Текст книги "Взять хотя бы меня"

«Домом» оказался особняк в испанском стиле, приютившийся на Малхолланд-драйв; оттуда открывался вид на долину Сан-Фернандо. К дому прилагались маленькая симпатичная лужайка перед окнами и аккуратный, ухоженный задний двор. Двери в особняке оказались стеклянными, раздвижными: ощущение, что живешь прямо среди кактусов. На первом этаже – огромная гостиная, столовая, комната отдыха и кухня с устроенным прямо за ней кинозалом. На втором – три большие спальни. Стены и потолок в главной спальне были вручную расписаны в цвета заката: их оттенки точь-в-точь совпадали с теми, что появлялись на экране в фильме «Алиса здесь больше не живет». Особняк мне понравился. Хотелось только добавить розарий перед окнами и яркие цветные клумбы по периметру двора.

«Таксиста» снимали в Нью-Йорке, но монтаж и остальной постпродакшн делали в Бербанке. По утрам Мартин вскакивал и уезжал на студию, где и пропадал в монтажной почти весь день. Я оставалась дома и писала, глядя на долину, раскинувшуюся за стеклянными дверьми. Своей машины у меня не было, а у Мартина, кроме «лотуса», в гараже стоял только винтажный «корвет», довольно сложный в управлении. Ездить на нем я опасалась и поэтому, по сути, оказалась взаперти. Мне больше ничего не оставалось делать, кроме как писать.

«Джулия, тебе нужно время, чтобы привыкнуть», – успокаивала я себя, но притерпеться к долгим дням в пустом доме что-то никак не получалось. Кроме всего прочего, мне пришлось столкнуться с тем, чего я никак не ожидала. Мартину не нравилось, когда я встречалась со старыми приятелями – многие из которых были мужчинами. Так уж сложилось, что в Лос-Анджелесе у меня было не очень много друзей, а среди тех, кто имелся, в основном оказались писатели и журналисты, бывшие коллеги по Rolling Stone – почти сплошь плохие мальчики, признаю. Обедая с кем-то из этой компании, я неизменно позволяла себе выпить. Мартина это не устраивало. Его беспокоило мое беспечное отношение к алкоголю. Когда мы еще жили в Нью-Йорке, он пытался ограничивать меня, позволяя выпить только один бокал вина за ужином. Вскоре я поняла, что только дразню себя этим: после одного-единственного бокала всегда хотелось еще и еще. Порой я выпивала украдкой – приходила ужинать раньше Мартина и успевала быстро опустошить бокал-другой, прежде чем появлялся Скорсезе и можно было заказать себе «официальный» напиток.

Мне было стыдно за собственное лукавство, и одновременно я бунтовала против установленных «квот». Один бокал белого вина – это просто мизер; да и, в конце концов, кто такой этот Мартин, чтобы указывать мне, пить или не пить? Когда мы познакомились, я уже выпивала. Тогда никто бы не назвал меня алкоголичкой, но позже Мартин как-то признался: посмотрев «Острие бритвы», он всерьез испугался за меня – из-за того, что я очень много пью. Для героини того фильма выпивка оказалась смертельной. Я же по-прежнему воспринимала алкоголь как нечто совершенно нормальное, как часть писательской жизни. Я курила, я пила, я ругалась. Все это было частью моего образа «крутой девчонки». Лилиан Хеллман пила. Дороти Паркер тоже. Да, господи, немного алкоголя еще никому не вредило… но то «немного», а я уже давно перешагнула эту черту.

По мнению Мартина, если кто мне и был нужен, так это парочка понимающих подружек, которым можно было бы довериться. С этой мыслью он познакомил меня с астрологом Дитой Салливан. Она быстро набросала несколько астрологических схем – посмотреть, насколько мы с Мартином совместимы, и заявила: да вы просто созданы друг для друга! Перспективы у нас были чрезвычайно благоприятные. Лучащаяся оптимизмом Дита быстро стала близкой моей подругой. В отличие от меня, она не пила, и одно ее присутствие рядом часто усмиряло мою жажду алкоголя, по крайней мере на какое-то время. С точки зрения Диты и астрологии мой переезд в Лос-Анджелес и отношения с Мартином были предопределены «возвращением Сатурна». Так сложились звезды! Все должно было начаться заново.

Помимо Диты у меня появилась еще одна новая подруга – Сью Менджерс, агент суперзвезд. Представляя интересы Барбары Стрейзанд и ряда ведущих кинорежиссеров, Менджерс всегда была в эпицентре голливудской жизни. Невысокая пухлая блондинка с алыми ногтями и трепетной любовью к восточным платьям, она обратила на меня внимание как на яркую и самоуверенную девушку. Мне она понравилась точно по той же причине. Менджерс слыла безжалостной хищницей, но я вскоре поняла, что могу ей доверять. Сью однажды призналась: «Думала, Мартин связался с маленькой подхалимкой, но потом ты открыла рот, и стало ясно, что я ошибалась».

Это у Менджерс дома меня поприветствовал поцелуем Дэвид Геффен. Та встреча заставила меня задуматься: «Не знаю, хорош ли он в бизнесе, но целоваться точно умеет». Вечеринки у Сью собирали лучших из лучших, настоящих звезд. У Менджерс появлялся Гор Видал. И Франсуа Трюффо. Никогда не угадаешь, с кем ты там столкнешься в следующий раз. На вечеринках у Сью появлялись киношники, музыканты, литераторы. Большинство лиц уже примелькались, но попадались и новички вроде меня. Сью не находила ничего интересного в сборищах ровесников, ей гораздо больше нравились разношерстные компании.

Именно у Сью я как-то засиделась до утра, болтая с Гором Видалом. Мне вообще импонировали встречи у Менджерс – из-за серьезных интересных разговоров, подпитываемых ледяным белым вином. Мартин считал, что я слишком увлеклась этими вечеринками – и был совершенно прав. Я нашла приятное противоядие своему ежедневному одиночеству. В гостях у Сью я чувствовала, что все-таки переехала в живой мир, а не просто в пустой дом с шикарным видом.

Живя в Вашингтоне, я привыкла быть в центре событий. В Лос-Анджелесе, кажется, иного центра событий, чем вечеринки у Сью, просто не существовало. Большую часть дня я писала, а вечера, несмотря на недовольство Мартина, проводила за неспешными ужинами в компании вина и старых друзей.

– Ты как вообще, в порядке? – поинтересовался мой редактор из Playboy, Артур Кречмер. Ему и в голову не приходило, что я могу процветать тут, в своем одиночестве. – Ну давай, говори как есть, – уговаривал он.

– Может, стоит взять парочку-другую заданий? – советовал Крис Ходенфилд, коллега по Rolling Stone. – Думаю, тебе нужна серьезная работа.

Они были совершенно правы. Мне нужна была серьезная работа, но таковой не предвиделось. Влюбившись в Мартина, я смешала бизнес и личную жизнь. Редакторы сомневались, что я могу быть объективной. Слишком сильно Скорсезе на меня влиял, они это чувствовали. Как понять, чьим мнением я делюсь в статье – своим или его? Один известный редактор посоветовал:

– Если хочешь снова на нас работать – разводись.

Мы еще даже не поженились, так что последовать совету я не могла. Если имелось в виду бросить Мартина, то его слова не нашли отклика в моем сердце. Я влюбилась до безумия, и безумие уже было не просто фигурой речи. Мне хотелось сидеть дома в одиночестве и писать. Я с воодушевлением осваивала длинные, сложные рецепты итальянских блюд.

– Я тебя потеряла, – сетовала Джуди Бахрах, моя лучшая вашингтонская подруга. – Ты вся там, с ними.

С кем «с ними» – она не уточняла, но я и так знала, что она имеет в виду обитателей Голливуда.

Если Мартин и замечал, что я становлюсь несчастнее день ото дня, то, видимо, просто не позволял себе размышлять над этим. Вся его энергия уходила на постпродакшн «Таксиста». Он абсолютно верно чувствовал, что этот фильм станет прорывом в его режиссерской карьере, и ничто, даже личная жизнь, не могло его отвлечь. Мое счастье было только моим делом.

– Ты же писатель. Так пиши, черт побери, – мысленно подстегивала я себя. Долгие скучные дни – лучшего времени, чтобы снова приняться за роман или сценарий, и не придумаешь. Каждый день я бездумно пялилась в чистый лист и/или пыталась постигнуть тонкости приготовления баклажанов по-пармски. Каждый день Мартин работал над фильмом. Если он и догадывался, как мне плохо, то молчал об этом.

– Джулия, тебе непременно нужны настоящие калифорнийские джинсы, – решила как-то его редактор, Марсия Лукас. Потащила меня, особо не сопротивляющуюся, в магазин и купила мне сразу несколько обтягивающих пар. – Ну вот, теперь ты хотя бы похожа на одну из нас, – довольно заключила она.

Но я сама себя такой не ощущала. Я не вписывалась. Просто не могла найти, куда нужно «вписаться». Упорно продолжала делать все то же самое, с каждым днем чувствуя себя все печальнее и не решаясь это показывать. Но моя грусть все равно была видна. Мартин понимал, что что-то не так, и посчитал, что знает способ это исправить.

– Думаю, тебе стоит выйти за меня замуж, – внезапно предложил он мне как-то вечером. – Мне кажется, нам стоит пожениться.

– Ты понимаешь, во что втягиваешь нас обоих? – поинтересовалась я. Вряд ли это можно было назвать романтичным ответом.

– Ты выйдешь за меня?

– Да. Выйду.

Зазвонил телефон. Это была кинокритикесса Полин Кейл. Мартин тут же выложил ей наши матримониальные планы. Некогда Полин Кейл весьма недвусмысленно описала меня как «порнографическую викторианскую любовницу, похожую на юную Анджелу Лэнсбери». К нашим новостям она отнеслась столь же неприветливо.

– Не вздумай жениться на ней ради налогов, – съехидничала Полин.

Они с Мартином еще немного поговорили о фильмах, и критикесса повесила трубку.

– Позвоним родителям, расскажем? – предложила я, имея в виду, скорее, мою маму – ведь она была так уверена, что Мартин на мне не женится. Теперь и она, и Джуди, и мои редакторы, и все подряд, кто сомневался, могут больше не волноваться. Я выйду замуж за Мартина, и скоро все станет намного, намного лучше, чем было. Меня переполняла решимость написать к этой истории счастливый конец.

Когда Мартин позвонил моему отцу, папа сухо предложил нам назначить такую дату, чтобы свадьба случилась раньше, чем наступит год, в котором мой будущий муж хотел бы получить налоговые льготы. Поэтому в Либертивилль мы собирались приехать 30 декабря. Идеальнее места для свадьбы, чем наш старый желтый особняк, трудно было придумать. У мамы оставалось шесть недель, чтобы организовать церемонию, а меня ждали шесть недель нервотрепки. С помощью Диты Салливан я отыскала винтажное свадебное платье, кремово-кружевное. Мои длинные рыжие волосы планировалось поднять в пучок и перевить пуансеттией. Свидетельницей должна была стать моя старшая сестра, а шаферами Мартина – кинорежиссер Брайан Де Пальма и кинокритик Джей Кокс. Из Нью-Йорка в Либертивилль на свадьбу собирались также мистер и миссис Скорсезе. До этого я встречалась с ними лишь дважды – когда брала интервью для той злополучной статьи об их сыне. Помню, что, прежде чем начать, попросила принести мне что-нибудь выпить. Родители Мартина тогда вежливо промолчали, но у них явно возникло желание задать мне пару встречных вопросов.

Впрочем, у меня к самой себе тоже был большой вопрос, и я задала его, проходя медицинское обследование перед отъездом из Лос-Анджелеса. «Почему я не беременна?» – вот что мне хотелось знать. В романтическом порыве мы с Мартином еще в отеле St. Regis выкинули все средства предохранения и больше ими не пользовались. Это случилось несколько месяцев назад. Разве я не должна была уже забеременеть?

– На это может понадобиться время, – успокоил меня доктор. Я решила, что если не забеременею к июню, то тогда и начну волноваться. А пока что надо перестать торопить события. Со здоровьем у меня все в порядке, и вообще скоро свадьба, должна же я получить от нее удовольствие!

У Мартина, с головой ушедшего в монтаж финальной версии «Таксиста», просто не оставалось времени, чтобы как следует испугаться предстоящей женитьбы. Значит, с собственными расшалившимися нервами мне предстояло справляться самой, и я прописала себе херес. Он казался более благородным средством, чем банальный валиум. Не могу сказать, что херес мне понравился, но вот эффект его меня устроил: чувства притуплялись, движения становились чуть томными и заторможенными – ни дать ни взять благовоспитанная викторианская аристократка.

Мы вылетели из Лос-Анджелеса, а в Чикаго приземлились в самый разгар метели. Землю покрывали полуметровые сугробы, в воздухе снега было еще больше. Снежные хлопья крутились, как нижние юбки кокетки, льнули к бороде и усам Мартина. Сейчас он еще сильнее, чем раньше, напоминал мне персонажа из сказки о Щелкунчике – а музыка из нее будет звучать на нашей свадебной церемонии.

Пламя весело потрескивало во всех трех каминах, когда мы вошли в старый либертивилльский дом. Перила лестницы украшали гирлянды из сосновых веток и пуансеттии. Посреди гостиной возносилась к потолку большая, богато украшенная елка. Прямо перед ней мы и поженимся. Но пока что наша свадьба не состоялась, и все внимание к себе привлекало дерево – усыпанное сотнями украшений, сделанных вручную, увитое цепочками из клюквы и попкорна и с огромной ажурной звездой на макушке. Мы не спеша потягивали то какао, то глинтвейн, то горячий пунш. Представления моих родителей о приличии требовали, чтобы Мартин, его отец, мать и друзья-мужчины до свадьбы не жили у нас в доме – и им всем пришлось поселиться в отеле по соседству, Deerpath Inn. Я же последнюю девичью ночь должна была провести в своей комнате, оставшейся неизменной с юности.

– Завтра увидимся, – попрощалась я с Мартином. – Ты в снегу кажешься просто сказочным персонажем.

– И чувствую себя Бингом Кросби в «Светлом Рождестве».

– Надеюсь, твои родители всем довольны.

– Довольны! – расхохотался Мартин. – Да для них это словно другая страна. Здесь же не Нью-Йорк.

Я поднялась к себе в комнату и забралась в кровать, стоявшую прямо под скосом крыши. За окном, захваченные в плен лучом фонаря, кружились и танцевали снежные хлопья. Чувствуя, как накатывает опьянение от выпитого хереса, я провалилась в сон.

День нашей свадьбы начался ослепительно ярко. Вокруг дома высились полуметровые сугробы, и среди гостей, совершенно спонтанно, завязались нешуточные снежные битвы. Да, в Южной Калифорнии такого снега, как здесь, не увидишь. Я одевалась и готовилась к свадьбе наверху, в комнате сестры Конни. Кроме платья, предстояли еще макияж и укладка. Кто-то принес мне первый за этот день бокал хереса, потом второй. Так что, когда в комнате появилась миссис Скорсезе, за несколько часов до церемонии, я была уже изрядно навеселе, пришлось устроить себе краткий отдых. У меня сохранился полароидный снимок – я и мать Мартина. На мне уже красуется наряд невесты, шлейф разложен на всю двуспальную кровать. Она сидит у изголовья, с беспокойством во взгляде держит меня за руку. Отличительной чертой либертивилльского дома были лестницы в обоих его концах, и весь день по ним туда-сюда носились люди. Мне приносили то выпечку, то сэндвичи и, конечно, херес, снова и снова.

Внизу, в гостиной, уже были расставлены столы. Каждый снабдили ясно видимой карточкой. Предполагалось, что голливудские друзья Мартина будут равномерно перемешаны с моими многочисленными ирландскими тетушками, дядюшками и кузенами. Все должны были иметь возможность познакомиться друг с другом, по крайней мере в теории, – но благие намерения вскоре были разрушены манипуляциями одного из приятелей Мартина. Передвигаясь от стола к столу, он собрал все таблички с голливудскими именами и разместил их все рядышком, чтобы «калифорнийцы» могли наслаждаться знакомой компанией.

– Он передвинул именные таблички! – заметила одна из моих сестер и понеслась наверх с докладом. К счастью, мама решила оставить это как есть. Важнее всего – свадьба, в конце концов, а церемония должна была вот-вот начаться.

По дому разнеслись первые аккорды сюиты из балета «Щелкунчик». Едва минуло Рождество, и в свадебной церемонии слышались отголоски праздника. В сопровождении сестры я аккуратно спустилась по винтовой лестнице и прошла через всю гостиную – к Мартину. Он выглядел просто сногсшибательно в новом костюме, который стоил больше, чем мое свадебное платье. Все гости выжидающе повернулись в нашу сторону. Комнату освещали только свечи – и любовь. Наши клятвы были краткими и искренними. Мы будем любить и уважать друг друга. Да. Мы будем. Мартин заключил меня в объятия. Гостиная взорвалась аплодисментами.

За окнами снова начал падать снег. Идеально романтичный день. Над столами зазвучали тосты, в бокалах заиграло шампанское. Успевшая за день подкрепиться хересом, каждый очередной тост я встречала со все возрастающей тревогой – потому что прекрасно знала «еще один бокал» может оказаться для меня лишним. Не хотелось, чтобы моя свадьба превращалась в обыкновенное пьяное сборище. И, пока поднимали бокал за бокалом, я пыталась сосредоточиться на Мартине и на радости, что пронизывала нас обоих. К счастью, вскоре подали и блюда, удивительно вкусные. Корнуэльская курица проделала долгий путь, чтобы помочь мне вернуть в мысли трезвость. Мы с Мартином счастливо тусовались в толпе друзей и родственников. Снежные хлопья все летели; вечеринка тоже летела дальше на крыльях радости. Только много часов спустя, возвращаясь в отель, один из голливудских гостей загнал свою арендованную машину прямо в глубокий, доверху засыпанный снегом кювет. Но какое нам было дело до таких незначительных неприятностей? Мы же только что поженились!

Дальнейший план был очень прост. Мы собирались провести ночь в Deerpath Inn, теперь уже в роли мистера и миссис Скорсезе, а на следующий день улететь обратно в Лос-Анджелес и вернуться к работе. Для нормального медового месяца у нас просто не нашлось времени. «Таксист» был почти готов к выходу на экраны. Сначала следовало заняться фильмом, потом уже подумать об отдыхе. Но первое, что мы сделали, – легли спать под крышей очаровательного отеля Deerpath Inn, и, прежде чем уснуть, зачали нашу дочь, Доменику. Она стала ребенком первой брачной ночи. Да, и во мне, и в Мартине католицизм еще был жив.

Хотя тогда я еще об этом не знала, но, возвращаясь с собственной свадьбы, я летела прямиком в беду. Как только мы с Мартином вновь оказались в Лос-Анджелесе, нас пригласили на роскошную вечеринку, устроенную дома у Сэма Шпигеля. Это легендарный продюсер, и получить приглашение было большой удачей. Там бывали все, кто хоть что-то из себя представлял, и мы считали себя невероятными везунчиками, раз и нам удалось приобщиться к этой сладкой жизни. Напялив вечерние наряды, мы подъехали к дому Шпигеля: фонарики освещали нам путь к особняку, а вежливый парковщик, забирая ключи, пообещал присмотреть за «лотусом» Мартина. Пробираясь к дому, мы еще не знали, что нам стоит и друг за другом присматривать… Итак, то была полномасштабная голливудская вечеринка, из тех, что утихают только к рассвету. И чтобы пережить самые «сонные» часы, остаться на ногах до утра, нужно было что-то позабористей шампанского. Когда часы пробили полночь, один из гостей сунул мне маленький пузырек с кокаином – стеклянную бутылочку с ложкой, прикрепленной к крышке.

Нет, я не отпрянула от него в ужасе. Я вовсе не отпрянула. Тогда мне мало что было известно о кокаине, за исключением того, что он очень гламурный и запрещенный, а значит, невероятно притягательный для моей внутренней «плохой девчонки». На дворе стоял 1976 год, до появления крэка оставалось еще несколько лет. Кокаин был редким, экзотическим, малоизвестным наркотиком; считали, что он не вызывает привыкания. Мне он сразу чрезвычайно понравился – потому что, если использовать его как стимулятор, он позволял мне пить сколько угодно и не «отключаться». Втянув в себя дорожку-другую кокаина, я могла безопасно напиваться. Стоит ли упоминать, что кокс тогда не казался мне проблемой – а исключительно ее решением?

Уже брезжил рассвет, когда тусовка наконец угомонилась, и мы поехали домой по голливудским холмам. Каким невинным мне все тогда казалось! Каким соблазнительным! Первая ночь под кокаином привела меня в странное состояние: я чувствовала себя немного тревожней, разговорчивей и трезвей, чем предвещала такая вечеринка. Да, если б меня тогда спросили, я бы сказала, что собираюсь употреблять наркотики снова и снова. Похоже, что с ними я могу наслаждаться выпивкой и в то же время контролировать себя.

Когда происходит карьерный взлет, скорость жизни резко увеличивается. С «Таксистом» карьера Мартина пошла в гору, и наша жизнь закрутилась в сумасшедшем ритме. Первое, что нас ждало, – ураган публичности. Марион Биллингс, пиарщица Мартина, оказалась тертым калачом во всем, что касалось звездных успехов. Когда Скорсезе «задал всем жару», Марион едва успевала вносить интервью в его расписание. Такое ощущение, что фильм стал новостью номер один во всем мире. Мартину, как новоиспеченной знаменитости, пришлось привыкать к многочисленным приглашениям и знакам внимания, которые теперь сыпались на него как из рога изобилия. Его общества стали искать мировые звезды, вроде Энди Уорхола, чья жизнь казалась сплошной непрекращающейся вечеринкой.

На премьеру «Таксиста» мы поехали в Нью-Йорк, и наше путешествие представляло из себя бесконечные выходы в свет, чередующиеся с шумными тусовками. Энди Уорхол явно выбрал Мартина в качестве нового фаворита, и приглашения на фуршеты, ужины и так далее следовали одно за другим. Уорхол был из тех знаменитостей, что сами обожают всевозможных звезд, и зазывал к себе таких корифеев, как Роджер Мур, который тоже в это время был в городе. Вечер за вечером мы с Мартином пили и ели в компании приятелей и гостей Уорхола. Обаятельный мужчина, Энди умел светски болтать с кем угодно о чем угодно. Несмотря на все его гостеприимство, нарастали растерянность и недоумение. Что мы вообще делали там, почти каждый день ужиная в тесном кругу практически незнакомых людей, объединенных единственной общей чертой – славой?

Тур по поводу выхода «Таксиста» стал нашим боевым крещением. Мы вернулись в Лос-Анджелес – и город больше не был для меня средоточием одиночества: наоборот, мы внезапно оказались включены в списки VIP-гостей всех вечеринок; наши персоны пользовались постоянным спросом. В Голливуде вообще нет ничего круче, чем новый классный режиссер. Внезапная слава открывает двери, которые раньше были наглухо заперты. Так у Мартина появился шанс встретиться с теми, кого он считал настоящими героями: Джорджем Кьюкором, Билли Уайлдером, Грегори Пеком. Отсветы славы мужа падали и на меня, обеспечивая место в первых рядах. Как миссис Скорсезе я играла роль избалованного, изнеженного существа, настоящей голливудской жены.

Именно в роли миссис Скорсезе я впервые встретилась с Лайзой Миннелли, выбранной в пару к Роберту Де Ниро для следующего фильма Мартина, «Нью-Йорк, Нью-Йорк». Было воскресенье, разгар дня, и Лайза пришла к нам в гости просто как друг – этакий визит вежливости. Одета она была довольно скромно и вела себя приветливо и мило. Замкнутая и неприступная – это все оказалось не про нее, Лайза явно старалась понравиться окружающим.

– Это моя жена Джулия, – представил меня Мартин.

Я протянула Лайзе руку, и, когда наши пальцы соприкоснулись, у меня кровь застыла в жилах. «Моему браку конец, – мелькнуло в голове. Потом взяла себя в руки: – Джулия, не глупи. Просто скажи привет».

Меня переполняла решимость ни в коем случае не быть ревнивой или неуверенной в себе женой. Рядом с Мартином теперь все время были кинозвезды, и я намеревалась относиться к этому спокойно. Лайза обладала на удивление легким характером, что не очень свойственно знаменитостям; ей нравилось постоянно быть в хорошем настроении. «Мы все тут заодно», – казалось, показывала она всем своим видом. Для Лайзы я не была «просто» женой Мартина. Я писатель со своей авторской манерой, и Миннелли, кажется, признавала это. В других обстоятельствах она бы мне даже понравилась. Эта девушка не выглядела хищницей. Хоть Мартин и был режиссером фильма, в котором она снималась, но относилась Лайза к нему скорее как к «папочке». Меня это автоматически делало «мамочкой», а Лайзу, соответственно, – нашей обожаемой дочкой. Эту-то роль Миннелли и разыгрывала все три часа, что провела у нас в гостях.

– Ну, что скажешь? – спросил меня Мартин, когда Лайза ушла.

– Она хорошая. Милая девочка.

Вдаваться в подробности я не стала. А что бы мне тогда пришлось сказать? «Ты бросишь меня ради нее?» Прозвучало бы так, словно я впала в паранойю – да это и была паранойя. Впрочем, это не означало, что я ошибалась. Я решила держать свои соображения при себе.

Когда «Таксист» успешно вышел на экраны, пришло время нашего отложенного медового месяца. Я заявила, что поеду куда угодно, лишь бы там можно было покататься на лошадях. Мартин выбрал ранчо Хана на гавайском острове Мауи. Собирая вещи, он взял с собой книгу «Последнее искушение Христа». Я захватила с собой тетрадь – чтобы писать.

«Тошнит» – такова была первая запись в ней.

Добираться до Мауи нужно было с пересадкой, и когда второй самолет, крошечный трудяга местных авиалиний, наконец приземлился, желудок у меня скакнул к горлу да так там и остался. Тогда я посчитала, что во всем виновата жестковатая посадка. Когда в течение двух ближайших недель ничего не поменялось, я решила, что во всем виновата гористая местность и большая высота над уровнем моря. Над прекрасными пляжами острова Мауи нависали высокие скалы.

Ранчо Хана располагалось в нескольких часах езды от аэропорта по горной дороге, что серпантином обвивала скалы; оттуда открывался потрясающий вид на Тихий океан. Я не была бы самой собой, если б рискнула пожаловаться, поэтому боролась с тошнотой молча, ни слова не говоря Мартину. В конце концов, у нас медовый месяц. Я хотела быть романтичной. Хотела быть отважной. Хотела быть классной девчонкой, как героини фильмов Говарда Хоукса, которые так нравились Мартину. На мне были калифорнийские синие джинсы и пиджак цвета хаки. За исключением невероятной бледности, со своей ролью я справлялась.

На следующий день, первый наш день на ранчо, мы с Мартином встали рано и отправились завтракать (там накрывали «шведский стол»), чтобы потом поехать на долгую верховую прогулку. Идя вдоль многочисленных предложенных блюд, я вдруг поняла, что хочу только две вещи: манную кашу и свежие кусочки ананаса. Мартин озадаченно поглядел на мою тарелку.

– Ты точно такое ешь?

Его можно было понять: на завтрак предлагали бекон, сосиски, бутерброды с ветчиной, вареные яйца, омлет, оладьи и папайю. Здесь можно спокойно устроить королевское пиршество, а я выбрала себе какую-то бедняцкую еду. Да плевать. Это же наш медовый месяц, пусть все идет как идет. Я быстро расправилась с манной кашей и ананасом и взяла вторую порцию.

У меня осталась фотография, сделанная на той первой утренней верховой прогулке. Мартину достался золотой паломино – идеальная лошадь для какого-нибудь положительного героя фильма, – и он сидит в седле, высокий, прямой и гордый, точь-в-точь как ковбой в вестернах, которые Мартин взахлеб глотал с самого детства.

– Я не умею ездить верхом, – признался он мне потом, но в то утро блеф у него получился очень убедительным. Я же, поскольку в седло села почти сразу, как научилась ходить, считала умение управлять лошадью совершенно естественным, свойственным любому человеку. И просто ожидала того же от мужа.

Чего я не ожидала, так это того, что мой желудок будет напоминать о себе всякий раз, стоит только нам остановиться. Больше никаких сомнений: меня тошнит. Горы и высота тут точно ни при чем. Не может же у меня кружиться голова от того, что я сижу верхом на очень удобном квотерхорсе? Нет, тут что-то иное.

– Уверена, что с тобой все нормально? – тревожно спросил меня Мартин на следующее утро, когда я прямой наводкой, как почтовый голубь, спешащий домой, направилась к столу с манной кашей и ананасами.

– Но это же очень вкусно, – заверила я. – Мне хочется именно этого.

Чего мне действительно хотелось, так это остановить выматывающую тошноту, и оказалось, что избавиться от дурноты можно, только когда ешь ананасы или едешь верхом. Мартин рвался позагорать у бассейна и почитать. Я рвалась скакать по горам. Обычно мы легко находили общий язык, но тут внезапно разошлись во мнениях. Меня после конной прогулки тянуло завалиться в кровать и проспать до обеда. Мартину же именно в это время хотелось запрыгнуть в машину и отправиться исследовать окрестности. Проблемы в нашем раю копились два дня, но наконец их стало слишком много.

– Ты в порядке? – интересовался Мартин, косясь на мой неизменный выбор блюд.

– А ты в порядке? – интересовалась в ответ я, глядя, как он снова уткнулся в «Последнее искушение Христа».

– Это отличная книга.

– Мне вчера дали отличного коня.

– Ты уверена, что все хорошо?

– Да. Все хорошо.

Но я уже начинала волноваться: может быть, со мной действительно что-то не так? Может, меня какая-нибудь тропическая муха укусила? Алкоголь вон тоже стал отвратительным на вкус… И моя усталость – может, это какая-нибудь особо неприятная простуда? Почему я чувствую себя лишней, когда вижу Мартина снова уткнувшимся в книгу? Действительно ли я так беззащитна? Я взялась за свой дневник. Две недели в раю стали уже походить на год в аду. Мы ехали сюда расслабиться. Мы две недели работали над тем, чтобы расслабиться. К концу второй недели Мартин обзавелся отличным загаром. Я покрылась веснушками и раздалась в талии – манная каша не прошла бесследно.

Вернувшись в Лос-Анджелес, я первым делом отправилась к своему врачу в Беверли-Хиллз. Должно же быть какое-то объяснение моему состоянию! И, как оказалось, оно действительно было, просто замечательное: я беременна. Моя тошнота – не что иное, как острое проявление обычного утреннего токсикоза. Позвонив Мартину, я сообщила ему новость.

– Дитя первой брачной ночи, – объяснила взволнованно. – Врач посчитал срок.

Я и с мамой связалась, чтобы поделиться вестями. С того конца провода до меня долетел далекий долгий вздох.

– Будем надеяться, что ты не слишком поспешила с ребенком, – наконец услышала я. После того звонка мы с ней не общались несколько месяцев.

Честно говоря, отношения у меня испортились не только с мамой. Я поссорилась со своими редакторами и даже с лучшей подругой Джуди Бахрах.

– Ты уехала из Вашингтона писательницей, а теперь ты просто жена, – обвиняла меня Джуди.

Беременность лишний раз подтверждала мое предательство. Я превратилась для Джуди в одну из «них».

И я действительно превратилась в одну из «них», если понимать под «ними» людей мира кино.

В отличие от сценария «Таксиста», талантливого и тщательно выписанного, сценарий фильма «Нью-Йорк, Нью-Йорк» требовал доработки. Мартин решил, что мне следует заняться им совместно с его другом Мардиком Мартином и собственно автором сценария Эрлом Мэк Рочем. Я была рада, даже в восторге от того, что снова займусь творчеством. Если редакторы не желали больше видеть мои статьи о фильмах, я решу эту проблему тем, что буду писать для фильмов.