Текст книги "Взять хотя бы меня"

У Макса Шоуолтера оказалось поистине золотое сердце. Стоило Алексу обрисовать ситуацию в общих чертах, Макс тут же проникся моей бедой. Я стояла перед ним, слабая, едва сдерживающая дрожь, и пыталась казаться спокойной. Дом мне очень понравился, такой уютный и очаровательный. Там нашлись бы комнаты для меня, Доменики и няни. Из прессы Макс уже знал о моем разводе и готов был помочь. Мы с Доменикой могли вселяться хоть сегодня. Мне можно было арендовать дом на год, а там видно будет.

Итак, я переехала на Голливудский бульвар, 7959. Мама прилетела в Лос-Анджелес с Доменикой, и я разместила в газетах объявление о поиске помощи в уходе за ребенком. (Предыдущую няню Доменики мы уволили за кражу.) В конце концов я выбрала моложавую женщину по имени Кейт. Она поселилась в маленькой квартирке над гаражом. Доменику я разместила в комнате по соседству с моей.

– Я писательница, – объяснила я Кейт. – Мне нужно вернуться к работе, иначе нам не на что будет жить. Если вы сможете освободить мне дни, чтобы я могла работать… – Кейт ответила, что ей это по силам.

– Ужасно не хочу уезжать домой и оставлять тебя в одиночестве, – посетовала мама.

– Со мной все будет в порядке. Кейт справится.

– Но ты так далеко…

– Ох, мам. Я буду звонить. И можно писать друг другу.

– Просто хочу, чтобы ты знала: я очень тобой горжусь и думаю, что тебе удалось устроить на удивление эффективное домохозяйство. – И с этими словами моя матушка уехала в аэропорт.

Это мама верно заметила: какие-то начатки умения вести домашнее хозяйство у меня все-таки были. Верно и то, что у меня были проблемы с алкоголем. Макс любезно поведал мне о магазине Almor Liquor, где продавали спиртное навынос и с доставкой на дом. Я открыла там счет и указала состав ежедневного заказа. На самом деле спиртное доставляли на дом не один раз в день, а два. По утрам, полная решимости жестко контролировать, что и как пью, я заказывала несколько бутылок белого вина. К полудню, в очередной раз потерпев сокрушительное поражение, я заказывала крепкий ликер, виски, водку или коньяк. Если курьер из Almor Liquor и осуждал меня, он ни разу не позволил себе это выказать. Молча выставлял бутылки на кухонный стол, принимал чаевые и благодарил: «Спасибо, мэм». Чек я отправляла в корзинку со всеми счетами – среди которых было очень мало счетов за еду.

Поставив пишущую машинку на стол в столовой, я каждое утро садилась за написание очередных страниц. «Это фильм о любви и дружбе, предательстве и мести, – напечатала я на первом листе. – Короче, обо всем». Уловка заключалась в том, чтобы писать, пока я чувствую себя достаточно трезвой для творчества, писать, пока алкоголь действует за меня, а не против.

«Никакого кокаина, – приказывала я себе, хотя под кокаином могла бы писать гораздо дольше. – Кокс запрещен и опасен. Не станешь же ты нюхать его, когда в доме ребенок?» – так я решила.

Пытаясь отыскать, что же именно виновато в развале моего брака, я остановилась на наркотиках. Разве кокаин не ускорил мое скатывание в алкоголизм? Разве он не превращал меня в человека, которого и я сама-то не узнавала? Под коксом и вдрызг пьяная, я становилась головной болью для всех окружающих. «Отвези ее домой», – бывало, говорил Мартин Мардику в такие моменты, и тот слушался – хотя и не особо желая нюхать перегар в своем новеньком «кадиллаке». Сейчас же мне хотелось наконец стать ответственной за свою жизнь. Если я не могла бросить пить – а я не могла, – можно по крайней мере попытаться избавиться от кокаина.

И я попыталась…

Каждое утро я устраивалась за пишущей машинкой с бутылкой белого и кофейной чашкой, из которой и пила вино. Сценарий получался мрачным и полным мести. Поначалу казалось, что мне все удается. Пока писала, я пила, и выпивка давала мне чувство легкости – пока оно не превращалось в нечто совершенно другое – в алкогольное затмение. С этого момента я находилась в опасности. Я могла продолжить писать, а могла схватиться за телефон. Или меня осеняло, и я отправлялась в Almor Liquor лично, чтобы заказать себе еще больше спиртного на вторую половину дня. В одном из таких «путешествий» я встретила своего соседа Натана, дружелюбного холостяка, иногда приторговывавшего кокаином и героином.

– Я пытаюсь слезть с наркоты, – поделилась я с ним.

– Мы все пытаемся, – отозвался Натан.

– Ладно, – вздохнула я. – Только один грамм.

Завладев кокаином, я с удвоенным рвением набросилась на сценарий. Главная хитрость заключалась в том, чтобы просто оставаться на месте и писать, писать, писать. Наркотики делали меня подозрительной, и эту паранойю нужно было выплеснуть на страницы, а не вышагивать от окна к окну, пялясь в сад в поисках преступников, голоса которых мне чудились.

– Вы в порядке? – то и дело спрашивала Кейт. Было ясно, что я не в порядке.

Днем я писала и пила. Вечером старалась протрезветь настолько, чтобы провести время с дочерью, – но Кейт не очень охотно оставляла девочку наедине со мной. Случалось, что я просто вырубалась, запершись с Доменикой в ванной, и не приходила в себя, пока не просплюсь. Нет, Кейт не думала, что я в норме, и считала, что мне нельзя доверять ребенка. Она была права. Каждый день становился для меня испытанием. Я спорила с самой собой – и всегда проигрывала спор.

«Кокаин поможет тебе писать».

«Кокаин сводит меня с ума».

«Кокаин поможет тебе писать».

«Я не могу позволить себе кокаин».

«Ты не можешь позволить себе не писать».

На этом моменте я звонила Натану, и он приносил наркотик – пока однажды не продал мне вместо кокаина героин. Я побаивалась героина, но все-таки попробовала. Я была готова пробовать что угодно, лишь бы это сработало… что угодно, помимо отказа от выпивки.

Из-за нашего с Мартином развода я стала посещать психиатра в Беверли-Хиллз. Как и психиатр в Чикаго, он счел мой алкоголизм вполне объяснимым явлением.

– Вы очень умны, – говорил он. – Вы непременно со всем справитесь.

Ближе всего к тому, чтобы «справиться», я оказалась, когда прочитала статью в Vogue – «Как я бросила пить, похудела на пять килограммов и написала роман». Ее автором была журналистка, живущая в Лос-Анджелесе, Ева Бабиц. Позвоню ей, похвалю, скажу, как здорово она пишет, решила я. Все писатели любят комплименты…

Первой Бабиц, на которую я попала, оказалась бабушка Евы. Удостоверившись, что я не представляю для ее внучки никакой опасности, она сообщила мне номер Евы, которого не было в телефонной книге, и я позвонила по нему. Должно быть, я очень старалась быть убедительной и заинтересовать Еву: хотя поначалу она встретила мой звонок довольно прохладно, в конце концов согласилась заглянуть ко мне в гости. Планировалось, что она приедет около полудня. Единственной моей задачей было оставаться трезвой до этого времени, чтобы встретить Еву. С задачей я не справилась.

– Что тебе нужно сделать в первую очередь, так это бросить пить, – заявила мне Ева почти сразу, и дружественный визит тут же превратился в диагностический.

– А тебе не кажется, что это немного пафосно звучит? – я все еще пыталась корчить из себя сильную женщину, но Ева побила меня одним ударом.

– Я думаю, ты позвонила мне, потому что хочешь отказаться от алкоголя.

– Ну, вряд ли я позвонила тебе именно поэтому. Просто хотела увидеться с еще одним хорошим писателем, вот и все, – я не собиралась льстить ей и показывать, что она все-таки меня зацепила.

– Думай себе что хочешь. Ты не умрешь, если попытаешься прекратить пьянство.

Ева уехала, оставив мне напоследок несколько мыслей, которые следовало обдумать. Самая главная – то, что алкоголь и творчество несовместимы. Приходилось признать, что мои «подходы к странице» между бокалами становились всё короче. Кокаин давал мне ясность мысли, но заставлял повторяться. Белое вино мутило разум, а крепкий алкоголь быстро вырубал. Может, Ева права, подумала я. Может, мне стоит перестать пить. Не успела еще эта мысль толком оформиться, как уже заняла собой мой мозг и окружила меня со всех сторон.

– Попробуй все-таки не пить, – советовал мне новый хороший друг, композитор Юпитер Рэй. – Из-за спиртного у тебя дрожат руки. Из-за спиртного тебе все время плохо. Сделай перерыв хотя бы на неделю.

Неделя – это ведь совсем недолго? Это легко; конечно же, я смогу отказаться от алкоголя на целую неделю. Я сказала Юпитеру, что попробую, и действительно попробовала. Новая решимость придавала мне сил, я гордилась, что уже несколько дней пишу с совершенно ясной головой. Но на третий день я позвонила в Almor Liquor. Я же не алкоголик, если смогла сделать перерыв, так ведь?

В разгар личной катастрофы моя карьера журналиста снова понеслась на всех парах. Я вновь получила задания от New York и New West. Мои редакторы не врали, когда говорили, что, если мы с Мартином разбежимся, они смогут предлагать мне работу. Чередуя белое вино и кокаин, я умудрилась наваять три статьи. Посыпались письма от поклонников, и одно из них пришло от старого приятеля, знакомого по колледжу. «Вы та самая Джулия Кэмерон, которую я знал в Джорджтауне?» – спрашивал его автор. Письмо было подписано: «Эд Таул». Это имя я отлично помнила. В письме я нашла и номер, по которому можно было связаться, если б захотелось.

Высокий блондин, ослепительно умный и привлекательный, Эд Таул был Робертом Редфордом нашего курса. Разумеется, я не забыла его. Позвонила по номеру в письме и предложила встретиться за ужином. Эд упомянул шикарный ресторан в Венис-Бич. Я очень тщательно выбрала наряд для встречи.

– Аперитив? – поинтересовался Эд, даже не догадываясь, на какие неприятности нарывается. Я заказала маргариту. Потом вторую. Потом третью. Ужин превратился в мои пьяные откровения и сентиментальные воспоминания о нашей учебе в колледже. К концу ужина Эд не желал даже слышать о том, что я смогу нормально добраться до дома.

– Оставайся у меня, – предложил он. – Постелю тебе на диване.

Он не сказал: «Ты так упилась, что я бы к тебе и на пушечный выстрел не подошел», но посыл был ясен. Это был чистой воды отказ, а еще – забота о моей безопасности. Мы поехали домой к Эду, и я уснула у него на диване. Говорю «уснула», хотя на самом деле ночка выдалась та еще. Сначала я вырубилась, но через некоторое время очнулась – одна, в чужом незнакомом доме. Я по-прежнему была пьяна, но не настолько, чтобы не хотелось выпить еще. Эд спокойно спал наверху. Я вскарабкалась по лестнице. Позвала: «Эд!» Нет, он не хотел, чтобы я к нему присоединилась. Достаточно протрезвев, я сказала, что поеду домой.

Когда я вернулась, Кейт кормила ребенка завтраком. Впервые на ее памяти я не ночевала дома.

– Я не в курсе, помните ли вы об этом, но в десять у вас встреча по поводу написания песен, – проинформировала меня няня. Я открыла бутылку белого и не спеша потягивала свой «завтрак».

В десять часов приехал Джерри Франкель – сочинять песни вместе со мной. Это был высокий, с иголочки одетый выпускник Йеля, и он думал, что я обладаю лирическим талантом. Мы сели за работу, но в какой-то момент я внезапно отключилась. Как выяснилось, даже если медленно пить белое вино, это не спасает от приступов. Если добавить к алкоголю таблетки, которые мне прописал мой психиатр, лучше тоже не станет. На самом деле «Элвил» и вино – убийственное сочетание. Творчество вчистую проиграло борьбу с пьянством, и написание песен было задвинуто в дальний угол. Сказав, что я талантливая, но «совсем того», Джерри ушел еще до полудня.

Это была суббота, а значит, впереди меня ждали еще полтора дня выходных. Я была навеселе и продолжала пить. Тогда я реально могла учудить что угодно. Но в тот выходной, впервые за время, прошедшее с развода, Мартин вернулся в Лос-Анджелес и пожелал реализовать свое право на посещение ребенка – встретиться с Доменикой. Сарафанное радио уже донесло, что тот мой сон о них с Лайзой в шлюпке оказался пророческим. Шоу с Лайзой в главной роли теперь руководил другой режиссер, Гауэр Чэмпион. По слухам, он прибрал к рукам не только руководство мюзиклом, но и саму Лайзу. Может быть, теперь, когда Миннелли исчезла с горизонта, мы с Мартином могли бы помириться? Вдруг между нами еще остались чувства? По крайней мере, я всерьез на это рассчитывала, сидя в обнимку с бутылкой над нашим свадебным фотоальбомом.

– Приехал Мартин, – сообщила Кейт.

Отступила в сторону, и Скорсезе вошел в комнату.

Мартин был у меня дома, а я совершенно не в той форме, чтобы с ним видеться. Он терпеть не мог мое пьянство – и застал меня вдрызг надравшейся. Я умоляла его посмотреть наш свадебный альбом вместе, мы там такие счастливые, такие красивые… вот только я больше не выглядела ни красивой, ни счастливой.

– Думаю, мне пора, – отказался Мартин. – Это не очень-то хорошая идея.

– Мы были так счастливы.

– Мне действительно пора идти, Джулия.

С этими словами он вышел из дома. В окно гостиной я видела, как он сел за руль «лотуса» и отъехал от тротуара. «Господи боже мой, я действительно его потеряла», – мелькнуло в голове, прежде чем меня милосердно накрыло забвение.

Следующие двадцать четыре часа я просто не помню. Не знаю, пила ли я дальше, или алкоголя в крови уже хватало, чтобы я чувствовала себя достаточно пьяной. Знаю только, что пришла в себя ранним утром понедельника. Коричневая граммо́вая бутылочка – кокаин или героин – стояла на прикроватном столике. На правом виске обнаружился длинный порез, а под глазом – синяк. Я упала? Меня кто-то ударил? Кто принес мне наркотики и, может быть, употреблял их со мной вместе – или даже спал со мной? Ответов на эти вопросы у меня не было.

Мимо комнаты, где мирно спала Доменика, я пробралась к крутой лестнице, ведущей на первый этаж. Аккуратно и осторожно – хотя поздно уже было думать об аккуратности или осторожности – спустилась. На улице занимался ясный зимний день. Восходящее на востоке солнце пробивалось лучами через жалюзи, приспущенные, чтобы гостиная оставалась в полумраке. Упав в большое белое кресло, я сосредоточенно следила за полосатыми узорами, которые солнечные лучи вырисовывали на полу. Как уже бывало со мной в последние несколько месяцев, у меня тряслись руки и капельки холодного пота выступили на лбу. «Мне нужно выпить, – ухватила я блуждающую в голове мысль. – Мне это необходимо».

Бутылка виски рядом с моей кроватью оказалась пустой. Наверное, я приканчивала ее всю ночь, то отключаясь, то приходя в себя и вновь прикладываясь к бутылке, пока виски не закончился. Если я правильно понимала, то мне все-таки не пришло в голову позвонить в полицию, чтобы они приехали и разобрались, кто бродит по саду – из-за тех звуков, что слышались мне в алкогольном дурмане. За последние месяцы копы и так бывали у меня слишком часто, каждый раз добросовестно проверяя сад и убеждаясь, что никого там нет и не было. Но я-то видела и слышала – то, что больше никто не видел и не слышал.

«Нужно выпить», – снова подумала я, одновременно продолжая анализировать ситуацию, в которой оказалась. Эта ночь была худшей из всех, что случались со мной? Разве отключившееся сознание не предпочтительней, чем периодические галлюцинации? В отключке я по крайней мере была избавлена от визитов высокого, похожего на привидение мужчины, одетого в черное, – он обычно сидел в ногах моей кровати или стоял в самом темном углу комнаты. Я называла это существо «вампирским священником» – и той ужасной ночью он точно не приходил.

В голове появилась мысль: «У меня есть минут двадцать, потом обязательно нужно выпить. Если не выпью, мне будет очень плохо». Это что-то новенькое. Ведь я всегда была уверена, что сама выбираю, употреблять алкоголь или нет, но никогда не думала, что мне нужно пить. Меня накрыло волной паники. Блики, отражающиеся от окна, резали глаза. Внезапно, как ряд лимонов в игровом автомате, события моей жизни выстроились передо мной во всей своей «красе». Ни одно оправдание, что я придумывала, не было причиной моего пьянства. Я пила, потому что пила. Я была пьяницей, алкоголичкой. Предупреждения Мартина, опасения друзей – все обвинения были справедливыми. Что же мне теперь делать?

Часы показывали почти шесть утра. Винный магазин открывается только в семь. Если у меня нет алкоголя, нужно как-то освободить сознание от мыслей о нем. Но как? Разве только поговорить с кем-нибудь. Я потянулась к телефону. Кому можно позвонить в такой час? Верной подруге с восточного побережья, решила я и набрала номер.

– Доброе утро. Кто это? – голос подруги звучал хмуро. Я не впервые звонила ей, напившись до бесчувствия. Ее отец страдал алкоголизмом, и подруга долго «тренировалась» слушать пьяные бредни.

– Это Джулия, – еле выговорила я. – Я не знаю, что мне делать.

– Джулия? Подожди минутку. Я тебе перезвоню.

Подруга положила трубку. Может, зря я ей позвонила? Вдруг даже ее терпения тут не хватит? Я уже была готова сдаться, когда телефон визгливо зазвонил.

– Алло?

– Джулия, у меня есть один номер, где тебе могут помочь. Мне кажется, тебе стоит поговорить с другим алкоголиком.

– Ты правда думаешь, что я алкоголичка?

– Ну… – подруга замялась, ей не хотелось напрямую меня обвинять.

– Не волнуйся. Я позвоню туда.

Все равно я уже поставила себе диагноз.

3

Не помню, как я набрала номер. Не знаю, что сказала в трубку. Скорее всего, это было что-то вроде «Меня зовут Джулия. Я писательница и, кажется, страдаю алкоголизмом». Я по-прежнему не отделяла одно от другого, творчество и пьянство были для меня тесно переплетены. Я все еще считала, что они имеют какое-то отношение друг к другу, но собеседница на том конце провода не питала таких иллюзий. Для нее я алкоголичка, и точка. И решение у моей проблемы было самое простое: не пить. Полное воздержание – единственный ответ, объяснила собеседница. Полное в буквальном смысле слова.

В глубине души я осознавала, что она права. Незнакомка, кем бы она ни была, явно меня раскусила. Интуитивно она догадывалась, какие именно способы я изобретала, чтобы контролировать свое пьянство и в то же время получать от него удовольствие, – и понимала, что все мои ухищрения пошли прахом. Более того, собеседница знала кое-кого, с кем я могла бы пообщаться. Готова ли я ее выслушать? Смогу ли я продержаться трезвой, пока не придет помощь? Я считала, что смогу. Под «помощью» имелся в виду другой человек, страдавший алкоголизмом, но излечившийся и желающий поделиться со мной своим опытом, дать мне силы и надежду, что все получится. Важно, чтобы я сама признала, что у меня проблемы с алкоголем, – только тогда я смогу найти выход.

Оглядываясь на свою жизнь сейчас, двадцать семь лет и полжизни спустя, я вижу, что все изменилось именно в тот день, когда я дала себе обязательство оставаться трезвой, что бы ни случилось. «Просто не нужно пить, – говорили мне. – К пьянству ведет первый бокал, а не пятый». Мне, кстати, никогда не приходило в голову, что именно с первого бокала алкоголя начинались мои проблемы. Простота и правдивость этого утверждения поразили меня. Годами я осуждала себя за пьянство и ужасное поведение – и всегда думала, что дело не в первом бокале, а, скажем, в третьем или, там, в пятом. Держаться подальше от алкоголя вообще, не позволять себе даже маленькой рюмки – это ведь довольно просто. Логика утверждений, вроде «Если ты не будешь пить, ты не будешь пьяной», была убийственной. После стольких лет запутанного бытия и хаоса лжи, моя жизнь нуждалась в таких простых правилах.

В последующие дни мне то и дело приходилось напоминать себе: «Только не пей». «И всякую психотропную гадость не употребляй», – добавляли мои новообретенные друзья. Трезвость предполагала чистоту не только от алкоголя, но и от наркотиков. Это означало, что отныне никакого кокаина для меня. Алкоголизм, наркомания – это зависимость, объясняли мне. Это болезнь. Постоянно прогрессирующая, смертельная в конечном итоге, но хорошо поддающаяся излечению – полным воздержанием. Воздерживаться нужно лишь один день – сегодняшний. И так каждый день. В подобной жизни, жизни одним днем (сегодня получилось не пить – и хорошо), даже есть определенные плюсы. Такое существование требует веры – веры в некую силу, что намного выше моей собственной.

Если верить доктору Карлу Юнгу, то формула тут проста: spiritus contra spiritum (дух против спирта). Мне посоветовали выбрать себе бога по собственному разумению и попросить его помочь мне оставаться трезвой. Только вот в какого же бога я могла поверить? Этот вопрос с юности представлял для меня немалую проблему. Должно же, наверное, быть нечто, что выше нас? Если это не тиллиховская «основа бытия», то что еще? Вскоре я поняла, что размышляю над одной строчкой из Дилана Томаса: «Сила, дающая жизнь цветку, юность мою питает». Буду верить в щедрую творческую энергию, решила я. Эта энергия и станет моей высшей силой – силой, которой мне так не хватает.

– Джулс, – позвонил Натан, – у меня в одной руке виски, в другой шприц.

– Я завязала, – ответила я. – Не хочешь ли и ты кое с кем пообщаться…

На удивление, Натан отнесся к моим словам понимающе и заявил, что тоже начнет борьбу за трезвость.

Вообще, трезвое состояние оказалось для меня terra incognita. Сначала я привыкала быть пьяной и одинокой, потом – пьяной и замужней. Теперь я – трезвая разведенная мать-одиночка. Моей дочери четырнадцать месяцев, и нужно уделять ей как можно больше времени и внимания. Пьяной, я со спокойной душой могла сбросить малышку на попечение Кейт, утешая себя тем, что девочке так лучше, безопаснее. Трезвой, мне хотелось заботиться о ней самой. Почувствовав столь кардинальные перемены, Кейт внезапно попросила расчет. Мы с Доменикой остались вдвоем. Может, я и не идеальная мать, но другой у Доменики не было. Я устроила ей игровой уголок в столовой, рядом с моим рабочим местом. Однажды утром я включила The Rolling Stones, и, когда на всю комнату раздался хит Brown Sugar, мы с Доменикой принялись танцевать под его ритмичные звуки.

– Я твоя мамочка. А эта песня нравится твоей мамочке, – сказала я дочери.

– Мамочка! – воскликнула Доменика в ответ.

С уходом Кейт мы с дочерью стали неразлучны. С момента, когда она просыпалась утром, и до вечера, когда я укладывала ее спать, Доменика и я чувствовали себя одной командой.

– Не отставай, – командовала я, беря дочку за руку, чтобы пересечь широкую лос-анджелесскую улицу. Трезвая, я становилась внимательной, даже супервнимательной матерью. Доменика ходила со мной везде. Даже когда я писала, она ползала у меня под ногами.

«Как же теперь писать без алкоголя?» Это был самый важный вопрос, возникший вместе с трезвостью. Я поделилась своими проблемами с бывшими алкоголиками, которые мне помогали:

– Если дело дойдет до выбора между творчеством и трезвостью, не уверена, что выберу второе.

– Тут нет никакого выбора, – сразу же услышала я. – Продолжишь пить, и тогда творчества не будет совсем.

Они правы, я знала. Нужно было найти способ плодотворно работать, не прибегая к алкоголю или наркотикам. И, если быть честной, избранные мной методы поначалу оказались бесполезными.

– Не старайся быть великой писательницей, – услышала я очередной совет. – Это нужно не тебе, а твоему самомнению. Исключи самолюбие из своего творчества. Ты должна писать из стремления служить, а не ради удовлетворения собственного эго. Ты – инструмент, проводник. Пусть Бог пишет твоими руками.

– А что, если Он не захочет этого делать?

– Просто попробуй, и сама увидишь.

Но я по-прежнему не была уверена, что Господь пожелает творить через меня. И что плохого в том, чтобы стремиться стать великим писателем?

– Если ты хочешь оставаться трезвой и писать, предоставь Богу позаботиться о качестве, – сурово предупреждали меня мои наставники. – Твоя задача – обеспечить лишь количество написанного.

Мне предложили повесить над столом табличку: «Великий Творец, я позабочусь о количестве. А ты – о качестве». Затем я услышала еще один совет – установить такой ежедневный объем работы, с которым точно справлюсь: три страницы.

Если на написание трех страниц у меня уйдет весь день – что ж, значит, я не должна вставать из-за рабочего стола, пока не «выполню норму». Но скорее всего, три страницы отнимут у меня совсем немного времени и напишутся быстро. Как только будет закончена последняя из трех, моя ежедневная работа закончена. Больше трех страниц в день писать запрещалось.

Идея о том, что творчество не обязательно должно занимать весь мой день, стала для меня откровением – но одновременно я почувствовала и угрозу. Моя личность, мое самоощущение строились на том, что я – писатель. Однако если творчество станет всего лишь одним из моих ежедневных занятий – то кто я тогда такая? Я привыкла ценить себя именно за писательство Я верила, что художник должен страдать и каждую секунду бодрствования думать только об искусстве. Мои новые друзья убедили меня, что такие взгляды – не что иное, как эгоизм и себялюбие. Великий Творец, попеняли мне, – это Господь. А я сама – лишь одно из его творений.

Вняв совету, я отправила Доменику в ее игровой уголок и села за пишущую машинку. С первых же строк в голове замелькало: «Это плохой текст. Ужасный. Ты можешь лучше. Давай сначала». За свою карьеру я уже успела привыкнуть к такой уничижающей самокритике. Я привыкла писать и переписывать каждую фразу десятки раз, добиваясь совершенства. А потом мне вспомнилось: «Никто не собирается тебя судить. Просто пиши как пишется, и все». Качество – забота Бога. Я отвечаю только за количество.

С тех пор, как только в голове начинали появляться язвительные, ядовитые мысли, у меня был на них ответ. «Хорошо, плохо, так себе – не мне об этом судить».

Представьте себе, как я удивилась, когда мое творчество стало отвечать на этот новый, куда более доброжелательный посыл. Теперь, когда я больше не критиковала и не осуждала себя, моя проза, как мне казалось, немного «расслабилась» и выправилась. Если Бог действительно писал моими руками, то у него оказался куда более легкий и понятный стиль, чем у меня. Менее заумная и эгоистичная, моя новая проза стала более приятной. Даже мне самой она нравилась.

– Есть на свете такая вещь, которая называется «черновик», – заметили мне как-то мои творческие наставники. – Попробуй просто изливать свои мысли на бумагу. Поправить их можно и попозже – если понадобится, конечно.

Я откровенно сомневалась, что у меня получится писать вот так просто. Разве мне не положено переживать за свои тексты? Разве писательство не должно забирать у меня все, что есть? И если так не происходит, то настоящее ли это творчество?

На удивление, страницы накапливались и, кажется, получались вполне согласованными, даже имели ни на что не похожий стиль. Мне стала нравиться моя трехстраничная «квота».

– Пожалуйста, дай мне еще несколько минут, – просила я Доменику, когда она начинала капризничать, недовольная, что на нее не обращают внимания, – и мне действительно хватало всего несколько минут. Тексты вылетали из-под клавиш печатной машинки с умопомрачительной скоростью. Я по-прежнему трудилась над сценарием фильма под названием «Занятия», и диалоги со сценами словно кто-то нашептывал мне на ухо. Герои будто болтали со мной. Я не столько придумывала, сколько подслушивала. Я не столько прикидывала, что бы еще добавить, сколько перечитывала готовое, ища, от чего можно отказаться.

Все важнее становилось ощущение, что меня ведут в каком-то определенном направлении. Я будто падала в некий колодец, на дне которого меня ждал источник творчества, текущий там по собственной воле; то, к чему я подключалась как к уже существующему, а не создавала сама. Креативность – это то, что существует всегда, это константа, с сожалением поняла я теперь. Раньше я выбирала для своего вдохновения очень ненадежный источник – собственное эго и писала, опираясь на него. В то же время поток идей всегда струится рядом, доступный каждому и готовый помочь любому. Я просто была слишком чувствительна к самой себе, слишком эгоистична, чтобы позволить себе воспользоваться этим потоком. Теперь мое мировоззрение менялось, и благодаря трезвости это происходило молниеносно. Творческие способности, как я теперь понимала, – совершенно обычная вещь, а не свойство избранных сверхлюдей, за которое их все должны превозносить. Наконец в голове у меня появилась и мысль, что, возможно, Великому Творцу нравится то, что выходит из-под моего пера.

Вместо того чтобы начинать каждый свой рабочий (то есть творческий) день со страха, что у меня ничего не получится, я стала предвкушать его наступление. То был процесс открытия для себя чего-то совершенно нового. Я с любопытством ждала: а что же дальше? Постепенно я перестала воспринимать себя как «автора» – теперь я скорее считала себя кем-то вроде проводника. Обнаружилось, что я пишу лучше, когда сознание свободно от эгоизма, тянется к новому и воспринимает мир вокруг с любопытством.

Бывали дни, когда я жульничала и писала больше трех страниц: «У меня же так хорошо получается, я просто не могу остановиться!» Едва это случалось, как мое самолюбие вновь поднимало голову, «гордясь» тем, чего «мне» удалось «достичь». Я испытывала отчетливый дискомфорт, когда осознавала, что своими действиями разбудила собственное эго. Тогда-то мне и стала ясна мудрость и разумность маленькой скромной дневной нормы, не требующей от человека никаких «подвигов».

Когда меня настигал соблазн с головой уйти в работу, наставники предупреждали: «Усилие без насилия». Поначалу я воспринимала их слова лишь как скучную избитую истину. Думала, мне пытаются сказать что-то вроде «О, полегче, дорогая». Мое самолюбие терпеть не могло эту фразу – «Усилие без насилия». Моему эго еще нужна была работа на износ, жизненная драма, творчество до изнеможения.

Очень быстро, даже слишком быстро, я уяснила, что работа на износ влечет за собой равную по силе обратную реакцию. Можно было впахивать весь день – а на следующее утро проснуться совсем «исчерпанной» и «пустой». Вместо стабильного ровного творчества получались всплески. Мое творчество, резко скакнув вперед, столь же резко тормозило, и так каждый раз.

«Усилие без насилия, – снова услышала я, но на этот раз последовало небольшое объяснение: – Без насилия – значит в удовольствие, не в ущерб себе. Если ты готова двигаться по этому пути „медленно“, то рано или поздно поймешь, что это вовсе не медленно, и поразишься, как быстро будут копиться готовые страницы. Три страницы в день – это девяносто страниц в месяц. Это очень объемный текст».

«Попробуй превратить эту привычку в неотменяемую, в действующую всегда и везде, – посоветовали мне. – Установи нерушимое правило, что в день ты пишешь три страницы».