Текст книги "Свет без тени"

Глава VIII

Уже пробило десять, а Наоэ еще не появлялся. В амбулатории принимал один Кобаси, отдежуривший ночь.

Наоэ никогда не приходил рано, но то, что он не пришел и после десяти, было необычно. Медсестры забеспокоились. С третьего этажа спустилась Цуруё Сэкигути, которой, вероятно, уже позвонили из регистратуры, и заглянула в амбулаторию.

– А что, доктор Наоэ еще не приходил?

Часы на стене показывали четверть одиннадцатого.

– Пока нет. – Акико Такаги оторвалась от перевязки и подняла глаза на Сэкигути.

– Больные, наверное, уже ждут?

– Самый первый пришел к девяти.

На столе Наоэ лежала стопка историй болезни – штук пять.

– Может быть, он сегодня выходной?

– Вряд ли. После обеда операция. Акико закрепила конец бинта.

– Операция?

Старшая сестра взглянула на таблицу, висевшую на стене. Под графами с назначением лекарств и инъекций, в самом низу, шли названия и даты операций. На сегодня никаких операций намечено не было.

– Я ночью дежурила, и мне хотелось бы после обеда уйти домой… Можно? – спросила Акико.

– Думаю, можно, – неуверенно сказала Сэкигути. Она огляделась вокруг. В амбулатории, кроме Акико, были Каору Уно и Мидори Танака, а в процедурном кабинете работали Норико Симура с Акико Наканиси. Для операции аппендицита достаточно и двух медсестер.

– А что за операция?

– Аборт.

Старшая сестра вытаращила глаза.

– Будет делать сам Наоэ?

– По-видимому. Доктора Мурасэ сегодня быть не должно. Не его день.

– Впервые слышу.

– Так вы не знали? – Акико удивленно посмотрела на старшую сестру.

– Нет.

Занимавшийся осмотром больного Кобаси обернулся.

– Что, операцию собирается делать сам Наоэ?

– Да, – пожала плечами Акико. – А вы тоже об этом не слышали?

– Нет.

Кобаси закончил осмотр. Больной попрощался и вышел из кабинета.

– Я и сама узнала об этом только вчера вечером. Доктор Наоэ позвонил мне в девять часов и попросил подготовить инструменты.

– Как-то неожиданно все это. – Старшая сестра недовольно покосилась на Акико и добавила: – Во всяком случае, тебе надо было сказать мне об этом, когда ты сдавала дежурство.

Акико растерялась.

– Я думала, все знают, и вы тоже.

– Никто не знает. Разве ты не слышала, что даже доктор Кобаси не в курсе дела?

Акико, получив нагоняй, понурилась, хотя была вовсе не виновата в том, что ни Кобаси, ни старшая медсестра ничего не знали, – операции назначались врачами, а сестры только получали необходимые указания.

– Кому будут делать операцию? Акико потерянно молчала.

– Ты что, не знаешь?

– Мне было сказано только приготовить инструменты! – огрызнулась Акико.

– Выходит, об этом знает один Наоэ… – пробормотала старшая сестра и примирительно сказала: – Делает, что ему заблагорассудится, ставит нас в глупое положение!

Операция сама по себе была элементарной. Для нее вполне хватило бы одного врача и одной медсестры. Но Цуруё Сэкигути чувствовала себя глубоко уязвленной. Она, старшая сестра, узнает об операции случайно! С ней никто не считается!..

– Значит, больная еще не поступила в клинику.

– По всей видимости.

– Кто бы это мог быть?.. Сэнсэй, вы не знаете? – повернулась Цуруё к Кобаси.

– Не знаю, – холодно отрезал тот, беря из стопки следующую карту.

– Какая беспечность!

Старшая сестра взглянула на свои часы. В этот момент из процедурного кабинета вышла Норико.

– Послушай, – обескураженная резкостью Кобаси, Цуруё обращалась теперь к Норико, – ты ничего не знаешь о сегодняшней операции?

– Операция? Нет… Не знаю. Норико явно слышала об этом впервые.

– И доктора Наоэ что-то до сих пор нет… Стрелка на настенных часах перескочила. Двадцать минут одиннадцатого.

– Может, он заболел?

Норико пожала плечами. Ей очень хотелось ответить: «Что вы меня спрашиваете? Я ему не жена, откуда мне знать».

– Если он решил сегодня не приходить, то должен был по крайней мере предупредить об этом. Позвони-ка ему домой!

– Я не знаю номера. Вам лучше сделать это самой.

Норико повернулась к Цуруё спиной, взяла из шкафчика с лекарствами две ампулы тиазина и возвратилась в процедурный кабинет.

– Пригласи следующего, – сказал Кобаси застывшей в раздумье Акико.

– Да-а. А время-то идет… – Стряхнув оцепенение, старшая сестра выглянула в коридор. Там в терпеливом молчании ждали человек двадцать.

– Сэнсэй, – попросила старшая сестра Кобаси, – может, вы сначала примете его больных? – И она кивнула на лежавшие на столе Наоэ истории болезни. – А то ведь некоторые ждут уже больше часа.

Кобаси, не отвечая, раскрыл историю болезни только что вошедшего пациента.

– Нехорошо заставлять людей столько ждать.

– Я не стану их смотреть.

– Почему?

– Потому что это либо пациенты, пришедшие впервые, либо больные, которых ведет лично доктор Наоэ. Я не уполномочен осматривать их.

– Но ведь уже так поздно…

– Пусть идут домой. Сэкигути растерянно молчала.

– И закончим этот разговор.

– Сэнсэй!.. – не веря своим ушам, воскликнула Акико.

– А ты молчи!

– Что же делать? – в отчаянии пробормотала Цуруё и поспешила в регистратуру к телефону.

Наоэ пришел минут через тридцать, когда было уже почти одиннадцать. Его всегда бледное лицо сегодня казалось совсем бескровным, волосы были всклокочены.

– Извините, опоздал… – пробормотал он, обращаясь не то к Кобаси, не то к медсестрам, тяжело опустился на стул, закрыл глаза и вздохнул. Глаза его, окруженные густой синевой, ввалились, в каждой черточке лица сквозила страшная усталость.

Из регистратуры прибежала девушка.

– Сэнсэй, вас к телефону.

– Кто звонит?

– От какой-то Ямагути.

– Ямагути?

– Говорит, что он – ее импресарио.

– А-а… – Наоэ хлопнул себя по лбу и поднялся.

– Норико-сан! Доктор пришел, – заглянула в процедурный кабинет Сэкигути. Старшая сестра всегда старалась ставить Норико в пару с Наоэ, а Акико – с Кобаси. Она явно пыталась таким путем что-нибудь разнюхать, и девушек подобное разделение не особенно радовало.

– Доброе утро, – поздоровалась Норико, входя в кабинет. Наоэ уже кончил разговаривать по телефону и сидел с закрытыми глазами. – Вам нехорошо?

– Нет…

В последний раз Норико виделась с Наоэ дня три назад, у него дома.

– Можно приглашать больных?

Наоэ взглянул на стоявшую сбоку Акико.

– Ты приготовила инструменты?

– Да. Осталось только простерилизовать. Я уже сдала дежурство. Можно мне идти домой?

– Иди.

Наоэ повернулся к столу, взял из стопки лежавшую сверху историю болезни и приказал Норико:

– Зови!

В тот день Наоэ принял около пятнадцати человек и освободился позже обычного. Несмотря на то что Наоэ работал очень быстро, последнего пациента он отпустил, когда пробило уже половину первого. Кобаси закончил прием раньше и уже ушел в ординаторскую.

Когда закрылась дверь за последним пациентом, Наоэ в изнеможении откинулся на спинку стула.

– Принеси холодное полотенце!

Норико обтерла лицо Наоэ влажной салфеткой. Остальные сестры, вероятно не желая им мешать, ушли в столовую.

– Что случилось?

– Ничего особенного.

– Опять пили?

Наоэ, не отвечая, расправил плечи и судорожно вздохнул.

– Вам бы надо полежать.

– Да…

– В ординаторской сейчас кто-нибудь есть? Наоэ молчал.

– Может, поищем свободную палату?

– Пойду в шестьсот первую.

– В шестьсот первую? – удивленно переспросила Норико.

– Да, она сейчас пустует.

– Подождите, надо хоть постелить там постель!

– Ничего, лягу на диван.

– Нет-нет, я мигом!

601-я палата находилась на шестом этаже. Холл, комната для сиделки, комната для больного, ванная, туалет, телевизор – одним словом, палата люкс. Таких палат, стоивших 15 тысяч иен в день, на шестом этаже было три. Две из них – 602-ю и 603-ю – сейчас занимали директор крупной фирмы и известный деятель культуры.

Наоэ снял халат, прилег на разобранную постель и закрыл глаза. Окна выходили во двор, и в комнате стояла непривычная тишина – лишь иногда долетали откуда-то издалека гудки автомобилей. Даже не верилось, что это почти центр города.

Бледные лучи осеннего солнца проникали сквозь зеленые шторы, и в их тусклом свете лицо Наоэ выглядело безжизненно мрачным.

– Положить на голову холодный компресс?

– Нет. Не надо.

– Может, поедите?

– А сока нет?

– Сейчас посмотрю.

– Только похолоднее.

У выхода Норико задержалась перед зеркалом и, оправив на груди халат, вышла. Когда она вернулась, Наоэ лежал на правом боку, закрывая лицо от света.

– Принесла!..

– Спасибо.

Чуть приподняв голову, Наоэ одним глотком осушил стакан.

– Хорошо!

– Еще?

У ног Норико на полу стояла вторая бутылка с соком.

– Нет, достаточно. Сколько сейчас времени?

– Без десяти час.

– Да-а?..

Наоэ устремил взгляд на белую стену. Черты лица его заострились, щеки в сумраке комнаты казались еще более впалыми.

– Отдохнули немножко?

– Я бы не сказал.

– Ну как можно столько пить?!

– Я не пил.

– Что же тогда с вами?

– Неважно.

Наоэ снова закрыл глаза. Норико поплотнее задернула шторы, и в комнате воцарился полумрак.

– Утром тут был целый переполох.

– Что такое?

– Ни старшая сестра, ни доктор Кобаси ничего не знали…

Наоэ молчал.

– Как зовут вашу сегодняшнюю пациентку?

– Акико Ямагути.

– Это она приходила недавно в клинику?

– Да.

– Вы тогда и договорились с ней насчет операции?

– Меня попросил один мой приятель, который знаком с ее импресарио.

– Импресарио?

– Да. Акико Ямагути – это ее настоящее имя, а сценический псевдоним – Ханадзё. Ханадзё Дзюнко.

– Певица?

– Да. Она.

– Значит, будет оперироваться у нас в клинике?

– Совершенно верно. И лежать будет в этой самой палате.

– Здесь… – Норико огляделась вокруг. – Так она вот-вот должна приехать?

– Да, мы договорились с ней делать операцию сразу после обеда, но она позвонила и предупредила, что немного задержится.

– Откуда она едет?

– Из Фукуоки. Но кажется, не попала на самолет.

– Наверное, опоздала?

– Да. Ее импресарио говорил, что вчера вечером после концерта в Культурном центре у нее была встреча с поклонниками, а сегодня утром Дзюнко должна была раздавать автографы в магазине грампластинок и освободилась позже, чем предполагала.

– То есть она приедет в клинику…

– …в пять или шесть, – закончил за нее Наоэ. – Так она сказала.

– И сразу на операцию?

– Ты сегодня в дневную смену?

– Да.

– Такаги после обеда отпросилась домой.

– Если надо, я останусь.

– Пожалуйста.

– Но это страшно тяжело – с дороги и сразу операция. Она же едет издалека, из Фукуоки.

– Такая уж у артисток жизнь. Ничего не поделаешь.

– Но ведь речь идет о ее здоровье.

– Она собой не распоряжается.

Наоэ медленно повернулся на другой бок. В коридоре прошелестели чьи-то шаги. Медсестра. В соседнюю дверь постучали. Затем у входа послышались голоса, но слов было не разобрать.

– Выходит, об этом никто не знает? – понизив голос, спросила Норико.

– Только Главный.

– А с виду такая скромная… – начала было Норико и прикусила язык. Как знать, не оказаться бы и ей в такой ситуации…

– Необходимо сохранить все в тайне.

– Даже от старшей сестры?

– Старшей сестре я просто-напросто забыл сказать.

– Ей это не очень понравилось! Наверняка уже доложила госпоже Гёда, что вы сегодня опоздали.

– А ну ее! Я отдохну немного. Разбуди меня часа в два. – И Наоэ повернулся к стене.

– Когда приедет Ханадзё, проводить ее сюда? – Она приедет после пяти.

– Может, оставить еще кого-нибудь из сестер?

– Не надо. Ты и дежурная сестра – этого вполне достаточно.

– Хорошо.

Норико огляделась: она вдруг представила себе, как будет лежать здесь после операции обольстительная Дзюнко Ханадзё.

Уже пробило пять, а Дзюнко Ханадзё так и не появилась. Врачи и медсестры расходились по домам. В ординаторской Наоэ, лежа на диване, читал утренние газеты.

– Ну, я пошел. – Кобаси повесил халат и снял с вешалки свою светло-коричневую куртку.

– Кобаси, постой. Кобаси повернулся к Наоэ.

– Я заходил в палаты… Тода Дзиро, которому разбили бутылкой лицо, все еще здесь. Это ты его оставил?

– Я.

– Почему? Ведь он больше не платил.

Наоэ, приподнявшись на локте, смотрел на стоявшего перед ним Кобаси снизу вверх.

– Я считаю, что его рано выписывать.

– И что из этого следует?

– Пока вместо него заплачу я.

– Вот оно что…

Наоэ сложил газету и бросил ее на столик.

– Значит, его дальнейшее пребывание в клинике будешь оплачивать ты?

– Просто я на время одолжу Тоде денег… пока ему не пришлют родители.

– А если не пришлют?

– Не будем гадать. Наоэ потер подбородок.

– В чем-то я тебя понимаю. Но ты уверен, что не перегибаешь палку?

– Почему? Я считаю, что ему необходимо дальнейшее лечение в клинике. Отсутствие денег – это не причина, чтобы вышвыривать на улицу человека, которому нужен уход.

– Вот как?

– Ведь что получается: таких, как Тода, выписывают, и тут же преспокойно кладут людей, которым в клинике совершенно нечего делать. Я с этим не согласен. Так могут поступать только дельцы! – Кобаси смерил Наоэ гневным взглядом. – Вы считаете это правильным?

– Нет, не считаю. Однако нельзя сваливать всю вину на врачей, которые живут частной практикой.

– Но разве не главный врач приказал выкинуть больного вон?

– Лишь потому, что Тода не платил… Но ведь теперь все уладилось? Ты же внес за него деньги, только…

– Что «только»?

– Врача не должны связывать с больным подобные отношения.

– Почему? Что плохого, если врач заплатит за бедняка?

– Плохо ли, хорошо ли – разве вопрос в этом? – Наоэ задумался. – Отношения между врачом и пациентом должны быть строго официальными.

– Согласен. Но в данном случае ничего другого не оставалось.

– Надо различать, кому можно и нужно помогать и сочувствовать, а кому…

– Что вы хотите этим сказать?

– Только то, что вряд ли двадцатипятилетний оболтус, устраивающий дебоши в ресторанах, настолько уж нищ.

– Но ведь он действительно не смог заплатить…

– Ладно. Делай как знаешь. Наоэ снова взялся за газету.

Кобаси постоял, задыхаясь от клокотавшего в нем гнева, затем нагнулся за портфелем.

– Всего доброго.

– Благодарю за труды, – отозвался Наоэ. Удаляющаяся спина Кобаси выглядела весьма воинственно.

На западе погасло солнце, и в комнате быстро сгустилась тьма. В стиснутом бесчисленными домами Токио не увидишь закатного солнца, лениво повисшего над линией горизонта. Оно медленно спускается по небосводу, все ниже и ниже, а потом мгновенно наступает ночь.

Наоэ снова прилег на диван и принялся за газету. После ухода Кобаси в ординаторской, кроме Наоэ, никого не осталось. Наоэ потянуло в сон. Утреннее недомогание еще давало себя знать. Он задремал и не заметил, как вошла Норико.

– Вам не темно?

Она щелкнула выключателем. Помигав, под потолком одна за другой вспыхнули лампы дневного света. Наоэ лежал, прикрыв лицо газетой.

– Инструменты готовы. Как только больная приедет, можно приступать.

Наоэ убрал газету и, щурясь, посмотрел на лампы.

– Спали?

– Нет.

– Наверное, еще не ужинали? Я принесу.

– Пока не надо.

– Вы сегодня дежурите?

– Да, поменялся с Кавахарой.

– Надо было и мне поменяться.

Норико искательно заглянула в лицо Наоэ, но тот продолжал смотреть в потолок невидящими глазами. Норико несколько минут наблюдала за ним, потом подошла и присела на краешек дивана.

– Что-то вы в последнее время очень похудели. Наоэ неопределенно хмыкнул.

– Давно не взвешивались?

– Давно.

– Даже ключицы видно… – Норико с нежностью оглядела Наоэ.

– Кто из сестер дежурит сегодня? – Наоэ медленно поднялся. Оттого что он лежал, волосы его были взъерошены.

– Сугиэ и Наканиси. Кто будет ассистировать на операции? Я?

– Да, конечно.

В коридоре зашуршали шаги; в дверь постучали. Норико вздрогнула и кинулась собирать со стола чашки.

В комнату вошла Мураками.

– Только что звонили от какой-то Ямагути, просили передать, что она уже в аэропорту Ханэда, едет прямо в клинику.

– Ясно.

Мураками метнула исподлобья взгляд на составлявшую чашки Норико и вышла.

– Она доберется сюда часам к семи. Значит, операция начнется в половине восьмого?

– Думаю, да.

Норико принялась мыть чашки.

– Интересно, кто же ее любовник?

Наоэ молчал. Пригладив волосы, он подошел к окну и сквозь щель между шторами поглядел на улицу.

– Не боитесь оперировать такую знаменитость?

– Чего мне бояться?

– А вдруг что-нибудь получится неудачно… Представляете, какой поднимется шум?

– Что артистки, что певицы – все устроены одинаково.

– Конечно, но…

– Пожалуй, прилягу, отдохну еще немного.

Наоэ снова лег. Норико, домыв чашки, убрала их в стенной шкаф.

– Может, чаю или кофе?

– Нет, не надо.

– Тогда я спущусь, подготовлю операционную. Норико встала и пошла к двери, но у порога остановилась.

– Вы свободны завтра?

– Завтра?

– Можно мне прийти к вам?

– Приходи.

– Тогда в семь!

С посветлевшим лицом она вышла из комнаты.

Дзюнко Ханадзё приехала в клинику немногим позже семи. Светло-дымчатые очки, черный с белой отделкой вельветовый жакет и черные кашемировые брюки, через руку – пальто миди. Любому с первого взгляда ясно, что это не простая смертная.

– Это Ямагути. Доктор Наоэ здесь?

К регистратуре подошел грузный мужчина в ярком полосатом пиджаке. Дежурная Сидзуё Иино, оглядев обоих, сняла трубку.

Когда Наоэ спустился вниз, Дзюнко и импресарио покорно ждали его, сидя рядышком на стульях.

– Извините, что мы так поздно.

Импресарио встал и представил Дзюнко. Она торопливо сняла очки и поклонилась.

– Программа в Фукуоке была очень напряженной, потому и задержались. Простите, – снова извинился импресарио. Дзюнко, потупившись, сложила на коленях сверкавшие маникюром руки.

– Что-то Ханадзе-сан бледненькая. – Наоэ искоса взглянул на худенькое личико Дзюнко. Он нередко видел ее по телевизору, но сейчас, рядом, ее лицо, почти не тронутое косметикой, казалось неправдоподобно маленьким и утомленным.

– Последние дни были очень тяжелыми. Правда, она немного отдохнула в самолете, – ответил за Дзюнко импресарио.

– Не ужинали?

– Нет. Перед отлетом она съела только салат и выпила чашечку кофе.

Дзюнко, точно подтверждая его слова, кивнула.

– Тогда все в порядке, можно давать наркоз.

Наоэ еще раз незаметно посмотрел на Дзюнко. Не слишком высокая, но стройная, изящная, с экрана кажется просто красавицей. А вот так – вблизи – как засохшее деревце.

– Пижама и полотенце с собой?

– Да, по пути купили.

Импресарио, как видно, позаботился обо всем.

– Пойдемте, я покажу вам палату. Операцию начнем минут через тридцать.

Дзюнко Ханадзё спустилась в операционную без двадцати восемь. На ней был фланелевый халатик в цветочек, волосы она заколола на затылке и туго завязала белой косынкой. В этом незатейливом наряде она выглядела самой обычной девушкой.

– Сначала мы введем лекарство в вену. Считайте, пожалуйста: «раз… два…»

Дзюнко молча кивнула Норико.

– Ай, больно!

Игла впилась в тонкую белую руку. Дзюнко испуганно съежилась.

– Раз… Два… – зазвучал в операционной знакомый, столько раз слышанный по телевизору голос. Сейчас он казался далеким и бесцветным.

– Раз, два, – повторила Норико.

Слабый, почти угасающий голос Дзюнко, словно подстегнутый энергичным тоном сестры, на мгновение зазвучал громче, но постепенно под действием наркоза становился все глуше и тише, и наконец Дзюнко умолкла, оборвав счет на полуслове.

– Дыхание в норме?

– Да.

В ярком свете лампы обнаженная грудь Дзюнко мерно вздымалась и опускалась в такт дыханию. На левой груди темнел след от поцелуя.

– Давление?

– Сто десять.

– Хорошо.

Наоэ взял хирургическое зеркало и склонился над распростертым перед ним телом.

Операция закончилась через двадцать минут. Простыня под Дзюнко пропиталась кровью. Наоэ стянул окровавленные перчатки, снял шапочку, развязал маску. Закурил.

– Пусть полежит немного, пока не проснется.

– Внизу вас ждет импресарио. Он сказал, что хочет о чем-то поговорить.

– Сейчас иду.

– А душ?

– Потом.

Не вынимая изо рта сигареты, Наоэ прошел в раздевалку, переоделся в обычный халат и спустился в амбулаторию. Импресарио, засунув руки в карманы, нервно ходил по приемной.

– Все?

– Да.

– Спасибо.

– Минут через двадцать кончится действие наркоза, и тогда можно будет перевести ее в палату.

– Прекрасно.

Наоэ открыл дверь в кабинет и жестом пригласил мужчину войти.

– Я вас слушаю. Что вы хотели мне сказать?

– Дело в том… – Импресарио стыдливо сжался и низко опустил голову. – Дело в том, что мы хотели бы сохранить все в тайне.

– Я помню. Сотрудники клиники проследят, чтобы больные ничего не узнали.

– По дороге сюда мы даже сменили несколько такси. Я вас очень прошу, если нагрянут репортеры, не пускайте их.

– Я еще раз напомню в регистратуре.

– А теперь о дальнейших планах…

– Слушаю вас.

Наоэ налил в стакан воды из-под крана и выпил залпом.

– Дело в том, что и на студии никто ничего не знает. В курсе дела только я и секретарь Дзюнко. Кстати, секретарь вот-вот должна прийти сюда.

– Короче, что вы от меня хотите?

– Когда Дзюнко сможет приступить к работе?

– Работа бывает разная.

Импресарио нервно потер руки и придвинулся к Наоэ почти вплотную.

– Видите ли, в Тибе у нас запись концерта на телевидении.

– Когда?

– Завтра, в два часа.

– Завтра?!

– Да.

Наоэ пристально посмотрел на импресарио. Выходит, у Дзюнко всего полдня, чтобы прийти в себя…

– Если в Тибе запись начинается в два, стало быть, выезжать вам надо часов в двенадцать или даже раньше?

– Еще будет постановочная репетиция… – Лицо импресарио принимало все более виноватое выражение. – А она длится ровно столько же, сколько и сама запись.

– Значит, вы должны выехать в…

– Желательно в десять утра, – пряча глаза, почти шепотом сказал импресарио. – Вы, наверно, слышали… Заказчик этой передачи – фармацевтическая фирма Т. В общем, суть в том, что состязается несколько команд. В каждую команду входят три человека – все трое члены одной семьи. Ханадзё будет в жюри, а кроме того, споет несколько песен. В основном ей придется сидеть, так что я думаю, ничего страшного.

– Это вы так полагаете.

– Что вы, я сам недавно перенес операцию и прекрасно знаю, какая потом слабость.

– Оставим это.

– Видите ли, в газетах уже давно объявлено об участии Дзюнко в этой передаче, и больше половины зрителей придет только для того, чтобы посмотреть на нее. Сейчас отказаться уже невозможно. Я, конечно, понимаю, что это неблагоразумно, но… – Импресарио промокнул платком абсолютно сухой лоб. – Так что вы скажете, доктор?

– Ответ может быть только один.

– Нельзя? Наоэ кивнул.

– Нет, отказаться – это немыслимо!.. – В глазах импресарио стояло отчаяние. – Может, как-нибудь…

– Ну что ж. Я вижу, вам во что бы то ни стало необходимо уехать.

– Значит, все-таки можно? Импресарио жадно подался вперед.

– Этого я не говорил. Я говорю другое: если вы так решили, поезжайте.

– Что вы хотите этим сказать?

– Только то, что сказал.

– А на сцене с ней ничего не случится?

– Вот уж чего не могу обещать.

– Вообще-то она Крепкая…

– Может, все обойдется, а может, и нет.

– Скажите откровенно, чего вы опасаетесь?

– Выступать на второй день после такой операции физически тяжело для любой женщины. Но ведь вы говорите, что ничего изменить нельзя.

– Нет, что вы, у меня и в мыслях нет делать что-то наперекор вам. – Импресарио снова потер ладони. – Просто программа очень насыщенная…

– И потому вы уговариваете меня дать свое согласие.

Наоэ пододвинул к себе историю болезни Дзюнко Ханадзё и принялся писать заключение.

– Если вы разрешите, доктор, завтра в одиннадцать мы на машине выедем в Тибу. После записи у нас репетиция новых песен с композитором и посещение магазинов пластинок, но мы постараемся покончить с этим поскорее, тогда Дзюнко останется только дать интервью репортерам, и мы в тот же вечер вернемся в клинику.

Наоэ, не глядя на импресарио, продолжал писать.

– Я отнимаю у вас время, болтаю о таких пустяках… Извините.

– Передо мной извиняться нечего. Импресарио шумно вздохнул и снова вытер лоб белоснежным платком.

– Расплачиваться за ваше легкомыслие буду не я, а Ханадзё Дзюнко.

– Да… Быть артисткой не просто. Наоэ кончил писать и поднял глаза.

– Мы отблагодарим вас, доктор, – заискивающе проговорил импресарио.

– Желательно спиртным.

Услышав столь конкретное пожелание, импресарио уставился на Наоэ с нескрываемым изумлением.

– И лучше не виски, – добавил тот. – Я больше люблю хорошее сакэ.

Импресарио озадаченно кивнул. В кабинет вошла Норико. Она была в том же, что и во время операции, халате, в тапочках на босу ногу, на голове – косынка.

– Госпожу Ханадзё можно везти в палату.

– Проснулась?

– Почти. Уже отвечает, как ее зовут.

– Давление?

– Сто десять. Пульс – семьдесят восемь.

– В норме. Отвези ее. Я зайду потом.

– Она жалуется на сильные боли.

– Введи ей нобулон, одну ампулу.

– Хорошо.

– Да, и еще вот что: завтра в одиннадцать утра Ханадзё-сан должна уехать.

– Завтра?

Норико перевела взгляд на импресарио.

– У нее срочная работа. Я осмотрю ее рано утром. Приготовь все заранее.

– Понятно. – Норико постояла еще секунду, затем повернулась и вышла из кабинета.

– Проснулась… – Импресарио с явным облегчением вздохнул. – Спасибо. Теперь мне будет гораздо спокойней.

– Рано успокаиваться.

Импресарио открыл было рот, но так и закрыл его, не произнеся ни звука.

– Операция прошла нормально. Вот все, что пока можно сказать.

Наоэ встал, полил на руки дезраствора, сполоснул их под краном и отправился в ординаторскую.

Норико вымыла инструменты, протерла и смазала их вазелиновым маслом, привела в порядок операционную. Был уже десятый час, когда она освободилась. Наоэ ждал ее. Они вместе пошли к Дзюнко.

Импресарио куда-то исчез, вместо него в палате сидела девушка лет семнадцати-восемнадцати – видимо, секретарь. Дзюнко лежала на спине и тихонько стонала от боли. Наоэ проверил пульс. Давление оказалось немного пониженным, но после операции в этом не было ничего удивительного.

От потери крови лицо ее заострилось и выглядело болезненным. В нем не было той здоровой свежести, что свойственна девушкам в двадцать один год.

– Ханадзё-сан! Ханадзё-сан! – окликнула ее Норико, но лишь на третий раз Дзюнко с трудом открыла глаза. – Ямагути-сан! Ямагути-сан! – На этот раз Норико назвала настоящее имя Дзюнко.

– Да-а… – Голос Дзюнко звучал хрипло, как у старухи.

– Все еще больно?

– Бо-о-льно… – протянула Дзюнко, жалобно глядя на Наоэ. – Очень больно, доктор.

– Сейчас укол подействует, и вы уснете крепко-крепко, – успокоила ее Норико.

– Завтра…

– Не надо ни о чем беспокоиться.

– Если я не смогу завтра поехать, что же будет?.. Что тогда будет?..

– Не волнуйтесь, – сказала Норико и повернулась к секретарю: – Погасите свет и проследите, чтобы она уснула.

Наоэ вышел из палаты.

– А куда завтра едет Ханадзё-сан? – спросила Норико, догоняя его.

– В Тибу. Там у нее запись концерта на телевидении.

– Она выдержит?

– Не уверен.

– Зачем же вы тогда разрешили?

– Они настаивали.

– Вдруг что-нибудь случится!

– Что я могу поделать? – пожал плечами Наоэ.

– А если…

Они вошли в лифт. В кабине, кроме них, никого на было. Лифт пополз вниз.

– А если ей станет плохо? – продолжала Норико. Кабина была маленькая, и голос Норико прозвучал чересчур громко.

– Она сейчас больше думает о карьере, чем о здоровье.

– Неужели она такая легкомысленная?

– Подобным людям бесполезно что-то доказывать.

– Но вы врач! Вы обязаны твердо сказать: нет. Лифт остановился на третьем этаже. Двери раскрылись.

– Зря вы не запретили эту затею, – не унималась Норико. – Она и всю прошлую ночь не спала, сама ведь говорила, что работы в Фукуоке было по горло. Приехала вечером – и сразу операция. А теперь, нате вам, снова в дорогу! Да это просто безумие! Даже для артистки такое легкомыслие непростительно. Вот отпустите ее, а она потом потеряет сознание прямо на сцене!

– Скорее всего, так оно и случится.

– Сэнсэй!.. – Норико бросила на Наоэ испепеляющий взгляд. – Это безответственно!

Наоэ остановился, задумчиво огляделся по сторонам и вдруг, круто повернувшись, скрылся в туалете.

На другой день в одиннадцать часов Дзюнко Ханадзё в сопровождении импресарио и секретаря вышла из клиники. Внизу ее уже ждала машина. Закрываясь от любопытных взглядов, Дзюнко подняла воротник пальто. Лицо ее было иссиня-бледным, как у покойника. Она цеплялась за импресарио и еле брела – казалось, каждый шаг причинял ей мучительную боль.

В клинике все было спокойно. Операций не предполагалось, и после обеда Норико и Наоэ отдыхали. В пять часов, когда рабочий день кончился, Наоэ отправился прямо домой.

Вчерашнее недомогание, операция Дзюнко, ночное дежурство и сегодняшний день в клинике – все это навалилось на него тяжелым грузом усталости, и, придя домой, он буквально рухнул на кровать, но почти тотчас раздался стук в дверь, и влетела Норико. В руках она держала завернутые в целлофан цветы.

– Сейчас будет уборка, так что поднимайтесь! – весело пропела она.

– Только уснул… – проворчал Наоэ.

– В чистоте спать приятней.

Норико сдернула с кровати покрывало. Наоэ нехотя поднялся и накинул кимоно.

– Вам доктор Кобаси сегодня ничего не говорил?

– Нет.

Наоэ, сцепив пальцы, смотрел в окно.

– Ад? – удивилась Норико и, открыв дверь на балкон, включила пылесос. – Он ужасно возмущался.

Наоэ молча ждал продолжения.

– Он сказал, что поражен вашим отношением к Дзюнко Ханадзё. Что это жестоко и бесчеловечно – разрешить женщине выйти на сцену на следующий день после такой операции. Просто зверство, сказал он.

Наоэ сунул в рот сигарету и вышел на кухню.

– А еще он сказал, что врач, который допускает такие вещи, не смеет называть себя врачом. – Продолжая болтать, Норико водила щеткой под столом. – И старшая сестра, и Акико – все тоже так считают. Мне было ужасно неприятно.

Наоэ посмотрел на цветы, которые принесла Норико. В ведерке с водой стояли камелии и ветки ардизии.

– В последнее время доктор Кобаси вообще очень вас осуждает.

– Пусть его.

– Да, но теперь не только он. Кавахара и тот удивлен. А что будет завтра, когда придет гинеколог Мурасэ!

Норико выключила пылесос и закрыла стеклянную дверь.

– Я тоже считаю, что вы поступили неправильно. Наоэ молчал.

– Наверное, еще не ужинали? – решила сменить тему Норико. – Я тут кое-что купила.

Она вынула из пакета уложенные в коробочку суси.

– Проголодались?

– Нет.

– Тогда я сначала займусь цветами.

Норико достала вазу и принялась обрезать над раковиной стебли.

– Между прочим, главный врач велел оформить операцию того старичка, Исикуры, как резекцию желудка. Это нечестно! У него же ничего не тронули – разрезали, посмотрели и зашили.

– Пожалуй.

– Вы так говорите, будто вас это не касается. А ведь именно вы делали операцию! Слава богу, сам Исикура хоть верит, что так и надо. Но его родные?! Платить-то придется им.

– Я перепишу заключение.

– Главный узнает – вот разозлится! – Норико усмехнулась.

– Мы сделали обычную пробную лапаротомию.

– Брать деньги за несостоявшуюся операцию – какая непорядочность! – Норико отступила на шаг, полюбовалась цветами. – Последнее время просто не знаешь, куда деваться от нравоучений. Надоело!.. – вздохнула она. Длинная ветка камелии в окружении зелени выглядела удивительно красиво. – Может, бросить все и заняться икебаной? – Норико кончила школу икебаны и имела диплом преподавателя. – Здесь слишком темно. Поставим-ка их сюда.