсестер. Он был в здравом уме. – Паркинсон помедлил: пришло время сделаться необходимым для Феликса. – Но тем не менее у меня было чувство…

– Какое?

– Что он очень устал. И может быть, конечно, никто не может быть уверен… – Он остановился.

– Черт возьми, Паркинсон, прекратите ходить вокруг да около. Уверен в чем?

– У меня такое чувство, что он мог находиться под своего рода давлением.

Слова повисли в воздухе. Феликс позволил им медленно сформироваться в новую идею и постепенно почувствовал, что напряжение уходит.

– Вы имеете в виду, что кто-то влиял на него?

– Кто-то мог влиять.

– Кто-то занимается тем, что заманивает старых людей и влияет на изменение завещания?

– Я не говорил этого.

– Нет, – сказал Феликс задумчиво. – Но если бы поинтересовались вашим мнением…

– Я бы сказал, что у меня сложилось впечатление, что Оуэн Сэлинджер действовал под своего рода влиянием или убеждением. Я бы добавил, что оставался с ним в комнате наедине два дня подряд и каждый раз перед беседой просил мисс Фэрчайлд оставить нас, и каждый раз, когда уходил, я заставал ее слоняющейся у двери.

– Спасибо, Элвин, – мягко сказал Феликс. Какое-то мгновение он тихо сидел, слушая легкое свистящее дыхание на другом конце линии. – Мы назначим чтение завещания на следующую неделю, а до этого времени я, вероятно, вам еще позвоню. – Он повесил трубку и подошел к угловым окнам, чтобы взглянуть в сторону Бикон-Хилл. Мысли опять начали тесниться в голове: «Оставить дом этой женщине! И его отели. И часть компании. Моей компании. Безумный. Мстительный. Сделать так, чтобы я выглядел, как дурак. В самую последнюю минуту, когда мы ничего не могли поделать…

Но я остановлю его. Он мертв, а я – жив, и я разорву эту женщину на части, я разорву на части это чертово дополнение. Мы вернем старое завещание. Оно вполне подходило, когда он писал его, и вполне подойдет сейчас. Все остальное подлежит уничтожению».

Глядя в окно, он неожиданно почувствовал тревогу: «А если было еще что-то, кроме завещания? Что еще старик продиктовал или написал? Какие еще у него были секреты? Что еще необходимо уничтожить?»

Он должен это выяснить. Ждать он не может. Он должен знать.

В семь он позвонил Полю:

– Я думал, мы можем пообедать вместе, только мы вдвоем. Уже поздно, я знаю. Но я был очень занят.

– А что, если мы пообедаем завтра? – спросил Поль. – Здесь Лора, и она так расстроена после сегодняшних похорон, что я не хочу оставлять ее.

– Хорошо. Мой секретарь позвонит тебе завтра утром. – И убедившись, что их там не будет, он отправился в дом Оуэна.

– Добрый вечер, Роза, – поздоровался он, проходя мимо и поднимаясь по лестнице. – Я буду в кабинете отца. Вы можете ложиться спать. Я закрою за собой сам.

Роза возмутилась: никогда за пятьдесят лет мистер Оуэн не отсылал ее спать.

– Может быть, кофе? Что-нибудь поесть? – говорила она ему вслед. – Или, может, помочь вам искать что-нибудь? Я немного убрала там. – Она отвернулась, чтобы сглотнуть неожиданно подступившие слезы, которые в эти дни были всегда близко.

Но Феликс уже пересекал площадку третьего этажа.

– Я справлюсь сам, – бросил он через плечо и, перешагивая через ступеньку, повторил сам себе: – Я справлюсь сам.

Кабинет Оуэна был убран с любовью, книги неестественно аккуратными стопками сложены на полу и на столах, бумаги на столе в изумительном порядке. Феликс зажег настольную лампу и начал просматривать бумаги, лежащие на столе и в ящиках. Потребовалось всего несколько минут, чтобы найти конверт с именем Лоры и прочесть, что было внутри.

«Любимая Лора!

Сегодня чудесный день, и чувствую я себя так же чудесно. Но в мои годы мудрый человек думает о смерти и о делах, которые у него не будет возможности закончить, и поэтому сегодня, когда голова моя ясна, рука все еще тверда и сердце бьется, вероятно, более ровно, чем всегда, я пишу, чтобы планы, которые мы строили с тобой вместе, обрели свою форму; это касается отелей, а ты, как никто другой, знаешь, что они значат для меня. Но сначала я хочу, чтобы ты знала: я планирую изменить завещание и оставить тебе маленькую часть компании, этот дом и мою собственную корпорацию. Это означает, что, когда я умру, отели будут принадлежать тебе, а следовательно, ты будешь одной из тех, кто увидит их возрождение, если не доведется мне».

Феликс перестал читать. Там было десять страниц, исписанных крупным, слегка наклонным почерком отца, но сейчас, когда он знал, что было в письме, он не мог читать его, не мог вынести голоса отца, звучащего с этих строк, голоса, который говорил, что он предпочел Лору своему собственному сыну. У него дрожали руки, и он понимал, что читает, сдерживая дыхание. «Скотина, – подумал он, воздух взрывной волной вырвался из груди. – Сделать такое мне! Объявить всему свету, что ты не считаешься со мной, что тебе до меня нет дела, что все твои мысли заняты ей, что ей ты отдал то, что хотел я. Только ненормальный может так поступить с сыном. Больной. Человек, находящийся под давлением. Под большим влиянием».

С новым приливом энергии он просмотрел бумаги, лежащие на столе, вынул все из ящиков, стараясь обнаружить фразы, предложения, случайные слова, которые могли бы свидетельствовать о помешательстве.

А потом, когда в обеих руках были какие-то бумаги, конверты и Феликс лихорадочно их просматривал, он услышал, как открылась входная дверь и голоса внизу: громкий, довольный голос Розы, голоса Поля и Лоры. Он не мог разобрать, что они говорили, они были двумя этажами ниже. Какого черта они здесь делают?

Он моментально сгреб все бумаги в верхний ящик стола, засовывая их так, чтобы ящик мог закрыться. Нет, черт возьми, некоторые должны быть наверху. Аккуратные стопки. Он помнил. Вынимая бумаги обратно, хватая их наугад, он аккуратно поправил стопку и с силой закрыл ящик. Что-то оказалось смятым, и он еще раз с силой задвинул ящик, когда голос Розы послышался за закрытой дверью:

– Прошел сюда час назад, сказал, что будет в кабинете отца.

В дверь постучали.

– Феликс, – услышал он голос Поля, но Феликс потихоньку прошел в спальню отца, смежную с кабинетом, Он услышал, как дверь отворилась. – Извини, что беспокою тебя, но Лоре нужно… – Какое-то время было тихо, и Феликс услышал, как он сказал: – Его здесь нет.

– О Боже! – произнесла Роза. – А я и не слышала, как он уходил. Должно быть, старею. Хотя Феликс всегда этим отличался: он подкрадывался и, неожиданно появляясь, пугал людей. Хорошо, что мы не побеспокоили его, слава Богу! Могу я помочь тебе найти что-то, Лора?

– Нет, спасибо, – ответила Лора, голос ее был почти неслышен. – Мы просто пришли взять кое-что из моих вещей. Я пробуду несколько дней у Поля.

Феликс потихоньку прошел из спальни в холл, потом спустился вниз по застланной ковром лестнице. Потихоньку подкрадываться. Эта глупая женщина будет уволена, как только появится время заняться этим. Он легко толкнул и бесшумно закрыл за собой входную дверь. Останется у Поля, сказала она. Завтра будет достаточно времени, чтобы вернуться за письмом и всем остальным, что еще может найтись.

Если только это не было тем, за чем она приходила.

Он проклинал себя. Он мог бы взять письмо, вместо того чтобы снова убрать его в стол. Как же случилось, что он не подумал об этом? Он стоял рядом с машиной, раздираемый противоречиями, что ему делать – уехать, прежде чем они увидят его, или дождаться момента, когда в доме станет темно, и вернуться, чтобы выяснить все наверняка? У него был свой собственный ключ. Он никогда не пользовался им, теперь время пришло.

Он выжидал. Ему нужно было знать все.

Спустя полчаса он увидел, как Лора и Поль ушли. Прошло еще два часа, прежде чем Роза выключила везде свет. Он прождал еще час, прежде чем вернуться в дом и воспользоваться ключом, который он сделал четыре года назад после первого сердечного приступа, случившегося у Оуэна.

В темноте он прошел на ощупь два пролета лестницы, а затем в кабинет, тихо закрыв за собой дверь, прежде чем включить настольную лампу, которой он пользовался несколькими часами ранее. Потом он открыл ящик, быстро просмотрел все бумаги, пытаясь найти письмо.

Которого там не было.

Он вытащил ящик из стола и перевернул его вниз, но там был только один-единственный счет, застрявший в боковой трещине. Он быстро просмотрел все бумаги на поверхности стола. Не здесь, не здесь, не здесь. Она взяла его. Эта сука забрала его. Обманула больного старика, а потом украла бумаги с его стола.

Она не обманывала его. Письмо это докажет.

Его охватил гнев, к горлу подкатилась желчь. Он стоял у стола, отрывисто дыша, стараясь придумать что-нибудь.

«Он должен вернуть это письмо. Она использует его, чтобы доказать, что старик не был болен и что его не принуждали, она докажет, что он знал, что делал, и делал это сознательно. Я должен вернуть его обратно, – думал он, – должен найти его. Не позволить этой суке и старику сделать из меня посмешище перед собственной семьей и всем светом.

Нужно придумать что-нибудь, и я придумаю. Я не из тех, кто паникует и совершает ошибки. Я что-нибудь придумаю. Я все просчитаю, все сделаю, как обычно.

Я позабочусь о себе».

Когда читали завещание, он нападал. Он не придумал ничего нового и поэтому бросился вперед, как будто письмо никогда не существовало. Вся семья говорила одновременно, а он стоял и наблюдал, чтобы управлять ситуацией. Он стоял за массивным библиотечным столом, положив руку на плечо Паркинсона, тем самым давая ему знать, что сейчас тому лучше помолчать. Когда вся семья наконец-то успокоилась и обратила свои взоры на него, он заговорил с Лорой, которая стояла перед окном, а Поль обнимал ее за плечи. Голос Феликса был абсолютно бесстрастен.

– Он не знал, чего хотел. Он был старым, больным человеком, которым манипулировала и которого терроризировала жадная, бесстыжая ведьма, и целый месяц после удара…

– Феликс! – Резкий голос Поля оборвал хриплый голос дяди. – Какого черта ты все это говоришь?

– Вы – грубая скотина! – взревел Клэй, заглушая слова Поля. – Какого черта вы…

– Заткнись! – выпалил Феликс и продолжил, не сбиваясь с размеренного тона: – Целый месяц после удара он был беспомощным инвалидом, который не мог ни говорить, ни двигаться…

– Феликс, – опять начал Поль.

– Он мог говорить! – возразила Лора. – Он разговаривал, мы разговаривали…

– …ни двигаться, ни внятно говорить, и для всех было совершенно очевидно, что он утратил способность мыслить здраво. И эта девушка воспользовалась ситуацией, она была одной из его прихотей, пока не вползла в его жизнь, а потом, когда он умирал, она не подпускала к нему медсестер, чтобы оставаться с ним наедине и заставить его изменить завещание.

– Достаточно! – яростно сказал Поль. – К черту это, Феликс, ты сошел с ума, что в тебя вселилось? Это же чертовская ложь!

– Оуэн не хотел медсестер! – плакала Лора. – Он просил меня, чтобы их не было. – Ручейки слез высыхали на щеках. – Он не хотел посторонних, он хотел, чтобы была только я.

– Он сам не знал, чего хотел, – начал Феликс в третий раз.

– Заткнись! – закричал Поль. – Пусть Элвин закончит читать. И ты все это объяснишь мне позже, ты извинишься перед Лорой и всей семьей…

Не обращая внимания на Поля, Феликс откинул голову назад, посмотрел на кончик своего тонкого носа и продолжил, повышая голос на Лору:

– Он ведь ничего не знал, так ведь? Он же не знал, что вы – преступники с прошлым, что у вас брат – преступник и что вы лгали ему и всем нам, лгали все эти четыре года, когда мы приняли вас в семью и дали вам все.

Лора в отчаянии вздохнула, вздох легкой волной пронесся по комнате, и он понял, что она проиграет.

– Четыре года, – повторил он, и эхо его слов молотками стучало у него в голове. – И мы все знали это четыре года назад, в то лето, когда Лора и ее брат появились в нашем доме, у нас пропала уникальная коллекция драгоценностей, и…

– Мы не имели к этому никакого отношения! – воскликнул Клэй.

Все заговорили одновременно, взволнованно обращаясь друг к другу, требуя от Феликса объяснить, что он имеет в виду. Но Феликс обращался только к Лоре:

– Вы не думали, что мы поверим в это! Из доказательств, которыми я теперь располагаю, я заключил, что вы пришли сюда с единственной целью, а потом решили остаться, когда увидели, что можно расставить сети а поймать моего отца, так же как вы однажды уже поступили с одним пожилым человеком, который оставил вам наследство, перед тем как умереть, а потом!.. – Он уже кричал, стараясь заглушить нарастающий шум, он выразительно посмотрел на Поля. – А потом вы опутали сетями молодого человека с состоянием, потому что профессиональные охотники за богатством никогда не упускают шанс, не так ли, мисс Фэрчайлд?

– Неправда! Я любила Оуэна! – вспыхнула Лора, но у нее прервалось дыхание. – Я люблю Поля. У вас нет права лгать…

– Не говорите мне о правах! Вы пришли к нам с ложью, вы пришли, чтобы заманить в ловушку, обмануть, вы буквально втерлись в наш дом… и вы украли драгоценности моей жены и почти убили моего отца!

– Это чертовская ложь! – крикнул Клэй. – Мы не делали этого, мы изменили наши…

Глаза Феликса победно загорелись. Он увидел, как рука Поля упала с плеча Лоры, отметил недоверчивый взгляд Ленни и злой, пораженно-застывший взгляд Эллисон. Хорошо. Пусть попробует вытащить свое письмо сейчас, когда уже слишком поздно. Он справился с ней.

Он глянул на Лору с презрением:

– Вы не изменили ничего. Вы – пара обычных преступников, и вы никогда не были никем другим, я прослежу за тем, чтобы об этом знали все. Я собираюсь обжаловать это дополнение к завещанию в суде и прослежу за тем, чтобы вы не получили ни копейки из состояния моего отца. Вы уйдете так же, как и пришли – ни с чем, вы уйдете сейчас же и больше никогда не приблизитесь к нашей семье, ни к кому из нас.

В шумном разноголосье комнаты Феликс видел, как Лора положила руку на оконную раму, видел ее взгляд, когда Поль отошел от нее, как бы уже отдалившись, устанавливая между ними дистанцию. А потом он увидел, как изменились ее глаза, как будто она вспомнила:

– Подождите! Подождите минуту, – закричала она. – Оуэн написал мне письмо… перед тем как у него случился удар… перед тем как он заболел! Он сказал мне о нем, рассказал, о чем он написал в этом письме. Я ничего не заставляла делать его, я могу доказать это — Она повернулась и почти побежала к двери.

– Я пойду с тобой, – сказал Поль. Его глаза потемнели, он не понимал, что происходит, но последовал за ней. – Ты можешь объяснить мне, что все это значит?

– Я не могу говорить об этом, – ответила Лора. Он не уверен, он думает, что Феликс, может быть, говорит правду. Как он может думать так, если любит меня? — Я просто хочу доказать, что не заставляла Оуэна любить меня. Он действительно любил меня, черт возьми, я могу доказать. А потом я уйду отсюда, так что никто…

– Почему? – Он не отставал от нее, пока она торопливо шла по лестнице на третий этаж.

– Если все, что сказал Феликс, ложь… Лора порывисто открыла дверь в кабинет Оуэна и побежала к письменному столу.

– Все это ложь? – требовательно спросил Поль. Она дернула ящик на себя, и у нее перехватило дыхание от того беспорядка, который царил в ящике.

– Здесь никогда не было так перерыто… Я должна просмотреть все документы… – Присев, она достала все бумаги и положила их на колени. В комнате было тихо. И когда она наконец-то взглянула на него, Поль увидел в ее глазах замешательство, а потом – отчаяние. – Здесь ничего нет.

Он посмотрел на Лору, уже хотел подойти к ней, но сдержался, вспомнив все, что смущало его в поведении Лоры.

Лора изображает мимику Жюля. Превосходная актриса.

Лора легко, как кошка, карабкается: «Я привыкла ходить по скалам в Хадсоне».

Ее работа помощником консьержа: «Это то, о чем я моту говорить, не скрываясь».

Она всегда отказывалась рассматривать вещи, которые хотела купить в магазине. Как будто кто-то мог обвинить ее в попытке воровства.

Ее коллекция из десяти превосходных книг, первых изданий, которая стоила сорок пять тысяч долларов, оставленная ей по завещанию пожилым человеком.

– Я попросила его держать это письмо у себя. Я не хотела брать его, – говорила Лора, обращаясь только к самой себе. – Я не хотела, чтобы оно напоминало мне, что он умрет, и поэтому попросила, чтобы письмо осталось у него, а он согласился и убрал его в ящик. Я видела, как он это сделал.

– О чем в нем говорилось?

– Я не читала его. Он говорил, что это – резюме тех планов, которые мы с ним строили относительно его отелей, тех, что принадлежали только ему и не входили в семейную корпорацию.

– Отели, которые он завещал тебе?

– Да, но я не знала, что он собирается оставить их мне.

– У тебя было письмо Оуэна и ты не прочитала его?

– В этом не было необходимости. Разве ты не понимаешь? Только в случае, если он… умрет…