Текст книги "Наследство"

Он улыбнулся:

– Вам следует иметь детей. Вы будете хорошей матерью.

Лора вспыхнула:

– Мы говорим о «Дарнтоне».

– Хорошо, – поддержал он. – О «Дарнтоне» с мальчиками и девочками из состоятельных семей, резвящимися на лужайках. Мне это нравится. Вы поражаете меня, Лора. Мне симпатична женщина, которая считает, что у нас все это может быть. – Они продолжали свой путь, и он украдкой посмотрел на нее. – А что же вы? Когда у вас будет все это вместо работы все вечера напролет?

– Я делаю то, что хочу! – сказала она. – Я могу задать вам тот же самый вопрос. Когда вы с Келли проводили последний раз вечер не на острове?

– Она не хочет. Единственное, о чем она думает, так это об этом проклятом курорте, чтобы расширить его, чтобы он приносил больший доход… Как бы там ни было, мы говорили о вас. Почему вы никуда не ходите или…

– Я сказала, что делаю то, что хочу!

– Эй, – сказал он, отступая назад и поднимая руки в притворном страхе. – Не кусайтесь, мисс Фэрчайлд, вы меня так испугали!

– О, черт, Джон, пора повзрослеть! – И сразу услышала голос Розы: «Леди не ругаются, моя юная мисс, и не теряют самообладания, о чем я говорила уже много раз».

– Извините, – пробормотала она, сама не зная, перед кем извиняется – перед Розой или Джоном.

Клэю Джон очень нравился. Они часами возились с целым парком машин Дарнтона, после того как Клэй провез Джона по острову и тот объявил его превосходным водителем. С тех пор когда Клэй не бывал занят в службе размещения, он посвящал все время машинам, они были его страстью, но на первом месте были женщины, которые состояли в штате. Особенно ему нравились инструктор по теннису, ее звали Мирна – длинноногая и опытная, из тех женщин, к которым был неравнодушен Клэй.

Любимой машиной Клэя, которую он предпочитал «лассалю» 1920 года и «паккарду» 1923 года, был серебристый «роллс-ройс» выпуска 1927 года. За этой машиной Клэй ухаживал, заботился о ней больше, чем о любой женщине, которою он когда-либо знал. Каждый раз, когда он любовно прикасался к деталям из красного дерева с позолотой, к обтянутому кожей рулю и сиденьям в мягких чехлах, он был уверен, что создан для самых прекрасных вещей. Беда была в том, что почти все прекрасные вещи избегали его в последнее время. У него не было даже своей квартиры, как в Филадельфии.

– Для того, кто не знал ничего лучшего, сошло бы и это, – ворчал он, меряя шагами маленькую гостиную, которая соединяла его комнату и комнату Лоры, глядя на старую мебель и домотканые хлопчатобумажные коврики. – Если бы не эта скотина, мы были бы сейчас на Бикон-Хилл, вместе со всем, что перешло к нам. Я-то знаю, что происходит: мы движемся в обратном направлении. Боже мой! Живем в маленькой квартирке вдвоем, точно как пять лет назад, в Сентервилле в квартире над гаражом. У нас все было неплохо, а сейчас все, что мы имеем – эта чертова маленькая…

– Это – дом, и нам повезло, что он есть, – выпалила Лора. Потом она обняла его. – Я знаю, что ты расстроен, Клэй, но я хочу, чтобы ты узнал как можно больше и многому научился, пока мы здесь, и разреши мне позаботиться о будущем. Я много думаю о нас и собираюсь так или иначе заняться Феликсом. А ты можешь помочь.

Он рухнул в кресло и вытянул ноги.

Лора оглядела комнату:

– Как ты думаешь, можно разжечь камин? Он в порядке?

– Я не знаю. В доме Оуэна за каминами всегда следил управляющий. Как узнать, можно им пользоваться или нет?

– Разжечь огонь.

– Но ведь вся квартира может оказаться в дыму.

– Тогда мы будем знать, что камин не работает. Клэй рассмеялся и вскочил, чтобы поцеловать ее.

– Ты знаешь, что ты замечательная? Мне и правда нравится быть с тобой. Я не хочу, чтобы ты думала, что я не ценю того, что ты делаешь: устраиваешь дом для нас, и какого черта? – ты знаешь, что я имею в виду. Пойду, принесу немного дров, хорошо? Сейчас вернусь. – Он ушел, думая о том, что ему очень хотелось бы сказать Лоре, какая она необыкновенная, и при этом не смущаться. Она действительно была умной и доброй и заботилась о нем. Она была так несчастна все это время, после объявления этого проклятого завещания, а он был так зол на эту семью, что совсем ничего не сделал, чтобы помочь ей. У него даже не было работы. Он ушел из отеля, прежде чем Феликс успел уволить его. Так они и жили, вместе, вдвоем, со своими проблемами, и он продолжал сердиться и высказываться вслух, но Лора почт не говорила. И почти не плакала, ее лицо было словно каменное, и она проводила много времени одна, просто гуляя по городу.

Она была очень несчастна, и Клэй знал это. Но он не мог найти слова, которые были бы уместны, поэтому оставил ее в покое. Он знал, что она что-нибудь да придумает, как это было всегда. Казалось, что ей не так уж и нужен кто-то.

Она сказала, что он ей нужен, потому он и был здесь. Он поехал в Бостон, а из Бостона на этот чертов остров. Хотя ему ужасно хотелось поехать в Нью-Йорк, он поехал за ней, потому что Лора сказала, что он ей нужен, он – ее семья. Он пока подождет. Здесь была Мирна, и шикарные машины, и Джон Дарнтон, которому он нравился и который обещал повысить ему зарплату, если сезон будет удачен. Кроме того, они были совсем недалеко от Нью-Йорка, и он сможет время от времени ездить туда на выходные дни.

Как бы то ни было, где еще ему следовало быть, как не здесь? Он не поедет к Бену, он не доверяет ему. Конечно, он волен ехать куда ему угодно, ему двадцать один год, он сильный, здоровый и свободный, и перед ним – весь мир, но он решил еще на какое-то время остаться с Лорой. Не так уж плохо иметь свою собственную семью.

– Вы не хотите рассказать о своих поездках в Бостон? – спросила Келли как-то утром, наполненным весенней мартовской свежестью, когда они сидели на веранде. – И почему вы вскакиваете каждый раз, когда у вас в офисе звонит телефон, будто ждете чего-то?

– Я хотела бы, Келли, очень. И я расскажу, но не теперь.

– Вы живете, как в раковине, – заметила Келли как бы между прочим. – Я ведь здесь, вы знаете, и готова выслушать.

– Знаю, спасибо.

Келли налила кофе из термоса-кувшина, который они взяли на кухне.

– Единственное, что хорошо – вы выглядите спокойнее, чем когда приехали сюда. Я надеюсь, что мы тоже имеем к этому отношение.

– Да, это так, – ответила Лора с улыбкой. – Больше, чем кто-либо или что-либо. – Ее внимание вновь переключилось на блокнот, лежащий на коленях, открытый на чистой странице. – Мы еще не закончили список вин.

– Вы когда-нибудь отдыхаете? Мы можем сделать небольшой перерыв:

– Нет, я в порядке. Еще столько нужно сделать.

– Только работа и никакого отдыха, – вздохнула Келли, но тоже взяла свой блокнот. – А что с постельным бельем и скатертями? Мы вчера с этим закончили? Мы решили с постельным бельем, скатертями, салфетками, полотенцами для ресторана, а что решим со спортивным клубом?

– У меня все записано: четырнадцать полотенец, две дюжины простыней для массажных комнат, которые необходимо заменить. Я еду в город вечером. Думаю заехать в прачечную и сказать им, чтобы они выполняли заказы тщательнее.

– Хорошо. Я терпеть не могу это делать. Я устаю выслушивать об их семейных проблемах и уговаривать их не беспокоиться о нескольких порванных простынях. Вы более жесткая, моя дорогая.

Лора подумала о своих бессонных ночах. Не такая жесткая, как ей хотелось бы.

– Они тоже рассказывают мне о своих проблемах, – ответила она. – Но я знаю, что у людей бывают проблемы, но в то же время они хорошо делают свое дело.

Келли издала слабый протяжный вздох, который всегда означал, что она думает и не хочет, чтобы ей кто-то мешал и прерывал ее мысли, говоря о другом.

– Келли размышляет, – заявил Джон, выходя на веранду из холла. – Что я пропустил?

– Потрясающую беседу о прачечной, – ответила Лора.

Он усмехнулся и поцеловал Келли в макушку.

– Девичья беседа. – Он взглянул через плечо жены и прочитал на страничке, лежащей у нее на коленях:

– Вино. Я забыл сказать вам, что вчера нашел нового поставщика. Он занимается американскими винами, а не французскими или итальянскими. Я принесу вам прейскурант, а потом мы решим. – Он взял блокнот у нее из рук. – Лучше добавь новые бокалы для бара. В прошлом сезоне много разбито. Сезон. Странное, пустое слово, правда? Мы думали, что сезон здесь будет круглый год.

– Обязательно будет, – сказала Келли, – но на это потребуется какое-то время.

– «Какое-то время», кажется, затягивается несколько дольше, чем предполагалось. – Он пытался, чтобы это прозвучало весело, и будто усилие было слишком велико; он выпрямился, почесал затылок и вернул блокнот. – Я бы сказал, что четыре года – очень значительный срок.

– Ты и раньше говорил это, – заметила Келли ровным голосом.

– Может быть, даже три тысячи раз. И все же здесь с декабря до мая – мертвый сезон – не считая рождественской недели, спасибо за нее Господу – а что мы сделали, чтобы изменить это?

– Мы над этим работаем.

– Как мы работаем над этим?

– Это что? Контрольная работа? – возмутилась Келли. – Ты прекрасно знаешь, что мы делаем. Мы работаем вместе. Или ты опять забыл об этом?

– О-о-о, леди опять на своем любимом коньке. – Он сомкнул руки за головой и посмотрел на Келли. – Один раз. Один несчастный раз я кем-то увлекся, и ты не можешь этого забыть.

– Кто поверит этому? Если был один раз, был и второй или сотый раз. Молоденькие девочки приезжают сюда работать, и ты тащишься за ними в город, как собака с высунутым языком.

– Думал ли я, что моя милая жена назовет меня собакой? – вопрошал Джон у безоблачного неба. – Разве меня не предупреждали?

– Не говори обо мне так, словно меня здесь нет.

– Я буду говорить о тебе так, как мне хочется.

Лора вынуждена была подняться и выйти.

– Я буду на кухне, – предупредила она.

– Черт возьми! – взорвался Джон. Он уронил руки и хлопнул ладонями по бедрам. – Я ухожу. Я прервал ваше совещание. Извините, Лора, что мы вовлекли вас в этот скандал. Если можете, извините. – Не дожидаясь ответа, он повернулся, чтобы уйти. Проходя мимо Келли, он протянул руку, чтобы дотронуться до ее плеча, потом хмыкнул, отдернул пальцы и спустился по ступенькам вниз и дальше – через лужайку.

– Черт возьми, черт возьми! – Келли кулаком ударила по ручке кресла. – Почему я не могу относиться ко всему спокойнее, как вы? Потому что не могу. Я просто закипаю, когда начинаю думать, как он валяется, барахтаясь в простынях, с какой-нибудь хорошенькой, беззаботной курочкой, которая не была за ним замужем десять лет и которой не нужно все время беспокоиться о курорте, который всасывает все наследство и сбережения, как пылесос, и поглощает все больше и больше. – Она протяжно вздохнула. – Извините, Лора, вы все это уже слышали, сначала Джон извинился, теперь я приношу свои извинения, мы создаем из вас свою аудиторию. Это из-за того, что здесь больше никого нет, кто бы слушал и не сплетничал, а иногда столько всего накапливается…

– У вас слишком много забот, – сказала Лора. – Это душит вас. Вам нужно спрятать все глубоко под замок и позволить себе волноваться только о чем-то одном.

Келли посмотрела на нее и медленно кивнула:

– Вы действительно так думаете, да? И это позволяет вам сохранять такое спокойствие? Боже, Лора, я люблю вас, как хорошо, что вы здесь. Но вы заставляете меня чувствовать себя такой плаксой, я выплескиваю все свои чувства, тогда как вы остаетесь такой собранной и спокойной. Разве вы никогда не позволяете себе расслабиться, закричать, заплакать?

Лора сжала руки:

– Нет.

– Все плачут.

– Может быть, если вы сконцентрируете свое внимание на курорте и дадите всему в ваших отношениях с Джоном стать на место…

– Хорошо, вы не хотите говорить о слезах. Сконцентрировать внимание на курорте? Джон ревнует – вы можете поверить этому? – если я уделяю курорту больше внимания, чем ему. А если я уделяю много внимания ему, – она вытянула руки, – его очень трудно выносить. Вы ведь видели сейчас: так хорошо, легко говорили, и вдруг – бах! – мы уже ссоримся. Даже в постели – один из нас произносит простое слово, ну, может быть, не всегда такое уж простое – и все, этой ночью мы уже не занимаемся любовью, вспыхивает еще один спор. И уверяю, в этом не слишком много радости.

– Я знаю. – Но я не думаю об этом. Я не тоскую по постели. Я не хочу этого. Я даже не помню, на что это похоже – желать этого. Я знаю, я привыкла думать, что это было очень мило, но меня это больше не интересует. — Может быть, если вы уедете куда-нибудь, просто вдвоем, сейчас только середина марта – еще два месяца до того, как мы будем заняты – разве сейчас не самое время, чтобы уехать?

Келли покачала головой:

– Вы пытаетесь избавиться от нас, друг мой? С нетерпением ждете, чтобы взять дело в свои руки и самой управлять курортом?

Лора рассмеялась и покачала головой:

– Я бы даже не пыталась. Я думала о вас, не о себе.

– Но вы должны мечтать об управлении собственным делом, – бросила пробный камень Келли.

– Когда-нибудь. У всех нас есть мечты, которые мы приберегаем для будущего.

– Это большая головная боль. Для вас лучше оставаться с нами. Так надежнее.

Они засмеялись, но про себя Лора сказала: «Нет. Единственное, что может быть надежно – это идти своим путем и заниматься делом, которое принадлежит тебе. Тогда никто не сможет вышвырнуть ее еще раз».

– Подумайте об этом, – настаивала Келли. – Я серьезно говорю. Мы сделаем вас партнерами.

– Я подумаю, – ответила Лора, – если вы подумаете об отпуске. Я все же настаиваю на том, что самое время вам отдохнуть.

– Да, так и было бы, если бы мы смогли себе это позволить. Урезая расходы, вы урезаете свое собственное удовольствие. Вы знаете об этом и все же во многом себе отказываете. – Она посмотрела на Лору. – Этот пиджак, который вы привезли с собой – это же Рольф Лорен, готова съесть свою шляпу, которая не от Рольфа Лорена, а с тех пор вы ничего не купили. И этот шкаф, забитый одеждой, и старинные книги в кожаных переплетах, которые я как-то на днях рассматривала… Нет, я не любопытна, – невольно сказала она, увидев улыбку, тронувшую губы Лоры, – ну, разве что немного. В основном меня интересует размер, не цена, и я завидую. Каждый раз, когда я смотрю на вас, я мечтаю быть восьмого размера, а не четырнадцатого.

Лора опять улыбнулась, ей нравилась открытость Келли, ее отношение к ней, и она подумала о том, какое это чудесное место и как ей повезло, что она здесь, сколько бы она здесь ни пробыла. А потом зазвонил телефон, это был Ансель Роллинз. Суд был назначен на июль.

ГЛАВА 12

Ленни Сэлинджер сидела на краешке широкой, затянутой шелком кровати, откинувшись назад, из-под тяжелых век глядя на ярко-рыжие волосы молодого человека, опустившегося перед ней на колени. Он ласкал ее ноги, бедра, самые нежные местечки с самой чувствительной кожей. В истоме она плыла по тихим волнам наслаждения, его язык нежно ласкал ее плоть, погружаясь во влажную глубину ее лона. Она потеряла ощущение времени, испытывая необычное чувство, оно пронзало ее, как ледяная водка с теплым медом, растворяло ее тело, превращая его в колышущуюся волну чувственности. Она скорее ощущала, чем видела, роскошь парчи и бархата, притягивающий свет единственной лампы, а потом ее глаза закрылись, когда молодой человек вдруг одним движением откинул ее на шелковое покрывало и оказался сверху, войдя в нее сильно и глубоко. Он двигался внутри нее, потом приподнялся так, что кончик его оружия ласкал ее маленькую, напрягшуюся плоть, а затем снова и снова погружался в нее, и их тела сливались; он оставлял ее и наполнял опять, пока тело Ленни не собралось в единый напряженный узел, а потом распалось на части, давая ей несколько минут наслаждения, которое она спрятала глубоко внутри себя, собираясь пережить это вновь, когда окажется в уединении и покое.

Дыхание молодого человека было таким же учащенным, как и ее, она обняла его крепкие плечи, ей было приятно, что он тоже наслаждался этой минутой. Но потом она взглянула на запястье, чтобы увидеть свои часики.

– Мне нужно идти, – пробормотала она, и он сразу же оставил ее, чтобы она могла сесть. В самом начале их отношений, месяцы назад, он пытался задерживать ее, чтобы она осталась с ним, но теперь он уже не делал этого, он знал, что если хочет увидеть ее вновь, то должен подчиниться.

– Дай я помогу, – сказал он. Это было их любимой игрой. Он надел на нее белье, застегнул бюстгальтер, пуговички блузки и завязал бант, завершая обряд. Ее тело остывало. Ленни натянула юбку на бедра, застегнула на талии красный ремень из змеиной кожи, погрузила ноги в мягкие серые, тоже из змеиной кожи, туфли и взяла пиджак.

Молодой человек занимался своим ремнем.

– Ты будешь здесь на следующей неделе?

– Я не знаю. – Она подхватила свою красную сумку от Гермеса, которую всегда брала, когда ездила в Нью-Йорк, и повесила ее через плечо. – Я постараюсь. Но у меня четыре собрания директоров и времени будет немного. Кроме того, – добавила она, – если у тебя не будет хоть несколько свободных вечеров, то когда ты будешь готовиться к занятиям?

– Ночью.

– По ночам у тебя должны быть свидания.

– У меня нет свиданий.

– Все студенты назначают свидания.

– Я не могу. Я не могу даже смотреть на кого-то еще…

– Перестань, – оборвала она, и в голосе ее прозвучала нотка предупреждения. – Я буду очень расстроена, если ты что-то изменишь в своей жизни из-за меня.

– Да. – Как всегда, он сказал то, что ему следовало сказать, чтобы удержать ее, чтобы она не искала кого-то еще. – Да, я много развлекаюсь. Я просто не думал, что ты захочешь знать об этом. Найти девушку – не проблема.

– Тогда делай свои задания по вечерам, – нежно сказала она. Он нравился ей, нравилась его привязанность, больше, чем она могла бы признаться себе или ему. Жемчужно-серый костюм, белая шелковая блузка, жемчужные перчатки и красно-вишневая соломенная шляпка, надетая слегка набок и чуть прикрывающая одну абсолютно идеальную бровь. Тушь и тени на веках остались не расплывшимися. Она освежила помаду на губах, и сумка громко щелкнула, когда она закрывала ее. – Я позвоню тебе, когда смогу приехать, – сказала она и коротко поцеловала его. Через минуту она была в ярко освещенном холле «Уолдорф Тауэрз», две ступеньки до лифта, который опустил ее в вестибюль, где она была одной из многих шикарно одетых женщин, которые проводят вечера, делая покупки, обедая, а может, проводя несколько часов с друзьями в изысканном уединении дорогих комнат отеля.

Поздним вечером воздух был теплым и неподвижным, и даже люди на улицах, казалось, двигаются медленнее в предзакатной июньской жаре с низко висящим на горизонте солнцем. Ленни зашла в ювелирный магазин Тиффани, потом взяла такси до аэропорта, чтобы успеть на пятичасовой рейс в Бостон. И к семи часам она уже сидела за ужином с Феликсом. Высокие французские двери открыты, голубые и серебристые цветы на французских обоях, казалось, колышутся от доносящегося с океана бриза.

– Я купила булавку для галстука, которую тебе хотелось, – сказала она. – Последняя из тех, что были у Тиффани. Кажется, что люди сейчас закупают подарки, словно на Пасху, особенно ювелирные украшения.

– Хорошие новости для негоциантов, – сказал он рассеянно, потом, будто напоминая себе, взглянул на нее и поблагодарил за булавку.

– Ты хорошо провела день?

– Очень.

– Что еще делала, помимо того, что ходила по магазинам?

– Я останавливалась в «Уолдорфе». Его глаза сделались непроницаемыми.

– Место, где дамы обедают. Боюсь, меня не интересует, что ты делала в «Уолдорфе». Ходила на дневной спектакль?

– Ты имеешь в виду театр?

– А что еще я могу иметь в виду? Да, концерты! Но по средам ничего не бывает, насколько я знаю.

– В театрах тоже нет дневных спектаклей.

– Ну, чем бы ты ни занималась, уверен, что ты развлеклась. Я точно знаю, что развлеклась, кажется, что ты в основном там проводишь свое время, и не может же быть, что из-за скучных собраний директоров.

– Они не скучные. Они дают мне возможность чувствовать себя полезной. – Она взяла себе вторую порцию телятины с рисом, ей всегда ужасно хотелось есть. – А как ты провел день?

– Хорошо, очень хорошо. Мы смотрели видеопленку с записью, как обстоят дела со строительством «Элани» в Гонолулу, мы сможем открыться осенью. Еще я встречался с группой банкиров из Чикаго по поводу строительства там нового отеля на озере. С финансированием проблем не будет. Они, может быть, помогут нам продать старый отель, думают, что даже знают возможного покупателя.

– Ты не можешь продать этот отель, он тебе не принадлежит.

– Он станет моим в следующем месяце, после суда. Ты же не думаешь, что я буду ждать до того времени, чтобы начинать что-то планировать? Я собираюсь быть в полной готовности, когда это недоразумение уладится.

Ленни промолчала.

– Маленькие отели не пользуются особенным спросом – нет реальной возможности сделать их доходными, но ими заинтересовались представители какого-то колледжа в Чикаго и директор приюта в Вашингтоне. Если все пойдет хорошо, мы избавимся об этих четырех ископаемых за два года.

Она взглянула на него:

– Оуэн гордился этими отелями.

– И потому ты так сентиментальна по отношению к ним. Он, как и любой человек, знал, что старые отели не могут конкурировать с новыми. Я делаю то, чего бы и он хотел.

– Это неправда, – холодно возразила Ленни. – Он бы очень разозлился. Смотрел бы на тебя сердито и называл ограниченным оппортунистом, который отбрасывает в сторону прошлое, так же как ты отбрасываешь тех, кто стоит на твоем пути. – Ее голос стал тише. – А его усы дрожали бы, как длинные крылья, если бы он слышал, что ты хочешь избавиться… – В глазах у нее стояли слезы. – Я скучаю по нему. Он был такой живой. На днях Поль выразился так, говоря, как он скучает по этому удивительному чувству жизни, которое появлялось там, где присутствовал Оуэн.

Феликс взялся за графин:

– Еще вина?

– Да, немного.

– Я не знал, что ты говорила с Полем. Где он?

– Думаю, что в Риме. Он ведь нигде подолгу не задерживается. Никогда не видела его таким неутомимым. Я спросила, фотографирует ли он. Он рассказал, что встретил какую-то женщину, которая собирается стать моделью, и он начал снимать ее. Я бы хотела, чтобы он встретил женщину, которую смог бы полюбить.

– Было бы лучше, если бы он нашел работу. Он месяцами кружит по свету и не получает ничего, кроме разочарований.

– Я так не думаю. Я считаю, что он пытается найти что-то, во что можно было бы верить. То же самое и с Эллисон. Я знаю, что ее поездка в Европу была моей идеей, но не думала, что это выльется в подобное: она переезжает из одной страны в другую, таскает за собой Патрицию. Больше похоже на то, что ее несет по воздуху. Они оба, Поль и Эллисон, будто стараются выбраться из неудачного любовного приключения. Удивительно, что молодая женщина может устроить такое…

Воцарилась тишина.

– Сегодня привезут кое-что из вещей моего отца, – сказал Феликс.

Ленни нахмурилась:

– Ты забираешь вещи из Бикон-Хилл? Тебе не разрешено трогать что-нибудь, что связано с судебным разбирательством…

– Я был бы тебе очень признателен, если бы ты перестала говорить мне, что можно делать, а что нет. Я это сделал, а что остальные говорят по этому поводу, не имеет значения. Я решил, что пора пользоваться этими вещами, они уже год находятся в доме, где никого нет…

– Там Роза.

– Ей не следует там находиться. Она давно бы уехала оттуда, если бы ты не подняла такой шум.

– Я хочу, чтобы она жила в нашем доме, вместе с нами.

– Здесь ее не будет.

– Тогда она останется в доме на Бикон-Хилл.

– Нет, не останется. Как только этот дом станет моим, я продам его.

– Ты не сделаешь этого, Феликс. Может быть, тебе и удастся забрать эти отели у Лоры, но я не позволю тебе…

– Я верну то, что принадлежит мне! Моего отца заставили вычеркнуть меня из завещания!

– Не будь смешным. Он оставил тебе почти все, чем владел.

Феликс сжал ножку бокала так, что она переломилась в его руке. Рубиновая жидкость потекла по темному столу красного дерева, запачкав снежно-белую салфетку.

– Ты не порезался? – спросила Ленни. – Я позвоню, пусть принесут пластырь.

– Ничего. – Он мял салфетку в руке. – Мой отец никогда бы этого не сделал, если бы был в здравом уме. Он доверял мне, любил меня больше, чем кого-либо еще, он хотел, чтобы я сохранил могущество империи как при его жизни, так и после смерти. Он знал, что только я могу это сделать, он зависел от меня. Никогда он не выставил бы меня дураком перед целым светом. Отели предназначались мне, его доля в компании предназначалась мне, его корпорация должна была перейти ко мне, как и его дом.

– Если мы выиграем дело, то дом будет нашим, – безо всякого выражения сказала Ленни, – и мы его не продадим.

Феликс крепче сжал льняную салфетку, вдавливая ее в пульсирующую ладонь. Какой дьявол вселился в нее? Она изменилась с тех пор, как умер Оуэн и эту ведьму выгнали с позором. Иногда он с трудом узнавал ее, она утратила свое былое чарующее спокойствие, которое приобреталось годами, чтобы скрыть ту неудовлетворенность жизнью, которую она ощущала. Теперь, если она не была с ним согласна, она все ему высказывала.

Он всегда подавлял Ленни. Он использовал ее элегантность и стиль, чтобы чувствовать себя могущественным и значительным, что было поводом для зависти других мужчин, но его влияние, казалось, ослабевало, и он вдруг подумал, что после двадцати двух лет брака он совсем не знает ее настолько хорошо, чтобы иметь хоть какое-то представление, как вернуть былое.

Когда-то он думал, что знает, как сделать ее своей и удержать. Это было, когда она, девятнадцатилетняя, горячо восстала против своей состоятельной, законопослушной, опасающейся общественного мнения семьи. Феликс познакомился с ней на улице в Гринвич-Виллидже, она была с мужчиной, который мельком глянул на него, потом еще раз, уже пристальнее, а затем заговорил с ним глубоким, низким голосом.

– Я не я, если это не Феликс Сэлинджер, предводитель разбойников, в добром здравии и прекрасном расположении духа.

– Джад, – бесцветно произнес Феликс. – Он не мог поверить в это, он никогда не встречал знакомых лиц в Нью-Йорке, всегда был уверен, что город делает всех безликими. И все же – Джад Гарднер, которого ему очень не хватало с тех пор, как он вычеркнул его из памяти. Джад стал более зрелым, хотя и не слишком изменился за эти годы. Феликс ушел бы, но, повернувшись, увидел девушку, которую Джад держал за руку. Высокая и стройная, с длинными, слегка спутанными белокурыми волосами и в просторной, ниспадающей одежде, она была настолько элегантна, так выдерживала свой собственный стиль и обладала такой посадкой головы, что даже во дворце чувствовала бы себя легко и свободно. Именно этот стиль и элегантность привлекли внимание Феликса, и тем же самым инстинктом, который помогал ему в бизнесе, он тут же почувствовал, что мужчина, которому принадлежит такая женщина, будет иметь власть и влияние, которые обеспечат ему зависть остальных. И он знал, что не уйдет. – Как поживаешь? – спросил он Джада.

– Кое-как, – ответил Джад со слабой улыбкой. – Едва существую. Но вижу, что ты вполне ничего.

– Джад, я замерзла, – произнесла девушка. Апрельский ветер был очень пронзителен, вырываясь откуда-то из-за угла ледяными порывами. Феликс заметил, что у девушки голые ноги, и вспомнил о своем подбитом мехом пальто, кожаных перчатках и кашемировом шарфе.

– Вы живете здесь неподалеку? – спросил он.

– За углом.

– Тогда пойдемте к вам.

Джад, увидев пристальный, застывший взгляд Феликса, скользнул глазами по нему, потом возвратился к Ленни, и снова посмотрел на Феликса.

– Извини, я невежлив. Ленни ван Гриз – Феликс Сэлинджер. Феликс славится тем, что всегда добивается того, что хочет, поэтому, Ленни, будь осторожна. Или, может, осторожным следует быть мне? Как ты думаешь?

– Я думаю, нам следует попрощаться и идти домой.

– Но Феликс хочет восстановить отношения, – сказал он. – Мы выпьем за старые времена. Единственно только, нам нечего выпить. По дороге мы должны куда-нибудь зайти и купить спиртное.

– Ничего нам не нужно! – запротестовала она.

– Спиртное нам нужно всегда, – сказал Джад, и Феликс понял, что Джад был в той степени опьянения; в которой алкоголики могут что-то делать, говорить и пребывать в таком состоянии довольно долго, а потом, выпив еще немного, уже переходят в состояние оцепенения.

– А заплатит Феликс.

– Джад, пошли домой, вдвоем.

– Нет, нет. Феликс к нам присоединится. Феликс – это Бахус, бог вина… Вот мы и пришли.

Магазинчик был маленький, Джада все знали. Феликс заплатил за вино, виски и содовую для Ленни, и они вместе направились к четырехэтажному кирпичному дому без лифта, на первом этаже которого была срочная химчистка и ломбард. Квартира состояла из трех комнат, которые тянулись друг за другом вдоль длинного коридора, и это очень напоминало вагон. Джад устроился в первой комнате, сев в одно из трех кресел, стоявших вокруг складного стола, на котором стояли фарфоровая посуда и пустая винная бутылка со вставленной туда свечой, и капли воска красиво застыли на поверхности стекла. В одно окно, где был когда-то кондиционер, вставлена фанера, ниже – карта Африки. И всюду – на полу, на стенах, на мебели – яркие плакаты.

– У меня есть одна идея: уехать куда-нибудь, – сказал Джад. Он наполнил два стакана виски с содовой и предложил один Феликсу, другой – Ленни. – Я хочу увезти отсюда это милое дитя. Но в случае, если мне это не удастся, мы будем любоваться экзотическими пейзажами, чтобы наполнить наши души чудесами мира, где единственное, что имеет значение – это красота.

– Замолчи, Джад, – нервно сказала Ленни. Она сидела, скрестив ноги, на подушке на полу рядом с Джадом. Верхний свет бросал тени на ее лицо, выделяя скулы и изысканные линии фигуры. Феликс стоял, пристально глядя на нее сверху вниз и сознавая, что хочет ее, и чувство это было настолько всепоглощающим, что он понимал, что сделает все, чтобы добиться ее. И это будет не в первый раз, когда он возьмет у Джада Гарднера то, что хочет.

Не дожидаясь приглашения, он сел на один из стульев наискосок от Джада и уставился на него долгим, пристальным взглядом. Высокий, светлый, волосы падают до плеч, он был все еще красив, хотя не так, как Феликс помнил в те дни, когда он завидовал его золотистым волосам и классическим чертам. Голос Джада был грубым, но глаза – очень нежными, а губы – мягкими.

– Куда ты хотел бы поехать? – спросил Феликс.

– В райские сады. Где я смогу собирать золотистые плоды солнца и серебряные яблоки луны и дарить их Ленни, потому что бедное дитя думает, что я романтичен оттого, что беден, а встретились мы в художественной галерее, одним дождливым вечером, и теперь она думает, что любит меня.