Текст книги "Психология зла"

Посиди со мной

Почему я боюсь темноты: я не знаю, что или кто в ней скрывается, а раз увидеть не удается, значит, там может быть кто угодно. Непредсказуемость. И точно так же мы гадаем, как поступят те люди, которые мыслят иначе. Мы не можем понять ход их рассуждений. Наши предсказания насчет их поведения не срабатывают. Люди не любят такого рода неопределенность. Порядок и контроль безопасны. А непредсказуемость потенциально опасна. И воспринимается таковой.

То, что стигматизация психически больных людей существует, – не откровение, и она по-прежнему остается разрушительным предубеждением. Одна из наиболее заметных предвзятых реакций, которая возникает, когда мы замечаем, что кто-то психически болен, – наша дистанция с человеком. Мы отстраняемся от него социально и физически.

Один из аспектов этой скрытой предвзятости продемонстрировал эксперимент 2010 года, который провел Росс Норман с коллегами[94]94
  Norman, R. M., Sorrentino, R. M., Gawronski, B., Szeto, A. C….. & Windell, D. ‘Attitudes and physical distance to an individual with schizophrenia: the moderating effect of self-transcendent values’. Social Psychiatry and Psychiatric Epidemiology, 45 (7) (2010), pp. 751–58.


[Закрыть]: они выявили, что мы интуитивно связываем жестокость и психическую болезнь. Ученые попросили участников эксперимента расположиться в зале ожидания и дождаться встречи с молодой женщиной, страдающей шизофренией. В комнате вдоль стены стояли семь стульев. На одном из них лежали вещи – папка и свитер, и участников предупредили, что этот стул занят той самой больной девушкой, которая скоро вернется. Так как ее не было в комнате, участники не знали, ни как она выглядит, ни в чем проявляется ее заболевание.

Конечно, в ходе эксперимента изучали поведение участников. Специалисты хотели знать, куда сядут добровольцы. И обнаружили, что люди располагались в двух-трех стульях от места девушки (среднее значение 2,44, если уж совсем точно). В целом не так уж и плохо, но исследователи утверждают: это показывает, что информация о том, что человек страдает от психического заболевания, может влиять на социальное взаимодействие с ним. Как думаете, сели бы вы ближе к человеку, если он не болен шизофренией? Возможно.

Всякий раз, когда вы размышляете об этом, учтите, что это особенно верно, если у больного шизофренией наблюдается «продуктивная» симптоматика: например, он говорит с воображаемым другом или реагирует на галлюцинации. Данные симптомы называются продуктивными не потому, что они хорошие, а потому, что дополняют личную реальность, становятся психической продукцией. Это такая «Реальность+». Люди, страдающие шизофренией, видят и слышат то, чего нет. Эти симптомы противоположны негативной симптоматике – уплощенным эмоциям.

У мужчин и женщин, молодых и старых – у многих из нас есть мощный «детектор жутковатости». И предположение, что нас пугают психологически неблагополучные люди, подтвердилось и в исследовании Паркера Мэджина и его коллег. Его результат: почти 30 % опрошенных сказали, что им было бы некомфортно находиться в приемной больницы с больным шизофренией[95]95
  Magin, P., Holliday, S., Dunlop, A., Ewald, B….. & Baker, F. ‘Discomfort sharing the general practice waiting room with mentally ill patients: a cross-sectional study’. Family Practice, 30 (2) (2012), pp. 190–96.


[Закрыть]. Еще 12 % объявили, что им будет неуютно с депрессивным человеком. Некоторые ученые полагают, что стигматизация людей с психическими заболеваниями может считаться «второй болезнью». Ведь из-за подобного отношения у них повышается тревожность, уровень стресса, снижается качество жизни[96]96
  Sowislo, J. F., Gonet-Wirz, F., Borgwardt, S., Lang, U. E., & Huber, C. G. ‘Perceived dangerousness as related to psychiatric symptoms and psychiatric service use – a vignette based representative population survey’. Scientific Reports, 8 (2017).


[Закрыть].

Даже детей могут считать опасными, если они особенные. В 2007 году социолог Бернис Пескосолидо и ее коллеги опубликовали результаты исследования, призванного изучить отношение к детям с психическими отклонениями[97]97
  Pescosolido, B. A., Fettes, D. L., Martin, J. K., Monahan, J., & McLeod, J. D. ‘Perceived dangerousness of children with mental health problems and support for coerced treatment’. Psychiatric Services, 58 (5) (2007), pp. 619–25.


[Закрыть]. В эксперименте участвовали 1152 человека, которых просили оценить степень опасности детей, исходя из коротких рассказов о них. Обнаружилось, что «ребенка с депрессией будут считать в два раза опаснее для окружающих и в десять раз опаснее для самого себя», чем детей с другими проблемами со здоровьем. Исследователи также наблюдали схожую картину для детей с синдромом дефицита внимания и гиперактивности (СДВГ): «По сравнению с ребенком, у которого “порой бывают проблемы”, ребенок с СДВГ воспринимался почти в два раза опаснее для окружающих и для себя». Дети с депрессией и СДВГ кажутся людям опасными.

Но оправданно ли это? Действительно ли они опаснее других?

«Невинно выглядящие, но на самом деле опасные дети» – это обычный сюжет для триллеров и видеоигр. Один из первых ужастиков, который я посмотрела (и я была для него слишком мала), рассказывал о том, как группа детей завладела городом, контролируя мысли его жителей. Это были мстительные дети-садисты. Но не все упирается в художественный вымысел. СМИ также поднимают вопрос о психическом здоровье детей, которые отыгрывают свои фантазии, особенно тех, кто совершает общественно опасные действия. А что более опасного для общества может совершить агрессивный ребенок, чем расстрел одноклассников?

Попытки понять убийства в школах спровоцировали досужие домыслы со стороны общества, отчаянно пытающегося объяснить себе, как невинные детки могут быть столь испорчены в таком юном возрасте. Это также побудило крупные институты провести подробные изыскания. Одной из инициатив стало глубокое исследование Марка Мура и его коллег, частично спонсированное Национальным исследовательским советом США. Главный вывод этой масштабной работы: «Серьезные проблемы в сфере психического здоровья, включая шизофрению, клиническую депрессию и личностные расстройства, были выявлены у большинства стрелков после стрельбы, причем все они были мальчиками»[98]98
  Moore M., Petrie C., Braga A., & McLaughlin, B. L. Deadly Lessons: Understanding Lethal School Violence. Washington, DC: National Academies Press, 2003.


[Закрыть].

Ученые также заключили, что присутствовал набор и других факторов, но ни один из них не представлялся особенно критичным. «Взрослые не включали большинство стрелков в группу высокого риска и не ожидали поведения подобного рода». Хотя родители и учителя были рядом, они не воспринимали этих детей как опасных, несмотря на ужасающие действия, которые те в итоге совершили.

Хотя школьная стрельба случается слишком часто, особенно в США, статистически это редкое событие. Поэтому его трудно изучать, и сложно понять, что именно привело детей к таким страшным решениям. Но, судя по результатам исследований, едва ли психическая болезнь сама по себе может стать причиной таких срывов; скорее, виной сложное сочетание факторов. В их число входят социальная изоляция, травля, недостаток родительской поддержки, злоупотребление алкоголем и наркотиками, легкий доступ к огнестрельному оружию.

Итак, приняв во внимание этот факт, давайте вернемся к главному вопросу: действительно ли мы отстраняемся от психически больных, потому что интуитивно чувствуем подлинную опасность? Что ж, ответ будет: «Все сложно». Джулия Совисло и ее коллеги высказывают следующее мнение: «Эти впечатления предвзяты: невзирая на то, что потенциальный риск насилия все же существует, он мал, и большинство людей с психическими болезнями не совершают насильственных действий»[99]99
  Sowislo et al. ‘Perceived dangerousness’.


[Закрыть]. Даже если мы примем во внимание совсем незначительный риск и удвоим и даже утроим его, все равно получим очень низкий показатель.

Что это значит? Прежде всего многое зависит от поставленного диагноза. В 2014 году Джиллиан Петерсон вместе с коллегами провела исследование, посвященное психически больным нарушителям. Из его результатов следовало, что из 429 рассмотренных преступлений 4 % были напрямую связаны с психозом (включая симптомы шизофрении), 3 % – с депрессией и 10 % – с биполярным расстройством[100]100
  Peterson, J. K., Skeem, J., Kennealy, P., Bray, B., & Zvonkovic, A. ‘How often and how consistently do symptoms directly precede criminal behavior among offenders with mental illness’. Law and Human Behavior, 38 (5) (2014), pp. 439–49.


[Закрыть]. Это значит, что корреляция между психическим расстройством и преступлением существует лишь в контексте очень небольшого набора диагнозов, а именно шизофрении, депрессии и биполярного расстройства.

Авторы заключают: «Психиатрические симптомы слабо связаны с преступным поведением». Похоже, что, даже если человек душевно болен и у него наблюдаются самые «рискованные» симптомы, он очень редко проявляет агрессию только из-за них. Напротив, зачастую те же самые обстоятельства, которые в целом провоцируют насилие в обществе, оказывают влияние и на психически больных людей.

Так откуда же берется связь между преступлением и психической болезнью? Похоже, она вызвана другими факторами: алкогольной и наркотической зависимостями. Человек с шизофренией или депрессией чаще, чем среднестатистический, склонен принимать наркотики или злоупотреблять алкоголем. Например, согласно исследованию 2015 года Рагнара Несвога и его коллег, злоупотребление психоактивными веществами было диагностировано у 25,1 % людей с шизофренией, 20,1 % людей с биполярным расстройством и 10,9 % людей с депрессией[101]101
  Nesvåg, R., Knudsen, G. P., Bakken, I. J., Høye, A…. & Reichborn-Kjennerud, T. ‘Substance use disorders in schizophrenia, bipolar disorder, and depressive illness: a registry-based study’. Social Psychiatry and Psychiatric Epidemiology, 50 (8) (2015), pp. 1267–76.


[Закрыть]. Специалисты выявили, что «пациенты с шизофренией, биполярным расстройством и депрессией в десять раз больше подвержены риску злоупотребления ПАВ (психоактивными веществами) по сравнению с людьми из общей популяции». Употребление алкоголя и наркотиков в таких обстоятельствах может быть попыткой самолечения или бегства от тяжелых симптомов болезни, а порой результатом неверных решений плохо функционирующего мозга.

И вот тут мы получаем связь: психическая болезнь – это фактор риска злоупотребления ПАВ, который, в свою очередь, повышает риск насилия. По результатам системного обзора научной литературы, посвященной шизофрении и насилию (опубликован в 2009 году Синой Фазелем и его коллегами), «шизофрения и другие психотические расстройства ассоциируют с насилием и насильственными преступлениями, особенно с убийством. Однако в большинстве случаях риск опосредован коморбидными[102]102
  Коморбидность – наличие нескольких хронических заболеваний, связанных между собой единым патогенетическим механизмом. – Прим. ред.


[Закрыть] расстройствами, вызванными употреблением психоактивных веществ»[103]103
  Fazel, S., Gulati, G., Linsell, L., Geddes, J. R., & Grann, M. ‘Schizophrenia and violence: systematic review and meta-analysis’. PLOS Medicine, 6 (8) (2009); https://doi.org/10.1371/journal.pmed.1000120.


[Закрыть]. Иными словами, почти всегда повышенный риск возникает, когда человек, больной шизофренией, выпивает или принимает наркотики. Более того, риск повышается у любого человека, который выпивает или принимает наркотики: «Риск таких пациентов с коморбидностью схож с риском при злоупотреблении ПАВ без психотических расстройств». Похоже, ключевым звеном тут является именно злоупотребление ПАВ, а не непосредственно психическое заболевание. Психическое расстройство само по себе – плохой показатель насильственных тенденций.

Эмоциональная и физическая дистанция, которую мы держим с психически больными людьми, ничем не обоснована и имеет катастрофические последствия. Большинство стран прошли долгий путь и уже не запирают людей с психическими заболеваниями в средневековых домах сумасшедших с бесчеловечными условиями, не изгоняют из них злых духов и не подвергают публичным насмешкам и оскорблениям – но нам еще есть к чему стремиться. Нам нужно побороть ошибки «детекторов жутковатости». Люди с психическими заболеваниями могут казаться непредсказуемыми, но непредсказуемость не означает жестокость. Общайтесь с особенными людьми, не бойтесь их. Сядьте рядом с незнакомцем, который ведет себя странно. Но только если он не пьян и не под кайфом.

Давайте менять отношение общества к людям с психическими заболеваниями.

Удары током

Возможно, вы слышали о классическом эксперименте в области подчинения авторитету, проведенном в 1963 году Стэнли Милгрэмом[104]104
  Milgram, S. ‘Behavioral study of obedience’. Journal of Abnormal and Social Psychology, 67 (4) (1963), p. 371.


[Закрыть]. Его участникам предлагали взять на себя роль «учителя» и бить током «ученика», когда тот ошибался, вспоминая слова из списка. «Ученик», который в действительности был в сговоре с исследователем, сидел в соседней комнате. Экспериментатор требовал, чтобы «учитель» усиливал силу тока всякий раз, когда «ученик» допускал ошибку: он должен был начать с 15 вольт и дойти до 450; последний рычаг был помечен знаком «Опасность: высокий разряд».

В какой-то момент «ученик» начинал выступать против повышения разряда. В оригинальной статье написано: «Когда подается разряд 300 вольт, “ученик” стучит по стене комнаты, в которой сидит привязанным к электрическому стулу. Испытуемый слышит стук. Начиная с этого момента, “ученик” больше не отвечает… Он повторно стучит после разряда 315 вольт, а потом его уже не слышно». Очевидно, экспериментальная процедура вынуждает «учителя» поверить, что тот убивает «ученика». Несмотря на это, только 14 из 40 мужчин, принявших участие в эксперименте, прервали его, не достигнув самого сильного разряда. Это была невероятная иллюстрация тезиса, что кто-то из нас будет следовать командам авторитетного лица, которое требует действовать против нашей совести, даже в такой невинной ситуации, как психологический эксперимент. Мы вернемся к теме подчинения авторитетам в другой главе, а здесь я хочу обсудить эмоциональный ответ участников эксперимента на собственное поведение.

Как и ожидалось, большинство участников испытывали крайний стресс. Они пытались возразить экспериментатору: «Не думаю, что это гуманно. Какой-то адский эксперимент… Это безумие». И после того как эксперимент заканчивался, послушные участники «вытирали пот со лба, терли глаза пальцами или нервно вертели в руках сигареты». Но одну необычную реакцию на стресс Милгрэм нашел особенно любопытной. Это был нервный смех.

Одним из признаков напряжения были частые приступы нервного смеха. 14 из 40 участников демонстрировали отчетливые признаки нервного смеха или улыбки. Смех казался совершенно неуместным, даже странным. Полномасштабные, неконтролируемые приступы смеха наблюдались у трех участников. В одном случае мы наблюдали настолько сильные конвульсии, что пришлось приостановить эксперимент. Участник, 46-летний продавец энциклопедий, был сильно смущен своим неуместным и неуправляемым поведением.

Почему они смеялись? Конечно же, их не радовала перспектива убить током незнакомца? Нет, похоже, они смеялись по какой-то иной причине и при этом стеснялись ее.

Смех и улыбку часто связывают со злодейством. Мы представляем, как гогочет злая ведьма, смеется серийный убийца, ухмыляется дьявол. Хотя это может быть автоматическая реакция лица на стресс и неопределенность, она представляется в этих обстоятельствах выражением садистского удовольствия. И добровольцы хорошо знали об этом: «В интервью после эксперимента участники всячески пытались объяснить, что они не садисты и что смех не означал, будто им нравилось бить жертву током».

Мы уже говорили о противоречивых эмоциях, когда обсуждали милую агрессию, и, скорее всего, они носят защитный характер. Мозг предотвращает своеобразное «короткое замыкание», когда переживает слишком сильные эмоции, и вынуждает нас испытать противоположные чувства. Мы готовы принять, что можем нервно хихикнуть, когда делаем то, что нас пугает, или улыбнуться во время похорон, или почувствовать желание причинить боль любимому домашнему питомцу. Но все же нам неприятно замечать сходство своего (неуместного) выражения лица во время жестоких действий с выражением лица в других ситуациях. Мы считаем, что люди, которые демонстрируют неподходящие эмоции невовремя, странные.

По мнению Роя Баумайстера и Кита Кэмпбелла, смех может быть таким пугающим, потому что жертвы и их мучители различаются в восприятии и переживании вреда[105]105
  Baumeister, R. F., & Campbell, W. K. ‘The intrinsic appeal of evil: sadism, sensational thrills, and threatened egotism’. Personality and Social Psychology Review, 3 (3) (1999), pp. 210–21.


[Закрыть]. Это связано с тем, что Баумайстер назвал «несовпадение масштабов»[106]106
  Baumeister, R. F. Evil: Inside Human Cruelty and Violence. New York: W. H. Freeman, 1997.


[Закрыть]. «Суть несовпадения масштабов в том, что жертва теряет больше, чем получает мучитель», – объясняет автор термина. Например, когда вор крадет что-то, замена украденного обычно обходится жертве дороже суммы, за которую вор может продать эту вещь. Насильник может почувствовать свою власть на короткое время, но жертва страдает потом долгие годы. Убийца забирает жизнь, а семья жертвы испытывает боль и страдание от потери, ни в коей мере не сравнимой с выгодой, которую получает преступник.

Этот дисбаланс крайне важен. Из-за несовпадения масштабов жертвы часто описывают действия мучителей как беспричинные. «Жертва может отмечать, что действия мучителя не имели никакой причины или… что он действовал из чистой злобы». Баумайстер и Кэмпбелл пишут: «Масштаб действия может казаться мучителю гораздо меньшим, чем жертве, и потому, чтобы понять психологию мучителей, нам следует отстраниться от точки зрения жертвы». Когда мы говорим о зле, обычно мы стоим на стороне жертвы и видим вред с ее позиции.

Например, жертвы могут запомнить смех мучителя, а те о нем едва вспомнят. Более того: «Жертвы принимают смех мучителя как убедительный знак, что преступник испытывал наслаждение, то есть как признак злобного, садистского удовольствия». Мы можем простить жертвам насилия неспособность тонко различать и верно интерпретировать смех своих мучителей. Быть жертвой насилия и без того очень тяжело. Если преступник действительно наслаждается происходящим, как представляется жертве, тогда несовпадение масштабов превращается в пропасть, а соотношение потери и прибыли так велико, что их невозможно примирить. Это мы и зовем злодейством. «Злобный смех» – отличительный признак жути, поскольку это крайнее проявление несовпадения масштабов.

Давайте обратимся к другому атрибуту жути. Помните исследование, которое я приводила в начале этой главы? В нем описывались разные признаки, считающиеся нами жутковатыми: профессия клоуна или таксидермиста, длинные пальцы или несоблюдение личной дистанции. В этой работе также изучался и еще один аспект жутковатости: хобби жутковатых людей.

Во главе этого жуткого списка очевидно оказываются коллекционеры. Как пишут Макэндрю и Кёнке: «Наиболее часто упоминаемое жуткое хобби – собирательство разных предметов. Особенно жутким считалось коллекционирование кукол, насекомых, рептилий, частей тела (зубов, костей, ногтей)»[107]107
  McAndrew & Koehnke. ‘On the nature of creepiness’.


[Закрыть]. Да, разумеется.

Корпорация убийц

На мой взгляд, самое странное, что могут коллекционировать люди, – это murderabilia. В 2009 году американская адвокатесса и писательница Эллен Хёрли определила это понятие как «любые предметы, предлагаемые на продажу, которые были созданы убийцей или находились в его владении, а также предметы, связанные с громким преступлением, которые использовал или не использовал преступник»[108]108
  Hurley, E. ‘Overkill: an exaggerated response to the sale of murderabilia’. Indiana Law Review, 42 (2) (2009), p. 411.


[Закрыть]. Некоторые коллекционеры считают, что сам термин murderabilia имеет пренебрежительный оттенок, но давайте взглянем на это увлечение непредвзято и без осуждения.

Порой такие «сувениры» продаются самими убийцами, отбывающими наказание в тюрьме. Например, Джон Уэйн Гейси, американский серийный убийца, который изнасиловал, пытал и убил как минимум 33 молодых парней в 1970-х. Он заглядывал на соседские вечеринки наряженный как «клоун Пого». Во время отбывания тюремного срока он писал и продавал жутковатые картины, изображавшие клоунов в окружении гномов и детей. Был еще и Герберт Маллин, убивший 13 человек: он якобы полагал, что это помогало предотвращать землетрясения. Мужчина, утверждавший, что убивать ему приказывали голоса в голове, начал рисовать в тюрьме красивые горные хребты.

По мнению Мэттью Вегнера, который в свое время был редактором журнала Law Review в Университете Цинциннати, «понятие murderabilia, с одной стороны, включает в себя прославление знаменитостей и истории, а с другой – увлечение оккультными и чудовищными преступлениями»[109]109
  Wagner, M. ‘Beyond the Son of Sam: assessing government’s first tentative steps towards regulation of the third party murderabilia marketplace’. University of Cincinnati Law Review, 80 (2011), p. 977.


[Закрыть]. Он утверждает, что продажи особенно выросли с появлением интернет-сервисов, «перенеся торговлю murderabilia с неофициальных аукционов на полноценный рынок». Возможно также, что бизнес процветает благодаря тому, что в интернете покупателям удается сохранить анонимность.

Как вы можете догадаться, юристы высказываются на эту тему, потому что с момента появления подобных сувениров рынок раздирают противоречия. Также возникает вопрос, допустимо ли, чтобы преступники наживались на своих злодеяниях. Нарушители, которые продают такие вещи, часто навлекают на себя праведный гнев жертв и общества в целом. В США недовольство даже вылилось в создание так называемых законов Сына Сэма. Как пишет Вегнер, они были «названы в честь соответствующего закона, принятого штатом Нью-Йорк»[110]110
  На самом деле первоначальный закон штата Нью-Йорк был оспорен в Верховном суде и признан неконституционным, но затем подвергся ряду поправок для приведения в соответствие с конституционными требованиями и существует в окончательной версии с 2001 года. – Прим. ред.


[Закрыть], задачей которого было «помешать серийному убийце Дэвиду Берковицу заработать на продаже СМИ прав на свою историю» в ответ на предположения, что Берковиц продаст права на съемку фильма о себе – хотя сам он никогда не проявлял к этому интереса. Закон был принят превентивно, чтобы не позволить преступникам наживаться на таких предложениях. Однако поддерживать соблюдение подобных законов крайне сложно, так как они обычно нарушают право на свободу слова, по крайней мере в США.

Хотя продажу трудно искоренить в зародыше, администрация интернет-магазинов вправе контролировать, что в них продается. Например, гиганты вроде Amazon запрещают продавать предметы, которые способны кого-либо оскорбить: включая человеческие останки и сувениры с нацистской символикой. Страны тоже могут регулировать продажу вещей, которые эксплуатируют чувство ненависти. Германия на законодательном уровне запретила распространение манифеста Гитлера Mein Kampf, пока в 2016 году не вышло аннотированное, научное, снабженное критикой издание. Возможно, Германия почувствовала, что дух времени вновь несет с собой расовую ненависть, и в назидание решила показать, как зарождался фашизм.

Однако создание и продажа нарушителями своих историй, а также поделок и даже ногтей с ног вполне законна. И я не думаю, что это неправильно. Если мы будем видеть историю только с точки зрения жертвы, мы рискуем воспринять проблему через фильтр несовпадения масштабов. Да, зачастую тюремного срока недостаточно для того, чтобы жертвы и их семьи почувствовали, что справедливость восстановлена, и мысль, что нарушитель может вновь обрести ощущение нормальной жизни и использовать свою историю для заработка, кажется кощунственной. Конечно, юристы знают крылатое выражение «Ex turpi causa non oritur actio», которое, по сути, означает, что мы не можем получить выгоду из собственных аморальных действий.

Но если мы избежим соблазна рассматривать проблему исключительно с позиции жертвы, то увидим тех, кто уже выплачивает долг обществу и правосудию. Никого не приговаривают «на четыре года в тюрьме плюс четыре года, во время которых вы не сможете зарабатывать на том, что вы сделали». Суровые приговоры и долгосрочное отторжение прав дегуманизируют огромное число людей. И ведь большинство нарушителей убивают не ради славы, не ради того, чтобы нажиться на своей истории. Слава и богатство – необычайно редкие, случайные последствия.

Но я увлеклась. Мы начали говорить о покупателях murderabilia, а не о продавцах. Итак, почему людей интересуют сувениры от злодеев? По мнению социолога Джека Денэма, «считается, что попытка сохранить что-либо в памяти при помощи “темного туризма” – болезненная форма развлечения, которая может рассматриваться как способ столкновения и совладания со смертью в современных обществах»[111]111
  Denham, J. ‘The commodification of the criminal corpse: “selective memory” in posthumous representations of criminal’. Mortality, 21 (3) (2016), pp. 229–45.


[Закрыть].

Особенно горько, что нарушители, выбранные в качестве объекта поклонения и имеющие немало фанатов, обычно воплощают и другие качества, ценимые обществом. Хотя их поступки глубоко преступны, их методами восхищаются. Серийный убийца, которого долго не получается вычислить, как правило, аккуратен, хорошо планирует и контролирует ситуацию. Более того, их можно считать бунтарями, играющими по собственным правилам. Они – воплощение контркультуры.

Уж кто действительно овладел этой наукой, так это Чарльз Мэнсон. Он был уверен, что грядет апокалиптическая расовая война – Helter Skelter, – и полагал, что, если организовать секту, поощряющую убийство людей, это поможет ей начаться. Когда его поймали и посадили под арест, Мэнсон стал своеобразным королем. Сидя в тюрьме, он продавал свою музыку, делал пауков из шерсти и писал психоделические картины. По мнению Денэма, «Мэнсон – кумир контркультуры, которому поклоняются, потребляя его продукцию». Фанаты серийных убийц и murderabilia, похоже, приписывают изуверским, извращенным поступкам сверхъестественные качества. Это больше, чем завороженность убийством, это восхищение знаменитостью, педантичностью и самой контркультурой, которую они представляют.

Пожалуй, нам все еще трудно осмыслить увлечение сувенирами от убийц, кажется, мы все еще считаем это жутковатым, но, может, нам удастся хоть чуть-чуть приблизиться к пониманию. А если вы хотите сформировать собственное мнение, то всегда можете заглянуть на сайты Serial Killers Ink, Murder Auction или Supernaught.

Помимо коллекционирования, есть еще и другие хобби, которые упоминались в исследовании Макэндрю и Кёнке. Считается жутковатым, когда людям нравится наблюдать за другими людьми, преследовать их или фотографировать. Также забавно, что сюда же включили и любителей наблюдать за птицами. Видимо, потому, что в этом случае все равно кто-то за кем-то наблюдает, хотя лично я не нахожу это жутковатым. Я просто представляю себе человека в твидовом костюме, который разглядывает деревья в бинокль. Увлечение таксидермией тоже часто называют жутковатым. Не знаю никого, кто делает чучела животных или коллекционирует их ради забавы, но соглашусь, что это может быть пугающим и вновь приводит нас к мыслям о смерти – они тесно связаны с жутью.

Наконец, в исследовании обнаружилось, что жутковатой называли «порнографию или экзотическую сексуальную активность». Учитывая тесную связь между нежелательным сексуальным интересом и жутковатостью, неудивительно, что в списке оказалось пристрастие к сексу с причудами.

Таким образом, похоже, что переживание жути – результат действия системы, задача которой – поддерживать нашу безопасность, но при этом она плохо откалибрована. Мы путаем нобелевских лауреатов с известными преступниками. Мы считаем, что люди странные, потому что они непривычно выглядят, необычно себя ведут, имеют редкие хобби и психически нездоровы. Вы можете принять эту информацию к сведению и попытаться стать менее пугливым, а можете просто ее проигнорировать.

Другая система, которая обычно поддерживает нашу безопасность, но порой все же не справляется, – это система технологий. Раз мы живем в мире, на который все больше влияет присутствие смартфонов, самолетов и интернета, мы можем задаться вопросом: как это воздействует на нас и как мы воздействуем на технологии? Далее мы рассмотрим, как и почему мы используем технику в темных делах и как сама техника может шалить.