Текст книги "Записки из Третьего рейха. Жизнь накануне войны глазами обычных туристов"

Твиди уехал из Германии и не увидел, как дальше развивалась кампания бойкота еврейских магазинов. А вот леди Рамболд с ужасом наблюдала за происходящим. «Удивительно жестоко со стороны гуннов», – писала она матери[270]270
  2 April 1933.


[Закрыть]. Витрины магазинов на одной из крупнейших торговых улиц Берлина Курфюрстендамм были заклеены ярко-желтыми плакатами с карикатурным изображением семитского носа. Плакаты сообщали, что магазином владеют евреи. Некоторые проживавшие в городе иностранцы из протеста продолжали ходить в еврейские магазины, в которых не было покупателей. Лилиан Моурэр делала покупки в торговом доме «Kaufhaus des Westens», а Ишервуд в магазине «Israel’s». У входа в магазин писатель заметил мальчика из «Уютного уголка». Он был одет в коричневую рубашку штурмовика. Немцы, вне зависимости от их прежних политических взглядов, переходили на сторону нацистов, чтобы просто выжить.

В мае, незадолго до того, как Ишервуд навсегда покинул Берлин, он писал о хозяйке своей квартиры: «Она приспосабливается, она будет приспосабливаться к любому режиму. Сегодня утром я слышал, как она с уважением отзывалась о фюрере в разговоре с женой швейцара. Если бы ей кто-нибудь напомнил, что во время выборов в ноябре она голосовала за коммунистов, она бы стала это горячо отрицать. Она просто акклиматизируется в соответствии с законами природы, как зверь меняет свой мех к зиме»[271]271
  Christopher Isherwood, The Berlin Novels (London: Vintage Books, 1999), pp. 488–489.


[Закрыть].

Джеймс Гровер Макдональд, председатель Ассоциации внешней политики и в будущем Верховный комиссар Лиги Наций по делам беженцев из Германии, прибыл в Берлин через несколько дней после начала бойкота еврейских магазинов. Макдональд был высоким блондином, и нацисты относились к нему, как к идеальному представителю арийской расы. Последователи Гитлера не могли понять, почему дипломат не разделяет их идеологии. «Вы же идеальный ариец, разве вы можете не симпатизировать нашим взглядам?» – спрашивал его один экономист. Макдональду объяснили, что Германия «борется за белую расу» без какой-либо помощи со стороны декадентов-французов, которые ассимилируют большое количество представителей негроидной расы, или американцев, которые, совершенно очевидно, сами должны провести у себя в стране расовую чистку.

Дипломату посоветовали поприсутствовать на похоронах нациста, чтобы он лично убедился в превосходстве новой нацистской морали. Макдональд воспользовался советом. На похоронах никто не обращал внимания на «слюнявого» священника, но потом, когда один высокопоставленный нацист отдал салют и заговорил, по толпе словно прошел электрический разряд. «Вот это настоящее духовное лидерство»[272]272
  Richard Breitman, Barbara McDonald Stewart and Severin Hochberg (eds.), Advocate for the Doomed: Diaries and Papers of James G. McDonald (Bloomington and Indiana: Indiana University Press, 2007), 4 April 1933, p. 40.


[Закрыть]. 7 апреля Гитлер сказал в личной беседе Макдональду: «Я сделаю то, что хотят сделать во всем мире»[273]273
  Ibid., 7 April 1933, p. 48.


[Закрыть].

Впрочем, как отмечал Макдональд, антисемитизмом страдали не только нацисты. Однажды дипломат ехал на поезде из Берлина в Базель и разговорился с пассажиром, которого принял за продавца. Этот человек не был нацистом, но своих расовых взглядов не скрывал. В унизительной манере он осуждал доминирующее, с его точки зрения, влияние еврейского населения на культуру Германии, при этом отмечая, что влияние евреев на нации романской группы языков не такое сильное, как на немцев»[274]274
  Ibid., 9 April, p. 50.


[Закрыть].

* * *

После прихода Гитлера к власти многие журналисты пытались разоблачить подлинную суть Третьего рейха, в то время как другие восхваляли диктатора. Для них Гитлер был лидером, который, в то время как другие страны находились в застое, давал немцам работу, создавал новую инфраструктуру.

Непосредственно перед приходом Гитлера к власти количество иностранных туристов в Германии уменьшилось, но после установления диктатуры в страну потянулись бизнесмены и специалисты из самых разных областей. Они хотели своими глазами увидеть то, что происходит в Третьем рейхе, и составить собственное мнение о нем. Что такое новая Германия – современная утопия, к которой должны стремиться другие страны, или, как сообщали многие газеты, ужасное шоу жестокости, репрессий и антисемитизма?

Английский ученый Филип Конвелл-Эванс оказался одним из первых иностранных апологетов нового режима. Впрочем, как указывает Карина Урбах в книге «Посредники для Гитлера», остается неясным, действительно ли Конвелл-Эванс симпатизировал нацистам или все же был сотрудником английской разведки[275]275
  Karina Urbach, Go-Betweens for Hitler (Oxford: Oxford University Press, 2015), p. 300.


[Закрыть]. В начале 1933 г. ученый преподавал историю дипломатии в университете Кенигсберга, города, в котором философ Кант провел большую часть своей жизни.

Кенигсберг был столицей Восточной Пруссии, располагался в непосредственной близости от Польши и прибалтийских государств, поэтому совершенно не удивительно, что местные студенты интересовались международными отношениями. «Каждый день в четыре часа они рассаживаются вокруг стола, и мы оживленно обсуждаем последние события», – писал Конвелл-Эванс. Он никогда не отрицал жестокость нового режима, однако, как и многие пронацистски настроенные иностранцы, считал, что пресса сильно преувеличивает масштабы этой жестокости. Газеты писали об избиениях и драках, из-за чего у читателей могло сложиться ложное впечатление, что подобное поведение – это неотъемлемая часть национал-социализма. Конвелл-Эванс считал, что «движение позорит лишь мелкая кучка хулиганов. Подавляющее большинство нацистов – это люди, готовые служить родине и жертвовать собой ради сограждан»[276]276
  T. Conwell-Evans, ‘Impressions of Germany’, The Nineteenth Century and After, January 1934, pp. 72–82.


[Закрыть].

Точно так же, как и многие правые, Конвелл-Эванс видел в нацистах родственные души. Правые считали, что Гитлера надо поддерживать не потому, что он хочет добиться отмены Версальского договора, а из-за кровных уз. Вместо того чтобы спорить из-за таких незначительных проблем, как «еврейский вопрос», или нескольких недовольных радикалов, британцы и американцы должны стоять плечом к плечу со своими англосаксонскими немецкими братьями, готовыми бороться с общим врагом – коммунизмом.

В отличие от Конвелл-Эванса, Роберт Бернейс выступал с критикой национал-социализма. Тем не менее даже он был приятно удивлен железной волей студентов-нацистов, с которыми общался во время короткого ознакомительного визита в Германию. Один из молодых студентов пригласил англичанина в свою комнату в общежитии Берлинского университета. Эта комната, как писал Бернейс, была олицетворением духа движения нацистов. В ней находилось немного вещей, но зато все они имели большое значение. На стене висела огромная карта Германии, на которой красным были отмечены территории, отнятые по Версальскому договору, и перечислены колонии, потерянные после войны. Единственной фотографией в комнате был портрет Гитлера, а единственной мебелью – стол и два стула с твердыми спинками. В одном углу лежало все необходимое для дуэли, в другом – альпинистское оборудование. Кроме этого, в комнате имелся радиоприемник и несколько пивных кружек, полученных во время студенческих вечеринок. Как писал Бернейс, режиссер фильма о нацизме не смог бы найти более убедительной декорации[277]277
  Robert Bernays, Special Correspondent (London: Victor Gollancz, 1934), p. 124.


[Закрыть].

Одним из первых бизнесменов, посетивших Третий рейх, стал председатель правления британского журнала «The Spectator» Эвелин Ренч. Он приехал, чтобы «понять точку зрения другого человека». Ренч отрицательно отозвался об антисемитской политике государства, но попытался поставить себя на место немцев. Его друзья из Германии не сомневались в том, что антисемитизм на государственном уровне скоро закончится. Немцы говорили Ренчу, что их страна только что пережила почти бескровную революцию, а, как сами англичане знают из истории, во время революций происходят не самые приятные вещи. Вспомнив поведение и тактику отрядов черно-коричневых[278]278
  Black and Tans (англ.) – официальное название «специальный полицейский резерв ирландцев-роялистов» / Royal Irish Constabulary Special Reserve. Специальные военно-полицейские силы, наподобие современных им фрайкорпс, воевавшие на стороне англичан во время эскалации военной конфронтации в Ирландии 1919–1921 гг. Прим. пер.


[Закрыть], Ренч, который всегда находил повод успокоить себя и окружающих, признал, что неприятные инциденты случаются не только в Германии. Англичанин решил, что причиной антисемитской кампании было определенное недовольство широкой общественности тем, что во времена кризиса и безработицы «некоторые граждане получали непропорционально большую часть бонусов». Хотя в Берлине Ренч лично слышал, как молодежь выкрикивала антисемитские лозунги, он почему-то пришел к выводу, что правительство очень скоро закончит политику антисемитизма. «Самое лучшее, что мы можем сделать для немецких евреев, – писал он, – это сохранить беспристрастное отношение к Германии и показать, что мы хотим понять желания немецкого народа»[279]279
  Evelyn Wrench, ‘What I saw in Germany’, The Spectator, 13 April 1933.


[Закрыть].

Многие англичане, посетившие Третий рейх в первые недели его существования, были согласны с Конвелл-Эвансом. Они вспоминали гостеприимное отношение, чистые и опрятные дома, заботу крестьян о своей земле, пиво и, главным образом, общение с обычной воспрянувшей духом немецкой молодежью, которой было гораздо больше, чем агрессивных коричнерубашечников. «В воздухе запахло весной», – писал американский писатель Мартин Флавин в марте 1933 г.:

«Почки набухают и лопаются. Кругом чистота и красота. Никакого даже минимального намека на беспокойство. В деревне – красиво и тихо, а в городе слышно даже, когда булавку уронят. Франкфурт-на-Майне (в котором написаны эти строки), возможно, самый красивый маленький город в мире. Наверное, у меня есть предрасположенность к немцам и всему немецкому. Чистота, эффективность, порядок, умение – мне это нравится. Мне нравится молодость, сила и ощущение того (неважно, правда это или иллюзия), что все куда-то движется, что есть цель. Мне нравится трагизм их судьбы, они опоздали и с такой трогательностью стараются наверстать упущенное. Я вижу великолепную иронию в желании догнать то, что у них, вполне возможно, уже есть, и ждет только появления густого черного облака, зависшего на небе на востоке»[280]280
  University of Chicago Library, Special Collections, Martin Flavin papers, Box 1, Folder 9.


[Закрыть].

Впрочем, следующий пропагандистский трюк Геббельса наверняка должен был охладить пыл многих энтузиастов. Нацисты провели показательное сожжение книг в тридцати с лишним университетских городах. В связи с такой акцией можно было вспомнить слова Гейне «там, где жгут книги, будут сжигать людей».

Шестнадцатилетняя Димфна Лодевикс на год приехала в Мюнхен из Австралии, чтобы поучиться в одной из немецких средних школ. Она очень быстро привыкла в начале и в конце каждого урока приветствовать поднятой рукой портрет фюрера, а также писать сочинения на темы в духе «как немецкая девушка может служить своему народу». 10 мая вместе с матерью девочка стояла в толпе жителей, наблюдая «прекрасную факельную процессию красиво одетых студентов, которые шли по залитым светом улицам города». Выйдя на Королевскую площадь, участники процессии зажгли огромный костер. Вокруг этого костра лежали тысячи книг, которые нацисты сочли дегенеративными или «антинемецкими». Пожалуй, девочка была еще слишком молода, чтобы понять, что происходит, поэтому «горящие факелы, охваченные огнем книги, отблески пламени и одежда студентов» показались ей «восхитительными»[281]281
  Quoted in Mark McKenna, An Eye for Eternity: The Life of Manning Clark (Melbourne: Miegunyah Press of Melbourne University, 2011), p. 133.


[Закрыть].

Поразительно, но ученый Конвелл-Эванс (имевший докторскую степень Оксфордского университета) также спокойно наблюдал подобное варварство. «Было любопытно увидеть, как жгут книги в [Кенигсбергском] университете», – писал он, словно рассказывал о футбольном матче. Профессор отмечал, что сожжение книг – это традиция, начатая Лютером, которая имеет «скорее символический, чем всеобъемлющий характер»[282]282
  Conwell-Evans, ‘Impressions of Germany’, pp. 74–75.


[Закрыть]. Конвелл-Эванс пытался предать этому шокирующему инциденту некое подобие респектабельности, что делали многие иностранные сторонники Гитлера в последующие годы.

Сожжение книг в Берлине прошло с большим размахом. На площади между университетом и оперным театром собралось 40 тысяч человек. Факельная процессия студентов протянулась на 7,5 километра. Вместе с процессией следовали грузовики и автомашины, на которых перевозили «проклятые» книги. Вот как корреспондент американской газеты «New York Times» Фредерик Бирчалл описывал это событие: «Присутствовали все студенческие корпорации: зеленые, красные, фиолетовые и синие фуражки, представители клубов дуэлянтов в роскошных шерстяных беретах, белых рейтузах, синих куртках и в сапогах со шпорами. Они несут знамена, поют нацистские и студенческие песни. К полуночи они подходят к большой площади. На гранитном тротуаре, покрытом толстым слоем песка, возвели огромный похоронный костер из сложенных под углом поленьев площадью около двенадцати футов и пять футов высотой».

Сожжение книг в Берлине наблюдали леди Рамболд с Констанцией, которых в целях безопасности сопровождали несколько молодых и сильных дипломатов. Констанция описывала, как, проходя мимо кострища, студенты бросали в него свои факелы. Вскоре костер загорелся, и языки пламени поднялись высоко в воздух. Леди Рамболд сочла, что студенты совсем сошли с ума. Жена британского посла задавалась вопросом, почему немцы, раз уж они с таким энтузиазмом взялись за уничтожение еврейской литературы, не сожгли и Библию, что «было бы вполне логичным»[283]283
  Lady Rumbold to Lucy Wingfield, 11 May 1933.


[Закрыть]. Дамы прослушали выступление одетого в нацистскую форму руководителя студенческого союза, который призвал студентов хранить чистоту немецкой литературы. По мере сжигания книг оглашали имена их авторов: Зигмунд Фрейд – «за фальсификацию нашей истории и унижение ее героев», Эрих Мария Ремарк (написавший «На западном фронте без перемен») – «за профанацию немецкого языка и высших патриотических идеалов». Список неугодных нацистам писателей, казалось, был бесконечным. Кроме книг, написанных авторами-евреями, в костер летели произведения Томаса Манна, лауреата Нобелевской премии по литературе 1929 г., Хеллен Келлер и Джека Лондона. С особым рвением в огонь бросали брошюры и книги, изъятые из Института сексуальных наук доктора Магнуса Хиршфельда. В полночь на трибуну поднялся Геббельс и объявил, что «интеллектуализм мертв… немецкая душа снова может самовыражаться».

Костры из книг горели по всей стране. Корреспондент Бирчалл так закончил свою статью: «С дымом в небо уходят не только энтузиазм и предрассудки студентов. В эту ночь сожгли старый немецкий либерализм или то, что от него осталось»[284]284
  Frederick Birchall, New York Times, 11 May 1933. Quoted in Heinz-Dietrich Fischer (ed.), Germany through American Eyes: Pulitzer Prize Winning Reports (Berlin: Lit Verlag Dr. W. Hopf, 2010), pp. 76–78.


[Закрыть]. Гитлер находился у власти ровно сто дней.

7. Летние каникулы

К лету 1933 г. разногласия по поводу того, как относиться к нацистской революции, только усилились. Иностранцы с уже сложившимися политическими взглядами находили в германской действительности достаточно подтверждений правильности собственных воззрений. Туристы, которые не относили себя ни к правым, ни к левым, возвращались на родину без какого-либо четкого понимания ситуации. Чем объясняется реализация социалистических принципов – идеализмом или диктатурой? Добровольные трудовые лагеря – это филантропия или за их фасадом скрывается что-то более зловещее? Как воспринимать бесконечные парады, свастики и массу людей в униформе – как проявление национальной гордости или предвестие будущей агрессии?

Даже разбирающиеся в политике люди терялись в догадках. Иностранцы старались игнорировать слухи о том, что людей забирают из домов посреди ночи, пытают и запугивают. Они старались сосредоточиться на позитивных сторонах национал-социализма, надеясь, что негативные аспекты исчезнут сами по себе. Правда, игнорировать преследования евреев было не так-то просто. Но не будем забывать, что многие посещавшие Германию иностранцы сами были в той или иной степени антисемитами. Таким людям казалось, что горе кучки евреев – это небольшая плата за воссоздание великой нации, способной остановить коммунистическую угрозу.

Французский журналист крайне левых политических взглядов Даниэль Герен имел совершенно четкое представление о нацистской Германии. В мае он отправился на велосипеде из Кельна в Лейпциг через Гамбург и Берлин. Всего годом ранее, когда еще существовала Веймарская республика, Герен во время длительной пешеходной экскурсии по стране побывал во многих уголках Германии. Журналист был в состоянии оценить изменения, произошедшие после прихода Гитлера к власти. И эти изменения были колоссальными:

«Район, где когда-то обитали социалисты, напоминал разрушенный землетрясением город. Совсем недавно здесь была штаб-квартира партии, там – редакция газеты, в одном доме – профсоюз, а в другом – книжный для рабочих. Сейчас на всех зданиях огромные флаги со свастиками. А вот «красная» улица, здесь люди знали, как бороться. Сейчас по ней ходят молчаливые мужчины с грустным и озабоченным взглядом, а дети насилуют ваши барабанные перепонки криком «Хайль Гитлер»!»[285]285
  Daniel Guerin, The Brown Plague, trans. Robert Schwartzenwald (London: Duke University Press, 1994), p. 85. Banned in 1934, it was released in 1937, then published as La Peste brune (Paris: Spartacus, 1965).


[Закрыть]

Всего год назад молодежный хостел в Эссене был забит мирными туристами. Сейчас же в нем находились только молодые нацисты в сапогах, ремнях и галстуках Гитлерюгенда, которые «как черное пятно» выделялись на фоне коричневой рубашки. Во время своего прошлого посещения хостела Герен слушал богемские песни под нежный аккомпанемент гитары. Теперь в душной комнате, пропахшей потом и кожей, распевали «Штурмовики на марше» и «Стяг Гитлера зовет нас к победе». Герен писал: «Когда поешь хором, не чувствуешь голода, не хочешь искать ответы на вопросы «как» и «почему». Ты и так прав, ведь с тобой песню горланит еще пятьдесят человек». Когда Герен пытался спорить с членами Гитлерюгенда, ответ у них был один: «Послушай, а кто спас планету от большевизма?»[286]286
  Ibid., p. 90.


[Закрыть]

Этот аргумент нацисты повторяли до бесконечности, и на многих иностранцев он действовал, в особенности на подполковника и члена британского парламента Томаса Мура, который два года служил в России сразу после революции. Мур неоднократно приезжал в Германию в 1930-х гг. и после своей первой личной встречи с Гитлером в сентябре 1933 г. писал: «Насколько я могу судить по моему личному опыту общения с герром Гитлером, справедливость и мир – краеугольные камни его политики»[287]287
  Quoted in Richard Griffiths, Fellow Travellers of the Right: British Enthusiasts for Nazi Germany (London: Oxford University Press, 1983), p. 157.


[Закрыть].

Если Мур яро ненавидел коммунистов, то политические взгляды сэра Мориса Хэнки, секретаря кабинета министров британского правительства с 1916 года, были более умеренными. Но даже он, путешествуя с женой на автомобиле по Германии и распевая хоралы Баха, пришел к выводу, что немцы вновь обрели самоуважение благодаря Гитлеру, который освободил страну от большевизма.

Новый британский посол сэр Эрик Фиппс, сменивший на этом посту Рамболда, отвергал подобное мнение. Фиппс считал, что Гитлер мастерски разыграл карту коммунистической угрозы. Нацисты прекрасно понимали, что эта угроза была минимальной, но, напоминая о ней до тошноты, они убедили не только немцев, но и иностранцев в том, что фюрер не позволил красным нахлынуть в Европу[288]288
  Letter from Sir Eric Phipps to Sir Maurice Hankey, 26 October 1933, CAC, Hankey papers, HNKY 5/5.


[Закрыть].

Хотя Хэнки настаивал на том, что ездил в Германию исключительно отдохнуть, британское правительство со всей серьезностью отнеслось к его отзыву о поездке. Хэнки быстро понял одну важную вещь: несмотря на все усилия нацистов, направленные на то, чтобы каждый немец, каждая школа, каждый университет и каждая организация беспрекословно принимали нацистскую доктрину, ее популярность различалась в зависимости от региона. Например, в земле Баден-Вюртемберг многие по-прежнему придерживались либеральных традиций, в большей степени свойственных Франции, чем Пруссии. В Дармштадте, Гейдельберге и Карлсруэ супруги Хэнки заметили, что флагов со свастиками на домах и машинах было гораздо меньше. Дрезден славился своими «красными» взглядами, и поддерживали Гитлера в этом городе далеко не все.

Что касается Рейнской области, Хэнки считал ее особенно процветающим и веселым регионом. Эту точку зрения разделяла известная американская писательница Нора Валн, которая жила в Бонне в середине 1930-х годов. Национал-социализм пришел в Рейнскую область достаточно поздно[289]289
  Дольше всех сопротивлялась нацистской унификации Бавария, но и она была сломлена 16 марта 1933 г. (а на Рейне – даже чуть раньше).


[Закрыть] и был смягчен католицизмом. Кроме того, местные жители опасались, что любое открытое проявление милитаризма вызовет вторжение французов. «У жителей долины Рейна в венах течет вино, а не кровь, – говорил Валн один ее берлинский приятель, – их больше интересуют карнавалы, чем политика». Впрочем, этот немец добавлял, что настроения жителей Рейнской области изменятся после того, как Германия вновь займет этот регион: «Их жизнь и силы надо поставить на службу интересам государства»[290]290
  Nora Waln, The Approaching Storm: One Woman’s Story of Germany 1934–1938 (London: Cresset Women’s Voices, 1988), pp. 42–43. First published as Reaching for the Stars (Boston: Little, Brown & Co., 1939).


[Закрыть].

Несмотря на такие региональные различия, уже летом 1933 г. стало ясно, что нацисты полностью контролируют страну. Через несколько недель после возвращения в Великобританию Хэнки писал: «Вспоминая увиденное, я представляю пышные зрелища: непрерывный нацистский марш; духовые оркестры; пение (не музыкальное, а резкое, отрывистое); патрули; фашистские салюты; униформа цвета хаки повсюду». Англичанин отметил, что вся страна находится в состоянии чрезвычайного возбуждения. «Гитлер заставил нас воспрянуть», – повторяли ему все, от работника на заправке до известных адвокатов.

Хэнки удивило, что представители среднего класса покорно принимали трудности, обрушившиеся на них с приходом нацистов к власти. Казалось, женщины с радостью отказывались от свобод, которые они получили совсем недавно, во времена Веймарской республики. Нацисты не хотели, чтобы немки ходили на работу, курили на людях и пользовались косметикой. Хэнки заметил, что ради блага немецкого народа люди готовы были пойти на все. А благо действительно бросалось в глаза. Хэнки писал, что в магазинах появилась масса разных товаров, трамваи были чистыми, в номерах отелей из кранов текла горячая вода, повсюду встречались хорошо одетые люди, которые пили много вина и пива. Складывалось ощущение, что «вся Германия ушла в отпуск»[291]291
  Hankey to Phipps, ibid.


[Закрыть].

Даже самый ненаблюдательный иностранный турист в Германии 1933 г. обратил бы внимание на то, насколько сильно молодежь была вовлечена в нацистское движение. Молодые люди шли в Гитлерюгенд, СА, СС или на добровольные работы. Хэнки внимательно следил за юными немцами. Он начал лучше понимать паранойю французов, так как ему стало ясно, что эта трудолюбивая и дисциплинированная молодежь возьмется за оружие при малейшей необходимости. И, учитывая быстроту, с которой может произойти процесс вооружения, Хэнки не сомневался в том, что Гитлер «посеял зубы дракона»[292]292
  Ibid.


[Закрыть].

Парады, церемонии, нацистские приветствия и музыка – все это можно было увидеть и услышать не только во время нацистских праздников, как, например, Национальный день труда (которым Гитлер заменил Первомай). Теперь каждое воскресенье в каждом городе, поселке или деревне происходило, по меткому определению Герена, «коллективное безумие». Начиналось оно в 7 утра, когда по громкоговорителям транслировали нацистский гимн – песню Хорста Весселя[293]293
  Одной из находок пропаганды стали нацистские утренники («утренние праздники», Morgenfeier), устраиваемые по воскресеньям утром – как раз в то время, когда в церкви начиналась служба. Музыка к ним подбиралась особенно тщательно. Они транслировались по радио. С началом войны утренние праздники стали самостоятельной формой пропагандистской деятельности НСДАП, и одной из их целей стало достижение полной светскости немецкого общества.


[Закрыть], а заканчивалось в районе полуночи неизбежным факельным шествием.

Однажды воскресным летним днем Герен оказался среди группы ветеранов, которые проехали много километров, чтобы принять участие в празднике. Они были одеты в старую военную форму и каски с пикельхаубе[294]294
  Pickelhaube – навершие, или пика, на макушке имело в средние века функциональное, а потом декоративное назначение.


[Закрыть]. Ветераны слушали концерт в исполнении 42-го взвода штурмовиков. Герен обратил внимание на экстаз, который охватил стоявших вокруг него девушек, когда они услышали звуки шагов приближавшегося отряда штурмовиков. Журналист понял, что в нацизме заложена доля эротизма. «Без сапог, без запаха кожи, без чеканного воинского шага, – писал Герен, – невозможно сегодня покорить сердце этих Брунхильд»[295]295
  Guerin, p. 93.


[Закрыть].

Через несколько недель Герен, посетив вместе со своими друзьями-коммунистами темный и мрачный туннель под рекой Эльбой в Гамбурге, увидел людей, не принимавших власть нацистов. В Гамбурге журналист побывал в трущобах, в которых люди жили в «изъеденных червями деревянных домах». На стенах здесь виднелись надписи: «Смерть Гитлеру» и «Да здравствует революция»[296]296
  Ibid., pp. 148–149.


[Закрыть]. В Германии остались места, куда нацисты еще не проникли.

Хэнки был поражен изоляцией Германии. Люди не могли путешествовать за границу, из-за цензуры в СМИ они не знали, что происходит в мире за пределами рейха. Немцев, с которыми беседовали супруги Хэнки, интересовала жизнь в Англии. Наклейка на автомобиле с буквами GB (Великобритания) очень помогала в общении с официальными лицами, нацистами и обычными людьми. Вначале Хэнки удивлялся, почему его весьма скоромный автомобиль вызывает такой интерес. Но потом он понял, что все дело было в этой наклейке. Хэнки было приятно, что простые немцы так высоко ценили Англию и хотели, чтобы у британцев тоже сложилось хорошее мнение о Германии.

Когда отпуск подошел к концу, супруги Хэнки пересекли границу, въехали в Бельгию и с облегчением вздохнули. Несмотря на то, что немцы хорошо к ним относились, они жили в прекрасных условиях и наслаждались природой Германии, трехнедельное путешествие оставило странный осадок:

«Въехав в тихий бельгийский город Спа, мы с женой почувствовали, словно снова вернулись в лоно цивилизации. Не было слышно нацистских песен, исчезли возбуждение и напряжение. Мы почувствовали, что оказались в нормальной стране, в которой в нормальных условиях живут нормальные люди. Никогда еще Англия не казалась мне такой надежной пристанью, как после того посещения Германии»[297]297
  Hankey to Phipps, ibid.


[Закрыть].

Хэнки и Герен были опытными наблюдателями, которые стремились понять политическую ситуацию в стране, но другие иностранцы, в том числе американский художник Марсден Хартли, предпочитали жить в розовых очках.

В то время, когда Герен начал свое велопутешествие, Хартли на неопределенно долгий срок прибыл в Гамбург. Американец не был ни антисемитом, ни фашистом, он хорошо говорил по-немецки, знал страну и обожал современное искусство, которое нацисты не переваривали. Письма художника удивительно наивны. Хартли признавал, что «с евреями плохо обходятся», но при этом верил, что Гитлер якобы это символ нового идеализма и национальной аутентичности[298]298
  Marsden Hartley to Adelaide Kuntz, 27 May 1933, ‘Letters from Germany’, Archives of American Art Journal, 1985, vol. 25, no. 1/2.


[Закрыть]. В одном из своих писем художник писал:

«Я с трудом понимаю, что я в Германии… я редко общаюсь с людьми, потому что практически ни с кем не встречаюсь… наверное, надо быть более человечным и заботиться о сотнях голодающих… но я их на улицах не вижу… потому что они не выходят из своих домов – если они будут попрошайничать, их посадят в тюрьму. Поэтому вокруг себя я вижу обеспеченных людей, которые могут себе позволить поедать взбитые сливки ведрами и другую еду… все это слишком сложно, и кроме того, я не решаюсь заговорить с людьми на улице потому, что я иностранец… так что единственное, чем я занимаюсь, – это своими делами»[299]299
  Hartley to Kuntz, 12 July 1933, ibid.


[Закрыть].

Когда летом 1933 г. (через полгода после прихода к власти Гитлера) Хартли приехал в Гамбург, он уже был убежденным германофилом. Но многие другие иностранцы не горели желанием отправляться в Третий рейх, поскольку в прессе все чаще стала появляться информация о зверствах нацистов. В Великобритании и США (т. е. в странах, с которыми Гитлер больше всего хотел «подружиться») газеты писали о преследовании евреев, сжигании книг, стерилизации, концентрационных лагерях и жестоком подавлении оппозиции. Британская газета «Manchester Guardian» после сжигания книг сравнила нацистов с Ку-Клус-Кланом[300]300
  Manchester Guardian, 26 May 1933.


[Закрыть]. Подобные сравнения не мотивировали иностранцев к поездке в Германию.

Хотя нацисты ненавидели интернационализм, они понимали, что туризм – это тоже средство пропаганды. Они хотели, чтобы посетившие Германию иностранцы рассказывали о прелестях немецкой жизни и продвигали нацистскую идеологию. Приспешникам Гитлера было ясно, что для достижения этой цели необходимо обеспечить иностранцам хороший и запоминающийся прием. В июне 1933 г. был основан Рейхскомитет по туризму. Нацисты начали выпускать рекламные материалы, в которых утверждалось, что все написанное о Германии в «еврейских» газетах – ложь, немцы – это «надежная, прогрессивная и миролюбивая нация», а Германия – «радостная страна фестивалей и улыбающихся крестьян, любителей петь и хорошо поесть»[301]301
  Quoted in Kristen Semmens, Seeing Hitler’s Germany (Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2005), pp. 144–145.


[Закрыть]. В туристических брошюрах печатали фотографии колоритных деревень, людей в ярких народных костюмах и дружелюбных полицейских. В них не было никаких упоминаний о «еврейском вопросе»: эта тема освещалась только в немецких СМИ. «Судите сами, – писали в одной из туристических брошюр, – как Германия развивается: у нас нет безработицы, зато есть высокий уровень производства, социальные гарантии для граждан, гигантские промышленные проекты, программа экономического развития, организованность и эффективность. Счастливые и энергичные люди с радостью поделятся с вами своими достижениями»[302]302
  Ibid.


[Закрыть].

Рекламная кампания оказалась успешной. В течение последующих нескольких лет в страну для проведения отпуска стало приезжать все большее количество иностранцев, многие из которых неоднократно возвращались в Германию. Впрочем, летом 1933 г. работа Рейсхкомитета по туризму еще не принесла своих плодов. Зарубежных гостей в стране было мало, поэтому приезд группы бойскаутов, отправлявшихся на четвертый мировой слет бойскаутов в Венгрии, скорее всего, вызвал определенный резонанс.

В группе бойскаутов был пятнадцатилетний Брэдфорд Вассерман. Этот еврейский подросток из города Ричмонд в штате Виргиния, вероятно, плохо разбирался в политике, но имел совершенно четкое мнение о Гитлере: «Приходится носить синие галстуки, потому что этот трусишка Гитлер не разрешает носить красные. Он просто utsna [ «сумасшедший» на исковерканной латыни]». Брэдфорд делал короткие записи в дневнике. В них смешались повседневные мелочи из жизни обычного туриста и реалии нацистской Германии: «В Мюнхен приехали на поезде. Очень утомительная поездка. Прибыли в 10 часов. Я помылся и лег спать. Когда мы приехали в Мюнхен, в наш поезд зашел нацист. Выйдя из вагона, я увидел мальчика 7 или 9 лет в нацистской униформе. Посмотрели несколько старых крепостей и Шварцвальд. Погода дождливая. Тот нацист работает у Гитлера».

Вот запись Брэдфорда о посещении Дрездена, в котором существовала достаточно серьезная оппозиция нацистам: «Купил себе и паре друзей мороженое. Недавно здесь убили 150 или 200 человек. Завтра едем на экскурсию. Заходил в несколько отелей, чтобы взять их наклейки. Видел несколько людей Гитлера». Юноша любил ходить по магазинам, но в Берлине его ждало разочарование – никто не хотел с ним торговаться: «Пошел за покупками. Деньги так и летят. Видел много нацистских флагов и магазинов, в которых продают нацистские униформы, ножи и т. д.

Очень сложно торговаться с людьми. Как только начинаю торговаться, мне показывают на табличку с надписью «Фиксированные цены». Брэдфорду понравился Потсдам: «Плыли по реке, очень красиво. Взял небольшой кусочек дерева из пола во дворце кайзера. Много людей из тусовки Гитлера и детей в их униформе. Сфотографировал красивую оранжерею. Как раз в этот момент с песнями мимо прошла группа нацистов».

Бойскаут тогда впервые в жизни выехал за границу, и, скорее всего, эту путешествие было для него незабываемым. Несмотря на лаконичность записей в его дневнике, складывается ощущение, что мальчик получил достаточно впечатлений от новой Германии и с радостью отплыл на корабле (который был «так себе») в Америку. Брэдфорд обратил внимание на то, что в Америку отправилось также много евреев и немцев: «Мне кажется, они рады, что уезжают. Сейчас вижу человека в ермолке. Хочется спать»[303]303
  Bradford J. Wasserman, Diary, 17 July – 21 August 1933, Virginia Historical Society.


[Закрыть].