Текст книги "Наследство"

– Я люблю тебя, – объявила девушка, – и ты любишь меня.

– О, если бы я мог любить тебя, моя милая Ленни, если бы я мог!

– Полюбишь, – сказала она. – Я заставлю меня любить. Ты женишься на мне, перестанешь пить, и я найду способ убедить родителей помочь тебе начать свое дело, открыв компанию, и мы будем счастливы.

– У меня есть жена. Тебе это покажется интересным, Феликс. – Он аккуратно наполнил свой стакан. – У меня есть жена и сын, но она выбросила меня из дома, потому что я пью. О, и ворую тоже не забывай этого.

Знаешь, когда-то у меня была компания. Владел я ею вместе с другом, для меня достаточно было и половины, и я так гордился этим. Но для моего компаньона это было недостаточно, поэтому он украл мою половину. – Еще раз он наполнил свой стакан, на этот раз помедлил, поднял бокал и посмотрел на свет, любуясь янтарным оттенком. – Мой друг украл ее. Или, чтобы быть точным, мой враг. Он хотел ее, поэтому украл. Поэтому я тоже украл. Это произошло после того, как я обнаружил, что не могу вернуть ее законно или даже украсть обратно. Все, что я мог сделать – это воровать. Как обыкновенный грабитель, взламывая, забираясь и наспех прихватывая что-то, что мог продать или заложить, чтобы принести денег жене и сыну. Ему сейчас восемь, моему сыну. Я водил его играть в шары и на Кони-Айленд… Я уже почти не мужчина, но могу притвориться, даже если для этого мне нужно воровать. Поэтому я и делаю это.

– Джад, – Ленни положила свою руку на его руку, когда он потянулся за бутылкой. – Ты обещал мне, что прекратишь. Ты говорил, что когда закончится то, что у нас есть дома, ты бросишь. А сейчас у нас появилось все это, – она бросила взгляд на Феликса, – и ты знаешь, что я ненавижу, когда…

– Черт возьми, оставь меня в покое!.. Извини, извини меня, милая Ленни, но я говорю с Феликсом и ты не должна прерывать меня.

Она стала за стулом и обняла его.

– Пожалуйста, уйдите, – сказала она Феликсу. – Я ничего не знаю о вас, но по какой-то причине Джад очень возбужден, и будет лучше, если вы уйдете!

– Вы ничего не знаете обо мне? Вы не знаете? – повторил Феликс, удивляясь своей удаче. Он взглянул на когда-то золотистые черты Джада в обрамлении рук Ленни и подумал, что видит изможденного, с пустым взглядом алкоголика.

– Выбери свой райский сад, – сказал он Джаду, – и я куплю тебе билет. Глаза Джада сузились.

– Ты хочешь Ленни.

– Я хочу помочь тебе найти свой райский сад, – сказал Феликс.

– Но если я не возьму с собой Ленни…

– Нет.

– О чем вы говорите, какого черта?

– Говорит он о том, чтобы отнять тебя у меня, – пояснил Джад.

– Но он не может этого сделать, – Ленни встала, гордо откинув назад голову, опустив руки, удивленно глядя на Феликса. – Я прошу вас уйти, сейчас же, говорю вам. Уходите. Я не хочу, чтобы вы оставались здесь. Несмотря на то что вы мне нравитесь, – добавила она неожиданно, и это прозвучало совсем по-детски.

– Пусть Джад скажет, чтобы я ушел, – ответил Феликс.

– А я мог бы, – ответил Джад.

– Мог бы, – голос Ленни взвился. – «Мог»! Джад, какого черта, что с тобой происходит?

– Я мог бы даже поговорить о своем прошлом, – продолжал Джад. Его глаза совсем погрустнели. – Что ты думаешь, Феликс? Мне стоит сделать это?

Ленни смотрела то на одного, то на другого:

– Когда вы знали друг друга?

– В колледже, – ответил Феликс.

– Мы были соседями по комнате, – холодно добавил Джад.

– Это было давно, – заметил Феликс. – Я это не очень хорошо помню. А ты?

На мгновение воцарилось молчание. Двое мужчин смотрели друг на друга.

– Нет, – сказал Джад. – Я мог бы вспомнить, если бы не достал денег, но если бы достал немного и уехал куда-нибудь, то, без сомнения, воспоминания развеялись бы, как пушинки на ветру.

Ленни кусала нижнюю губу:

– Джад, если ты возьмешь деньги у этого человека, я уйду от тебя. Он кивнул:

– Я знаю. Но ты уйдешь в любом случае. Разве ты этого не понимаешь, милая Ленни? Ты уйдешь от меня так или иначе, когда-нибудь, когда сотрется новизна протеста и бедности. Ты уйдешь от меня, когда захочешь молодого мужчину с будущим вместо неудачника-пьяницы, у которого ничего нет, кроме горьких воспоминаний и нескольких строчек поэзии, которые он может процитировать, когда ты голодна. – Протянув руку, он взял ее за руку. – У меня ничего нет, что я мог бы дать тебе, а ты заслуживаешь королевства. Тебе здесь не место. Я бы хотел иметь мужество, чтобы сказать тебе это.

– Тебе нужна взятка, – зло бросила она.

– Мне нужен толчок. Когда-нибудь ты поймешь это. Она посмотрела на него с выражением ребенка, который пытается и обмануть, и напугать.

– Я предупреждаю тебя, что, если ты оставишь меня, я уйду с ним! Это то, что ты запомнишь – меня с Феликсом. Ты будешь ненавидеть себя за это.

– Да, буду. Но этот выбор ты сделаешь сама. – Он посмотрел на Феликса. – Сколько?

– Если уедешь один, тысячу в месяц пожизненно.

Джад резко откинул голову назад:

– Я буду проклят. Я говорил тебе, что с ним следует быть осторожным, Ленни. Он просто лепит наше будущее.

– Не мое! – закричала она. – Джад, я достаточно сильна для нас обоих! Я не позволю тебе сделать это! Он посмотрел на Феликса:

– Мне нужно за шесть месяцев вперед. Феликс вынул чековую книжку и снял колпачок ручки.

– Я хочу заботиться о тебе! – яростно произнесла Ленни. – Я хочу сделать твою жизнь лучше. Я хочу сделать тебя счастливым!

Джад встал и положил руки на ее неподатливые плечи:

– Ты не можешь переделать людей, Ленни, не можешь заставить их стать хорошими или счастливыми. Я слишком переполнен ненавистью, чтобы любить кого-нибудь, но если бы и смог, не уверен, что это была бы ты. Ты поглощаешь, забираешь всю энергию, не оставляя ничего, чтобы хватило сил жить.

Ленни отшатнулась от него, когда Феликс оторвал чек. Джад взял чек и стал складывать его в несколько раз.

– Но перед тем как моя память приобретет неясные очертания и я начну все забывать, – сказал он Феликсу, будто продолжая разговор, – я назову своему сыну имя человека, который погубил меня, расскажу, что он сделал и как это сделал. Он запомнит, он любит меня. И когда-нибудь он отомстит. Разве ты не считаешь, что это очень хорошо с моей стороны, Феликс?

– Я отомстила бы за тебя, – порывисто сказала Ленни. Было очевидно, что она слышала только часть того, что он говорил; в ее глазах стояло непонимание. – Но не говори мне ничего!

– Я пытался защитить тебя от ненависти, которую испытываю ко всему. Найди кого-нибудь, сильного и могущественного, Ленни, того, кому нужна твоя помощь. Тогда ты будешь счастлива. – Он улыбнулся так нежно, что Ленни заплакала, и они оба увидели отчаяние и любовь за этими слезами. – Теперь уходи, – выдохнул Джад. Улыбка исчезла. – Возвращайся к маме и папе и извинись за то, что я украл тебя. Давай. Уходи отсюда.

Феликс взял ее за руку и стал подталкивать к двери. Она отчаянно рыдала, и Феликс никогда не узнал, слышала ли она, как Джад шептал: «До свидания, моя милая Ленни», – за минуту до того, как захлопнул за ними дверь.

Феликс поддерживал ее, когда они шли вниз, оставляя позади четыре тускло освещенных лестничных пролета.

– Я собираюсь отвезти вас домой. – Он еще крепче сжал ее руку, когда она попыталась высвободиться. – Нужно же вам куда-то идти, а я не собираюсь везти вас в отель.

– Почему нет? – резко и требовательно спросила она. – Вы ведь этого хотите, не так ли? Трахнуть меня, ты только этого хочешь, дерьмо, гниль!

Он закрыл ей рот рукой:

– Ты всегда говоришь, как неразумный подросток? От этого тебе придется избавиться до того, как мы поженимся.

– …твою мать! – Она звонко ударила по руке, закрывшей ей рот.

– Мы поженимся, – усмехнулся он. Это был один из тех немногих случаев, когда Феликс Сэлинджер позволил себе улыбнуться, широко и весело. – Если захотим этого. Конечно, я этого хочу. Я хотел тебя с той минуты, когда впервые увидел. И ты не будешь пытаться сделать меня лучше, как с этим глупцом, ты будешь моей женой, и это я буду изменять тебя. И это то, чего ты хочешь, маленькая идиотка, тебя не удовлетворял этот патетический пьяница, ты хочешь, чтобы кто-то властвовал над тобой. – Она отчаянно замотала головой. – Ты не бунтарь, – презрительно сказал он. – Ты – романтик. Бунтари соединяются с другими бунтарями и пытаются изменить мир, романтики связываются с неудачниками, такими, как Джад Гарднер, и ждут того, кто спасет их.

Она отстранилась от него:

– Ублюдок!..

Он поцеловал ее. Но за поцелуй ему пришлось бороться, а он ненавидел это. Он ненавидел насилие, ему не нравилось, когда женщины нарушали правила игры, он ненавидел сопротивление. Он вел себя, нарушая все правила, которым следовал всю жизнь, и это удивляло его, несмотря на то что он ясно сознавал происходящее, он продолжал вести себя так же. В Ленни было все, чего он хотел – элегантность его матери, которую он помнил смутно, сила и жесткость, которые помогут ему победить отца. Она была из Нью-Йорка, никого не знала в Бостоне, а потому будет зависима от него в светской жизни и знакомствах с друзьями. И самым большим подарком было то, что она принадлежала Джаду Гарднеру, мужчине, которому он никогда не мог перестать завидовать.

Он продолжал борьбу, это было постыдно – пытаться поцеловать женщину, которая этого не хотела.

– Где живут твои родители?

– Я не хочу идти домой. Я не могу взглянуть родителям в глаза. Мы можем поехать в гостиницу. Можем трахаться, как ты захочешь. Тебя не интересуют ни мои родители, ни я; все, что тебя волнует – это одно мое место…

Он шлепнул ее, восхищаясь собой за то, что сделал то, чего никогда себе не позволял.

– Ты не будешь так разговаривать, понятно? Так где живут твои родители?

– Не твое собачье дело!

Он открыл дверь холла и быстро довел ее до машины, которая была припаркована за три дома. Казалось, прошла целая жизнь с тех пор, как он оставил здесь машину, чтобы пообедать с одним из партнеров. Буквально запихнув ее в машину на водительское место, чтобы она не сбежала, он подвинул ее и сел сам.

– Слушай меня. Вот что я собираюсь сказать твоим родителям: мы с тобой убежали, это было глупо, и мы теперь это понимаем, но были отчаянно влюблены и боялись, что они будут возражать, так как тебе только восемнадцать.

Ленни неожиданно затихла и смотрела на него расширившимися глазами.

– Я представляю, отчего ты не хочешь идти домой, – убегая, ты наговорила им, что тебе душно в их мещанском мирке и ты не хочешь стать такой, как они. Я прав? – Она молчала. – Я прав? — Она кивнула. – Многие одноклассники так и поступили. Тупые ослы. Ты всегда сможешь победить родителей, когда ты рядом, а что можно сделать на расстоянии?

– Я не хочу побеждать их. – Ее слова были едва слышны.

– Ты хочешь пойти домой, – сказал Феликс. Он чувствовал себя сильным и уверенным. Она кивнула и заплакала.

– Давай адрес.

– Парк, восемьсот двадцать. Он завел машину:

– Мне тридцать три года. Я никогда не был женат, и у меня не было длительных связей, и отели Сэлинджеров будут моими, когда умрет мой отец. Твои родители будут довольны. Ты даешь мне свое согласие?

Она разразилась диким смехом. И этим безумным смехом по дороге домой, рядом с всесильным молчанием Феликса, Ленни ван Гриз сделала первый шаг к тому, чтобы стать Ленни Сэлинджер.

Это был незабываемый урок того, как пользоваться властью. Феликс не рассказал родителям Ленни о Джаде, но и никогда не позволял Ленни забывать, что это он великолепно обставил возвращение Ленни в семью, которую она любила и по которой тосковала: даже в момент наивысшего пика своего бунта. И почти сразу же после совершения этого чуда он соединился с Ленни узами брака, что дало ей социальный статус, состояние и большую степень свободы.

– Ты не любишь меня, – сказала она вечером перед свадьбой.

– Ты нужна мне, – ответил он. Это было удивительным утверждением для Феликса, и Ленни знала, что он никогда не сказал бы этого, если бы мог понять, как много он раскрыл о себе этими словами. Потому что теперь она знала: не имеет значения, какое положение Феликс Сэлинджер занимает в международном бизнесе, он так и остался маленьким мальчиком, который пытается найти потерянную мать и завоевать любовь отца; и так как у него это никогда не получится, самое большое, чего он может добиться, чтобы чувствовать себя мужчиной, – это завоевать и обладать тем, чему будут завидовать другие мужчины.

Но хотя он завоевал ее и владел ею, он не был тем мужчиной, который мог бы быть близок с кем-нибудь, и поэтому у Ленни было больше свободы, чем она ожидала. И до тех пор пока она будет утолять его сексуальный голод – а он хотел только ее, – пока она будет выполнять свои официальные обязанности, до тех пор пока она будет вести себя скромно, она сможет делать то, что хочет.

Двадцать два года Ленни думала, что понимает Феликса, даже в то время, когда она испытывала благоговейный страх перед его способностью управлять и властвовать. Особенно после смерти Оуэна и разоблачения Лоры Фэрчайлд, Ленни увидела его возможности и хватку и была просто поражена, как мало она знает о нем. Но потом она сама достигла силы и влияния, которые, как она думала, будет все-таки когда-нибудь иметь. Она не была больше девятнадцатилетней девочкой, цепляющейся за романтическую мечту, но реалистичной женщиной. «Когда-то я была интересной, – думала она, – я была огненной и живой. А потом стала на редкость порядочной и скучной женой». У нее больше не было веры в себя, и единственное, что ей оставалось делать, это собрать те немногие силы и власть, на которые она была способна, во внутренних границах мира Феликса. Это она и делала. С годами она становилась ближе к Оуэну. Когда ее сестра Барбара стала невестой Томаса Дженсена, Ленни представила его Оуэну, который сделал его менеджером отелей Сэлинджеров и привез его и Барбару, а также их сына Поля в летнее поместье в Остервилле. И наконец-то Ленни нашла молодого человека, который обожал ее, давал ей любовь и приносил мир в ее душу.

Незаметно Феликс и Ленни достигли некоего равновесия. Он всегда будет всемогущим, но он не сможет контролировать ее. Он знал это, не отдавая себе в этом отчета, но никогда об этом не говорил или не позволял себе слишком много раздумывать об этом. Потому что он никогда не сможет позволить ей уйти.

– Что из вещей Оуэна ты взял на Бикон-Хилл? – спросила Ленни, допивая вино.

Феликс посмотрел на нее издали своих воспоминаний. Она сидела на другом конце стола, но казалась недосягаемой.

– Кое-что из мебели, некоторые картины, вещи, которые мне давно нравились.

– Что из мебели?

– Письменный стол, кресло. Несколько столиков. Почему тебе так хочется оставить этот дом?

– Это часть Оуэна. Он не хотел его продавать. Я уверена, что он не оставил его Лоре, если бы знал, кем она была, но он хотел сохранить его для семьи. Кроме того, нет причин продавать его. Деньги нам не нужны, а он мне нравится. Зачем тебе нужен стол Оуэна? Феликс резко отодвинул свой стул:

– Ты купила его для него. Я думаю, он так и должен остаться принадлежащим главе компании. Это может положить начало традиции.

– Думаешь, мне нужно было купить его для тебя?

– Это был бы прекрасный жест; жена, покупающая своему мужу великолепный стол, который явно предназначен для могущественного человека. – Он шел к двери. – Вместо этого она покупает стол для тестя. И многие нашли бы это странным. Пожалуйста, убедись, что заказаны новые бокалы. Я не хочу, чтобы у нас чего-то не хватало. Не хочу ничего, что не совершенно.

Ленни наблюдала, как он выходил из гостиной. «Наш брак несовершенен, – отметила она и задумалась о том, сколько разных путей ведут к разочарованию друг в друге. – Жена Джада выгнала его, какой-то загадочный человек отнял у него компанию, Оуэн никогда не любил сына так, как бы он этого хотел, и Феликс никогда не был таким сыном, каким хотел видеть его Оуэн. И я тоже разочаровываю, – подумала она. – Я разочаровываю Феликса потому, что недостаточно благодарна за то, что он дает мне, и потому, что у меня есть друзья и дочь, которая любит меня, а у него нет.

И потому, что купила этот письменный стол для моего дорогого Оуэна, а не для мужа. И все эти годы он не забывал этого».

Она позвонила и вызвала Тальбота, чтобы он убрал со стола, а потом поднялась наверх, чтобы посмотреть, что Феликс сделал с письменным столом Оуэна.

ГЛАВА 13

Суд длился две недели. Дни мелькали один за другим, как кадры кинофильма. Какие-то моменты запоминались ярче, как будто луч вращающегося прожектора выхватывал их на мгновение перед тем, как двинуться дальше.

Прежде всего бросались в глаза лица Сэлинджеров; прошел почти год, как Лора видела их в последний раз, и сейчас, сидя в зале суда, они казались ей выпуклыми изображениями на большой семейной фотографии. Они были абсолютно такими же, какими она их помнила, хотя сама изменилась. Она заметила выражение удивления в глазах Эллисон, когда их взгляды встретились. Лора знала, что изменилась не потому, что сейчас носила короткую стрижку; изменил ее ледяной взгляд на лице, выражение спокойствия, которое она тщательно репетировала весь год и особенно последние недели перед приездом в Бостон. Именно так она выглядела все десять дней, пока слушалось дело, и когда один за другим Сэлинджеры выходили на трибуну для свидетелей, их глаза, жестикулирующие руки и двигающиеся губы расплывались перед взором Лоры, подобно картине, которую оставили под дождем.

Ленни показала, что Лора и Оуэн работали вместе в библиотеке, что часами гуляли по берегу и что после его сердечного приступа она уехала в Бостон вместе с ним и оставалась там, пока он не поправился.

– До сердечного приступа и после того, как он оправился от него, – спросил Роллинз, – он был крепок и здоров?

– Да.

– Никто не сомневался в его умственных способностях?

– Для этого не было никаких причин.

– А в его привязанности к мисс Фэрчайлд?

– Нет.

Подошел Чейн и повернулся лицом к Ленни:

– Что вы подумали о Лере Фэрчайлд, когда впервые беседовали с ней, чтобы взять на летнюю работу?

– Она произвела на меня приятное впечатление и очень хотела получить эту работу.

– Она представила вам рекомендательные письма?

– Да.

– У вас сложилось о них какое-то мнение?

– Я подумала, что они поддельные, – сказала Ленни с грустью в голосе.

Ансель Роллинз хранил молчание. Возражать не было смысла; Лора сама рассказала ему, что письма были поддельными.

Когда наступил черед Феликса давать показания, он тщательно подбирал слова, прежде чем сказать что-то.

– У всех нас возникли подозрения, особенно после ограбления, но мой отец и слышать об этом не хотел. Его как будто загипнотизировали.

– Возражаю! – воскликнул Роллинз, и судья распорядился, чтобы последние слова были вычеркнуты из протокола, но все уже слышали их.

Роза сидела в свидетельском кресле очень прямо и пыталась слабо, неуверенно улыбнуться Лоре.

– Эти двое любили друг друга, – твердо ответила она на вопросы Чейна. – Что бы вы ни говорили о Лоре, я верю всей душой, что мистер Оуэн любил ее, а она любила его.

– Расскажите суду о ее работе на кухне, – сказал Чейн как бы между прочим. – Она сразу занялась работой и взяла часть ваших обязанностей на себя?

– Ну, я бы так не сказала.

– А как сказали бы вы?

– Она не очень много знала, что надо делать на большой кухне. Но она быстро научилась и…

– Нет, сначала. У вас создалось впечатление, что она и раньше работала на кухнях богатых домов?

– Нет, не создалось.

– Вы думали, что она солгала?

– Возражаю! – крикнул Роллинз. Судья взглянул на Чейна:

– Думаю, вам лучше перефразировать свой вопрос.

– Были у вас какие-нибудь свидетельства того, что мисс Фэрчайлд рассказала правду о своем прошлом?

– Наверное, нет, но любая девушка, которая очень хочет найти работу…

– Отвечайте только на мой вопрос, пожалуйста. У мистера Сэлинджера была библиотека в его доме на Кейп-Коде. И мисс Фэрчайлд выкраивала время за счет работы на кухне, чтобы работать и там, это так?

– Да.

– Разговаривал ли с вами мистер Сэлинджер о том, чтобы взять ее с кухни?

– Да. Они были именно там, когда впервые появилась эта мысль.

– Мистер Сэлинджер спросил, может ли мисс Фэрчайлд перейти на работу в библиотеку?

– Понимаете… вообще-то сама Лора предложила это, и он сказал, что это очень хорошая мысль, и попросил меня, чтобы мы обо всем договорились.

– Мисс Фэрчайлд предложила это?

– Да. Она сказала, что разбирается в книгах.

– А что вы сказали? Роза заколебалась:

– Я сказала мистеру Оуэну, что, по-моему, она не всегда говорит правду о том, что она делала раньше и что она умеет делать.

Лора сжала руки. «Милая Роза. Правдивая, добрая Роза. Не твоя вина, что все оборачивается против меня».

В пятницу днем, в конце первой недели слушания дела, давать свидетельские показания была вызвана Эллисон.

– Мы были друзьями, – сказала она. – Мы разговаривали обо всем.

– Включая истории из вашего детства? – спросил Карвер Чейн. – Родители, школа, мальчики, вечеринки… примерно это?

– Возражаю! – воскликнул Ансель Роллинз. – Этот вопрос не имеет отношения к завещанию Оуэна Сэлинджера.

– Он имеет отношение к характеристике мисс Фэрчайлд, – быстро сказал Чейн. – А в делах подобного рода характер особенно важен.

– Я принимаю это, – сказал судья. – Ваше возражение отклоняется.

Чейн снова обернулся к Эллисон:

– А сама Лора Фэрчайлд делилась с вами своим прошлым, мисс Сэлинджер?

– Нет. Она говорила, что не любит об этом говорить и что ей нечего рассказывать.

– Таким образом, она никогда не упоминала тот факт, что была осуждена за воровство, когда ей было…

– Возражаю! – громовым голосом произнес Роллинз. Он вскочил на ноги. – Могу ли я поговорить с вами, ваша честь?

Судья кивнул и кивком головы подозвал к себе и Чейна. Встав у барьера, Роллинз протянул судье скрепленные страницы, которые являлись кратким изложением дела, приготовленным им на этот случай.

– Как может убедиться ваша честь, – сказал он решительно, но тихо, – заверенная справка, что она была малолетней… не принята во внимание тогда… Я перечислил несколько таких случаев…

– Ваша честь, – сказал Чейн таким же настойчивым и тихим голосом, как и Роллинз, держа наготове бумаги со своей интерпретацией дела, – обвинение было вынесено семь лет назад. Наша точка зрения такова, что этот факт имеет отношение к характеру и мотивам мисс Фэрчайлд и ее брата, которыми они руководствовались, имея дело с Сэлинджерами. Мы также убеждены, что он важен и имеет прямое отношение к вопросу о правдивости мисс Фэрчайлд в том, как она описывает свои отношения с Оуэном Сэлинджером, а также его желания, особенно во время его болезни.

Наступила пауза. Судья кивнул.

– Я принимаю это, – добавил он, как и в прошлый раз. – Вы можете продолжать задавать ваши вопросы. Лицо Роллинза стало темно-красным от гнева.

– Ваша честь, я делаю заявление о неправомерности слушанья дела, – выпалил он.

– Отклоняется, – сказал судья. – Мы можем продолжать, мистер Чейн?

Когда Эллисон покинула свидетельскую трибуну, а ее место занял офицер полиции Нью-Йорка, Роллинз гневно бормотал что-то о поражении, которое они потерпели; Суд слушал довольно скучный рассказ об аресте Лоры, о том, что ее выпустили на поруки, о признании ее виновной и, наконец, ее освобождении на попечительство ее тетки по имени Мелоди Чейз, давшей свой адрес, который позже оказался адресом какого-то дома, где никто не жил.

Когда он закончил, в зале суда повисла тишина. Судья стукнул молотком по своему столу один раз:

– Мы делаем перерыв до девяти часов утра следующего понедельника.

Стоял жаркий июльский день. Машины, покидающие Бостон на выходные, медленно двигались по забитым транспортом улицам, и было почти десять часов, когда Лора и Клэй добрались до «Дарнтона». Лора настояла, чтобы самой сесть за руль; Клэй был в ярости и не мог сидеть спокойно.

– Во всем виноват Бен, черт бы его побрал. Это он заварил кашу, и нас поймали и судили как каких-то слабоумных преступников.

– Он не виноват, – устало ответила Лора. – Его даже не было с нами в ту ночь, и ты прекрасно знаешь это. Мы считали, что сможем сделать это сами.

– Он не должен был позволять нам делать это. Он должен был быть с нами и позаботиться о нас.

– А мы не должны были воровать.

– Это он научил нас. Он должен был пойти с нами.

– Он, должен, должен, должен! – сердито проговорила Лора. – Слишком поздно сейчас, чтобы говорить, кто что должен. Прошлого не вернуть. И мы не можем за все винить Бена.

– Он был старше нас.

Это было правдой; Лора молча признала это. Бен был старше, Бен был умнее, Бен отвечал за них. Но он тоже был молод, и у него было свидание, и он не обратил внимания, когда они сказали, что уходят. Очень часто он не обращал на них внимания, но в других отношениях многие годы он к ним прекрасно относился.

– Я не виню его за то, что он сделал тогда, – сказала Лора Клэю. – Он был чудесным, если бы он не ограбил Сэлинджеров, мы бы до сих пор были друзьями.

Огромный холл «Дарнтона» и раскинувшиеся перед ним газоны были ярко освещены. Вестибюль был полон, на острове собралось не меньше трехсот гостей. Некоторые до сих пор катались на лодках, другие смотрели фильм в видеозале главного вестибюля, третьи прогуливались у озера. Остальные осматривали выставку скульптур, которую Лора организовала на лужайке перед входом.

Когда они подъехали, Келли помахала им рукой.

– Сегодня продали пятнадцать экспонатов, – сказала она. – Кто-то из Нью-Йорка сказал, что здесь представлена хорошая коллекция. Эй, черт возьми, что случилось? Эта неделя была ужасной? Кончилось вино и шампанское, но Джон заключил какой-то договор и закупил достаточно, чтобы продержаться выходные. Мы следим по газетам за судом; один из гостей привез с собой бостонскую газету. Мне очень жаль. Я могу чем-нибудь помочь?

– Если будет что-то нужно, к тебе я обращусь первой, – с трудом улыбнулась Лора. – Еще не все потеряно, мы оказались слабее, чем предполагали. И мне не нравится находиться там.

– В-городе или в зале суда?

– И там и там.

– Ну, сейчас ты дома. Почему бы тебе не прилечь и не отоспаться за всю неделю?

– Спасибо, Келли. Я думаю, что так и сделаю. Я помогу тебе здесь завтра.

– Ты мне будешь нужна, – она обняла Лору и поцеловала. – Мы все любим тебя. Приятных сновидений.

Но спала Лора беспокойно и проснулась почти такой же усталой, какой легла. «Все будет хорошо, – думала она, стоя под горячим душем. – Мне лучше думать о выставке-продаже скульптур и о почте, которая, возможно, скопилась на моем столе»

Но сразу после завтрака, когда она направилась в свой офис, ее окликнули:

– Лора Фэрчайлд?

Голос, раздавшийся за ее спиной, был низким и немного грубоватым. Лора обернулась, и мужчина протянул ей руку:

– Уэс Карриер.

– Карриер. – Она слегка нахмурилась, пожимая ему руку.

– Я собираюсь участвовать во Всемирной конференции по финансам, которая состоится в августе; вы написали мне две недели назад и пригласили остановиться у вас.

В большом холле, освещенном ярким солнечным светом, его взгляд казался насмешливым.

Лора покраснела. Предполагалось, что он будет главным и самым престижным участником самой престижной конференции, которую ей удалось устроить в «Дарнтоне».

– Извините. Я думала сейчас о другом. И кроме того, я ожидала увидеть вас не раньше следующего месяца. У вас появились какие-нибудь проблемы?

– По-моему, нет. Но я никогда не полагаюсь на случай. Поскольку я никогда не был здесь раньше, мне показалась хорошей идея остановиться у вас на какое-то время.

– И посмотреть, как тут у нас. Все правильно.

– Вообще-то я не очень беспокоился. – Его взгляд... по-видимому, заметил, что она была рассеянна, но посчитал, что это не должно отражаться на его планах.

– Мне понравилось ваше письмо. Мне понравился ваш голос по телефону. И мои первые впечатления оказались верными.

Он чувствовал себя свободно, его глаза были на одном уровне с ее глазами, широкоплечая фигура была облачена в хорошо пошитый костюм из легкой шерсти, а темные с проседью волосы были аккуратно причесаны и на солнце отливали металлом. У него было квадратное лицо с серыми глазами под густыми седыми бровями, крупная голова была немного наклонена вперед, что придавало ему несколько агрессивный вид, который, впрочем, исчезал, когда он улыбался.

– Однако мне действительно хотелось посмотреть то-место, куда я собираюсь в августе.

Лора понимающе кивнула. Ей было трудно сосредоточиться; даже его лицо она видела нечетко, и она была скорее раздражена, а не польщена, заметив интерес в его глазах. Но Уэса Карриера нельзя было спихнуть на кого-нибудь еще.

– Вы хотели бы, чтобы я вам показала отель?

– Будьте любезны.

Они прошли по всему главному вестибюлю, останавливаясь, когда Карриер осматривал какую-нибудь скульптуру или картину. Затем они направились в библиотеку и обеденный зал. Лора кратко объясняла назначение каждого помещения. Даже будучи рассеянной, она не могла не почувствовать энергию Карриера, в нем была какая-то сила, которая притягивала ее, как будто не она, а он вел ее за собой. Лора поймала себя на мысли, что жалеет, что их встреча произошла в эти выходные; в любое другое время он бы даже понравился ей. Но сегодня он был для нее обузой.

Они прошли через гостевые номера – на первом этаже и наверху, где в этот момент убирали горничные: просторные и светлые, с камином в каждом из них, оклеенные обоями и обставленные в раннеамериканском стиле, с двуспальными кроватями или кроватями с пологом, встроенными книжными полками, письменным столом и круглым обеденным столом с четырьмя стульями.

– На случай, если вы захотите поесть в своей комнате, – пояснила Лора. – Хотя немногие это делают.

– Им нравится шум и суматоха? – спросил он.

– Им нравится праздничная обстановка. Многим нравится знакомиться с новыми людьми, особенно если они знают, что никогда больше не увидят их после того, как уедут отсюда.

Он удивленно поднял брови:

– Вы всем это говорите?

– Нет. – Она остановилась у высокого окна и посмотрела на огромный платан, ветки которого задевали стекла. – Извините меня. Я не знаю, почему это сказала.

– Вы сказали то, что думали. Я польщен. А вы очень тонко все чувствуете. Действительно, многие люди предпочитают дружеские отношения, которые лишены уз постоянства. Мне бы хотелось побольше побеседовать с вами, но я уезжаю сегодня днем. Вы со мной не пообедаете?

– Боюсь, что не смогу. Но очень прошу, останьтесь; возможно, я смогу выпить с вами кофе.

– Спасибо. Я буду очень рад. Они подошли к двери офиса.

– В час дня, – сказала она. – Если не случится ничего непредвиденного, хотя очень надеюсь, что нет.

– И я тоже надеюсь.

Некоторое время он еще смотрел на дверь, которую она закрыла за собой. Молодая, думал он, и, вероятно, красивая, если бы не подавленный вид и не грусть в глазах. Она была как будто в панцире, который делал ее похожей на заключенного в одиночной камере. Что могло произойти в ее недолгой жизни, что сделало ее такой настороженной и отрешенной – и совершенно равнодушной к проявленному интересу с его стороны?