Текст книги "Красный дворец"

13

Я закрыла глаза и снова открыла их – дверь камеры передо мной по-прежнему была заперта на ключ, который звякал теперь о другие ключи в связке на поясе полицейского, идущего по темному тюремному коридору.

Я не злилась. Я была спокойна. Но совершенно не представляла, что мне делать.

По обе стороны от меня располагались камеры с незнакомыми мне людьми, которые шептали друг другу и себе под нос: «Она ведь медсестра? Что медсестра делает в тюрьме?» В полной тишине эти голоса казались слишком уж громкими. Я старалась не слушать, но это было совершенно невозможно.

– Может, кого-нибудь отравила?

– По-моему, она не похожа на убийцу.

– Убийцы редко похожи на убийц.

Я села и притянула колени к груди. Прислушиваясь к биению растревоженного сердца, я задавалась важным для меня вопросом: «Придет ли отец?»

Не знаю, как долго я так просидела, но вдруг в тюремный блок на цыпочках вошла Сульби. Почувствовав облегчение при виде знакомого лица, я, пошатываясь, поднялась на ноги.

– Инспектор Со ищет тебя, – прошептала Сульби, прижав лицо к прутьям камеры. – Мне велели сказать ему, что ты отправилась в дом кэкчи. И он, похоже, мне поверил: медсестры часто там останавливаются, когда задерживаются в столице на ночь. – Она помолчала. – Мне не хотелось лгать ему, но за мной следил слуга командира. Если хочешь, чтобы я сказала ему, где ты, я это сделаю.

Если бы Сульби действительно так поступила, это стало бы известно командиру. А у нее и так из-за меня было полно неприятностей.

– Нет, – прошептала я. – Я хочу побыть одна…

Скрестив руки, я стала ходить по камере: от беспокойства я не могла усидеть на месте. Но, поняв, что Сульби ждет от меня чего-то еще, я остановилась.

И поняла: мне было что ей сказать.

– Год назад ты, помнится, училась в Хёминсо, – быстро прошептала я. – Может, ты знаешь ученицу по имени Минджи?

– Ты говоришь о девушке, которой удалось избежать смерти? Да, знаю. Я даже помогала инспектору Со искать ее.

Мое сердце забилось чаще.

– Правда?

– Мне поручили опросить ее здешних родственников. Кроме того, я до сих пор составляю список ее родных и знакомых, живущих за пределами столицы, – по мнению инспектора Со, Минджи могла податься к ним. По всей видимости, сразу после резни отец Минджи исчез куда-то на целую неделю, – продолжала Сульби. – Инспектор Со считает, что он где-то спрятал Минджи, и ее семья очень боится выдать это место. Инспектор думает, они страшатся, что если их дочь найдут, то посадят в тюрьму и будут пытать, как медсестру Чонсу. Так что теперь он пытается завоевать их доверие.

Кто знает, сколько времени потребуется на поиски и расспросы Минджи? У медсестры Чонсу осталось всего девять дней.

– Мне нужно, чтобы ты кое-что для меня сделала.

Она кивнула:

– Все, что угодно.

– Пойди к медсестре Оксун. Скажи ей: мне больше не нужно, чтобы она помогала мне доказать невиновность медсестры Чонсу. – Я должна уважать желание моей наставницы и прекратить поиски Ён-даля и его семерых детей. – Пусть вместо этого она расспросит всех, кого знает, об отце Минджи, о том, где он побывал на той неделе, когда случилась резня. Он может не доверять инспектору Со и ни во что его не посвящать, но, конечно же, должен был обмолвиться о своих передвижениях знакомым.

– Я пойду к ней прямо сейчас, – твердо сказала Сульби. – Я знаю, где она живет.

– Спасибо.

Она ушла, а я осталась ждать, слушая звон большого колокола, возвещающий о конце комендантского часа. И, само собой, думая о том, что скоро за мной придет отец.

Время шло, в воздухе растеклась и проникла в камеру холодная влажность. У меня замерзли пальцы ног; каждый шаг сопровождался болью. Я то и дело вытягивала шею, пытаясь высмотреть медсестру Чонсу или хотя бы ее камеру среди длинного ряда других камер и деревянных решеток. Но она по-прежнему лежала на полу, свернувшись клубком, и ее, боялась я, мучил жар.

Я слушала звон колокола и ждала.

Никто ко мне не пришел.

* * *

Меня разбудило звяканье ключей. Я, должно быть, уснула где-то на рассвете – а сейчас, судя по всему, приближался полдень. Я терла глаза, моргала и не чувствовала рук и ног – так сильно все затекло.

Перед отпертой камерой стоял отец. Он смотрел на меня сверху вниз, сложив руки за спиной.

Я с трудом выпрямилась и, едва дыша, склонилась перед ним. Всю ночь напролет я практиковалась во лжи, которая защитила бы меня от его гнева и разочарования. Но теперь в голове у меня было пусто от страха.

– Посреди ночи я получил срочное послание, – монотонно начал отец. – Когда я прибыл к командиру Сону, он рассказал мне, что ты влезла абсолютно не в свое дело. И что прошлым вечером ты проникла в отделение полиции.

Его бдительный взгляд, казалось, говорил: «А теперь защищайся… если посмеешь».

– Это какое-то недоразумение, – еле слышно прошептала я. – Я пришла в отделение полиции лишь затем, чтобы оказать медицинскую помощь медсестре Чонсу. И других дел у меня не…

– Значит, ты не только суешь всюду свой нос, но еще и лжешь.

Я опустила глаза в пол, сердце у меня колотилось.

– Командир поставил меня в известность о том, что ты проникла на место преступления в Хёминсо. Бездумно дотрагивалась до трупов и, вероятно, подтасовала улики. Потом, опять-таки бездумно, занялась осмотром трупа у реки Хан. Он не сомневается, что ты, помимо всего прочего, делишься с инспектором Со дворцовыми тайнами.

– Прошу прощения, – я изо всех сил старалась, чтобы мой голос звучал искренне, – я не буду больше вмешиваться…

– Что пообещал тебе инспектор Со в обмен на твою помощь? – спросил отец. – Или же он вскружил тебе голову и теперь просто тебя использует?

Мое фальшивое притворство испарилось, и я стрельнула в него сердитым взглядом из-под опущенных ресниц.

– Нет. Он меня не использует. Мы друзья.

– Друзья? – фыркнул он. – Мужчина и женщина не могут дружить. Дружба возможна только между равными. А ты обыкновенная простолюдинка. Когда все это кончится, большее, что он может тебе предложить, так это стать наложницей. Мужчина с его родословной никогда не снизойдет до того, чтобы жениться на тебе.

Я заскрипела зубами:

– У меня нет намерения становиться чьей-то наложницей, ваше сиятельство.

Он покачал головой, откровенно мне не веря.

– Как бы то ни было, ты унизила меня в глазах командира. И более того, открыто проигнорировала мои указания. – Он замолчал, и в его молчании я почувствовала всю глубину его презрения ко мне. – Разве я не велел тебе не вмешиваться в это дело?

Моя обида сошла на нет, и мне захотелось провалиться сквозь землю.

– Велели, – прошептала я.

Он вздохнул и снова покачал головой.

– Узнав, что ты стала медсестрой, я начал тобой гордиться. Но теперь вижу, что принял тебя за ту, кем ты не являешься. Ты не лучше всех прочих ублюдков, отирающихся в столице: так же, как и они, устраиваешь беспорядки и нарушаешь закон.

Его разочарование тут же накрыло меня с головой, я не могла сдвинуться с места и стояла, крепко вцепившись в полу юбки, так что костяшки пальцев у меня побелели.

– Я не могу игнорировать слова командира Сона. Он ниже меня рангом, но ты так разозлила его, что он сказал: «Разве может министр юстиции обеспечить порядок в столице, если он не способен сделать это в собственной семье?» – Отец постучал пальцем по деревянному пруту, будто отсчитывал секунды до наказания, которое он мне придумал, и каждый звук, казалось, вонзался в меня. – Я сообщил во дворец о твоем недостойном поведении. И потребовал, чтобы тебя лишили должности.

Губы меня не слушались, и я еле смогла повторить за ним:

– Лишили должности?

– Тебя нужно лишить звания нэ-ыйнё, потому что нэ-ыйнё прежде всего и главным образом – это дворцовая женщина. Секреты дворца не должны выходить за пределы дворца, а у меня нет сомнений, что ты разбалтываешь их налево и направо.

– Но я… – Я с трудом подбирала слова, меня охватывала паника. Медленная и стойкая, холодная и причиняющая боль. – Я п-полжизни училась и работала, чтобы получить эту должность…

– Вспомни о самган орюн[32]32
  Самган орюн (три устоя и пять правил) – важное понятие конфуцианства, регламентирующее отношения и иерархию в обществе.


[Закрыть], – напомнил он резко. – Небеса наделяют каждого человека особой ролью, соответствующей его или ее должности и положению в обществе. Вельможа должен вести себя как вельможа, слуга – как слуга, отец – как отец, сын – как сын. И, в твоем случае, дочь – как дочь.

Сердце мое, казалось, заледенело. Я училась в Хёминсо, занималась по ночам, обходилась всего тремя часами сна, у меня каждый день шла из носа кровь, и все это я делала ради того, чтобы стать такой дочерью, о какой он говорил. Дочерью, которой он мог бы гордиться.

– Но ты нарушила эту гармонию. – Черты его лица стали жестче. – И должна понести…

– Вы – мой отец и все же никогда в действительности им не были. – Мой голос надломился и дрожал, но я продолжала говорить и не могла остановиться. Слишком уж вопиющей показалась мне несправедливость его слов, чтобы молчать. – Так почему я должна вести себя как ваша дочь?

Лицо отца посерело от охватившей его безмолвной ярости. Никогда прежде не сталкивалась я с подобным гневом, не оставляющим места солнечному свету и человеческому теплу; передо мной разверзлась темная пропасть, в которой гулял один только пронзительный зимний ветер.

– И в кого ты такая упрямая? – Его голос звучал теперь как ледяной шепот. – Такая грубиянка. – Я почти что физически ощущала, как он пересчитывает, сколько костей он хотел бы мне переломать. Но к самым глубинам его жестокости я оказалась не готова. – После полнолуния ты должна покинуть мою резиденцию. Ты, твой брат, твоя мать – и чтобы больше я вас в жизни не видел.

Мои глаза наполнились слезами, словно он нанес мне пощечину.

– Но это наш дом…

– Нет у вас ничего вашего, – выпалил он с поражающим воображение неистовством. – Ваш дом принадлежит мне. – Выражение его лица смягчилось, он глубоко вдохнул, провел рукой по шелковому халату и снова предстал министром юстиции, сохраняющим мрачное спокойствие в любой непростой ситуации. – Но если ты взмолишься о прощении, если поклянешься жизнью матери, что больше не будешь проявлять неуместное любопытство, тогда я изменю свое решение. И не стану забирать у вас дом.

Его слова словно содрали плоть с моих костей. Ни один отец не должен произносить подобных слов. Я шагнула вперед, колени у меня подкосились, но я сумела устоять на ногах. «Умоляй, – прошептал у меня в голове голос матери. – Пожалуйста, не настраивай его против нас».

По моим щекам потекли слезы. Я подошла к двери камеры и открыла ее шире, и взгляд отца потемнел.

– Прошу прощения, – с трудом выговорила я. – Но расследование еще не закончено.

Он был слишком ошеломлен, чтобы пойти вслед за мной, и я, пошатываясь, проковыляла по коридору к двери и покинула отделение полиции.

* * *

Вечером, когда я перестала слоняться по пустым полям и набралась мужества для того, чтобы вернуться домой, небо уже было пурпурным, земля темной, а между ними мерцала готовая погаснуть полоса оранжевого света. Тени становились все длиннее, и мне казалось, будто мой мир исчезает в темноте, пустоте и небытии.

«Нужно рассказать матери, – звучало у меня в голове, когда я с трудом поднималась по лестнице на деревянную террасу. Открыв дверь, я вошла в дом. – Я должна обо всем ей рассказать».

Я направилась в покои матери, раздвинула дверь и обнаружила, что внутри никого нет. Я вспомнила, что в это время она обычно укладывает спать моего младшего брата. В следующей темной комнате я нашла их обоих – они спали на циновке, голова брата покоилась у матери на сгибе локтя.

Мать пошевелилась, откинула одеяло, приподнялась на локте и посмотрела на меня. Выглядела она совершенно измученной.

– Что случилось? – шепотом спросила она.

«Нужно рассказать ей».

– У меня был трудный день. – Я с трудом сглотнула, гадая, как отреагировала бы мать, если бы узнала, что я натворила. Рассердилась ли бы она? Сказала бы то же, что и отец? «Чтобы больше я тебя в жизни не видела?»

– Можно я… – Я стиснула выбивающие дробь зубы. – Можно я лягу спать с вами?

Мать подавила зевок: она слишком устала, чтобы удивиться моему желанию.

– В углу есть еще одеяло.

Я взяла одеяло, а потом вернулась к матери и братику – к моим единственным родным. Потом опустилась на циновку и лежала неподвижно, глядя в спину матери. В детстве я мечтала уснуть рядом с ней, чтобы ее руки обнимали меня и защищали. Но я боялась попросить ее об этом: я была уверена, что она не питает ко мне особой любви.

А когда она узнает правду, то станет любить меня еще меньше.

Я закрыла глаза, стараясь успокоить усиливающуюся боль в груди. Мать никогда меня не простит. Она бросит меня, как сделала это десять лет тому назад.

* * *

Когда наступило утро, я пошла к себе и хотела было залезть под одеяло, но тут пришла служанка Моккым с моей свежевыстиранной формой. Она думала, что мне предстоит рабочий день, и так оно и должно было быть; вот только я боялась, что дворцовые ворота никогда больше передо мной не откроются.

– Вы выглядите так, будто увидели привидение, – покачала головой Моккым. – Вы не заболели?

Она подала мне бронзовое зеркало, и я поняла, что вчерашние события оставили глубокий отпечаток на моем лице. Я потеряла все в одночасье. Следовало ли мне унижаться перед отцом, молить его о прощении? Должна ли я была лежать, уткнувшись лбом в землю, до тех пор, пока у меня не заболели колени, пока кожа на ладонях не стерлась?

Я бессознательно поднесла руку к воображаемой ссадине на лбу.

– Вы переоденетесь в свою форму здесь, – спросила служанка Моккым, – или во дворце?

– Здесь, – пробормотала я и замолчала.

Где-то в глубине моего сознания мелькнула одна мысль. Я снова посмотрела в зеркало – на свой лоб – и попыталась понять, почему мне так неспокойно.

– Одну минутку, молодая госпожа. Я заметила небольшую дырочку у вас на форме. – Служанка Моккым побежала за швейным набором.

Я стояла в тихих и пустых покоях, и в бронзовом зеркале постепенно проступало воспоминание. Воспоминание об испачканном в грязи лбу и свежей ране. И когда образ наконец-то проявился окончательно, с губ у меня сорвался тихий возглас.

Те странные следы на одежде и коже врача Кхуна, которые я видела днем раньше… грязь на одежде, на лбу, на руках – все это говорило о том, что он стоял на коленях. А лоб он поранил, потому что усердно бился головой о землю от охвативших его сильных эмоций – безутешного горя или неконтролируемой ярости.

Служанка Моккым быстро вошла в комнату и занялась моей формой, а у меня в голове неотступно вертелся вопрос: кому столь усердно кланялся врач Кхун?

14

Я вошла во дворец, ожидая, что меня вышвырнут вон, но все, похоже, были слишком заняты, чтобы обращать на меня хоть какое внимание.

Медсестры, столпившись, разговаривали о наследном принце. Король передумал и позволил сыну сопровождать его к усыпальнице королевы Чонсон.

– И когда же вернется его высочество? – спросила я у врача, памятуя о том, что обещала принцу принести лекарство. Это необходимо было сделать тайком, потому что передавать лекарства членам королевской семьи, не регистрируя их, было запрещено. Я бы уже покончила с этим делом, не попади я в тюрьму.

Врач Нансин молчал так долго, что мне пришлось отложить свои размышления.

– Ыйвон-ним? – не выдержала я.

– Тебе больше нельзя приходить сюда, медсестра Хён, – нахмурил он брови.

– Не уверена, что понимаю, о чем выговорите, – ответила я, хотя на сердце у меня сразу же потяжелело.

– Его сиятельство Син… – прошептал он, в его голосе явственно прозвучало беспокойство. – Он потребовал, чтобы тебя отстранили от работы, а у него во дворце немало связей. Мне очень жаль, медсестра Хён, но я должен забрать жетон, дающий тебе право находиться во дворце. Ты здесь больше не работаешь.

Меня охватило горе, а следом за ним – паника. Орудие убийства по-прежнему находилось в этих стенах.

– Можно я помогу медсестре Чиын? Я обещала ей закончить лекарство.

На его лице отразилось сомнение, и он бросил на меня жалостливый взгляд:

– Хорошо, но ты все равно должна вернуть жетон.

Быстро моргая, я сунула руку в карман фартука и отдала ему жетон, при этом у меня было такое чувство, словно я рассталась со своей единственной мечтой. Я стала ничем, и у меня ничего не было – за исключением дела об убийствах, которое надо еще раскрыть.

– Не знаю, что произошло, но мне жаль, что ты больше не будешь здесь работать.

Слова врача Нансина больно ужалили меня, и если бы это случилось несколько недель тому назад, я бы затаилась где-нибудь и поплакала бы в одиночестве. Но сейчас я направила все свои мысли на решение насущной проблемы. Нужно приготовить лекарство для наследного принца Джанхона и дождаться его возвращения.

Следуя запомненным инструкциям, я вскипятила в горшке воду, а затем добавила в нее нужные ингредиенты. Небрежно порезанные грибы, походившие на куски гнилой древесины; сушеные плоды читхил и пригоршню других сушеных составляющих.

Прячась от Чиын – она сразу бы заметила, как я расстроена, – я скорчилась в тени Королевской аптеки и стала раздувать пламя под горшком. Необходимо было поддерживать определенную температуру и варить лекарство на медленном огне не меньше часа.

Время от времени мимо проходили медсестры и, замерев при виде меня, о чем-то перешептываясь друг с другом. Наверное, по дворцу уже пополз слух о том, что меня уволили. Я еще ниже опустила голову. Я стала никем и не хотела, чтобы меня видели.

А затем на небо набежали облака – темные и грохочущие. Тени во дворе набухли. Я посмотрела вверх, гадая, пойдет ли дождь, и тут мне на глаза упали первые его капли. Я заморгала и смахнула воду с лица.

Время, имеющееся в моем распоряжении, истекало.

Быстро подняв крышку, я посмотрела в горшок.

– Слава небесам, – прошептала я. Жидкости в горшке оставалось с небольшую чашку. Мне этого вполне хватит.

Обмотав руку фартуком, я подхватила черный горшок и побежала к павильону поблизости, и тут дождь припустил по-настоящему.

На другом конце двора, невзирая на отвратительную погоду, стояли, склонив головы перед высоким господами, несколько медсестер. Заприметив его полицейскую шляпу и хорошо узнаваемый овал лица, я замедлила шаг. Меня охватила сильная дрожь.

Я рванула обратно – туда, где сгущались тени; дождь тем временем все усиливался. Я быстро пробежала по террасе и спряталась за одной из больших колонн, поддерживающих крышу надо мной. Мое сердце стучало так громко, что стук этот эхом отдавался в ушах. Поставив горшок, я смахнула пот и дождевую воду со лба, внутри у меня все дрожало.

– Почему ты прячешься от меня?

Я быстро развернулась и оказалась нос к носу с Оджином, на лице которого читались обида и смятение.

– Куда ты исчезла вчера вечером? – спросил он.

Я убрала руки за спину и крепко сцепила пальцы.

– Я была в доме кэкчи, медсестры там часто остаются на ночь. – Я смотрела по сторонам – куда угодно, лишь бы не на молодого человека передо мной. Мы стояли позади аптеки, и никого больше здесь не было – нас отгораживала от всех остальных пелена дождя, стекающая с зеленых карнизов.

Я с трудом сглотнула и постаралась, чтобы мой голос звучал как можно безразличнее:

– А что здесь делаете вы, наыри?

Он стоял, не двигаясь, опустив глаза долу, и лицо его было усталым и осунувшимся.

– Это моя вина. Я был слишком легкомыслен. – Он взял мою руку и, разжав пальцы, вложил что-то в ладонь. Это оказался мой футляр с серебряными иголками.

– Обнаружив его, я расспросил тамо Сульби, – хрипло проговорил он. – Она рассказала мне о том, что случилось. А заключенные пересказали разговор между тобой и твоим отцом. О том, что ты потеряла из-за меня работу.

Он все еще держал мою руку в своей. Я поспешила высвободиться.

– Вы не виноваты. Ведь я сама попросила тайком провести меня в отделение полиции…

– Но теперь я все сделаю правильно, – сказал он решительно. – Я подготовил отчет для партии старых.

Меня охватил страх:

– Какой отчет…

– Мы еще не добыли убедительных доказательств, но… Я намереваюсь предоставить им всю имеющуюся у нас информацию. А они, в свою очередь, пусть лишат власти командира Сона и вернут тебя на работу.

Я медленно покачала головой. Никто из тех, кто ввязался в дворцовую политику, еще долго не прожил.

– Нет, наыри. Еще не время передавать все партии старых. – Я взяла горячий горшок. – Мне необходимо выяснить еще одну вещь. Это последнее, что я могу сделать для расследования… для вашего отчета. Наследному принцу что-то известно, и я могу выяснить что.

Его брови сошлись на переносице:

– Как…

– Расскажу в следующий раз, наыри. Но вы должны пообещать, что до нашей с вами встречи не станете ничего предпринимать. – Я поклонилась и хотела было уйти, пока Оджин не опомнился и не стал мне возражать. – Если позволите, наыри…

– Хён-а, подожди. – Он протянул ко мне руку, но уронил ее, увидев, что я отвернулась. – Когда все это кончится… – Он впился в меня взглядом – хорошо знакомым мне изучающим и пронзительным взглядом; казалось, он хочет увидеть меня насквозь, словно заметил во мне нечто действительно достойное внимания. – Давай пойдем вместе на праздник фонарей.

Жар разлился у меня в груди, и я моргнула. Мы с ним бывали вместе только на местах преступлений и в нашем «штабе», где обсуждали исключительно трупы и улики. Мысль о том, чтобы пойти куда-то еще – о том, что мы могли бы стать чем-то большим, чем просто партнерами по расследованию, – казалась невозможной. Трудно было представить, что мы с ним – обыкновенные молодые люди, мужчина и женщина, и нас объединяют не только смерти, но и что-то еще.

– Но… почему я? – затаила я дыхание.

Оджин подошел ко мне совсем близко и прошептал:

– Мне нравится быть с тобой.

Я крепче сжала в руках горшок – единственное, что отгораживало меня от него. Он нерешительно провел пальцем по моей щеке. Я перестала дышать, обнаружив, что не могу оторвать взгляда от его глаз. Я забыла о том, кто я есть. Наверное, мы оба с ним забыли об этом, потому что он наклонился и коснулся губами моей щеки.

И отошел от меня столь стремительно, что я засомневалась, а правда ли это произошло.

– Прости, – неуверенно произнес он. – Я не подумал. Такое не повторится.

Сердце у меня колотилось, и казалось, будто где-то в желудке появилась ссадина. Слова отца все еще эхом отдавались у меня в голове, я понимала, что он прав, и от этого мне становилось еще больнее. Я никогда не стану чьей-то великой любовью. Мой удел – поцелуй украдкой, мимолетное мгновение. Я всегда буду чьей-то ошибкой.

– Вы сказали, что я смелая, и я буду вести себя смело, наыри, – сказала я со спокойствием, удивившим меня саму. – Может, в ваших глазах я и простая служанка, но я никогда не стану игрушкой в ваших руках.

– Хён-а, – попытался остановить меня Оджин, потому что я уже повернулась, чтобы уйти. Он в один миг пересек террасу и взял меня за кисть. – Ты не так меня поняла… Игрушка? Неужели ты думаешь, что так мало для меня значишь?

Я опустила ресницы и уставилась на блестящую синеву его шелкового халата. «Он такой же, как я, – услышала я голос отца, прозвучавший столь явственно, словно он стоял рядом со мной. – Может, сейчас Оджин в тебя и влюблен, но потом у него всегда будет кто-то еще. Кто-то более достойный, чем ты».

– Я не могу позволить себе отвлекаться. Не сейчас. – Я тяжело вздохнула. – Слишком многое я уже потеряла, гоняясь за правдой. Простите меня, наыри. Но я не могу позволить вам отвлекать меня и, в свою очередь, не должна отвлекать вас.

На некотором расстоянии от нас кто-то прочистил голос.

Выдернув кисть из руки Оджина, я быстро оглянулась через плечо и увидела госпожу Хегён и мокрую с ног до головы придворную даму, державшую над ней зонт с длинной ручкой. Когда она пришла сюда? И как много видела?

Мой ум лихорадочно работал, и эти животрепещущие вопросы прямо-таки оттолкнули меня от Оджина.

– Мне нужно идти, – сказала я и оставила его одного.

Когда я проходила мимо госпожи Хегён, она прошептала:

– Евнух Им сказал, тебе поручили приготовить лекарство для принца. Ты сделала это?

Предполагалось, что это поручение – тайна, но ее светлость, похоже, совсем не гневалась, что я ей ничего не сказала.

– Да. – Я приподняла горшок. – Ондамтан.

– Иди за мной, – велела она, и я послушно последовала за ней. – Нам надо подготовиться к возвращению принца. Он наверняка будет в плохом настроении.

– Но, моя госпожа, он отправился отдать дань уважения…

– Его высочество уже на пути сюда. – Она посмотрела на меня, глаза ее были полны страха. – Пошел очень сильный дождь. И король обвинил в этом его высочество, сказав, что небеса выказывают свое неудовольствие присутствием принца. И потому принцу – единственному из всех – было приказано уехать.