Текст книги "Королевы Нью-Йорка"

36
Эверет

– Йоу, кроме шуток, – говорит Итан. – Почему Эбби с ума сходит по Генри, хотя он конченый дебил?

С нетерпением дожидаясь возвращения Ариэль, я коротаю время за просмотром «Одержимости» – вычурной, но жутко увлекательной юридической драмы. Итан развалился в кресле с откидывающейся спинкой, а Уоткинс дремлет на полу возле дивана, изредка открывая один глаз и проверяя, на месте ли пять почти опустевших упаковок печенья «Орео», что лежат на журнальном столике. Сегодня утром я технично выставила брата из гостиной (вопреки всеобщему мнению, телек существует не только для видеоигр), чтобы досмотреть пропущенные эпизоды сериала об Эбби Клирвотер и ее бурной личной жизни. Разумеется, она влюблена в своего коллегу и соперника по имени Генри, который, само собой, обаятелен, дико сексуален и возмутительно хитер. И, конечно, конечно же, ее лучший друг Грег тайно влюблен в Эбби и мог бы сделать ей предложение руки и сердца прямо сейчас, если бы это хоть сколько-то ее интересовало. Сериал просто высший класс.

Итан занудствовал пятнадцать минут, но потом все же плюхнулся в кресло и с тех пор с него не вставал. А что до меня? Я наслаждаюсь своим коконом из пледа и комбинацией «треники плюс “Орео”». Зачем думать о своих проблемах, если можно отвлечься на проблемы Эбби?

Я слизываю начинку с «Орео» и всем коконом поворачиваюсь к Итану.

– Он не дебил, – поясняю я. – Он просто амбициозный чел. А еще у них с Эбби офигенная химия.

Итан показывает обеими руками на телевизор.

– Слушай, он же в буквальном смысле только что присвоил ее заслуги себе! Это какая-то нездоровая фигня.

Ладно, справедливости ради, Генри действительно стоит перед старшими партнерами и презентует улики по делу, которое увел у Эбби. Наша героиня съеживается в дальнем углу зала, будто прямо в разгар собрания ее сбил грузовик с прицепом.

– Э-э, ну, может, он потом искупит свою вину?

Итан качает головой.

– Не-е, ты что, такое не искупишь. Он просто козлина. Она должна бросить его и сойтись с Грегом.

Я ухмыляюсь, жуя «Орео».

– А я-то думала, тебе совсем не интересно.

Итан лягает меня в икру с такой силой, что нога врезается в журнальный столик.

– Что за фигня. – Я хватаюсь за ушибленную ногу. – Я ж могла сломать что-то.

Мой брат-злодей потягивается в кресле.

– Знаешь, Эв, вы с Эбби в чем-то похожи. Ужасно бесите, закатываете истерики, влюбляетесь в хрен знает кого.

– Ты еще забыл, что мы амбициозны, гениальны, эмпатичны, красивы, с отличным вкусом…

Итан хрюкает от смеха, и меня подмывает пнуть его в ответ, но я сдерживаюсь. Не хочу вступать в бой с братом, раз уж до конца второго сезона осталось всего семь минут. Было время, когда я воплощала в себе все лучшие качества Эбби (и, согласитесь, с любителями закатывать истерику скучно не бывает). Но сейчас, когда я плотно закутана в плед и напоминаю видом капкейк, – не уверена.

По крайней мере, письма из «Люшеса Брауна» прекратились. И сегодня утром Джиа прислала мне сообщение с текстом нашего разноса, также известного как «несуществующий-Пауэрпойнт-потому-что-мы-так-его-и-не-собрали». И что мне с ним делать: распечатать и отправить Абелю Пирсу с его приспешниками? Организовать с ними видеозвонок и зачитать им текст вслух? Ага, конечно. В общем, когда Ариэль приедет домой, я обращусь к ней за экспертным мнением. Поверить не могу, что через пару дней обе мои лучшие подруги будут здесь. Слава богу.

– О, начинается.

Я выныриваю из мрачных мыслей о театре и обнаруживаю, что Эбби Клирвотер стоит посреди зала – единственная женщина в окружении мужчин в скучных черных костюмах. В небоскребах на фоне кадра вспыхивает и гаснет свет. Итан потирает руки, и оба мы подаемся вперед. Это моя работа, а не Генри, заявляет Эбби. Она выхватывает лазерную указку у своего то-ли-противника-то-ли-любовника, и рассказывает об уликах в мельчайших подробностях, и даже опровергает кое-какую ерунду, с которой напутал Генри, презентуя свой не такой уж безупречный отчет. Она спокойна, уверена в себе и собранна, у старших партнеров – глаза на лбу и отвисшие челюсти, и Эбби наслаждается произведенным эффектом.

– Вот крутышка, – бормочет Итан, и партнеры с ним соглашаются.

Они благодарят Эбби за проделанную работу и, прежде чем покинуть зал, устраивают Генри вежливую, но ощутимую выволочку. В комнате остаются лишь Генри и Эбби – наконец-то наедине (впрочем, их видит весь офис – стены-то стеклянные). Разругаются ли они? Набросятся ли друг на друга с поцелуями? С этими сериалами не угадаешь. Но Клирвотер просто открывает дверь и уходит к себе в кабинет. Она даже не оглядывается на Генри, и камера берет крупный план на его виноватое лицо. Эбби не интересуют его оправдания. Она предъявила улики, и этого вполне достаточно. Теперь пусть он сам разбирается.

Я выпрямляюсь. Кажется, Итан в кои-то веки прав. Может, мы с Эбби и правда похожи. Абель Пирс и его говнюки уже высказались. Теперь пришел мой черед. Я так резко скидываю с себя плед, что вместе с ним задирается толстовка.

– Эй, – говорит Итан, – все норм?

Но мне не до него. Я нахожу среди диванных подушек телефон – под аватарами Ариэль и Джиа горят зеленые точки.

«Пауэрпойнт» отменяется, пишу я. Я знаю, что делать.

Волоча за собой плед, я поднимаюсь по лестнице к себе в комнату, которая, увы, сама себя не прибрала. По всему полу валяются миски из-под мороженого и использованные салфетки, письменный стол усыпан засохшими листьями, потому что о растениях я забочусь плохо и давно не поливала свой сциндапсус. Я заглядываю под кровать, за комод, в темные уголки гардероба.

– Ага!

Ноутбук находится во внутреннем отсеке рюкзака, который я злобно швырнула в угол, вернувшись из лагеря. Я смахиваю с него пыль и устраиваюсь за письменным столом, что стоит у окна. Дети снова играют в тупике. Если напрячься, я могу представить там и себя – девочку с французскими косичками, которая едет на самокате с кисточками и распевает песни. Я открываю электронную почту, пальцы дрожат над клавиатурой. Я знаю, что должна это сделать. Ради Эбби Клирвотер. Ради Ариэль и Джиа. Ради десятилетней Эверет. Ради Эверет, которой я хочу быть. И начинаю печатать.

Совету директоров Колледжа театрального искусства имени Люшеса Брауна:

Знаю, вы давно ждете от меня ответа, поэтому, пожалуй, еще раз представлюсь. Меня зовут Эверет Хоанг. Напомню, где вы слышали мое имя: девушка, с криками покинувшая репетицию неделю назад, – это я. Не могу назвать тот момент образцом достойного поведения – не стоило мне посылать всех нахер, и за это я приношу извинения.

Но за собственную злость я извиняться не буду. Я была в восторге, когда приехала в Огайо. Представьте ситуацию: Барбра Стрейзанд предложила вам выступить у нее на разогреве в Карнеги-холле – примерно в таком же восторге. Все, чего мне хотелось, – это чему-то научиться и выступить на одной сцене с талантливейшими актерами Америки, c теми, что однажды превратятся в моих коллег по Бродвею. Я была готова на все ради того, чтобы стать прекрасной актрисой, и сейчас я понимаю, что это рвение, видимо, затмило мой здравый смысл.

Со временем я поняла, что в Колледже театрального искусства имени Люшеса Брауна – и под этим я подразумеваю руководство, помощников режиссера, актеров, сценарий, костюмы и непосредственно вас самих – пестуется атмосфера расизма и враждебности. Да, натурального, блин, расизма. Позвольте перечислить, в чем именно:

«Весьма современная Милли» – мюзикл, проблематичный во всех возможных смыслах. Миссис Мирс, главная злодейка истории, – белая женщина, которая притворяется китаянкой и переправляет белых девушек в рабство на Востоке. Это создает впечатление, будто Азия – это место, где рабство в норме вещей, что является грубым и ни на чем не основанным домыслом. А еще в этом мюзикле белая актриса – откровенная карикатура на человека азиатского происхождения, что абсолютно – неужели вы не понимаете, насколько это ненормально? А ее приспешники? Во-первых, вы даже не удосужились подобрать китайцев на роли «приспешников», а во-вторых, эти персонажи укрепляют стереотипные представления об иммигрантах из Китая. Среди них не только прачки с плохим английским. Вы могли бы выбрать для постановки другой мюзикл или переписать этот так, чтобы правильно сместить акценты. В конце концов, вы ведь создали эту программу, чтобы «раздвигать границы», о чем в первый же день так вдохновенно вещал Абель Пирс.

Я много раз доносила свои опасения на этот счет до Абеля Пирса и других актеров. И никто ко мне не прислушался. Более того, режиссер прямым текстом отказался использовать мои предложения, после чего пригрозил отправить меня в кордебалет, если меня «не устраивает эта роль». В это же самое время актеры неоднократно отпускали невежественные, проникнутые расизмом оскорбления в мой адрес, которые я старалась пропускать мимо ушей, чего делать не следовало. В общем и целом, среда, которую вы там создали, тлетворна.

Вы наняли полностью белый коллектив и полностью белый актерский состав. Вас не волнует, что вышеупомянутые белые актеры изображают дурные стереотипы. И, когда речь зашла обо мне, вы даже не обратили внимания на то, как я талантлива. Я могла хоть десять раз расшибиться в лепешку на том прослушивании и репетициях. Моя судьба была предрешена еще до того. Вас интересовало только мое лицо. Форма моих глаз. Для вас я просто азиатское тело, которое можно втиснуть в роль Чин Хо. Задача выполнена.

Возможно, вы отправите это письмо в мусорную корзину и отмахнетесь от меня, как от какого-то раздражающего подростка, но прежде чем вы это сделаете, прошу вас, прочтите все это еще раз с самого начала. Подумайте о том, что могли бы улучшить – например, уделять внимание этническому разнообразию среди актеров и выбирать более содержательные мюзиклы.

Как сказала бы Милли, пора стать весьма современными. Это не так уж сложно. Я прошу вас сделать усилие.

С уважением,

Эверет Хоанг

37
Джиа

Стиснутая с двух сторон лучшей подругой и бойфрендом, я устраиваюсь поудобнее на раскаленной металлической скамье и складываю ноги по-турецки, а Эверет тем временем зачитывает письмо, которое отправила в Колледж театрального искусства имени Люшеса Брауна. Я представляю, как при упоминании каждого вопроса или цитаты прожектор высвечивает очередного члена совета директоров, прячущегося на сцене. Акил внимательно слушает, уперев локти в колени, а ладони – в подбородок. Если в Огайо Эверет не хватало благодарной публики, то здесь ее предостаточно.

Тротуар перед «Дамплингами у Ли» усеян следами присохшей жвачки. Сиси сидит на крыльце и строит глазки посетителям, которые умиляются ее щербатой улыбке и охапке кукол. Сестренка, сама того не зная, работает эмблемой ресторана, бабуля спит наверху, а родители жонглируют меню и горами тарелок с обжаренным во фритюре тофу.

Эверет, закончив чтение, вскакивает с крыльца и отвешивает поклон. Мы хлопаем в ладоши, и даже Сиси – которая, к счастью, думает, что Акил – просто сосед Эверет, и потому не задает лишних вопросов, – вместо аплодисментов топает ножками по бетону.

– Вот это класс, – восхищается Акил.

– Я очень тобой горжусь, – сообщаю я подруге.

Эверет расплывается в улыбке, колечко в носу блестит на солнце.

– Тебе придется послушать его еще разок, когда вернется Ариэль.

– С радостью.

Через двадцать четыре часа наша компания наконец-то снова будет в сборе. Электронные письма, сообщения и переписку в мессенджере заменят пледы, сложенные друг на друга ноги и уже пятый по счету просмотр «Всем парням, которых я любила»[70]70
  Романтическая подростковая комедия 2018 года по одноименному бестселлеру Дженни Хан.


[Закрыть]. В оставшиеся четыре недели лета мы втиснем столько же полночных сражений в «Клуэдо»[71]71
  Настольная игра в жанре детективного расследования.


[Закрыть] (Ариэль всегда выигрывает) и велосипедных прогулок по району. Мы будем помнить, что, когда ветер переменится, Эверет вернется на сцену, а Ариэль – в Калифорнию, к пальмам. От предвкушения, радости и тоски у меня зудят ступни.

Две девушки в «мартенсах» и коротких легких платьях машут Сиси и заходят в ресторан – нас обдает потоком холодного кондиционированного воздуха.

Я тереблю серьги.

– Тебе еще не ответили?

Эверет качает головой.

– Нет, – говорит она. – Уф-ф. А вдруг они так и не ответят?

– Да всего ведь один день прошел, – обнадеживаю я ее.

Акил подается вперед.

– Да, и даже если они не ответят, ты в буквальном смысле размазала их по стенке. Это дорогого стоит.

– Ага. – Эверет запускает руку в волосы. – Наверное.

Я знаю, как сильно Эверет хочет перемен. Меня до сих пор греет изнутри то, что она сказала на прошлой неделе у себя в комнате: теперь я это понимаю, правда понимаю. Эверет всегда будет бороться за правое дело – хоть в театре, хоть в компании невоспитанных девиц, презрительно задирающих носы у нас в ресторане. Она всегда будет мечтать о лучшем, более справедливом мире. Я тоже. Я нерешительно вытаскиваю рюкзак из-под скамьи. И достаю из него десяток рекламных буклетов колледжей, которые все это время прятала в нижнем ящике комода. Эверет разглядывает стопку глянцевых брошюр у меня в руках.

– Готова? – спрашивает она.

Я нервно кусаю губы.

– Насколько это возможно.

– Ты справишься, – уверяет Акил и ободряюще сжимает мне кисть.

Надеюсь. Окончательно этот план у меня сложился только прошлой ночью. Мы с Эверет обсудили все по телефону, когда родители, Сиси и бабуля уже дрыхли без задних ног. И она, и Акил пришли для моральной поддержки. Я кошусь на сестренку, которая как ни в чем не бывало играет с куклами в грязи непонятного происхождения.

И тут дверь ресторана распахивается. На крыльце возникают мои родители, у которых вновь появилась возможность брать перерывы по пятницам, поскольку Лиззи повысили со старшей в смене до шеф-повара. Мама стряхивает сырой от влажности свитер. Стиснув брошюры, я смотрю на Сиси – та, отбросив кукол, вцепляется грязными пальчиками в папины штанины.

– Ого, – удивляется папа, – не знал, что вы здесь.

– Здравствуйте, мистер и миссис Ли. – Эверет приветственно машет им. – Давно мы с вами не виделись.

Мама косится на брошюры, потом на Акила.

– Мы тоже рады тебя видеть. Как было в лагере?

– Если честно, могло бы быть и получше.

Но мама ее не слушает. Она неторопливо спускается с крыльца, не сводя взгляда с Акила.

– Мы знакомы?

Прежде чем он успевает открыть рот, я торопливо вставляю:

– Нет. Это сосед Эверет, он недавно переехал в Квинс, и мы показываем ему Чайнатаун.

По сути, это правдивая ложь. И Акил знает, что я пока не готова знакомить родителей со своим парнем – нельзя вываливать на них столько сюрпризов сразу. Папа разглядывает пестрые обложки с названиями колледжей: Дженезио, Хантерский, Леманский, Городской колледж Нью-Йорка. Если бы я могла прямо сейчас просочиться в щели канализационного люка, я бы это сделала.

Папа стряхивает Сиси с ноги и показывает на брошюры:

– Это что такое?

Я нервно сглатываю.

– Гм. Это то, о чем я хотела с вами поговорить.

– И на этой ноте, – оживляется Эверет – она вскакивает со скамьи и чуть не отрывает Акилу руку, – мы, пожалуй, пойдем. Нам нужно… Уоткинса покормить. Ну все, пока!

Вся моя семья провожает их взглядами: Акил плетется за Эверет, как пес на поводке.

– Пойдем наверх, – сухо предлагает папа, – и все обсудим?

Я киваю. Сунув стопку брошюр под мышку и закинув рюкзак на плечо, я захожу вслед за родителями и сестренкой в дверь черного хода и поднимаюсь в квартиру. Как только мы заходим домой, Сиси убегает в гостиную. Из бабулиной комнаты выходит Даника – заметив наши напряженные лица, она берет ключи, сумку и мудро выскальзывает в коридор.

Родители выдвигают стулья из-за кухонного стола. Я раскладываю перед ними брошюры, словно это игральные карты и мы просто играем очередной кон. Если бы еще только руки так не дрожали.

– В общем, – начинаю я, представляя, что читаю сценарий, который мы с Эверет сочинили накануне, – я хочу сказать вам, что очень люблю наш ресторан. И наш район люблю, и ту жизнь, которую вы здесь построили для нас с Сиси. Но я все лето об этом думала, и я… В общем, я не уверена, хочу ли такого будущего. То есть остаться тут. Я изучила разные варианты. И я хочу… Хочу…

Дыши, Джиа, дыши. Я думаю об Акиле на велосипеде, о вере, которой светились его глаза, когда он на меня смотрел. Ты вмещаешь в себе столько всего. Я вдыхаю затхлый запах квартиры и глянцевой бумаги.

– Я не хочу поступать в училище. Я хочу отучиться четыре года в настоящем колледже.

– Джиа…

– Четыре года в государственном университете. Там, где я смогу получить грант на весь срок обучения. Я изучила вопрос, и теперь почти в любом колледже штата можно учиться бесплатно. Если я правильно заполню все заявления, то, думаю, смогу даже претендовать на общежитие и довольствие. – Я глажу корешки брошюр. – Все это – просто возможные варианты, но я хочу попробовать.

Пару секунд, которые, кажется, растягиваются на пару часов, родители хранят молчание. Наконец мама берет слово.

– Я знала, что этим летом с тобой что-то происходило. – Она барабанит пальцами по столу. – Ты так часто уходила гулять, и ресторан тебя, похоже, перестал интересовать.

– Правда? – удивляется папа.

Мама пихает его в бок.

– Ай-яй, ничего ты не замечаешь.

У меня в горле пересыхает, глаза щиплет от подступающих слез. Я так горжусь тем, чего добились родители. Горжусь как никогда. И мне хочется полюбить запах тарелок из промышленной посудомойки, ровные линии выглаженных скатертей. Мне так хочется хотеть такого будущего.

Папа скрещивает руки на груди.

– И чему же ты будешь учиться эти четыре года?

– Может, бизнесу. – Лица родителей тут же светлеют. – Может, чему-то еще. Искусству, литературе или психологии, как Ариэль. Пока не знаю.

– Джиа, – говорит папа, – мы приехали в эту страну, чтобы обеспечить тебе хорошее будущее. Стабильное будущее.

– Я знаю. Просто я… Я хочу сама сделать выбор.

Часы на стене, кажется, тикают все громче и громче. Родители молчат, и мне хочется провалиться сквозь пол.

– Простите, – не выдерживаю я. – Не хотела вас расстраивать.

Мама встает из-за стола. Я переживаю, что она сейчас загонит меня в комнату, но она просто набирает воду в чайник и ставит его на конфорку. И гладит свои локоны, что доходят до середины шеи.

И тихо говорит:

– Понимаю.

– Правда?

Мы с папой разеваем рты, а мама достает кружку из шкафчика. Открывает жестянку с листовым чаем, который год назад прислали нам тетушки из Гуанчжоу, и насыпает ложку чаинок в кружку.

И поворачивается к нам – папа хмурится, я сижу с широко распахнутыми глазами.

– Когда я училась в школе, я хотела стать писательницей, – начинает мама. – И писать на английском. Учителя говорили, что у меня талант. Я думала, что поступлю в американский университет и всему научусь. Хотела стать, как тот мужчина, что пишет все те грустные британские истории. Как Чарльз Диккенс.

Она ставит кружку на стол.

– Но мои родители считали, что девушке негоже увлекаться искусством. Поэтому я пошла изучать финансы, вышла замуж за твоего отца и переехала в Нью-Йорк. К тому времени мы уже погрязли в долгах, и моя мечта – оп! – испарилась.

Я представляю, как в альтернативной вселенной мама работает за тонким серебристым ноутбуком, заполняет страницы абзацами ладного текста на английском. Я представляю ее подобной себе: как она витает в облаках, как делает карандашные наброски для невероятных историй, как ждет чуда, сидя на лестнице пожарного выхода.

– Ты никогда мне об этом не рассказывала, – говорит папа, и нервозность в его голосе уступает место неприкрытому изумлению.

Мама пожимает плечами.

– Все это уже не имеет значения.

Чайник гудит, закипая, а папа разглядывает брошюры, так и лежащие на столе.

– Я думаю, – продолжает мама, – что родители желали для меня лучшего. Хотели, чтобы я могла зарабатывать достаточно, чтобы быть счастливой. Мы тоже для тебя такого хотим. – Она делает паузу. – Но, возможно, есть и другие способы. Иные способы обрести счастье.

Папа качает головой.

– И кто тогда займется рестораном, а? Твоя младшая сестра?

– Ай, Джиа ведь семнадцать. Через два года она все равно еще будет слишком молода. Недостаточно опытна.

Это отнюдь не комплимент, но меня радуют эти слова.

– И у нас пока еще есть Лиззи. Она хороший работник.

Я смотрю на маму – на морщинки в уголках ее усталых темных глаз – и на ошарашенного папу, который пытается увидеть другую женщину на месте своей жены. Чайник закипел и свистит.

Папа кладет перед собой буклет университета Стони-Брук и раскрывает его, разглаживая страницы, липкие от моих рук.

– Лонг-Айленд, – нерешительно произносит он. – Бабуле на пляже понравится.

Кажется, я сейчас лопну.

– Да, точно.

Он изучает еще пяток брошюр – задиристые талисманы спортивных команд, статистика, набранная шрифтом «Комик Санс». Прищурившись, читает подписи мелким шрифтом, а мама в это время заливает кипятком чай.

– Ладно, – говорит папа, – но только колледжи в Нью-Йорке, Джиа. И тебе надо будет обратиться за грантами на обучение, которые ты упоминала.

– За стипендией, финансовой помощью – за всем. Обещаю.

Мои родители – не сентиментальные люди, но я все равно раскидываю руки и бросаюсь к ним. Мы превращаемся в плотный ком объятий и кардиганов.

– Я вас люблю, – говорю я.

– Ай-яй, Джиа. Мы тебя тоже любим.