Текст книги "Взять хотя бы меня"

Теперь по утрам мы отправлялись на студию вдвоем. Как и во времена «Таксиста», мы с Мартином вновь были очарованы идеями и обществом друг друга. А вот работа с Мардиком оказалась не из легких, да и ему со мной пришлось сложновато. Во-первых, на время беременности я отказалась от алкоголя. Я больше не курила. Не употребляла напитки с кофеином. Я выполняла все советы, которые мне дали, чтобы выносить и родить здорового ребенка. Наш продюсер, Ирвин Уинклер, устроил мне вечеринку в честь будущего малыша. На фотографиях, сделанных в тот день, я буквально свечусь. Беременность мне очень идет. Да и Голливуд мне идет. Я была безумно счастлива работать с Мартином над его картиной. Что для меня было действительно трудным, так это работать над фильмом с другими людьми. Без алкоголя в крови я становилась нервной и подозрительной. Мне казалось, что я никому не нравлюсь, и, скорее всего, так оно и было.

«Джулия, просто делай свою работу, и всё», – внушала я себе. Моя работа заключалась в том, чтобы заставить сценарий звучать правдиво, убрать из него фальшивые ноты. «Нью-Йорк, Нью-Йорк» – это история любви между двумя музыкантами: джазовым саксофонистом и певицей – их играли Роберт Де Ниро и Лайза Миннелли. Отношения между ними должны были получиться страстными, очень напряженными. Плюс Де Ниро должен был заглядываться на других женщин. Не самый приятный материал для творчества, особенно для недавно вышедшей замуж женщины.

Эрл Мэк Роч довольно быстро понял, что его сценарий превращается в более мрачную историю, чем ему хотелось бы, и предпочел уйти со сцены. Тут-то и начались наши с Мардиком Мартином бесконечные споры о каждой фразе.

– Мне кажется, она не может так себя вести, Мардик, – жаловалась я.

– Вполне может! А вот так, как ты ее заставляешь, она себя вести действительно не станет.

Как мне казалось, правдоподобно – это когда любовь побеждает всё. Джимми Дойл (герой Де Ниро) и Франсин Эванс (героиня Миннелли) могли осознать, что единственный способ быть вместе – это пережить все измены и понять друг друга. В моих набросках к сценарию фильм заканчивался тем, что они возобновили отношения спустя годы после развала их брака. По моей задумке, то настоящее, что случилось с ними, перевешивало все неприятности. Я была оптимисткой. Вокруг меня же разворачивался совершенно иной сценарий.

Несмотря на иррациональный страх перед Миннелли, я смогла взять себя в руки и посмотреть на Лайзу ее же глазами. Передо мной предстала беспризорница, бездомная девочка, которой жизнь нанесла немало травм. Она нуждалась в помощи и поддержке – всей, что могли дать ей окружающие, от хорошей роли в сценарии до заверений в конце съемочного дня, что она действительно отлично справилась. В каком-то смысле мы с Лайзой стали неразлучны. В фильме Франсин Эванс беременеет. В реальной жизни беременной была я, и Лайза требовала, чтобы я учила ее, как играть эту роль. В фильме ее героиня – уязвимая женщина, брошенная жена. В реальной жизни это была моя роль. Мартин с Лайзой сближались всё сильнее. Они начали засиживаться за работой допоздна, потом чуть ли не до утра. А потом поползли слухи об их романтических отношениях.

«Джулия, не сходи с ума, – приказывала я себе. – Мартину нужна свобода, чтобы творить. Так дай ему эту свободу. Он тебя любит». Ночь за ночью Мартин оставался в студии – работать. Я рано возвращалась домой и ждала его в пустом особняке, иногда звоня охранникам киностудии – узнать, не выехала ли из ворот его машина. Я боялась оказаться беременной и брошенной. Наш дом был всего в миле от виллы, где убили Шэрон Тейт, беременную жену режиссера Романа Полански.

Вскоре мы начали ссориться. Споры возникали на ровном месте и ни к чему не приводили, мы лишь чувствовали, как растут замешательство и усталость. О чем нам было спорить вообще? Мы были молоды и любили друг друга. И все равно ссорились. Мы не соглашались друг с другом в том, как закончить фильм. Мартин хотел жестокого конца, а меня пугала такая перспектива. Если Джимми Дойл и Франсин Эванс могут развестись, что тогда остается нам с Мартином?

– За десять миллионов долларов мы снимаем какое-то любительское кино, – начинал спор Мартин.

Терпеть не могла эту фразу. Я не считала, что во мне много сходства с Франсин Эванс. Не представляла Мартина как Джимми Дойла. Но в конце концов, мои мысли по этому поводу не значили ровным счетом ничего. Выдуманный, киношный мир побеждал реальную действительность. История, которую Мартин рассказывал в своей картине, захватила его воображение полностью. Он стал «проживать» ее в реальности. Теперь мы с Мартином были бедными несчастными влюбленными, хотя прогнозы, что давала нам когда-то Дита, обещали совсем другое.

Уже глубоко беременная, я приходила на съемочную площадку каждый день, наблюдала, как Мартин ставит сцены, и с каждым дублем атмосфера фильма становилась все более мрачной. Очевидно, вымышленный Джимми Дойл чувствовал, что отношения с Франсин Эванс загнали его в ловушку. Он изменил ей с певичкой. Неужели Мартин тоже чувствует, что я загнала его в ловушку? Изменяет ли он мне… с Лайзой? «Джулия, даже не думай об этом», – рычала я на себя. А между тем в колонках светской хроники стало появляться то самое, чего я опасалась.

В 1976 году, в День труда, первый наш выходной за последние двадцать две недели, родилась Доменика, наша с Мартином дочь. Я решила, что мои роды должны пройти «без сучка без задоринки», и подготовилась к ним: схватки застали меня с идеально уложенными волосами, изящным макияжем и в стильном китайском платье-ципао. В перерывах между схватками я заказала в службе доставки китайскую еду и делала ставки – на точное время, когда родится моя дочь. Промахнулась всего на одну минуту – если верить нашему доктору, то был самый точный прогноз рождения ребенка, который когда-либо делался. Мартин был со мной в родильном отделении. Быстро, словно кот, он пересчитал у Доменики пальчики на руках и ногах. И там и там десять. Она была просто идеальна. Может, конец моим плохим предчувствиям? Нет. Мартин, оказывается, планировал встретиться с Лайзой и отпраздновать с нею рождение дочери. Ладно, хоть спросил, типа, нужно ли мне что-то… кроме него.

– Хочу шампанского и кокаина, – ответила я, пытаясь вновь окутать себя былым очарованием «плохой девчонки». – И выбраться отсюда как можно скорее.

С «выбраться отсюда» сразу не получилось, а остальные мои просьбы быстро удовлетворили. Я рассчитывала, что компания шампанского и кокаина поддержит меня – но нет, ничто не могло компенсировать отсутствия Мартина. И несомненного присутствия Лайзы.

Когда пришло время возвращаться домой из больницы, Мартин застрял в студии, и поэтому, когда за мной приехал присланный лимузин, я попросила водителя отвезти меня не домой, а прямо на съемочную площадку. Сейчас я понимаю, что просто впала в отчаяние, но в то время пыталась внушить себе, что поступаю совершенно нормально. Конечно, я хотела похвастаться нашим ребенком. Мартин же будет рад увидеть меня – увидеть нас, – да и не помешаем мы нисколько его работе.

Оглядываясь в прошлое, очень легко – и одновременно очень больно – видеть, в какой растерянности я тогда жила. Мое самоощущение как личности держалось на работе, а моей работой теперь стало материнство – это означало длинные, тягучие дни дома. За день до того, как отправиться в роддом, кстати, я придумала, как необходимо переписать финальную сцену в фильме, – мое детище, сценарий, окончательно родилось на свет. Тогда я еще пошутила, сидя в студийном буфете: «Можно мне теперь заняться другим ребенком?» Что ж, оба ребенка уже родились, и для меня не существовало никакой уважительной причины и дальше находиться на съемочной площадке. Моя работа как писателя была закончена, теперь фильм – то, с чем Мартин справится и без меня. Но кто тогда я – без творчества и без Мартина?

Во время беременности я старательно избегала наркотиков и алкоголя. Когда снова попробовала то и другое, мгновенно потеряла контроль. Мне просто сорвало крышу. Первый бокал алкоголя никогда не становился последним. Первая дорожка кокаина вела ко второй, третьей и так далее, пока наркотик не заканчивался, тогда я вызванивала знакомого дилера, чтобы он принес мне еще.

– Мистрис, вы в порядке? – то и дело испуганно спрашивала няня. Мы выбирали ее для своей дочери очень тщательно. Забота была у этой женщины в крови. И объектом своих усилий она считала почему-то не только Доменику, но и меня. Мое поведение ее тревожило. Какими бы блюдами она меня ни соблазняла, я всегда предпочитала еде вино. Напившись, я принималась обзванивать друзей с Восточного побережья – и они понятия не имели, что со мной делать.

– Ты хотя бы пишешь? – спрашивали они. Творчество всегда было якорем, что удерживал меня в этом мире.

– Пытаюсь, – отвечала я – и действительно пыталась писать.

С кокаином, бегущим по венам, я не уходила в «отключку» и могла трудиться за пишущей машинкой продолжительное время. Он мог удержать меня за клавиатурой, но не давал нужного ощущения ясности, согласованности. Кокаин – навязчивый наркотик, и мои тексты увязли в повторах. Я говорила одну фразу, а потом писала то же самое другими словами. Затем придумывала еще третью и четвертую, и все – об одном и том же. Казалось, что у меня просто слишком много вариантов, чтобы выбрать один из них. Бывало, меня несло, я писала взахлеб – а потом тормозила, останавливалась. Работа продвигалась рывками, неравномерно – и совершенно непродуктивно.

– Мистрис? С вами все в порядке? – услышала я как-то после обеда, когда рухнула, совершенно вымотанная, в кровать. – Кажется, вам нужен доктор.

Вот так, когда Доменике было всего несколько недель от роду, мне пришлось обратиться к врачу, и тот поставил диагноз «истощение от переутомления». Я ни словом не упомянула на приеме о своих проблемах с алкоголем и кокаином. Доктор совершенно недвусмысленно, почти приказным тоном сообщил, что мне нужно вернуться домой, лечь в кровать и «перестать так сильно переживать». Интересно, а как он узнал, что я именно переживаю? Тем не менее, пусть неохотно, я последовала предписанию.

Я просто лежала в постели – не могла ни заснуть, ни наслаждаться отдыхом. Мартин с каждым днем приходил домой все позже и позже. К моим долгим одиноким дням теперь добавились и долгие одинокие ночи. «Он просто работает, Джулия», – бормотала я себе под нос. Вскоре мне начали сниться кошмары.

Так, мне казалось, что в углу нашей спальни свернулась кольцами кобра.

– Мартин, там змея! – кричала я. Стоило мне это сказать, как кобра медленно поворачивала ко мне свою голову.

– Это не змея, – отвечал Мартин. К своему ужасу, я понимала, что у кобры – лицо Лайзы.

Мне снилось, что Лайза – плоская вырезанная фигура, словно огромная бумажная кукла. Она носила стильные наряды, которые спереди прикрывали ее, но сзади оставляли голой. В моих снах Мартин всегда видел эту Лайзу только спереди – только модную гламурную девушку. Девушку, у которой нет недостатков. Девушку, которая никогда не бывает обнаженной, в отличие от всех остальных.

«Они всего лишь работают вместе», – ругала я себя за недостойные мысли. Лайза была замужем, в счастливом, как казалось, браке с продюсером Джеком Хэйли младшим. Если ее муж не беспокоится о жене, то и мне переживать незачем. Мартин никогда не работал «просто», он всегда «пахал как проклятый». Засиживаться в студии допоздна – часть его натуры. В конце концов, я же вышла за него замуж, чтобы быть вместе «в горе и в радости». Видимо, сейчас наступила полоса «горя», и, конечно, я как-нибудь с ней справлюсь.

Проблема заключалась в том, как именно я пыталась «справиться». Меня везде ждал тупик – и в творчестве, и в личной жизни. Пристрастие к алкоголю и наркотикам откровенно меня пугало, но среди моих приятелей и знакомых всегда находились люди, чья привычка к сильнодействующим веществам была куда сильнее, чем моя собственная. Как-то я пригласила старого друга на обед, чтобы просто поболтать, и выбралась из ресторана пьяной вдрызг. Не помню даже, как вернулась домой. Без кокаина меня вырубало после нескольких бокалов. Под кокаином я и вовсе не могла остановиться, могла выпить хоть целый океан.

– Это миленькая привычка хорошенькой избалованной женушки, вот и всё, – бывало, поддразнивал меня дилер.

Но я не хотела быть «хорошенькой избалованной женушкой». Мне нужно было снова стать самой собой, той, кого я знала как талантливую писательницу. Подумав, я решила снять офис. Мартин ездит на работу в студию, вот и я тоже буду ездить на работу – в свой офис. Пустая комната и пустые страницы должны были заставить мою музу сжалиться и наконец навестить меня. Я нашла подходящий вариант в Беверли-Хиллз – словно созданный специально для меня офис в духе Раймонда Чандлера – и уютно там обосновалась. Но вместо того чтобы писать, я снова стала пить.

Вдохновляясь мыслью, что один бокал вина развеет страхи, я позволяла себе выпить. Первый бокал, как всегда, тащил за собой второй. К третьему я уже осознавала, что у меня проблемы. Без кокаина, который не давал отключиться, напиваться было опасно. А под кокаином мои тексты превращались в мешанину, и хоть я целый день могла провести за пишущей машинкой, толку от этого практически не было. Итак, личный офис не стал панацеей от моих бед, как я рассчитывала. Даже наоборот. Теперь у меня было секретное место, где можно пьянствовать, ничего не опасаясь. Не раз и не два я надиралась до такого состояния, что приходила в себя, лежа на полу, уже поздним вечером. Мне стало страшно.

– Кажется, у меня проблемы, – призналась я Артуру Кречмеру, моему редактору из Playboy. Он как раз приехал в город по делам на один день, и мы встретились за обедом недалеко от моего офиса. Конечно, я заказывала себе выпивку снова и снова.

– Я вижу, – отозвался Артур. – А почему раньше не сказала? Ведь ты могла со мной поделиться, ты же знаешь.

Я знала. Только не понимала, что в этом случае стала бы делать с жалостью и сочувствием Артура. Мне хотелось быть сильной, чтобы справиться со всем – и под «всем» имелись в виду удары судьбы, которые мне были суждены.

Мартин теперь вел сразу три проекта: «Нью-Йорк, Нью-Йорк»; документальный «концертный» фильм продюсера Робби Робертсона под названием «Последний вальс»; и мюзикл «Действие» с Лайзой в главной роли. Его карьера на полном ходу летела к расцвету, и Мартин не хотел упускать ни одной подворачивающейся возможности. Как и многие новоиспеченные знаменитости, он действовал и чувствовал так, словно хотел прыгнуть выше головы. Слава – это афродизиак. Как Мартин сам признавал, даже реальность в виде жены и ребенка не могла его сдержать.

От нашего особняка на Малхолланд-драйв до дома Робби Робертсона в Малибу – около сорока пяти минут езды. Я проделывала этот путь множество раз. Мне нравилась жена Робби, Доминика, – я чувствовала, что мы с ней близки по духу. Как и я, она встретила своего будущего мужа, выполняя журналистское задание. Как и я, она ощущала себя писателем. Общаясь с нею, я чувствовала, как возрождается мой дух – даже несмотря на то, что весь Малибу был просто завален наркотой, в первую очередь кокаином. Проводя там все больше и больше времени, я стала тратить на дурь все больше и больше денег. «Привычка хорошенькой избалованной женушки» вырывалась из-под контроля.

Как ни странно, в Малибу меня не покидало успокаивающее чувство «нормальной» жизни. Пристрастие к наркотикам было нормой для жен рок-звезд, как и завершившиеся до срока карьеры. Мое поведение никого не смущало. Здесь повидали зависимости и похлеще моих. Излюбленная тема местных разговоров – что бы ты мог иметь и что имеешь сейчас. Я вписывалась в нее прямо идеально.

«Последний вальс» задумывался как документальный фильм со звездным составом – в нем участвовали знаменитости рок-н-ролла от Боба Дилана и Нила Янга до Джони Митчелла и Хаулина Вулфа. Он снимался в Сан-Франциско, а дополнительные сцены готовились уже в Лос-Анджелесе. Получалась роскошная съемка сразу несколькими 35-миллиметровыми камерами. Мартин делал этот фильм с огромной любовью. Когда-то он участвовал в создании «Вудстока» – был одним из монтажеров, – и рок-н-ролл жил в его крови. С журналистской точки зрения, «Последний вальс» давал возможность взять множество классных интервью у его героев. Я надеялась, что Мартин даст мне шанс поработать.

Все чаще я ловила себя на мысли, что живу по принципу «если Мартин разрешит». Творчество больше не давало мне надежной опоры, а без нее я чувствовала себя хрупкой лодчонкой, которую носит по волнам. В городе, где людей судят исключительно по их статусу, моя роль сводилась к одному – «жена Мартина». Я все глубже скатывалась в алкоголизм, все плотнее привыкала к наркотикам, одна в огромном доме на холме. Слава Мартина между тем все росла и ширилась – как ширились и слухи об их с Лайзой отношениях. Роман на съемочной площадке. Лучшей пищи для таблоидов и не придумаешь. Мы все были игроками собственной драмы – драмы, которую Голливуд видел уже много раз, только актеры ее менялись.

– Ты не можешь и дальше так жить, – заявил как-то вечером Мартин, вернувшись домой раньше обычного и застав меня более пьяной, чем обычно.

– О чем ты? – ух, как мне не нравилось быть загнанной в угол!

– Ты знаешь, о чем я. О выпивке.

– А ты мог бы появляться дома.

– И что это изменит? Ты пьешь не из-за меня. Ты пьешь, просто потому что пьешь.

Тут Мартин был прав, конечно. Я пила, просто потому что пила, не нуждаясь ни в причинах пьянства, ни в оправдании ему. Я просто была алкоголичкой, а все алкоголички пьют. Если уж на то пошло, то в отсутствие Мартина пить было только удобней. Жалость к себе обрамляла ободок бокала: «Бедняжка я, бедняжка. Выпью-ка я немножко».

На той же неделе в Лос-Анджелес прилетела моя подруга с Восточного побережья. Мартин разговаривал с ней о моем пьянстве. Она, конечно, согласилась, что с этим нужно кончать. Муж упомянул об этом разговоре, но я и слышать ничего такого не желала. Моя жизнь и без того не сахар. Мое пьянство – это не проблема, а решение. Помню, как подумала, что эти двое – психованные лицемеры. Со своей бы жизнью разобрались, прежде чем в меня пальцем тыкать. Мне даже в голову тогда не приходило, что ими руководит истинная забота обо мне, а не стремление доказать собственное моральное превосходство. Если я когда-то и верила, что Мартин меня любит, то сейчас этой вере пришел конец. Алкоголь – вот и любимый мой, и мой друг. Алкоголь – постоянный, верный, понимающий спутник. Нельзя было допустить, чтобы у меня его забрали. Никто и никогда.

У меня осталась фотография с тех времен, сделанная на старой студии Metro-Goldwyn-Mayer, где мы работали. В соседнем павильоне тогда снимался римейк «Кинг-Конга», и Мартина пригласили взглянуть на огромное создание – главного героя. Муж позвал меня с собой. На фотографии мы с ним стоим на ладони Конга. Сейчас, глядя на фото, я понимаю, что оно стало символом наших проблем. Как огромная обезьяна, наши неприятности сжали нас в кулаке и не выпускали. Как Конг, они могли раздавить нас в любой момент. Мы с Мартином улыбаемся в камеру, но это больше походит на ухмылки приговоренных к смертной казни. Из уютной ретроспективы, конечно, несложно заметить всю ироничность снимка. Мы словно ликуем от счастья, совершенно забыв о нависшей над нами угрозе. Мы были так молоды и ни о чем не подозревали – типичное клише для голливудской утробы. Наши запутанные судьбы вершились в газетах.

Мартин и Лайза. Лайза и Мартин. Газетчикам всегда было мало. Тогда, как и сейчас, глянцевые журналы полнились историями разбитых сердец и поломанных судеб – только на этот раз это были не чьи-то чужие судьбы, а наши собственные. Внезапная слава – это цунами, которое вторгается в вашу жизнь. На своем гребне гигантская волна несет новых людей и новые возможности. Обрушиваясь всем весом, она разбивает в клочья самые трепетные отношения. Точно так случилось и с неожиданной славой Мартина: она ворвалась в наши судьбы, и мы потеряли над ними контроль. Мартин видел, что это происходит со мной. Я видела, что это творится с ним. Но мы не смогли прислушаться к предупреждениям, которые давали друг другу.

Однажды мне приснились Мартин с Лайзой в море, на маленькой шлюпке. Буря грозила унести их прочь, с глаз долой. Мартин пытался править шлюпкой, но не особо успешно – в основном потому, что Лайза не выполняла его указания. Шлюпка могла вот-вот перевернуться. «Осторожней!» – попыталась я предупредить Мартина, но он меня не слушал. И тут, внезапно, в моем сне появился еще один персонаж. Этот странный человек взял на себя управление шлюпкой, и она подчинилась его рукам, выпрямилась. Лайза послушно исполняла его приказы. Но Мартина смыло волной за борт. Я в ужасе наблюдала, как он умудрился уцепиться за борт шлюпки, едва не расставшись при этом с жизнью.

«Ты в беде», – пыталась я предупредить Мартина. В моем сне отражалась его реальная жизнь. Постановка мюзикла «Действие» была под угрозой срыва. Ползли слухи, что ею займется второй режиссер, Гауэр Чэмпион. Ползли слухи, точка.

Мартин перенес работу над «Действием» в Сан-Франциско. Я поехала следом, надеясь, что мои писательские навыки помогут как-то спасти ситуацию. Уходя в театр на репетицию, Мартин оставлял меня биться со сценами, которые «не звучали». Запершись в номере отеля, я пыталась найти решение для каждой из них – и пила. Горничные приносили мне бутылку за бутылкой, но виски не проясняло мысли. Сцены по-прежнему не звучали. Пьеса была написана по роману очень талантливого автора, Джорджа Фёрта. В моей помощи здесь вряд ли нуждались и вряд ли хотели ее получить. Почему же мне просто не вернуться домой? Мое присутствие явно всех смущало. Желтая пресса уже распухла от сплетен – столько историй у нее еще никогда не было. Я читала выдумки бульварных газеток и напивалась. Напившись, я устроила Мартину кошмарный скандал. Напившись еще сильнее, я стала собираться домой.

Но домой – это куда? Мартин с «Действием» собирался перебазироваться в Чикаго, где жили мои родители. Там ли мой дом? Вряд ли. Лос-Анджелес без Мартина тоже казался чужим городом. Я перебирала варианты, отбрасывала их один за другим, пока наконец мне не позвонил редактор с Восточного побережья: он хотел, чтобы я вернулась на восток и работала над журнальными публикациями. И тут меня осенило. Работа – вот что было для меня домом. Я улетела в Нью-Йорк.

План был прост. Остановлюсь в отеле Sherry-Netherland, раздобуду немного кокаина, чтобы не отключаться, и займусь творчеством. В конце концов, мне уже много раз доводилось писать хорошие материалы, живя в одиночестве в гостинице. Значит, поступлю точно так же и сейчас, выдам отличную статью, и это поможет вернуть все на круги своя. Я принадлежала Нью-Йорку, а не Голливуду, и принадлежала своему собственному творчеству, а не Мартину и его недописанным сценариям. Самостоятельность – основа здравомыслия. За малышку Доменику можно было не беспокоиться – она была в руках заботливой няни. Значит, если я смогу сосредоточиться на текстах, все будет в порядке.

Мой номер располагался на двадцать втором этаже. Из окон открывался ошеломительный вид на Центральный парк. Я обустроила рабочий стол и позвонила в обслуживание номеров, заказала старый проверенный J&B. Когда виски принесли, я плеснула себе двойную порцию. Полет получился долгим. Я осознавала, что надо бы, наверное, что-то съесть, но появление дилера с кокаином вымело прочь любые мысли о еде. Когда я наконец устроилась за пишущей машинкой, на город уже опустились ранние сумерки. Как и следовало ожидать, пьянство обогнало мой творческий зуд. А потом погас свет.

Из окна по-прежнему видна была река такси, льющаяся на юг вдоль Пятой авеню. Но знакомые манхэттенские огни за парком не горели. Вест-Сайд погрузился во тьму, и Мидтаун тоже. Как я ни напрягалась, вглядываясь за окно, все, что видели мои глаза, – кромешную тьму. Я подняла трубку телефона. Линия работала. Я набрала номер родителей Мартина. Да, у них все в порядке, но что я делаю в Нью-Йорке без Мартина?

– Работаю, – ответила я. – Приехала по заданию.

Из номера выбраться не получилось. Лифты не работали, коридоры тонули во мраке. В обнимку с бутылкой и телефонной трубкой, я попробовала позвонить Мартину в Чикаго. Он не ответил. И не отвечал всю ночь.

Пока мне хватало кокаина, я могла пить сколько угодно, не боясь «отключиться». Но столько наркоты у меня не было. Как тьма захватила огромный город, точно так же она захватила и мой разум. Я могла что-то делать и дальше, но сознание больше не фиксировало мои поступки. Не знаю, сколько часов я провела, периодически приходя в себя, напиваясь, снова и снова набирая номер, слушая гудки и представляя, как надрывается телефон в пустом гостиничном номере через полстраны отсюда. В конце концов я заснула.

Когда я проснулась, город все еще оставался без света. Выйти из гостиницы я не могла. У меня уцелела еще треть бутылки виски: чтобы напиться всерьез – не хватит, но слишком много, чтобы выпить и сохранить трезвость рассудка. В номере Мартина по-прежнему никто не отвечал. Либо он ушел очень рано, либо еще не возвращался. Я выпила первый бокал за утро. Алкоголь прожигал себе путь по моим венам, и вместе с ним росла уверенность, что моему браку конец. Я выпила второй бокал, потом третий. Бутылка оказалась пустой, а я полупьяной. Надо лететь в Чикаго, решила я.

Когда электричество наконец дали, я вызвала такси и поехала в Ла Гуардиа, где села на самолет, чтобы приземлиться уже в аэропорту О’Хара. Полет из Нью-Йорка должен был стать самым обычным – но разве это в моем стиле? В соседнем кресле сидел незнакомый симпатичный мужчина, и я выложила ему все как на духу, все, что недавно поняла:

– Мой брак рушится.

Незнакомец оказался вежливым и участливо встретил мои пьяные признания.

В чикагском отеле, где жил Мартин, я получила на ресепшене ключ от его номера и завалилась туда. Распахнула шкаф, чтобы вынуть из чемодана одежду и развесить ее, – и обнаружила, что бездумно пялюсь на уже висящие там вещи Лайзы. Аккуратно, как строй солдат, тянулись через «мою» половину шкафа ее шелковые блузки. Я уже, бывало, слышала оправдания в духе: «Горничная что-то напутала», – но больше не собиралась им верить. Меня начала бить дрожь.

Многие годы моего детства родители страдали нервными припадками. Когда с ними такое случалось, мы везли их в психиатрическую лечебницу Forest в Дес-Плейнс. Но в тот момент я и сама чувствовала, что вот-вот начну биться в приступе, поэтому позвонила в Forest. Попросила позвать к телефону врача, который лечил родителей, и объяснила, что мне нужна его помощь. Он немедленно согласился меня принять, как только я доберусь до лечебницы. Так случилось, что подруга, которая так переживала из-за моего пьянства в Лос-Анджелесе, оказалась на этой неделе в Чикаго и вызвалась отвезти меня в Дес-Плейнс. По дороге мы попали в серьезную аварию, и я впечаталась лбом в ветровое стекло. В Forest я появилась с крововавой раной на голове.

– С такой травмой вам надо в обычную больницу, – заметила медсестра в приемном покое.

– Справлюсь и так, – ответила я.

– Я, честно говоря, совершенно не хочу класть тебя к нам, Джули, – поздоровавшись, сообщил мне знакомый доктор. Он меня хорошо знал, я ведь столько раз приезжала к нему с родителями. – Может, просто расскажешь, что случилось?

Я и рассказала. Рассказала, что мой брак трещит по швам. И добавила:

– А еще мне кажется, что я алкоголик.

– Ты ранимая, чувствительная молодая женщина, а сейчас тебе приходится переживать сильную травму – неудавшийся брак, – ответил доктор. – Поэтому ты и пьешь. Все объяснимо.

Поскольку я настаивала, он согласился положить меня в лечебницу, хотя в весьма осторожных выражениях упомянул: не похоже, что мне грозят те же проблемы, что были у отца с матерью.

Доктор разработал простой план. Он протестирует меня, чтобы понять: мои мечты чересчур грандиозны или все-таки реалистичны? Я же, запертая в лечебнице, могла наконец проанализировать собственную жизнь. Протрезвев до конца, пусть и всего на несколько дней, я могла теперь изучить обломки своего брака. Мартину сообщили о том, что я попала в больницу, и он прислал два десятка красных роз. Доменику, когда она прилетела из Лос-Анджелеса, отправили в гости к моим родителям. Сохранилась фотография, где дочка сидит у меня на коленях, а я качаюсь на качелях в больничном дворе. Ветер развевает ее челку. Доменика счастливо улыбается. Я выгляжу изможденной и очень печальной.

– Ваши тесты показали, что вы очень одаренный человек, – заявил мне доктор. – За долгие годы практики я впервые вижу такие оценки. Вы совершенно правы, когда мечтаете о чем-то великом. У вас выдающиеся способности.

– И мой брак рухнул.

– Да. Кажется, так и есть.

– Мне нужно развестись.

– Думаю, это мудрое решение.

Вот так, находясь в психиатрической лечебнице, я связалась с Мартином и сообщила, что не собираюсь возвращаться к нему. Красные розы все еще сияли великолепием, когда я разговаривала по телефону с тем, кто их прислал.

Родители переживали за меня. Им не приходилось иметь дело с разводом, ведь классический брак в нашем роду – долгий и счастливый. «Смогу ли я воспитывать дочь в одиночку?» – тревожились мама с папой. Я волновалась о том же.

Вопрос, где же мой дом, по-прежнему не давал мне покоя. В Чикаго, у родителей? В Вашингтоне или Нью-Йорке, где я вдрызг напивалась в одиночку? Нет, кажется, мой дом все-таки в Лос-Анджелесе. Я планировала связать свою жизнь с киноиндустрией еще до того, как встретила Мартина. Если я все еще хочу это сделать, нужно ехать на запад. Посему, проведя в лечебнице пять дней и успев запустить процедуру развода, я села на самолет, летящий в Лос-Анджелес. Стюардесса обходила пассажиров, предлагая напитки, и я вспомнила слова доктора: он не считает, что я алкоголичка. А раз не алкоголичка, то мне можно выпить, убедила я себя. Тот заказ в самолете был первым, но далеко не последним.

В Лос-Анджелесе я забрала свою пишущую машинку из особняка, где жила с Мартином. Его дом – это его дом, решила я и переехала в Sunset Marquis, отель, пользующийся большой популярностью у журналистов. Установила на рабочем столе в номере пишущую машинку и назвала это место своим домом.

– Тебе нужен нормальный дом. Не можешь же ты все время жить тут. Особенно с ребенком, – заявила Дита Салливан, крестная Доменики, и, вместе со своим парнем, сценаристом Алексом Джейкобсом, решила взять меня под свою опеку. Они помогли мне подыскать дом. Это был просто замечательный особняк – Алекс жил там, когда писал сценарий «В упор». Когда-то он принадлежал Деннису Хопперу – а раз так, то для писателя это должно быть очень удачное место. Теперь домом владел пожилой актер Макс Шоуолтер. Он жил по соседству, в старом особняке Кларка Гейбла и Кэрол Ломбард, и наверняка с удовольствием сдал бы жилье молодой матери. Внутри имелась вся мебель, а снаружи – небольшой очаровательный садик, с которым Макс ежедневно возился. В задней части садика стоял бревенчатый домик. Доменике он бы понравился.