Текст книги "Дурная кровь"

Где-то в сотнях милях от Нью-Йорка человек пребывал в агонии, его окружали призраки прошлого, и все его богатство уже не могло защитить его ни от кого и ни от чего. Этот человек не только привел меня за руку в дом с привидениями, он пробудил моих личных призраков.

Думаю, именно тогда, в тот момент, когда серый дождь пялился на меня сквозь витрину бара, я и решил, что должен выяснить, что произошло в Париже в ту ночь. И даже не ради того, чтобы Джош обрел покой, а чтобы избавиться от собственных кошмаров.

На следующий день я позвонил Кеннету Мэллори. Он десять лет проработал детективом в департаменте полиции Нью-Йорка, а затем открыл свое агентство. В «Талент эйдженси» на Бродвее, когда хотели узнать о прошлом своих клиентов, всегда обращались именно к нему. Если инвестируешь миллионы в маркетинг, всегда есть риск, что желтая пресса раздует скандал с наркотиками, оргиями и угоном машин. В общем, Кеннет специализировался на расследовании прошлого и стал одним из нью-йоркских шпионов. Осторожный, цепкий и эффективный, тень во плоти на улицах Нью-Йорка, он имел доступ к хорошо охраняемым секретам богатых и знаменитых.

Мы познакомились с ним за четыре года до описываемых событий. Тогда полиция подозревала одного из моих пациентов в том, что он нанял киллера для убийства своей жены. Ее убили выстрелом в голову дома в Форт-Грин, в Бруклине. А за четыре дня до этого она застраховала свою жизнь на шестизначную сумму. Страховая компания и наняла Мэллори, чтобы он расследовал это дело. В итоге настоящий убийца был пойман, а также было доказано, что между ним и мужем жертвы не было никакой связи.

Не скажу, что мы стали друзьями, я вообще сомневаюсь, что в лексиконе Мэллори присутствовали подобные определения, но мы поддерживали знакомство и ужинали вместе два-три раза в году.

Кеннет согласился взяться за мое дело, и я послал ему по электронной почте всю имеющуюся у меня информацию о Джоше, Абрахаме Хэйле и Симоне Дюшан. Я предложил ему начать расследование в архивах парижской полиции – все нераскрытые дела об убийствах «замораживаются» и хранятся десятилетиями. Кеннет сказал, что у него есть контакт в полиции Франции и что он даст мне знать, как только что-нибудь раскопает.

Можно было ожидать, что на это расследование я потрачу немало времени и денег. Но чек, которым расплатился со мной Джош, легко мог покрыть все расходы, а времени до начала моего следующего проекта было вполне достаточно.

С другой стороны, я подписал соглашение о неразглашении информации, которое нарушил, поделившись с Мэллори настоящими именами и посвятив его в детали этого дела. Но Кеннет неплохо зарабатывал именно благодаря репутации человека, умеющего хранить чужие секреты, так что риск того, что вся эта история когда-нибудь станет достоянием прессы, был равен нулю. И потом, если разобраться, то Джош заплатил мне именно за то, чтобы я выяснил для него правду о той ночи. Я не смог сделать это самостоятельно, но с помощью Мэллори у меня еще оставались шансы справиться с задачей.

От Кеннета не было вестей около недели, а потом он позвонил в четверг вечером, как раз когда я выходил из спортзала. Я подошел к своей машине на парковке, сел за руль и ответил по сотовому.

– Привет, можешь говорить? – спросил Кеннет в своей обычной грубоватой манере. – Хорошо, тогда слушай: в архивах французской полиции нет дела об убийстве Симоны Дюшан. Ни в семьдесят шестом году, ни в каком другом еще.

Это меня очень сильно удивило.

– Это невозможно! Может, дело утеряно. В те времена…

– Да, я не раз слышал эту песню. У них тогда не было электронных архивов и все в таком роде… Но не думай, что до появления компьютеров детективы делали записи в дешевых блокнотах на спирали, а потом выбрасывали их в корзину для бумаг. Мой человек во Франции проверил все имеющиеся у них файлы, и поверь мне, они содержатся в полном порядке. Нет никакого висяка по убийству Симоны Дюшан двадцати с чем-то лет. Ребята проверили все дела с семидесятого по семьдесят девятый. Может, твой друг неверно назвал имя или с датами какая-то ошибка. В любом случае в Париже очень мало висяков по убийству женщин этого возраста. Я вышлю тебе список.

– А если попробовать прошерстить без вести пропавших? Мой клиент сказал, что тело исчезло. Возможно, его так и не нашли, так что ее могли разыскивать не как жертву убийства, а как пропавшую.

– Хорошо, я этим займусь, а ты пока проверь – мог ли твой клиент назвать не то имя. Прошло сорок лет, он вполне мог ошибиться. Ты еще слишком молод и не понимаешь, что стареющий человек смотрит на прошлое через собственную призму. В любом случае в большинстве стран в зависимости от местного законодательства пропавший человек через несколько лет после исчезновения считается умершим. Но я все-таки проверю.

– Спасибо, Кен. Не думаю, что я когда-нибудь еще смогу поговорить с тем парнем.

Кеннет откашлялся:

– Можно задать тебе вопрос?

– Валяй.

– Ты уверен, что стоит влезать в эту историю? Я хочу сказать, твой клиент – большая шишка. Я по опыту знаю, у таких затянувшихся дел, если в них замешаны богатеи, всегда до черта подводных течений.

– Понимаю, о чем ты, но я уже все решил.

– Ты действительно ему веришь? Вы провели вместе всего несколько дней, так что, при всем уважении к твоей профессии, ты не можешь утверждать, что хорошо его знаешь. Может, он просто придумал всю эту историю по какой-то одному ему известной причине.

– Кен…

– Ладно. Деньги твои. Позвоню, когда что-нибудь узнаю.

Через четыре дня после Дня благодарения я получил письмо от адвоката Джоша, а с ним черно-белую фотографию и маленький золотой медальон с изображением статуи Свободы.

Мистер Кобб,

пишу Вам с тем, чтобы сообщить: мистер Флейшер умер в среду около трех часов ночи. Просто чудо, что он с четвертой степенью лейкоза продержался столько дней после Вашего отъезда. Он не мучился и умер во сне. Я счастлив, что мы, друзья мистера Флейшера, смогли быть рядом с ним в его последние дни. Это самое малое, что мы могли сделать после всего того, что он сделал для нас.

Искренне Ваш,

Ричард Оррин.

P. S. Фотография и медальон – дар мистера Флейшера. Насколько я понимаю, фотография сделана в Париже в середине семидесятых. В свои последние дни он держал ее на прикроватном столике.

Медальон был простой – овальной формы с выпуклым изображением статуи Свободы. Внутри ничего не оказалось.

На фотографии за столиком между деревьями сидела женщина в обществе двух мужчин. На ней было белое платье и широкополая шляпа от солнца, которая отбрасывала тень на ее лицо.

Силуэты всех троих были в размытых пятнах солнечного света, как на картинах импрессионистов. Стол был заставлен кофейными чашками, пепельницами и маленькими бутылками.

Один из мужчин сидел напротив женщины, облокотившись на заставленный кофейными чашками, пепельницами и маленькими бутылками стол, откинувшись на спинку стула и заложив ногу на ногу. Левая расклешенная брючина задралась, так что была видна щиколотка. Правую руку он опустил на колено, а левой упирался в бедро, на гусарский манер. Вид у него был надменный, картину дополняли тонкие усики-карандаш.

Второй мужчина, видимо Абрахам Хэйл, сидел между ними. Он наклонился к женщине, но смотрел на мужчину с усиками так, будто тот его чем-то удивил и теперь он собирался ему ответить.

Снимок был засвечен, из-за этого фигуры всех троих словно тонули в тумане, не давая рассмотреть героев в подробностях.

Я посмотрел на обратную сторону фотографии. В правом нижнем углу старомодным каллиграфическим почерком было написано: «Эйб, Джош и Симона. 29 сентября 1976».

Я положил фотографию на стол и долго на нее смотрел.

Значит, прощания не было. Я мысленно представил Джоша, его глаза, высохшие руки, лицо в глубоких, как траншеи на поле битвы, морщинах. Вот только я не знал – проиграл он эту битву или выиграл.

Впервые я оказался тесно связан с человеком, который был так близок к смерти. Никогда мне не забыть те дни, что мы провели вместе, я всегда буду помнить каждую деталь, выражение его лица, его слова и жесты, каждый стон ветра под окнами.

Мэллори позвонил спустя два месяца, после зимних каникул. Он сказал, что раскопал кое-что интересное, и на следующий вечер мы встретились в Грэмерси, в Юнион-сквер. После того как мы сделали заказ, Кен передал мне через стол записную книжку в старом и потертом черном переплете.

– Думаю, это будет тебе интересно. Я не уверен, но… В общем, история запутанная, но здесь упоминаются имена тех ребят. Официально дневник принадлежит Джеку Бертранду, который умер в психиатрической клинике пятнадцать лет назад. Его арестовали в конце девяностых, обвинили в убийстве второй степени, но признали невменяемым и поместили в клинику Кёрби. Не спрашивай, как я достал дневник, ответ тебе не понравится. Не спеши, почитай, а потом мы поговорим.

Я убрал дневник в портфель и сменил тему разговора. Но признаюсь, мне не терпелось на него взглянуть.

Вернувшись домой, я сварил кофе и полистал дневник. Все страницы были исписаны, но почерк оказался крайне неразборчив. На следующий день я попросил одного подкованного в технологиях знакомого отсканировать дневник и пропустить все страницы через программу распознавания текста. В результате у меня на руках оказался документ объемом в двадцать пять тысяч слов, и в тот же вечер я начал его читать.

Глава десятая

Дневник Джека Бертранда (1) Нью-Йорк, штат Нью-Йорк, 1998

Все началось с женщины, которая смотрела на мужчину, который не был мной.

Но мне следует рассказать все по порядку. Я пытаюсь собрать из разрозненных и бессмысленных отрывков реальности историю, которая поможет вам понять, почему я оказался в клинике для сумасшедших преступников по обвинению в убийстве, которого не совершал.

Два месяца назад, одиннадцатого октября, некая женщина позвонила в службу 911 и сообщила, что с одним ее соседом происходит неладное. Соседа звали Абрахам Хэйл. Он не мог переставить свою машину с одной стороны улицы на другую в соответствии со знаком парковки. В результате этот мужчина получил штрафной талон под дворник своей «тойоты». Такого, подчеркнула женщина, никогда прежде не случалось. Она хотела поговорить с этим Хэйлом, но он не отвечал, когда она звонила ему в дверь, и не снимал трубку телефона. Последний раз она видела его в четверг утром.

Они жили в четырехэтажном особняке довоенной постройки в Джексон-Хайтсе, в Куинсе, недалеко от Траверс-парка. Мисс Дженкинс работала в офисе окружного прокурора, поэтому к ее звонку отнеслись серьезно, и через двадцать минут у квартиры номер восемь стояли два патрульных офицера и управляющий домом. Пару минут они звонили в дверной звонок. Никто не ответил. В итоге управляющий воспользовался своими ключами, но открыть дверь помешала цепочка. Пришлось выбивать дверь.

В гостиной на полу рядом с диваном лежал голый мужчина. Он был высокого роста, худой, его кожа была белой, как кость. Запекшейся крови не было, как не было следов насилия или признаков ограбления. Все предметы в комнате были аккуратно расставлены, но мужчина лежал на ковре и был явно мертв. Офицер проверил пульс. Пульса не было. Тогда его напарник позвонил в офис медэксперта. Управляющий подтвердил, что мертвый мужчина действительно жилец этой квартиры – Абрахам Хэйл. На окнах и дверях следов взлома не обнаружили, но патрульные обратили внимание на два стакана на кофейном столике. На одном остались следы губной помады. Они ждали молча, как будто любой шум мог потревожить покойника.

После предварительного осмотра тела ассистент установил: на первый взгляд, следы преступных действий отсутствуют, а потом официально подтвердил, что данный человек мертв. Парамедики упаковали тело в мешок и увезли его в морг в больницу на Джамайка-стрит.

Ни управляющий, ни жильцы ничего не знали о близких умершего: он не был женат, ни с кем не встречался, о детях или родственниках они тоже ничего не могли сказать. Это все усложняло, так как никто не мог официально опознать тело. Хэйл заселился четыре года назад, а квартиру арендовал через риелторское агентство.

Медэксперт снял у трупа отпечатки пальцев и отослал их в соответствующие органы, но это ничего не дало. Результаты вскрытия показали, что смерть не была насильственной. Смерть наступила за двадцать четыре часа до обнаружения тела. Причина – передозировка из коктейля таблеток: антидепрессанты, соль лития, бензодиазепины. По словам коронера, тело покойного могло сойти за мобильную лабораторию по тестированию на наркотики.

Было ли это самоубийством? Трудно сказать наверняка, но вряд ли. Он уже много лет принимал таблетки, так что где-то в квартире должны были остаться рецепты, подписанные доктором, который мог сообщить дополнительную информацию о своем бывшем пациенте. Скорее всего, он напутал с дозами, или с рецептами, или и то и другое. Мог ли кто-то растворить таблетки в алкоголе так, чтобы он не заметил? Маловероятно. Такая доза кардинально изменит вкус любого напитка, а этот парень не употреблял алкоголь последние сорок восемь часов своей жизни, он не мог быть настолько пьян, чтобы не почувствовать эту разницу. На теле не было обнаружено следов насилия, ни царапин, ни маленьких кровоподтеков.

Спустя пять дней медэксперт отправил рапорт о смерти в Службу государственного администратора наследств округа Куинс. Эта организация временно распоряжалась имуществом умершего. И тут на сцену вышел их следователь. Но полиция продолжала заниматься этим делом.

Иногда процесс ликвидации или распродажи имущества может занять год, а то и больше. Причиной тому могут быть утерянные бумаги, племянник из Юты, который не отвечает на телефонные звонки, парочка кузин, которые не могут поделить старую машину.

По чистой случайности этим следователем оказался я, Джек Бертранд.

На тот момент в Службе государственного администратора наследств работали четыре следователя. Во-первых, я. Во-вторых, Ральф Мендоза – бывший полицейский лет под пятьдесят, высокий, грустный и разведенный. Третья – Линда Мартино, последние семнадцать лет она была мамой-домохозяйкой, но ее муж внезапно умер от инсульта и оставил ее без средств. И наконец, Алан Коул – парень лет двадцати, он работал у нас всего две недели, и я почти ничего о нем не знал, кроме того, что он из Миссури.

Во избежание возможных хищений следователи должны были работать парами, но Линда с новеньким уже были заняты каким-то расследованием, а Ральф взял отгулы, чтобы присутствовать на похоронах родственника где-то на севере штата.

В общем, я один отправился на автобусе в Джексон-Хайтс, а там, потратив какое-то время, отыскал управляющего – коротышку с сильным славянским акцентом. Он проводил меня на второй этаж, снял полицейские ленты с двери в квартиру, открыл дверь и ушел, но перед этим оставил ключи на кофейном столике.

Квартира была площадью семьсот квадратных футов, со складной кроватью и небольшой ванной комнатой. Чистое, достойное жилье для одинокого мужчины средних лет. Моя задача как следователя – обыскать квартиру на предмет наличных, драгоценных камней, золота, предметов искусства и других ценностей, которые следует сохранить, пока близкие родственники покойного не смогут законно прибрать все это к рукам.

Я знал, что детективы уже заглянули в каждую щель в поисках зацепки, но, кроме каких-то бумаг, не нашли ничего полезного для своего расследования, так что все вещи остались в квартире. Я открыл окно, какое-то время посидел на диване, прикидывая, с чего начать. Мог этот парень прятать у себя в квартире наличные или золото? Чтобы прятать свое добро под половицами, не обязательно быть богатым. Ребята с глубокими карманами держат свое добро в стенных сейфах или в банковских ячейках. Но у этого парня не было сейфа – значит, у него мог быть тайник.

Мебель в квартире была старой и разрозненной, парень явно покупал ее на гаражных распродажах или в магазинах подержанных вещей. На полу под кофейным столиком – кремовый ковер с бледно-коричневым пятном посередине. У окна – пять книжных полок с пятью десятками запылившихся книжек в бумажной обложке и стопкой старых журналов. Квартира пропахла табаком, но ни пепельниц, ни сигарет я не видел. Я встал и передвинул стол в угол, скатал ковер и положил его возле двери. С улицы доносился громкий женский смех.

Спустя час я сидел в кресле и разглядывал свою жалкую добычу. Эти собранные в кучку на полу вещи напоминали остатки исчезнувшей планеты. Винтажные золотые часы марки «Хэмильтон» на черном кожаном ремешке (в рабочем состоянии); двадцать одна старинная серебряная американская монета (никели, десятицентовики, четвертаки, пятидесятицентовики и доллары) в кисете из дубленой кожи; японская гравюра – пейзаж, вид сверху, в простой рамке; медальон «Христофор, моли Бога о нас!» на цепочке, серебряный или посеребренный, но без пробы; еще одни часы марки «Омега» в нерабочем состоянии; старая спортивная сумка дорогой марки «Гурка Марли Ходжсон» из кожи и парусины; складной карманный нож фирмы «Кейс ХХ»; зажигалка «Зиппо», пустая, без кремня, с золотым гербом Гавайев.

Памятные подарки и семейные реликвии не теряют своего значения после смерти хозяина, просто в его отсутствие их значение делается смутным, и они превращаются в кусочки пазла. Каждый предмет, будь то зубная щетка в ванной, оставленный в аптечке пустой пузырек из-под таблеток, пара старых туфель в шкафу, стопка невскрытой корреспонденции на обеденном столе в гостиной, таинственный ключ, который не подходит ни к одному замку, старые фото – все это превращается в части головоломки. Их надо примерять друг к другу, пока в один прекрасный момент они не превратятся в историю своего бывшего владельца.

Каким он был? Был ли он счастлив? Он знал, что скоро умрет? У него было время приготовиться к большому скачку или все произошло совершенно для него неожиданно?

Вот, например, эти золотые часы. Подарок родителей? Они еще живы и удивляются, почему он не звонит?

Он покончил с собой или это был несчастный случай?

Вот что мне больше всего нравится в моей работе – эти головоломки, они не похожи друг на друга, каждая рассказывает свою историю.

Я еще раз осмотрел всю одежду в платяном шкафу с зеркалом возле окна в спальне. Пошарил в каждом кармане, прощупал каждый шов, но так ничего и не нашел. И когда уже собирался вернуться в гостиную, заметил обувную коробку «Коул Хаан», на которую до этого не обратил внимания. Внутри лежали три исписанных блокнота на спирали. Пролистав их на предмет спрятанных наличных и ничего не обнаружив, я положил их обратно в коробку, поставил ее в шкаф и вернулся в гостиную.

Я обратил внимание на то, что нигде в квартире не было личных фотографий или писем, и подумал, что их, наверное, забрали полицейские, хотя обычно они так не делают. Закончив с осмотром, я сложил свой улов в стандартный пакет из моего офиса и запечатал его. Потом сварил себе кофе и выпил его у открытого окна, при этом выкурил одну за другой две сигареты.

Обычно в подобных случаях управляющий сразу оповещает коммунальные службы, чтобы они отключили телефон, электричество, воду и газ. Но здесь все осталось подключено, и я решил, что, возможно, кто-то уже арендовал квартиру.

Я закрыл окно, помыл чашку, поставил ее обратно в шкаф для посуды и вышел из квартиры. Управляющего в его офисе на первом этаже я не застал и поэтому оставил ключи у себя.

Это было во вторник. Та женщина появилась через три дня в пятницу, в шесть часов вечера.

В следующие два дня я не раз думал об Абрахаме Хэйле, человеке, который стал очередным номером в компьютерной системе нашего офиса. Его вещи отправили в кладовую в подвальном этаже, и на этом моя работа по данному делу фактически была закончена. О том, что ключи от его квартиры все еще у меня, я никому не сказал, да никто и не спрашивал, а управляющий не позвонил и не попросил их вернуть.

На третий день я не сдержался и спросил у моего босса Ларри Салво, удалось ли полиции нарыть какую-нибудь информацию о Хэйле. Но Салво только пожал плечами и послал меня в другой адрес, где-то в Колледж-Пойнте, на Сто двадцать седьмой улице. На этот раз я работал с напарником, вернее, с напарницей, Линдой Мартино, и мне пришлось всю дорогу слушать ее бесконечные рассказы о детях, плохих школах и банкирах-стяжателях.

Когда мы закончили, я наплел Линде, будто у меня встреча в этом районе, и она высадила меня возле метро. Я сел на поезд до Джексон-Хайтса и вышел на Рузвельт-авеню. Не скажу точно, о чем я тогда думал. Может, просто хотел вернуть ключи управляющему. Но именно тогда, пока шел по улице, я вспомнил о блокнотах, которые нашел в обувной коробке, и мне стало интересно. Я сказал себе, что ничего плохого не случится, если я познакомлюсь с ними поближе. Вдруг эти блокноты имеют нематериальную ценность, а я их оставил в пустой квартире и теперь их могли просто выбросить на помойку.

Воспользовавшись ключом на связке, я вошел в дом, и только тогда обратил внимание на почтовые ящики в холле, слева от входа.

После твоей смерти твоя корреспонденция продолжает расти, как ногти и волосы. Люди продолжают слать тебе письма, потому что они либо не знают, что ты умер, либо им нет до этого дела, и это становится похоже на какой-то макабрический розыгрыш. Другим ключом со связки я открыл почтовый ящик с именем Хэйла и забрал пачку конвертов и флаеров. В доме все это время было тихо.

В квартиру я вошел, никого не поставив об этом в известность. Закрыв за собой дверь, я заметил на столе кружку, которой три дня назад там не было. Видимо, полицейские возвращались за чем-то и кто-то из них решил сварить себе кофе. Я проверил свет и краны – все работало, и телефон тоже не отключили, что странно.

Я устроился на диване и, отбрасывая в сторону рекламу и флаеры, просмотрел почту Хэйла. Результат – письмо из банка в белом конверте и счет от «Тайм Уорнер Кейбл».

Потом я открыл окно и выкурил сигарету, в качестве пепельницы воспользовался блюдцем. Я не мог понять, что делаю в этой квартире. Если бы меня там обнаружили, у меня были бы крупные неприятности.

Я достал блокноты из платяного шкафа.

Всего блокнотов было три – два старых «Родиа» на спирали и один красавец от «Клерфонтен» в черной обложке.

Судя по записям, они велись в разные периоды времени, но ни одной подсказки, которая бы указывала точную дату той или иной записи, я не нашел. Это были не дневниковые записи, а скорее отрывочные заметки. Я не знал, с какого блокнота начать, и наугад выбрал один из «Родиа».

Открыл и начал читать:

Когда хочешь кого-то всерьез ограбить – разрушаешь не будущее этого человека, а его прошлое. Будущее – понятие неопределенное. Это такая сумма туманных ожиданий, которые могут и не стать явью. А если они и воплощаются в реальность (обычно либо слишком поздно, либо раньше, чем следовало), они скорее разочаровывают, потому что ожидания всегда завышены.

Достоверно только наше прошлое, оно – наше единственное убежище, даже если наша память со временем смешивает в одну кучу ценные и маловажные факты. Прошлое уникально и неповторимо, и, в отличие от будущего, оно безраздельно твое, хорошее или плохое, важное и не особенно, бесплодное или плодоносное. И никто не может его у тебя отобрать.

И это он отобрал у меня.

Я читал часа два, а может, и дольше. Временами подходил к окну затянуться сигаретой. Пару раз мне казалось, что я слышу чьи-то шаги, но в дверь никто не позвонил. Свет был выключен, и в квартире постепенно темнело.

В своих блокнотах Хэйл писал о неопределенном периоде в середине семидесятых, который он провел в Париже со своими друзьями, примерно одного с ним возраста, – с Джошуа Флейшером, его бывшим соседом в Принстонском университете, и француженкой Симоной Дюшан, которая была его возлюбленной. Потом что-то там у них не заладилось, Хэйл не описывал подробно, что именно случилось, и он вернулся в Штаты. Похоже, его друг соблазнил его девушку, и она порвала с Хэйлом, несмотря на то что до этого они были очень счастливы вместе. Пару отрывков он посвятил описанию того, каким нечистоплотным был Флейшер, когда хотел добиться желаемого. Хэйл был одержим идеей мести и разрабатывал планы, как поквитаться с Флейшером, который к этому времени тоже вернулся в Нью-Йорк.

Вдруг зазвонил телефон на тумбочке у дивана. Телефон был старой громоздкой модели. Я вздрогнул от неожиданности и даже выронил блокнот.

Пару секунд я думал, как лучше поступить, и в конце концов решил ответить – так я мог получить полезную информацию для своего расследования. Кто бы ни звонил, этот человек, скорее всего, знал Эйба, но пока еще не знал о его смерти.

На том конце провода оказалась женщина. Она не представилась и даже не поздоровалась, а сразу спросила, хочу ли я, чтобы она пришла через полчаса, как я ее об этом раньше попросил. Мне показалось, что будет неправильно сказать этой женщине, что я не тот человек, которому она звонит, как и сообщить ей по телефону плохие новости, поэтому я просто пригласил ее прийти. Женщина попрощалась и повесила трубку, не дав мне времени передумать. Все произошло слишком быстро, а я еще был под впечатлением от записей Хэйла.

Я выбросил окурки из импровизированной пепельницы в мусорное ведро, закрыл окно и убрал блокноты в шкаф. Я решил, что скажу этой женщине (родственнице Хэйла? его любовнице? знакомой?), что нахожусь в квартире из-за незавершенной бумажной работы. А еще мне пришло в голову, что я могу сказать ей, будто был по воле случая знаком с умершим и поэтому владею кое-какой информацией о нем и об обстоятельствах его жизни. Скажу, мол, мы не были приятелями (так далеко я бы не зашел), но однажды Хэйл рассказал мне, как в середине семидесятых жил в Париже. Но, подумав, я отказался от этой идеи. Если она задаст мне вопрос, на который я не смогу ответить, все может закончиться тем, что она вызовет полицию. От этой женщины я мог получить информацию о Хэйле. Профессия, место работы, вкусы и предпочтения, мотивы, которые могли подтолкнуть его к самоубийству… И посещала ли его когда-нибудь мысль о самоубийстве?

В одном из своих блокнотов Хэйл написал:

Люди любят говорить о мертвых. Так они как будто воскрешают их к жизни. Все, что касается мертвых, принадлежит к прошлому. Оно аккуратно убирается в чуланы, сундуки и коробки. Хронология их жизни определяется раз и навсегда. Все обретает ясность, которая приходит только с окончательным завершением, когда все потенциальные возможности, все сомнения, все перестановки или разочарования улетучиваются и ничто больше не может подвергнуться неверному толкованию. Все перед нами, прочное и безмолвное, как надгробье.

Эти его слова еще занимали мои мысли, когда та женщина, проигнорировав звонок, постучала в дверь. Я включил свет в гостиной и открыл дверь.

Пришедшая оказалась примерно моей ровесницей, может, чуть моложе. Она поздоровалась и даже улыбнулась, но по ней было видно, что она предпочла бы оказаться в каком-нибудь другом месте. Я пропустил ее в квартиру, она огляделась по сторонам, как будто оценивая обстановку.

– Знаю, это не сравнить с «Фор сизонс», – сказал я.

Женщина встала в центре комнаты, прямо под люстрой. Она не спросила, кто я и что я здесь делаю, и не поинтересовалась, где Хэйл, а я не знал, что сказать. Не дожидаясь приглашения, она поставила свою сумку на пол возле дивана и села в кресло, потом прикурила сигарету и огляделась в поисках пепельницы. Я сходил на кухню за блюдцем и поставил его на кофейный столик. Женщина положила ногу на ногу и поблагодарила.

– Не за что. Хотите кофе или чая?

– Нет, спасибо.

Не назвал бы ее красавицей, но в ней чувствовалась утонченность, у нее были красивые глаза и великолепные ноги. Специфика моей работы предполагает умение обращать внимание на, казалось бы, незначительные детали. Темно-красный маникюр, нитка жемчуга на шее, крохотные золотые сережки и маленькая родинка над правым уголком рта. И темные круги под глазами, которые не удалось спрятать под пудрой.

Я закурил. Пару минут мы только курили и поглядывали друг на друга, ожидая, кто заговорит первым. Мне стало как-то не по себе, и я решил нарушить это неловкое молчание.

– Я так понимаю, вы не в курсе того, что случилось…

Женщина удивленно приподняла брови:

– Нет, не в курсе. О чем вы?

– Мне очень жаль, но ваш приятель, Абрахам Хэйл, умер восемь дней назад. Его тело в больнице на Джамайка-стрит. Вы знаете, где это? Полиция еще не нашла того, кто мог бы его опознать.

Минуты две женщина молчала, как будто бы раздумывала, как лучше среагировать. Потом затушила сигарету и сказала:

– Что ж, мне жаль.

Она закурила следующую сигарету и обвела комнату отсутствующим взглядом. Немного погодя все-таки спросила:

– И как это случилось?

– Никто точно не знает. – Я пожал плечами. – Но похоже на то, что он проглотил слишком много таблеток.

– Вы хотите сказать, он покончил с собой?

– Такое возможно, но полиция склоняется к версии несчастного случая.

– Понятно…

Я сел на диван рядом с креслом. У меня было такое ощущение, словно вся эта ситуация не имеет отношения к реальности, будто эта сцена вырвана из какого-то фильма и ее значение не понять тому, кто не смотрел фильм сначала.

– А вам не интересно, кто я и что я здесь делаю?

– Я не думаю, что это мое дело, но вы продолжайте, – сказала женщина, а потом спросила: – Могу я воспользоваться ванной комнатой?

– Да, пожалуйста. Слева по коридору.

– Я знаю.

Женщина положила сигарету в пепельницу и пошла в ванную. Высокие каблуки ее туфель громко цокали по полу. Я докурил и, почувствовав, что вот-вот накатит мигрень, проглотил таблетку тайленола.

Вернувшись в комнату, женщина сняла жакет и повесила его на крючок у двери.

– Вы были близкими друзьями? – спросил я.

– Можно и так сказать.

Она взяла свою сигарету и подошла к окну. Спина у нее была ровной и немного напряженной, как у тех, кто в детстве посещал балетные классы.

– Я знал его немного. Он рассказывал, что жил в Париже какое-то время. Но я не предполагал, что он сидит на таблетках.

– Да, – не оборачиваясь, проговорила женщина. – Он любил рассказывать о том времени… О таблетках я тоже не знала. Я хочу сказать, не знала, что он болен.

– Вы знаете, чем он зарабатывал на жизнь?

– Я не задаю личные вопросы, мистер…

Тут я понял, что мы до сих пор не представились друг другу. Я назвал свое имя, а она – нет.

– Итак, мистер Бертранд…

– Зовите меня Джек.

– Хорошо, Джек. Я так и не поняла, что ты тут делаешь?

– Вот, подумываю снять эту квартиру. А ты живешь в этом районе?

– Нет, я живу в Вудхэйвене. А до этого жила в Бронксе. Я не американка, приехала в Нью-Йорк десять лет назад.