Текст книги "Дурная кровь"

Глава седьмая

Я пошел в душ и несколько минут стоял под струями горячей воды, пытаясь прийти в себя. Воспоминания о Джули наполнили каждую клеточку моего тела мучительной тоской. Одновременно я пытался оценить риски, которым подвергнется Джош во время сеансов гипноза.

Джош ждал меня в гостиной, в кресле у кофейного столика. Войдя в комнату, я почувствовал себя так, будто гостил в этом доме уже несколько месяцев. Как только я устроился в кресле у столика, Джош продолжил свою историю. Интонация на этот раз у него была другой, он говорил уверенно, слова выстреливали, как пули. Он пересказывал события из своего прошлого так, будто стремился быстрее избавиться от тяжелой ноши, которая давила на его плечи все эти годы.

– Симона рассказала мне, что виделась с Эйбом. Он пришел в фонд, отыскал ее и настоял на разговоре тет-а-тет. Они пошли в ближайшее кафе.

Битых два часа Эйб говорил обо мне у меня за спиной. Напридумывал черт знает что. Внушал Симоне, что я совсем не такой, каким стараюсь себя выставить, что на самом деле моя цель – обмануть ее и завлечь в грязную игру, как я всегда и поступал со всеми женщинами. Наплел, что после нашего возвращения из Лиона я признался ему в любви к ее младшей сестре Лауре. Что я собираюсь пригласить ее в Нью-Йорк и там соблазнить.

Выражался он, конечно, не так, как я сейчас, то есть прибегал к бранным, нецензурным словам. Он назвал меня развратником и поведал, что я еще в университете изнасиловал его подругу и заплатил ей за молчание. Говорил, что думает спрятаться от меня в Мексике, но хочет уехать из Парижа с чистой совестью: мол, не сможет жить спокойно, сознавая, что именно он меня с ней познакомил.

Симона сказала, что не верит ни одному его слову, и спросила, почему он не рассказал обо всем этом раньше. Эйб ответил, что просто не представлял, насколько все серьезно. Сказал, что только после нашего возвращения из Лиона, когда я обмолвился о свадьбе, он понял, что я заигрался.

Дальше он заверил ее в том, что, если у нее хватит сил посмотреть правде в глаза, он готов представить доказательства своих слов. Для этого ей надо только прийти к нему в номер в гостинице, где-то в Восемнадцатом округе. Эйб сказал, что там он хранит письма и фотографии, которые не намерен выносить из гостиницы.

Когда Симона закончила свой рассказ, я даже не знал, что сказать, и никак не мог понять, что именно заставило Эйба наговорить обо мне столько. Я попытался убедить Симону не ходить на эту встречу. Но она заупрямилась, и не потому, что поверила хоть одному слову Эйба, пусть он и обещал какие-то доказательства. Нет, просто она его жалела. Симона была уверена, что Эйб пережил нервный срыв и очень быстро мог просто-напросто сойти с ума. Она надеялась, что терпение и доброе отношение вытащат его из этого состояния и он поймет, что мир, который он для себя создал, не имеет отношения к реальности.

Я сказал, что мы с ней не психиатры и она играет с огнем. Припомнил историю об одном парне из колледжа по имени Грин. У этого парня на первом курсе случился психоз. Он у себя в комнате в общежитии соорудил вокруг телевизора что-то вроде алтаря. Украсил его пустыми тюбиками от зубной пасты и всяким хламом с помойки. Когда наконец-то за ним приехала «скорая», медикам пришлось с ним реально побороться, хотя парень он был тщедушный.

Я спросил Симону, правда ли она считает, что ее жизнь – или наша, если она согласится быть со мной, – зависит от того, сойдет Эйб с ума или удержится на краю.

Я заметил, что у Джоша к концу его рассказа начали сдавать нервы. Вначале, даже несмотря на боль, которую причиняли ему воспоминания, он был вполне уверен в себе. Но когда Джош дошел до этого момента, лицо его стало мертвенно-бледным и он стал похож на медленно сдувающийся воздушный шарик.

Дыхание у него участилось, он теребил руки, расправлял несуществующие складки на вельветовых брюках и то и дело переставлял чашки и кофейник на столике. В комнате к этому времени стемнело, но Джош этого не замечал, и мы продолжали сидеть в полумраке.

– Под конец мы нашли компромисс: Симона встретится с Эйбом, но я спрячусь где-нибудь поблизости. И встретятся они не в комнате Эйба – он, скорее всего, жил в какой-нибудь дыре с алкашами и наркошами, – а в приличном отеле.

Симона согласилась.

На следующий день я снял номер в отеле «Меридиен» и сразу заплатил наличными. Отель был недалеко от ресторана, где мы впервые встретились. Я упаковал кое-какие вещи и заселился. Симона тем временем позвонила Эйбу и сказала, что готова встретиться, но только в том месте, которое выбрала сама. Эйб обещал подойти в девять вечера следующего дня.

В восемь вечера приехала Симона. Я желал ее – мы всегда занимались любовью, когда оставались наедине. Но тогда в комнатах номера уже чувствовалось незримое присутствие Эйба, поэтому мы просто выкурили косячок на двоих. Симона сделала всего пару затяжек, а я, похоже, перебрал. Ровно в девять появился Эйб, я к этому времени уже был под кайфом.

Я спрятался в спальне. В комнате было темно, только блеклый свет полной луны просачивался в окно.

Эйб и Симона говорили тихо, но я сумел понять, что Эйб продолжал говорить обо мне, а Симона пыталась ему возражать. В какой-то момент я услышал, как она зовет на помощь, и ворвался в гостиную.

Там ничего не происходило. Возможно, мне показалось, что Симона закричала. Как я уже сказал, я был под кайфом. Симона сидела в кресле возле окна. Шторы вишневого цвета были задернуты. Эйб сидел на небольшом диванчике напротив Симоны. Он сунул руки под себя, словно пытался их отогреть. Увидев меня, Эйб вытаращил глаза и стал упрекать Симону в том, что она его предала.

Я плохо помню, что происходило в следующий час-полтора, пока, образно говоря, не оборвалась кинопленка.

Эйб продолжал городить чудовищную ложь обо мне, начиная с момента нашего знакомства и до моего приезда в Париж. Говорил, что я замыслил целый план, чтобы очернить его в глазах Симоны и расстроить их отношения. Он грязно ругался и яростно жестикулировал, причем жесты были тоже неприличные.

Мы с Симоной ничего не отвечали – просто дали ему возможность выплеснуть накопившуюся злость. Я разлил бренди по стаканам и уселся на ковре. Если бы не ругательства в исполнении Эйба, то, глядя на нас со стороны, можно было подумать, что трое старых друзей выпивают, курят и вспоминают прошлое.

В гостиной над телевизором висели большие часы. Помню, когда я глянул на них в последний раз, они показывали полночь. Я плохо соображал, мне совсем не хотелось препираться с Эйбом, и я все спрашивал себя, что мы делаем в этом номере. Еще помню, Симона в какой-то момент ушла в ванную, и я остался один на один с Эйбом, который к тому времени растянулся на полу.

Он все говорил о том, как меня ненавидит, и желал мне смерти. А у меня было такое странное чувство, будто он все это говорит про кого-то другого, про совершенно незнакомого мне человека, судьба которого мне безразлична, и поэтому проклятья Эйба меня совсем не трогали. Я так и сидел, обхватив колени, на ковре напротив кресла. Это может показаться странным, но я заснул.

Но проснулся я не на полу, а на диване. Все тело ныло, а голова, казалось, вот-вот взорвется. На часах было одиннадцать минут третьего. На полу валялись две пустые бутылки из-под бренди. В комнате никого, кроме меня, не было.

Я заглянул в спальню, потом в ванную. Там я ее и нашел.

Она лежала в ванне. Руки у нее были сложены на груди, как у покойницы. Глаза закрыты, а лицо изуродовано и все в крови. Ей разбили голову мраморным подсвечником – он валялся на полу под раковиной. Эйба нигде не было.

Джош замолчал, как будто не мог подобрать нужные слова.

– Я по сей день не понимаю, почему тогда сделал то, что сделал. Самое правдоподобное объяснение: я уснул, а Эйб взял подсвечник и пошел в ванную… Я ведь помню, что она ушла из гостиной до того, как я заснул… Там он ее убил, а потом сбежал.

Но я все еще был слишком пьян, и меня не удивило то, что я ничего не слышал. И кровавый след на полу, который тянулся от ванной в гостиную, не вызвал у меня подозрений.

Я подумал, что вырубился на диване после того, как пытался остановить Эйба. Или сам убил Симону под влиянием алкоголя. Но почему я мог совершить такое? Я никак не мог вспомнить, о чем говорил мне Эйб перед тем, как я вырубился.

До самого утра я трудился и как мог прибрал номер: стер все отпечатки пальцев и кровавые следы на полу. Меня страшно трясло, я думал только о том, что надо бежать из западни, которую устроил для меня Эйб, чтобы навсегда сломать мою жизнь. Несколько раз меня рвало. Потом я начал думать, как вынести тело Симоны из отеля.

Утром я повесил на дверь табличку «НЕ БЕСПОКОИТЬ» и пошел в торговый центр через дорогу. Там я купил самый большой чемодан, какой смог найти, и кое-какую одежду для себя. Симона была девушкой миниатюрной, так что я смог затолкать ее тело в чемодан вместе с вещами, в которые был одет в ту ночь. У меня оставался еще один косяк, а в мини-баре я нашел несколько бутылочек виски и водки. Для храбрости я выпил их одну за другой, потом позвонил на стойку регистрации и попросил помочь спустить чемодан к такси. Меня не покидало ощущение, что все это происходит в кошмарном сне, что на самом деле я не еду в такси по Парижу, а в чемодане в багажнике нет тела Симоны.

Когда я вернулся на Рю-де-Ром, консьерж поинтересовался, как прошла поездка. Я ответил, что чудесно, и спросил его, не видел ли он Эйба. Консьерж сказал, что во время моего отсутствия месье Эйб не появлялся. Я затащил чемодан в квартиру и растянулся на кровати.

Думаю, я тогда быстро переходил из одного психического состояния в другое, причем с каждым разом оно становилось все хуже. В подобных ситуациях сначала испытываешь шок, тебя словно разбивает паралич. Как только приходишь в себя после шока, психика переключается в другое состояние – ты чувствуешь потребность в действии, тебе просто необходимо что-то сделать, чтобы избежать опасной ситуации. Усталость как рукой снимает, вдруг появляются силы, ты обнаруживаешь в себе способность быстро принимать решения и так же быстро действовать. Мозг работает с такой скоростью, что ты сам не понимаешь, как такое возможно. А потом приходит расплата: изнеможение и осознание того, что случилось. Это как удар в челюсть. Я без конца прокручивал в голове тот момент, когда нашел Симону в ванне, и думал о том, что она теперь мертва. И всякий раз это был удар под дых, и не только потому, что я потерял Симону. Ведь была вероятность того, что это я ее убил. Я пребывал в чужой стране, так что из меня вполне могли сделать козла отпущения вне зависимости от того, виновен я или нет. Для обвинения не составило бы большого труда убедить присяжных в моей виновности. А где искать Эйба – неизвестно, его адреса у меня не было.

Шкаф, куда я поставил чемодан с телом Симоны, притягивал меня как магнит. Я все думал, что он в любую секунду откроется, как в фильмах ужасов, из него выйдет Симона с изуродованным лицом и станет указывать на меня как на виновного. У меня в квартире было немного бренди, я выпил, но от этого стало только хуже, и меня снова вырвало. Под конец я вспомнил, что где-то в квартире есть снотворные таблетки. Я нашел пузырек и проглотил сразу несколько штук. Потом заснул, не раздеваясь, и проспал часов восемь.

Проснувшись, я первым делом подошел к шкафу, открыл и увидел, что там пусто. У меня едва не подкосились ноги. Немного придя в себя, я понял, что вещей Эйба в шкафу тоже нет. Тогда я подумал, что он приходил за вещами, захотел упаковать их в чемодан, а в чемодане обнаружил тело Симоны. Но вот почему он его забрал, я понять не мог.

Я принял душ, переоделся и спустился вниз к консьержу.

Я спросил его, видел ли он Эйба. Консьерж сказал, что нет, он только заступил на дежурство, а ночной консьерж уже ушел домой.

Вечером того же дня ко мне заявились полицейские. Я к тому времени выкурил целую пачку сигарет, у меня тряслись руки и подкашивались колени.

Полицейских было двое. Один лет под шестьдесят, второй – мой ровесник. Первое, что я увидел, открыв дверь, – исчезнувший чемодан. Странно, но я тогда почувствовал что-то вроде облегчения: теперь я отвечу за содеянное, если это действительно сделал я, но все это так или иначе закончится.

Я пригласил полицейских войти и подтвердил, что я – Джошуа Флейшер, гражданин США.

Меня спросили, принадлежит ли мне этот чемодан. Я подтвердил. Тогда меня спросили, почему я оставил его в три утра у перекрестка Рю-де-Ром и Рю-Дюплесси, всего в пяти минутах ходьбы от моего дома. Меня опознал бродяга, который ночевал на улице, он так и сказал: «Американец с Рю-де-Ром».

Я ответил, что не имею к этому никакого отношения, а бродяга, вероятно, видел Абрахама Хэйла, моего бывшего соседа по квартире, который приходил ночью, пока я спал, и был одинаковой со мной комплекции.

Тогда меня спросили, есть ли в моем гардеробе зеленые вельветовые брюки и темно-синий пиджак. Именно эти вещи я купил в магазине напротив отеля «Меридиен». Я признал, что такие вещи у меня имеются и что носил их накануне, но все равно могла произойти ошибка: я вечером выпил сильные снотворные таблетки и проспал всю ночь. Но у меня были причины подозревать, что в квартиру приходил Эйб. Он вполне мог надеть мои вещи, так как уже не раз это делал.

Потом я закурил и подумал: возможно ли такое, что полицейские до сих пор не заглянули в чемодан и не знали, что в нем лежит труп женщины? Или все это – какая-то жуткая игра и тело Симоны уже в морге на столе для аутопсии, а дом окружен и полицейские ждут сигнала, чтобы ворваться в квартиру и схватить меня.

Старший полицейский поинтересовался: известно ли мне, что брошенный чемодан может быть осмотрен без ордера?

«Началось», – подумал я.

Я сказал, что мне об этом известно. Полицейский сунул руки в карманы брюк, и я увидел кобуру с пистолетом и пристегнутые к ремню наручники. Молодой полицейский наклонился и открыл чемодан.

Чемодан был набит вещами, причем все выглядело так, будто их туда запихивали в спешке. Это были вещи Эйба – если быть точным, те, которые исчезли из квартиры в ту ночь. Трупа в чемодане не было. Полицейские спросили, почему я выбросил эти вещи.

Я ничего не понимал. Зачем Эйб оставил чемодан-улику в таком заметном месте, а до этого каким-то образом избавился от тела?

Полицейские продолжили задавать вопросы: «Вы в ссоре с этим… мистером Хэйлом? Где он сейчас? Где и когда вы видели его в последний раз?»

Я сказал им, что Эйб ведет себя странно, но наши отношения неверно было бы назвать ссорой. Эйб переехал куда-то в Восемнадцатый округ, это все, что мне о нем известно. Я никогда у него не был. В последний раз мы встречались в кафе около недели назад.

Наконец полицейские ушли. Я закрыл за ними дверь, сел в кресло и попытался разобраться в том, что происходит, но спустя несколько минут сдался. Голова болела так, что я чуть снова не вырубился.

В отчаянной попытке найти хоть какую-то подсказку я просмотрел вещи в чемодане. В ящике комода я обнаружил паспорт Эйба и маленький золотой медальон с выгравированной на крышке статуей Свободы. Я подарил его сестре Симоны, Лауре, и не представлял, как он мог попасть в вещи Эйба. А на дне под стопками одежды лежал листок с одним-единственным написанным заглавными буквами словом: «БЕГИ!»

Я инстинктивно подчинился и бежал.

Купил билет на самолет до Нью-Йорка, упаковал вещи и на следующий день поехал в аэропорт. Мой паспорт исчез, обращаться в консульство за дубликатом я побоялся и поэтому воспользовался паспортом Эйба. Надо было как можно скорее добраться домой.

Я прошел паспортный контроль, а когда прилетел в Штаты, то сел на скамейку за территорией аэропорта и заплакал. Некоторые прохожие спрашивали, не могут ли они чем-нибудь мне помочь, но я не сумел выдавить ни слова в ответ.

Все, что было потом, не имеет отношения к причине, по которой я вас сюда пригласил. Несколько месяцев я прожил в Мексике. Там я постепенно восстановился. Страх, что полиция в любой момент может постучать в мою дверь, постепенно ослаб, а потом и вовсе исчез.

После Парижа мои отношения с женщинами можно назвать случайными и несерьезными, о женитьбе я даже не думал. Если я в ту ночь все-таки превратился в убийцу, значит это могло случиться снова, поэтому я вел себя так, чтобы этот кошмар никогда не повторился.

О Симоне или Эйбе я больше не слышал. Многие годы я старался забыть обо всем и даже начал думать, что мне это удалось. Но вот несколько недель назад кое-что случилось – детали тут не важны, – и я понял, что воспоминания о той ночи никуда не делись. Они просто заперлись в некой тайной комнате моего сознания и ждали своего часа. Я так и не простил себя за то, что произошло в ту ночь, за то, что был там, безотносительно того – убил или не убил. Вместо того чтобы остаться, все выяснить и принять ответственность, я трусливо сбежал.

Чувство вины и угрызения совести я старался компенсировать тем, что посвятил свою жизнь благотворительности. Хотел бы я повернуть время вспять, но, увы, не могу. Однако я не хочу покинуть этот мир, так и не узнав – преступник я или нет.

Мы сидели в темноте, и я чувствовал себя таким же вымотанным, как Джош. Его лица я больше не видел. Он превратился в смутный силуэт в черной воде, в глубины который мы погрузились, после того как он поделился со мной своей тайной.

Джош медленно встал, включил свет и снова сел в кресло.

– Теперь вы знаете, о чем идет речь. – Он посмотрел на меня, как мне показалось, даже с вызовом. – Завтра, если вы согласны, мы приступим к решению нашей задачи.

– Все не так просто, – заметил я. – Во-первых, мне потребуются ваши медицинские записи. Во-вторых, необходимо, чтобы вы подписали заявление, подтверждающее тот факт, что вы сознаете все связанные с подобной терапией риски и в случае возможных последствий принимаете всю ответственность. Мне нужно знать, какое лечение вы проходите на данный момент, чтобы я мог убедиться, что данное заявление будет иметь юридическую силу. Учитывая возможность ограниченной вменяемости.

– Мне все это известно. Копию моих медицинских записей вы найдете у себя в комнате. Касательно заявления я уже проконсультировался со своим адвокатом. Обезболивающие, которые я принимал, и дозы лекарств не влияют отрицательно на мои умственные способности.

– Вижу, вы все предусмотрели.

– Я думал об этом не один месяц и не один год, и я люблю порядок во всем.

– Мы могли бы попробовать словесно-ассоциативный тест, – предложил я. – На его разработку уйдет не больше двух дней. Иногда результаты такого теста весьма впечатляют, и они более точны, нежели результаты регрессивного гипноза.

Джош покачал головой:

– Я склоняюсь к гипнозу. А там посмотрим, потребуются ли нам тесты.

– Джош, вы вели дневник в то время?

– Нет, не вел. А почему вы спрашиваете?

– Наша память порой играет с нами злые шутки… То, как человек излагает свои воспоминания о давних событиях, совсем не обязательно соответствует тому, как все происходило на самом деле.

– У меня отличная память, Джеймс. Никогда на нее не жаловался. В последние несколько дней до вашего приезда я, чтобы вспомнить точно каждую деталь, изложил все на бумаге.

– Это я понимаю, я обратил внимание на то, что вы помните много деталей. Но наша память не кинокамера, которая просто фиксирует изображение и звуки. Она обладает удивительной способностью приукрашивать и даже искажать наши воспоминания.

– Я знаю, о чем вы, но уверяю вас – это не мой случай. А теперь, если позволите, мне надо немного отдохнуть. Увидимся завтра утром.

Медицинские записи Джоша лежали на кофейном столике в моей комнате. А рядом – конверт с логотипом одного из его фондов. В конверте я обнаружил отказ от требований об ответственности на случай неприятных последствий, которые могут повлечь сеансы терапии, на которую он согласился. Еще там было медицинское свидетельство, подтверждающее тот факт, что лечение не повлияло на умственные способности Джошуа.

Лейкоз был диагностирован на поздней стадии, после лечения цитостатиками наступила ремиссия, но потом болезнь возобновилась с новой силой. Просто чудо, что Джош все еще оставался жив, а боли не так сильно его мучили. Но в общем и целом случай был типичным.

Перед тем как лечь спать, я достал блокнот с авторучкой и набросал план предстоящего сеанса. Ну и составил план «Б», на случай если первый не сработает.