Текст книги "Записки из Третьего рейха. Жизнь накануне войны глазами обычных туристов"

Клара Шифер из города Рочестер в штате Нью-Йорк провела тем летом месяц в Германии с группой учеников из своей школы. Они ходили в походы, пели и ели много мороженого. Судя по ее дневнику, девочка придавала большое значение еде: «В Госларе у нас был потрясающий пир, с помидорами и всем остальным». В Вуппертале подали «хороший чай с разными видами пирогов и пирожных, особенно вкусным был вишневый пай»[304]304
  Clara Louise Schiefer, Diary, July – August 1933, Special Collections Research Center, Swem Library, College of William and Mary, Williamsburg, Virginia.


[Закрыть]. Подростки ночевали в молодежных хостелах, в том числе в самом первом хостеле в мире в городе Альтена, в 90 километрах к северо-востоку от Кельна. Этот хостел, расположенный в замке постройки XII в., в 1912 г. открыл учитель Рихард Ширманн.

После войны дешевые отели-общежития стали появляться по всей Европе. Ширманн бросил преподавание и занялся управлением сетью хостелов. В 1932 г. он основал Молодежную федерацию хостелов, в надежде на то, что это поможет сблизиться и найти общий язык молодым людям из разных стран и социальных слоев, а также поддержать мир во всем мире. Но время для реализации такой прекрасной идеи оказалось не самым подходящим. Подобным образом не воспитаешь безжалостное и дисциплинированное молодое поколение господ. Ширманн потерял работу, и хостел, в котором Клара совсем недавно отдыхала со своими одноклассниками и новыми немецкими друзьями, огласился звуками маршевых песен Гитлерюгенда.

В своем дневнике Клара не упоминает ни нацистов, ни Гитлера, ни «еврейский вопрос». В ее интерпретации Германия – солнечная и радостная страна, в которой много поют. В заметках учительницы Луизы Вортингтон из Кентукки также нет ни слова о политике. В августе того года она путешествовала по разным немецким городам, и единственное упоминание евреев в ее дневнике встречается при описании еврейского квартала в Нюрнберге: «Потом пошли еврейские улицы, Хоф и Гассен, узкие, кривые и грязные»[305]305
  Louise Willson Worthington, Diary, 1 August 1933, University of Kentucky Library, Special Collections.


[Закрыть].

Мэри Гудлэнд хотела подтянуть свой немецкий перед началом обучения в Оксфордском университете и осенью 1933 г. провела несколько недель в дюссельдорфской семье. В возрасте ста лет она с необыкновенной ясностью вспоминала, насколько тогда не разбиралась в том, что происходило в Германии. Однако немцы, у которых Мэри жила, также не понимали, что творится в их стране. Только после того, как 1 апреля в 4 часа утра разбили красивые, выполненные в стиле модерн витрины универмага «Титц», которым владели евреи, фрау и герр Трост решили, что все-таки стоит вывесить пару нацистских плакатов, как уже сделали их благоразумные соседи. Потом господин Трост принял участие в факельном шествии, на которое он, будучи человеком не очень энергичным, поехал на такси. Обратно немец также вернулся на такси, но дома он не обсуждал с семьей ни еврейский вопрос, ни несправедливость Версальского договора, ни возрождение Германии. Господина Троста волновало только то, что его на шествии сильно покусали комары[306]306
  Interview with the late Mrs Mary Burns, London, 9 February 2015.


[Закрыть].

* * *

Незадолго до того, как посла Рамболда отозвали летом 1933 г. в Англию, его дочь Констанция получила одно странное предложение. Некая Лекси, девушка возраста Констанции, которую дочь посла знала весьма поверхностно, предложила ей познакомиться с эсэсовцами, личными охранниками Гитлера. Лекси объяснила, что все они были баварцами, поддерживавшими фюрера со времен путча в Мюнхене.

На следующий вечер Констанция сидела в дорогом автомобиле Лекси, который несся на восток от Берлина в сторону каналов. Они остановились у большого мрачного дома, который, как сообщили Констанции, принадлежал Эрнсту Рему. Когда Лекси три раза постучала, «входная дверь резко распахнулась». У двери никого не было, но наверху крутой лестницы стоял штурмовик, готовый вывести их к «свету». Двенадцать мужчин приветствовали Констанцию щелчком сдвинутых каблуков и кивком. Их черные и серебряные униформы, украшенные черепом с перекрещенными костями, высокие черные сапоги, тяжелые пояса и револьверы показались Констанции странными в этой уютной берлинской гостиной с тяжелой мебелью из красного дерева, изразцовой печью и столом с зажженными свечами. Дочь посла обратила внимание на то, что в комнате у стен стояло несколько пружинных кроватей. «Почему так много кроватей?» – невинно спросила она. После неловкой паузы ей объяснили, что Рем принимает посетителей из отдаленных частей рейха, которым иногда приходится заночевать. Нацисты сообщили Констанции, что Рем уехал по делам, передает ей наилучшие пожелания и надеется, что ей понравится типично баварское угощение, которое приготовили в ее честь. Констанция писала: «Мне приходилось периодически щипать себя для того, чтобы убедиться, что я действительно сижу во главе длинного деревянного стола, напротив меня сидит Лекси, а между нами в дрожащем свете свечей двенадцать самых отъявленных головорезов, которых мне когда-либо приходилось видеть в жизни».

Во время ужина немцы начали ее «обрабатывать». Они были уверены в том, что Констанция расскажет об этой беседе своему отцу, который затем передаст суть разговора в Лондон: «После того, как подали колбаски, каждый из них по очереди говорил, точно заведенная граммофонная пластинка. Их было невозможно остановить. Когда я все-таки умудрялась вставить слово и высказать свою точку зрения, я понимала, что своими аргументами полностью сбиваю их с толку. Они смотрели на меня с полным непониманием. Возникала неловкая пауза, после которой произносили тост, пили пиво и потом снова заводили свою пластинку. В конце концов я сдалась и решила не перебивать»[307]307
  Constantia Rumbold, c. May 1933.


[Закрыть].

К концу ужина дверь неожиданно распахнулась, и в комнату вошел Рудольф Гесс. Констанция отметила, что его темные волосы стояли торчком, а глаза под кустистыми бровями были ясными и серыми. Молодые люди мгновенно потеряли интерес к дочери английского посла и окружили заместителя фюрера для того, чтобы узнать последние партийные новости.

В отличие от Гесса и Рема, летом 1933 г. имя Иоахима фон Риббентропа было мало кому известно. Поскольку его жена происходила из семьи, владевшей компанией по производству шампанского Хенкель, а сам Риббентроп хорошо говорил по-английски, считалось, что он принадлежал к более элитарным кругам, чем большинство людей из окружения Гитлера. Правда, приставка «фон» к его фамилии была фальшивкой. Риббентроп был известным человеком в дипломатических кругах Берлина, хотя в то время большинство иностранцев не знало о его связях с нацистами.

Констанция познакомилась с Риббентропом во французском посольстве и часто приезжала в его дом, расположенный в берлинском районе Далем, для того чтобы поиграть в теннис. «У Риббентропа была белая, современная вилла, окруженная небольшим садом. Дом был хорошо обставлен, а стены украшала современная французская живопись. На участке располагались бассейн и теннисный корт. Все выглядело так, будто ты на юге Франции», – вспоминала дочь английского посла. После напряженного матча (Риббентроп отлично играл в теннис) они пили лимонад и говорили о политике. «Англичане не понимают, что Германия – это защита Европы от большевизма», – повторял Риббентроп уже давно знакомый ей мотив. У жены Риббентропа Аннелизы «было постоянно раздраженное выражение лица» из-за бесконечных головных болей и большого количества детей в семье. Спустя годы «один видный немец» сказал Констанции, что Риббентроп стал нацистом только по причине уязвленного самолюбия. Ему отказали в приеме в самый престижный клуб Германии, после чего он присоединился к нацистам[308]308
  Ibid.


[Закрыть].

Семья Рамболдов уехала из Германии 1 июля 1933 г., после череды прощальных ужинов и обедов. В тот же день в аэропорте Темпельхоф приземлился англиканский священник, настоятель Чичестерского собора Артур Дункан-Джоунс, который «за исключением шума» был полностью доволен перелетом. Настоятель приехал в Германию по делу. Епископ Глостер, глава Совета по международным связям при Англиканской церкви, попросил его изучить положение Евангелической церкви в Германии. Несмотря на существенную разницу между жизнью англиканских священников, описанную Энтони Троллопом, и нацистским Берлином, настоятель с энтузиазмом отнесся к своему «шпионскому» заданию. «Я не в состоянии описать тебе свои последние 24 часа, – делился священник со своей женой, – даже если бы это и было благоразумно. У меня такое чувство, что о моем приезде уже известно».

В мемориальной церкви кайзера Вильгельма (известной также как Гедехтнискирхе[309]309
  После 1945 г. ее не стали восстанавливать в прежнем величии после бомбежек, а в декорированных развалинах устроили мемориал. Известные своим злословным остроумием берлинцы прозвали его «полый зуб» по конфигурации развалин.


[Закрыть]) он послушал проповедь нацистского епископа и богослова Иокима Хоссенфельдера. «Евангельские гимны «Возблагодарим Господа», «Бог наш – оплот», Аллилуйя и так далее, – рапортовал Дункан-Джоунс жене. – Масса нацистов. Вот так вот. А сейчас наслаждаюсь бокалом мозельского с сигарой. Вылетаю назад во вторник. Чувствую себя, словно герой истории Энтони Хоупа, Филлипса Оппенхайма или Эдгара Уоллеса». Заканчивая письмо, он приписал: «Немцы всегда останутся немцами, и худший из них – Лютер!»[310]310
  Andrew Chandler (ed.), Brethren in Adversity, Church of England Record Society, vol. 4 (London: Boydell Press, 1997), pp. 47–48.


[Закрыть]

В самолете настоятель познакомился с одним фашистом, который совершенно неожиданно помог Дункан-Джоунсу встретиться с самим фюрером. «Как я понимаю, эту беседу было непросто организовать, – писал священник членам церковного совета по международным связям. – Когда я пришел, я почувствовал, что атмосфера была немного напряженной». Далее священник заявил, что верит Гитлеру, который заявил, что, будучи католиком, не имеет никакого желания вмешиваться в дела протестантов и ограничивать свободу церкви.

Несмотря на непродолжительность своего визита, священник сообщал совету, что понял сложившуюся ситуацию. Он узнал, что даже те, кто страдает в условиях нового режима, продолжали поддерживать Гитлера, так как считали нацистов единственной альтернативой коммунистам. Роль Христа изменилась – теперь он был скорее духовным лидером в борьбе против коммунизма, а не спасителем от греха. Оставался вопрос – как в данной ситуации должна была вести себя Англиканская церковь? Дункан-Джоунс, пообщавшись со многими священниками, пришел к выводу, что любое выражение сочувствия со стороны Англиканской церкви к людям, которых преследует новый режим, будет «совершенно катастрофическим»[311]311
  ‘Memorandum by the Dean of Chichester on His Visit to Germany’, ibid., pp. 52–58.


[Закрыть].

Иностранцы, наблюдавшие за церковной жизнью Германии, очень быстро понимали, что «религия» нацистов имела крайне мало общего с традиционным христианством. Журналист Филип Гиббс, ставший впоследствии писателем, зафиксировал мысли, высказанные по этому поводу одним французским бизнесменом в 1934 г. Француз считал, что новая немецкая религия представляет собой возвращение к расовому и племенному язычеству. Новая религия горячо отвергает конституционную форму правления, парламент и свободное выражение мнения. Народом управляют вожди, во главе которых стоит один главный вождь, его слово – это закон. Подобно божествам древнего мира, он наполовину бог и наполовину воин. Национальные границы при такой религии не существуют, так как самая важная роль в этой системе отводится кровным узам. Высшая цель – это свободная конфедерация германских племен, появившихся на свет много веков назад в первозданном лесу. К этой конфедерации смогут присоединиться скандинавские племена Польши, Венгрии и России, так как и они тоже происходят из глубин германского первозданного леса. Старые боги не умерли, они пока спят. Этих богов оттеснил на второй план христианский миф, который по своей сути враждебен инстинкту и природе, он ослабил немецкий дух, опустошил и дегуманизировал его. Но сейчас сила, смелость и энергия снова станут истинным достоинством настоящего мужчины, который отбросит в сторону самоанализ, интеллектуализм и угрызения совести. Вернутся языческие боги и дух язычества[312]312
  Gibbs, p. 323.


[Закрыть].

Насколько Дункан-Джоунс смог воспринять все это за время своего короткого визита в Берлин, нам судить сложно (однако епископ Глостера заверил епископа Чичестера, что расходы священника в 25 фунтов будут возмещены). В письме, написанном несколько лет спустя, настоятель утверждал, что многие немцы уже отказались от христианского вероучения и в качестве молитвы повторяли такие слова: «Я верю в немку-мать, которая меня родила. Я верю в немецкого крестьянина, пашущего землю. Я верю в немецкого рабочего, который производит вещи для людей. Я верю в мертвых, отдавших жизнь за свой народ. Мой бог – это мой народ. Я верю в Германию»[313]313
  Duncan-Jones, draft letter to the Editor, The Spectator, 11 July 1937, West Sussex PRO, uncatalogued papers of Duncan-Jones in three boxes.


[Закрыть].

Любопытно, что главным пророком этого пангерманского видения оказался англичанин Хьюстон Стюарт Чемберлен[314]314
  Автор знаменитой книги «Основы XIX века», подражая которой Альфред Розенберг написал основной идеологический текст нацистов «Миф XX века».


[Закрыть], а религиозным центром новой Германии стал небольшой баварский городок, расположенный далеко не в глубинах леса, а на холмах, на полпути между Берлином и Мюнхеном. И называется этот городок Байройт.

8. Фестивали и фанфары

Хьюстон Стюарт Чемберлен был сыном английского адмирала. Еще в молодости в его душе зародилась навязчивая любовь к Германии, а также маниакальная неприязнь к стране, в которой он родился. В 1882 г. он впервые увидел в Байройте музыкальную драму Рихарда Вагнера «Парсифаль». Чемберлен находился под таким впечатлением, что послушал оперу еще пять раз подряд. Воображение мужчины поразил созданный Вагнером мир музыки, драмы, религии, философии, а также арийской мифологии и первозданного леса, и он понял, что искал в жизни.

В 1899 г., когда Чемберлену было сорок пять лет, вышла его яростно антисемитская книга «Основы XIX века». Главная мысль книги заключалась в том что в физическом и интелектуальном плане арийцы якобы стоят выше, чем не ариийцы. Чемберлен обосновал свои идеи настолько убедительно, что книгу высоко оценили во Франции, США и России. Драматург Бернард Шоу назвал ее историческим шедевром. До начала Первой мировой войны было продано 100 000, а к 1938 г. – 250 000 экземпляров. Произведение Чемберлена очень понравилось кайзеру, который так похвалил автора[315]315
  Чемберлен даже посвятил свою книгу кайзеру.


[Закрыть]: «Вашу книгу немцам подарил Господь Бог»[316]316
  Quoted in Jonathan Carr, The Wagner Clan (London: Faber & Faber, 2007), p. 105.


[Закрыть]. Гитлер считал труд Чемберлена священным текстом, а самого автора, который в 1908 г. женился на дочери Вагнера Еве, своим любимым пророком.

Чемберлен жил в Байройте по соседству со своей родственницей Винифред Вагнер (в девичестве Уильямс). Оба они в такой степени стали германофилами, что даже не общались между собой на английском. Хьюстона Чемберлена и Винифред Вагнер объединяло также и то, что у обоих было несчастное детство (особенно у Винифред). Англичанка осиротела в раннем возрасте, и ее удочерила пожилая немецкая семья, которая хорошо знала Вагнера. В 1915 г. в возрасте восемнадцати лет она вышла замуж за сорокапятилетнего сына Вагнера Зигфрида. В следующем году Хьюстон Чемберлен стал гражданином Германии.

Во время Первой мировой войны никаких опер Вагнера в байройтском Фестивальном театре не ставили. В 1919 г. на сцене театра все еще стояли пыльные декорации к опере «Летучий голландец», которая должна была состояться 2 августа 1914 г. За день до представления, во время третьего акта оперы «Парсифаль», Германия объявила войну России. Спустя пять лет Гарри Франк посетил Байройт и констатировал, что будущее вагнеровского фестиваля находится под большим вопросом. Франк посмотрел «гала-представление» в Фестивальном театре и заметил, что в оркестровой яме многие стулья и пюпитры были сломаны, а сами музыканты, казалось, были едва живы. «Под потолком тускло горела одна лампочка, освещая пышный, но пыльный декор». Несмотря на то, что стоял теплый вечер, немногочисленные зрители, «одетые в подобие одежды, стучали зубами от холода»[317]317
  Franck, p. 326.


[Закрыть].

Тем не менее летом 1923 г., несмотря на инфляцию и всеобщий пессимистический настрой, началась подготовка к будущему фестивалю. Прослушивание на роли Зигмунда и Парсифаля прошел датский тенор Лауриц Мельхиор. Тогда имя этого прекрасного певца было еще никому не известно. Он приехал в Байройт вместе со своим покровителем – успешным, а самое главное, богатым английским писателем Хью Уолполом. Уолпол стал поклонником таланта датского тенора (которого называл Давидом), после того как услышал его пение на концерте в Лондоне.

В тот раз писатель пробыл в Байройте всего десять дней, однако за этот короткий промежуток времени успели завязаться любовные интриги, достойные шекспировской «Двенадцатой ночи». В Мельхиора, который не пропускал ни одной женской юбки, был влюблен Уолпол, в которого, в свою очередь, была влюблена Винифред (ее муж был гомосексуалистом). Несмотря на все эти сложности, Уолпол близко подружился с Винифред, которую называл «простой и милой женщиной»[318]318
  Ibid.


[Закрыть]. Он уважал ее за мужество, с которым она встречала «непреодолимые жизненные трудности», и был тронут, когда Винифред лично отвела его к могиле Вагнера в дальнем конце сада. Спустя несколько недель, 1 октября 1923 г., Винифред отвела к могиле композитора другого мужчину, с которым у нее позднее сложились тесные дружеские связи. Этим человеком был Адольф Гитлер.

Гитлер не смог присутствовать на открытии фестиваля в 1924 г., поскольку отбывал наказание после неудавшегося путча. Однако 23 июля 1925 г. он вместе с Хью Уолполом сидел в семейной ложе Вагнеров и смотрел постановку «Парсифаля». «Не день, а драма, – заметил Уолпол. – Гром снаружи и внутри»[319]319
  Hugh Walpole, Diary, 23 July 1925, Hugh Walpole Collection, Harry Ransom Center, Austin, TX.


[Закрыть]. Тогда он не упомянул Гитлера, однако через пятнадцать лет англичанин написал в одном литературном журнале: «Мне он показался крайне плохо образованным, третьесортным человеком. Когда Винифред Вагнер сказала, что он спасет мир, я громко рассмеялся… мне он показался глупым, смелым и потрепанным»[320]320
  John O’London’s Weekly, 11 October 1940; quoted in Rupert Hart-Davis, Hugh Walpole: A Biography (London: Macmillan, 1952), p. 264.


[Закрыть]. Так или иначе, оба мужчины были глубоко тронуты представлением. Уолпол восхищался оперой, потому что партию главного героя исполнял Мельхиор, в которого писатель был безответно влюблен: «Он прекрасно выступил, все были в экстазе»[321]321
  Walpole, Diary, 23 July 1925.


[Закрыть]. Гитлеру, у которого «слезы текли по лицу»[322]322
  Hart-Davis, p. 264.


[Закрыть], опера понравилась, вероятно, потому, что он увидел в образе Парсифаля самого себя – простого и невинного человека, которому было суждено спасти Германию.

Естественно, присутствие Гитлера на фестивале 1925 г. придало этому мероприятию национал-социалистический характер, который, впрочем, проявлялся уже годом ранее. Тогда Винифред сделали серьезное замечание за то, что она разговаривала с Уолполом по-английски, в то время как, к ужасу иностранных гостей и местных жителей, в конце оперы «Нюрнбергские мейстерзингеры» гитлеровцы в зале спонтанно поднялись и запели гимн «Deutschland über Alles» («Германия превыше всего»).

Несмотря на то, что шовинизм стал неотъемлемой частью вагнеровского фестиваля, Уолпол рассказывал своему издателю: «Все ко мне относятся с ангельской добротой, и должен сказать, что немецкие любители музыки, если абстрагироваться от политики, очень добрые и теплые люди». При этом писатель называл «закулисные интриги» «просто невероятными»[323]323
  Walpole to Macmillan, 14 July 1925, BL, Add. MS. 54958–61.


[Закрыть]. К началу августа Уолпол решил, что с него хватит: «С большой радостью покину эти места. Погода омерзительная и слишком много раздражающих факторов»[324]324
  Ibid., 1 August.


[Закрыть]. Писатель уехал из Байройта 8 августа и больше уже никогда не возвращался в этот город.

Пожалуй, самым известным иностранцем, который участвовал в вагнеровском фестивале, был итальянский дирижер Артуро Тосканини[325]325
  В 1930–1931 гг. он был художественным руководителем фестиваля в Байройте.


[Закрыть]. В 1920-х гг. музыкант не смог дирижировать на фестивале из-за ксенофобии вагнерианцев, а вот в 1930-х его собственное чутье должно было бы подсказать ему, что от Байройта следует держаться подальше. Однако любовь маэстро к музыке Вагнера оказалась сильнее его ненависти к нацизму. Игнорируя все предостережения друзей-евреев, среди которых был Франческо фон Мендельсон, итальянец с таким энтузиазмом принял приглашение Зигфрида Вагнера дирижировать на фестивале 1930 г., что отказался от гонорара. Появление Артуро Тосканини за дирижерским пультом вызвало сенсацию, и далеко не только музыкальную. Для консервативных вангерианцев было настоящим кощунством то, что иностранцу, еще и итальянцу, позволили прикоснуться к святая святых. Однако Тосканини настолько хорошо дирижировал оркестром, исполнявшим оперы «Тангейзер» и «Тристан и Изольда», что даже самые негативно настроенные к нему вагнерианцы изменили свое мнение. В американском журнале «Time» писали:

«Тангейзер» звучал божественно до самых последних аккордов. После окончания критики наперебой расхваливали постановку и пришли к мнению, что это лучший концерт в Байройте за последние несколько лет. До этого ни один дирижер из южной Европы не руководил оркестром в Фестивальном театре. После каждого акта публика кричала, бросала шляпы, топала, аплодировала и вызывала на «бис» труппу и дирижера. Но публика звала их зря. В Байройте на «бис» не выходят»[326]326
  Time, 4 August 1930.


[Закрыть].

Успех итальянца поставил традиционалистов в сложное положение. Вагнерианец Пауль Претцш считал, что «чистокровный представитель романской группы не в состоянии идеально исполнить немецкую музыку». Блистательное выступление итальянца Претцш объяснил в своей статье для местной газеты так: «О великом смешении крови нордических народов в северной Италии часто пишут даже в наши дни специалисты по расовым вопросам»[327]327
  From documents in the Richard Wagner Museum, Bayreuth; quoted in Harvey Sachs, Reflections on Toscanini (London: Robson Books, 1992), p. 112.


[Закрыть]. Теперь все могли расслабиться, потому что родившийся в Парме Тосканини оказался арийцем. Нельзя, правда, утверждать, что вел он себя как настоящий арий. Секретарь Винифред Вагнер писал, что во время первой репетиции дирижер был настолько раздражен игрой второй скрипки, что сломал пополам дирижерскую палочку, бросил ее через плечо и рассерженно топнул ногой[328]328
  Quoted in Brigitte Hamann, Winifred Wagner (London: Granta Books, 2005), p. 143.


[Закрыть].

Тосканини дирижировал в Байройте и на следующий год. Выступление вновь прошло успешно, а вот за кулисами все было совсем по-другому. Произошел ряд инцидентов, в результате которых дирижер покинул фестиваль, заявив, что никогда больше не будет в нем участвовать. Тосканини написал Винифред, что приехал в Байройт, как в храм, а оказался в обычном театре[329]329
  Ibid., p. 159.


[Закрыть]. В одном интервью Тосканини подчеркнул, что причинами разногласий стали не только проблемы с руководством и творческие противоречия. Весной 1931 г. дирижер выступил против режима Муссолини, а затем через несколько недель приехал в Байройт и увидел, что невестка композитора активно поддерживает национал-социализм. Тосканини заявил, что он не готов «делать Вагнера средством гитлеровской пропаганды»[330]330
  Ibid., p. 160.


[Закрыть].

Тем не менее после долгих уговоров членов семьи Вагнера итальянец согласился дирижировать на фестивале 1933 г., однако приход Гитлера к власти смешал все карты. Тосканини подписал направленный фюреру из США протест против преследований таких музыкантов еврейского происхождения, как Бруно Вальтер и Отто Клемперер. Винифред сочла, что личного письма Гитлера дирижеру будет достаточно, чтобы уладить этот конфликт. Но она ошиблась. В мае 1933 г. Тосканини отправил невестке Вагнера следующее сообщение: «После печальных событий, ранивших мои чувства как человека и художника, ничего не изменилось, хотя я очень на эти изменения надеялся. Поэтому должен сказать вам… что больше не стоит думать о моем возвращении в Байройт»[331]331
  Sachs, p. 119.


[Закрыть]. Тосканини был большим поклонником Вагнера, и даже через много лет он вспоминал все это с величайшим сожалением: «Байройт! Самое глубокое горе моей жизни!»[332]332
  Ibid.


[Закрыть]

То, что дирижер принял правильное решение, отказавшись от участия в фестивале, становится ясно из заголовка статьи, опубликованной в английской газете «Manchester Guardian»: «Фестиваль Байройт 1933 с Гитлером в главной роли»[333]333
  Manchester Guardian, 5 August 1933.


[Закрыть]. Музыкальный критик Вальтер Легге[334]334
  Легге был женат на немецкой певице и позже британской подданной Элизабет Шварцкопф.


[Закрыть] писал, что фестиваль Вагнера превратился в фестиваль Гитлера. Если раньше в городе продавали керамические фигурки композитора и его автобиографию, то сейчас на полках в магазинах стояли «бюсты Гитлера и «Моя борьба» вместо «Моей жизни»[335]335
  Мемуары Вагнера.


[Закрыть]. После отказа Тосканини принимать участие в фестивале сотни иностранцев вернули купленные билеты, которые потом распределили среди нацистов. Легге писал, что зрители часами ждали Гитлера около здания театра, а зайдя в зал, с любовью «и почти с чувством преклонения» смотрели на его ложу: «В конце каждого акта все внимание переключалось со сцены на ложу, в которой сидел рейхсканцлер».

Старшая дочь Винифред Фриделинд Вагнер не любила нацистов и оставила любопытное наблюдение, как люди преклонялись перед фюрером. Жена австрийского певца Йозефа фон Мановарда носила на правой руке огромную золотую свастику, которая держалась при помощи цепочек, пристегнутых к браслету и кольцам на большом пальце и мизинце. Когда ее попросили объяснить это странное украшение, она ответила, что свастика закрывает место, в которое фюрер ее поцеловал[336]336
  Friedelind Wagner, The Royal Family of Bayreuth (London: Eyre & Spottiswoode, 1948), pp. 99–100.


[Закрыть]. Вот общий вывод Легге о фестивале 1933 г.: «Не стоит обманывать себя надеждами на то, что превращение фестиваля в политическое мероприятие сделало его более привлекательным для иностранных любителей музыки»[337]337
  Manchester Guardian, ibid.


[Закрыть].

* * *

Вагнеровский фестиваль в Байройте был не единственным ежегодным культурным мероприятием с сильным политическим уклоном. Нацисты прекрасно понимали, какой силой обладают зрелища. Для привлечения сторонников и укрепления своей власти они регулярно организовывали различные фестивали, митинги и другие мероприятия подобного рода.

Каждый год в период с 1933 по 1937 г. на холме Бюккебург рядом с городком Хамельн, известным благодаря легенде о гамельнском крысолове, проходил совершенно уникальный фестиваль сбора урожая. Американская писательница Нора Валн однажды упомянула в разговоре со своими либерально настроенными немецкими друзьями, что она с удовольствием бы съездила на этот фестиваль. Женщину удивило молчание, которым немцы отреагировали на ее высказывание. Валн почувствовала, что допустила какую-то оплошность, но не могла понять, какую именно. Что может быть безобидней фестиваля сбора урожая в горах Гарц, в котором участвуют тысячи крестьян в народных костюмах?

Двое молодых друзей писательницы, члены гитлерюгенда Отто и Рюдигер, были добрыми, милыми парнями. Именно они с большим воодушевлением рассказали Валн об этом фестивале. Они говорили, что красочно одетые крестьянские семьи со всего рейха приезжают в Хамельн на автобусах и поездах. Из города колоннами всех цветов радуги они идут около восьми километров до холма Бюккебург, раскрашенного яркой осенней листвой. Те, кто приходит раньше других, располагаются на вершине холма среди серых валунов. С вершины открывается панорамный вид на окрестности. Случайному наблюдателю может показаться, что это трогательное действо имеет библейский подтекст. Однако либеральные друзья Норы напомнили писательнице, что именно на гранитную вершину холма в горах Гарц Мефистофель привел Фауста, о чем Отто и Рюдигер должны были бы в принципе знать[338]338
  Waln, pp. 74–76.


[Закрыть].

Американка так никогда и не посетила этот праздник. А вот корреспондент английской газеты «Times» побывал на фестивале сбора урожая 1 октября 1933 г. Пекло солнце. На вершине холма Бюккебург репортер вместе с тысячами немцев ждал появления Гитлера. После прибытия фюрера началось действо для крестьян, «чистокровных, сильных и свободных от долгов». Именно такие люди были нужны новой Германии[339]339
  The Times, 2 October 1933.


[Закрыть]. Швейцарский журналист Конрад Варнер, посетивший фестиваль в 1935 г., был поражен тому, какое напряженное ожидание охватило всю огромную толпу на холме. Все присутствовавшие старались найти место повыше для того, чтобы лучше увидеть священный миг появления фюрера. Наконец вдалеке на равнине появился кортеж автомобилей. «Когда он подъехал ближе, – писал Варнер, – непрерывный крик «хайль» тысяч и тысяч голосов покатился с холма к человеку, который заворожил немецкий народ»[340]340
  Konrad Warner, ‘Harvest Festival 1935’; see Oliver Lubrich (ed.), Travels in the Reich (Chicago and London: University of Chicago Press, 2012), pp. 77–78.


[Закрыть].

Послы Великобритании, США и Франции из года в год отклоняли официальные приглашения посетить фестиваль сбора урожая, но в 1934 г. бельгийский министр иностранных дел граф де Кершов приглашение принял, «чтобы показать, что Бельгия не всегда следует примеру великих держав»[341]341
  Sir Eric Phipps to Sir Orme Sargent, 3 October 1934, CAC, PHPP, 2/10.


[Закрыть], как отметил сэр Эрик Фиппс. Вместе с женой министр наблюдал, как кавалеристские части выполняли сложные маневры в построении в виде свастики; супруги слушали нескончаемые речи и наслаждались красочным буйством осени. Графиня потом рассказывала леди Фиппс, что кульминацией мероприятия стала инсценированная баталия, которая проходила внизу в специально построенной для этого деревне. Крестьяне сидели на холме, словно экзотические птицы, и с удовольствием смотрели представление. Журналист Варнер писал, что в толпе постоянно раздавались возгласы удивления: люди были поражены скоростью танков, свирепыми обстрелами, взрывами снарядов. Публика ахнула, когда акулоподобные самолеты низко пролетели над «захваченной» деревней и разбомбили ее на куски. Участники фестиваля пребывали в полном восторге. «Гул моторов, – писал Варнер, – сливался с криками ликования толпы»[342]342
  Lubrich, p. 78.


[Закрыть].

Рецепт чудесного праздника для всей семьи был прост: народные традиции, показательные выступления боевой техники, вкусная еда, фейерверк и, конечно же, присутствие самого фюрера. Как отмечала газета «Times», хваленые нацистские организованность и порядок подкачали только тогда, когда все зрители стали расходиться. Транспорт на дорогах встал, и тысячам людей пришлось провести ночь под открытым небом. «Такого огромного количества людей в городе Хамельн не было со времен Крысолова»[343]343
  The Times, 2 October 1933.


[Закрыть], – писали в издании.

* * *

Крайне маловероятно, что на фестиваль урожая приезжало много иностранцев, но вот на постановках «Страстей Христовых» в Обераммергау зарубежных гостей было достаточно. 1 августа 1934 г. компания «Томас Кук и сын» разместила в газете «Times» рекламу:

«Новости из Германии

Все обсуждают положение дел в Германии, размышляют, удивляются и часто преувеличивают. Многие люди путают политические потрясения с вмешательством в нормальную жизнь общества, поэтому они будут приятно удивлены, обнаружив, что жизнь в Берлине такая же спокойная и мирная, как в Лондоне»[344]344
  Ibid., 1 August 1934.


[Закрыть].

Неудивительно, что британская туристическая компания «Томас Кук» пыталась смягчить негативные новости о Германии: летом 1934 г. отмечалось трехсотлетие постановок «Страстей Христовых» в Обераммергау. На предыдущем представлении в 1930 г. присутствовало 100 тысяч иностранцев, главным образом американцев и англичан. В юбилейный год ожидался еще больший приток туристов. Томас Кук рассматривал свой туристический бизнес прежде всего как религиозное и социальное предприятие. Его компания успешно организовывала поездки в Обераммергау с 1890 г. Набожность туристов приносила хорошую прибыль. Это был идеальный тур, в который отправлялись даже одинокие молодые женщины, не опасаясь за свою безопасность. Гостей ожидали средневековая деревня у подножия живописных Баварских Альп и спектакль мирового уровня в исполнении крестьян. Компания Кука не хотела, чтобы политика помешала туристам приехать в Обераммергау.

Идея театрализованной постановки появилась в 1633 г. Жители Обераммергау поклялись раз в десять лет ставить «Страсти Христовы», если Господь спасет их от эпидемии бубонной чумы, которая в то время обрушилась на их края. Первая постановка состоялась в следующем, 1634 г., когда крестьяне сочли, что Господь выполнил свою часть соглашения. Спустя сорок лет жители Обераммергау решили, что будут ставить спектакль в первый год каждого десятилетия. Постановка должна была пройти в 1920 г., но из-за сложностей послевоенного времени она не состоялась. Спустя два года, в 1922 г., жители деревни все-таки поставили «Страсти Христовы». Поскольку продуктов катастрофически не хватало, иностранным туристам рекомендовали привозить их с собой. Не обращая внимания на материально-технические трудности, компания Кука принялась за организацию тура, поскольку увидела прекрасную возможность привлечь британских туристов. В ежемесячном журнале, который издавала компания, постановку назвали «праздником примирения». Туристическая фирма подчеркивала тот факт, что благодаря инфляции поездка стоила дешевле, чем в 1900 г. Правда, люди все еще помнили ужасы войны, и нужно было убедить их поехать в Германию. Но кто же мог не поддаться искушению, прочитав вот такой текст?