Текст книги "Королевы Нью-Йорка"

22
Ариэль

Первым делом я чую запах рыбы. Груды угря на уличных витринах. Вдоль палаток развешана скумбрия – каждая на своем крючке. Карпы где-то в океане. А потом я слышу жужжание моторок. Где-то вдали, на понтонах, смеются девушки вроде Беа в рашгардах и темных очках. Трубят морские суда, подбираясь к берегу вместе с приливом. «Так вот чего ты хочешь? – визжала мама в телефон. – Уничтожить себя?» Я стояла посреди международного аэропорта Кимхэ, пыталась купить новую сим-карту. Вот только мама все кричала, а продавцу нужен был мой телефон. Поэтому я сказала маме, что она все драматизирует. А потом нажала «отбой».

Но сейчас, в окружении моторок, погубивших сестру, я думаю, что, может быть, и правда хочу себя уничтожить. Не такая уж это чудовищная идея.

Таксист, привезший меня, давно уехал. У входа в многоэтажку имо остались только я и мои чемоданы. Я запрокидываю голову и смотрю на стеклянное здание. Высокое, претенциозное – напоминает тетю. Полную противоположность моей матери.

В последний раз мы приезжали сюда на похороны дедушки. Мне было шесть лет. Беа – восемь. Я едва его знала. Он был сдержанным, очень организованным и никогда не бывал в Штатах. Когда-то водил грузовые суда. И зарабатывал на этом кучу денег. Отправил и маму, и имо получать высшее образование в Америке. Вот только имо вернулась. А потом вернулась и Беа. А теперь, похоже, и я.

Найди меня.

Я звоню в домофон. Имо явно дежурила под дверью, поскольку она сразу впускает меня.

Я захожу в вестибюль и тут же вспоминаю, как чисто в тетином здании. Внутри все похоже на образец дома из каталога. Нет ни черных мусорных пакетов, ни крыс, ни слабого запаха мочи, что тянется с улицы. Я чумазая девчонка из Квинс, попавшая в блестящий новенький мир. От меня пахнет аэропортом и заветрившимся сыром.

В лифте я вспоминаю все свои грехи. Пастор Кван сказал бы, что у меня их немало. Начиная с Бристона. Там не очень обрадовались, когда я взяла и уехала. Вы ведь помните, что у вас есть грант на полный курс обучения? Да, еще как помню. Я сказала, что мне нужно в длительный академический отпуск по медицинским причинам. И мама с папой подтвердили это по телефону. Мы, может, и христиане, но, когда речь заходит о нашей репутации, врать мы совершенно не гнушаемся. Последняя надежда мамы с папой – что я вернусь в Калифорнию осенью. И снова стану прилежной, образцовой студенткой Ариэль Ким.

Лифт издает звонок, и тетя распахивает дверь квартиры. На часах восемь тридцать утра, и на ней уже красная помада с безупречно выведенным контуром.

– Ох, Ариэль, моя Ариэль, – говорит она. А потом обнимает меня.

Мы заходим в прихожую. Мне столько всего хочется сказать. Прости меня. Спасибо. Я знаю, что тебе эти хлопоты ни к чему. Я такая же безответственная, как Беа? Или еще хуже?

Но вместо этого я говорю:

– Твой дом – просто фантастика.

Имо торжествующе улыбается.

– Добро пожаловать в рай.

В квартире ни соринки. Всюду оттенки белого и персикового. С потолка свисают растения. Мраморные столешницы и жидкое мыло в брендовых флаконах. Но раем это место делает нечто иное. Это океан – он заполняет все окна и стены. Серо-голубой и бескрайний.

Имо вкатывает мои чемоданы в комнату в дальнем конце коридора. Над кроватью – стена океана. В углу виднеется краешек острова.

– Это твоя комната, – говорит тетя. Но я вижу лишь комнату Беа. Место, где она прожила целый год. Я буду спать на том же матрасе. Положу вещи в те же ящики. И пойду по ее следам. Я докопаюсь до правды.

– Имо, – говорю я, – ты знакома с друзьями Беа? У тебя есть их номера?

Имо поджимает губы и принимается распаковывать мои чемоданы, словно я какое-то дитя.

– Ариэль, ты же только что прилетела. Может, отдохнешь? Или поешь? Я варила рамен.

Я кладу ладони поверх ее рук – те еще держат язычок молнии на чемодане.

– Спасибо, имо, – говорю я. – Может, посплю немного.

Имо замирает, будто хочет что-то сказать, но затем молча уходит обратно в кухню. Я закрываю дверь. Я измотана, но мне легче. Если дотронуться до окна, можно буквально ощутить течение океана. Можно представить, что от подушек и простыней пахнет духами Беа. Я достаю телефон и пишу в мессенджер Эверет и Джиа, что я на месте. Джиа тут же отвечает россыпью смайликов. Береги себя, пишет она. Это дежурная фраза, но обе мы понимаем, что она имеет в виду на самом деле. Не погибни, как Беа. Не потеряй саму себя.

Телефон начинает жужжать. Это умма – звонит мне в восьмой раз за последние двадцать шесть часов.

– Алло?

– Полагаю, ты уже у тети, – говорит умма. Ни приветствия. Ни любезностей. Ее слова звучат отрывисто и глухо.

– Да.

Судя по эхо, умма расхаживает по ванной – единственной комнате, где ей можно отвечать на звонки. Что она делает довольно редко. Я должна вести себя как профессионал, а личные звонки – это непрофессионально, говорила она мне, когда я жаловалась, что до нее не дозвониться. В последний раз она ответила на мой звонок, будучи на работе, когда я решила сообщить ей результат выпускного экзамена. Отметка была «отлично». Мы обе так радовались.

Ее шаги ускоряются. Поэтому я говорю:

– Мне жаль. Правда жаль.

Умма фыркает – так громко, что в динамике шуршит.

– Жаль тебе, да? Тогда вернешься в Калифорнию?

Я знаю, что мой ответ не придется ей по вкусу.

– Так я и думала.

В динамике на секунду воцаряется молчание – небывалое дело. Умма всегда что-то говорит – всегда задает вопросы, выпытывает подробности: Ты встречаешься с тем мальчиком с научного проекта? Эверет водит тебя по разгульным вечеринкам? Мне позвонить ее матери? Родители Джиа сердятся, что ты объедаешься у них бесплатно? Нам надо что-нибудь для них приготовить. Хотя кулинар из твоего аппы так себе. Только опозоримся. Ариэль, ты меня слушаешь?

Я различаю ее злость в том, как она сопит, как потрескивают помехи на линии. А потом слышу:

– Я так в тебе разочарована, Ари-я.

Моя мать – боец, а я – ее боксерская груша. Она вопит, а я прислоняюсь к бетонной стене.

– По-моему, это несправедливо. Я здесь ради Беа. Я здесь, чтобы…

– Твоей сестры больше нет. Что ты можешь узнать там, в Пусане? Ничего. Все в прошлом.

– Все в прошлом? Да как ты можешь так говорить?

Как насчет всех тех ужинов, за которыми я умоляла родителей рассказать мне, что именно произошло – как Беа упала в воду, как вода забурлила, почему девчонки на лодке оказались так далеко от нее? Как насчет поминок, когда имо хотела сесть за наш стол, но они посадили ее с престарелыми тетушками из церкви, будто мы какая-то школьная клика, а она – отщепенка? Как насчет того, что умма не произнесла ни единого доброго слова о Беа с тех пор, как та умерла?

– Ты же вроде умная девчонка, Ариэль. Поступила в Бристон на год раньше срока. Окончила школу с лучшим результатом в классе. У тебя впереди блестящее будущее. – Мама произносит это так, будто напоминает все эти факты самой себе, а не мне.

– Знаю, но я…

– В церкви новости вмиг разлетаются. Ты хоть об этом подумала? Этим летом мы с твоим аппой – главная тема слухов. Одна дочь погибла, вторая явно сошла с ума.

– Я не сошла с ума. И это в любом случае некорректно. Сумасшествие и ментальные заболевания…

– Ой, ты мне тут лекцию по психологии, что ли, прочитать собралась? Тебе-то откуда знать? Ты же с курсов сбежала. Ничегошеньки ты не знаешь.

Мама взрывается. Шрапнель врезается мне в грудь.

– Умма, – говорю я, – просто прекрати.

Но она не прекращает. Она только начала. И произносит свои слова едким шепотом.

– Ты такая же непутевая, как твоя сестра, – говорит мама, – и если ты погибнешь в океане, то только по своей собственной вине.

А потом линия отключается. Я тону в ее словах. Телефон дзинькает. Мессенджер бодро интересуется: Как вы оцените качество связи? И предлагает пять звезд. Я выбираю все пять. Качество отличное. Я услышала все, что должна была, – четко и ясно.

23
Джиа

– Твоя бабушка прекрасно идет на поправку, – говорит физиотерапевт Наоми, отодвигая невидимый занавес и демонстрируя мне, как бабуля важно шагает по тренажеру.

Сиси – благодарная публика – хлопает в ладоши. Обычно мы с сестренкой сидим в жестких креслах возле кабинета физиотерапии и прислушиваемся к бабулиным шагам, Сиси в это время играет в игры на моем телефоне. Но сегодня Наоми захотела показать нам, как продвинулась бабуля.

Мы уже неделю приходим сюда каждый день. Мама с папой не могут приезжать на реабилитацию во второй половине дня, поэтому роль взрослого исполняю я: делаю пометки, слежу, чтобы Сиси ничего не сломала, и стараюсь не плакать при виде того, как бабуля ковыляет домой, припадая на ушибленную ногу. При том что сама бабуля бодра и благодушна.

Ей очень нравится Наоми, и бабуля широко улыбается, услышав от нее «прекрасно», и треплет ее по щеке, будто та – ее третья внучка.

– Это мой модельный подиум, – довольно сообщает бабуля и отходит от беговой дорожки, толкая ходунки в сторону резиновых фитболов.

Бабулины мешковатые штаны подрагивают с каждым ее шагом. Я не дышу, переживаю, что она упадет – на сей раз у меня на глазах – и распластается на полу: колени выгнуты под каким-нибудь жутким углом, руки тщетно ищут опору. Но потом я вспоминаю, что Наоми в считаных дюймах от нее. Не спускает глаз с бабулиных морщинистых ладоней, вцепившихся в ручки ходунков. Когда бабуля преодолевает половину пути, я замечаю, что шагает она ровнее, увереннее. Она уже не так горбится и припадает на одну ногу, как всего пару дней назад. Спина у нее почти прямая.

Бабуля доходит до финиша и легонько пинает фитбол.

– Подиум пройден! – восклицает она.

Я смеюсь. Наверняка она от Наоми это слово услышала.

– Чудесно. Еще пара-тройка занятий, и вы будете как новенькая. Как до происшествия.

До происшествия. Персонал больницы все чаще повторяет эту фразу – напоминание, что было время, когда бабуля нормально передвигалась сама и нам не приходилось волноваться из-за ушибов, растяжений и счетов. Теперь же бабушке каждый шаг дается с трудом. И причина тому – не «происшествие», а я, ее внучка.

В горле набухает комок. Я пялюсь в телефон и сдерживаю слезы. Но отсмотреть уведомления – это, конечно, ужасная идея. Всюду мелькает имя Акила. Поначалу его сообщения были вежливыми, неуверенными. Привет, я здорово провел время вчера вечером; приветики, как ты? Затем: я скоро в парк, хочешь со мной? Вчера дошло до: у тебя все хорошо?

Иногда я подумываю ему ответить. Ночью, когда над Квинс висит хмурое темное небо и мелькают фары авто, мои руки зависают над клавиатурой. Я представляю, как мы снова встречаемся в парке, магазине комиксов или кафе, которое Акил так любит, – «У Полины», где играет китчевая французская музыка и стоят бархатные красные стулья, напоминающие ему о Париже. Но потом я вспоминаю бабулю, которой неудобно сидеть в инвалидном кресле, но после пятнадцати минут ходьбы ноги у нее отказывают. Думаю о родителях, которые шлют мне сообщения каждые двадцать минут, дабы убедиться, что я там, где и обещала быть. Смотрю на стерильные больничные стены и на клюющую носом сестренку, которая способна уснуть даже в больничном кресле. Вспоминаю о собственном будущем. Меня ждут палочки и фартук. Это моя судьба.

Снова вспыхивает экран. Опять Акил:

Ты на меня злишься?

Выдержка покидает меня. На ресницах набухают слезы, которые я так старательно сдерживала. Тело каменеет. Наоми переводит взгляд с фитбола на меня, морщит лоб. В складках кожи пролегают тени.

– Джиа, – тихо говорит она, – может, выйдешь свежим воздухом подышать? На минуточку?

Бабуля сидит в инвалидном кресле, все еще переводит дух. Сиси окончательно вырубилась, ее крошечные кроссовки в блестках втиснуты между подлокотником и сидением кресла. Мне нельзя спускать с них глаз. Нельзя допустить, чтобы с ними опять что-нибудь случилось.

– Не волнуйся. – Наоми улыбается. – Я буду здесь. Просто выйди на пять минуточек. Тебе нужна передышка.

Ее голос звучит так умиротворяюще, так убедительно. Не успеваю я опомниться, как ноги сами несут меня по коридору, заводят в лифт. В вестибюле автоматические двери разъезжаются в стороны, и я оказываюсь в окружении влажного июльского воздуха под внушительным металлическим навесом. Скамеек здесь нет, так что я просто стою, вдыхаю выхлопные газы импровизированной парковки и назойливый шлейф антисептика из больницы.

Рядом стоит женщина в белом халате и костюмных брюках и, зажав телефон между ухом и плечом, ест злаковый батончик. Она говорит человеку на другом конце линии, что у нее есть всего пять минут, поэтому все детали насчет благотворительного вечера нужно согласовать прямо сейчас. Из-под навеса разлетаются слова «тихий аукцион» и «бегонии». Они напоминают мне о том, что обсуждают родители Эверет, когда я ночую у них и их разговоры доносятся с кухни. Я бросаю взгляд на бейдж, прикрепленный к халату женщины. Первая строка: доктор Амелия. Вторая строка: Аббуд. В рту соленый привкус слез. Присмотревшись, я замечаю, что форма носа у нее та же, что и у Акила. Даже скопления веснушек на щеках в тех же самых местах.

Это его мать, новый главврач хирургического отделения, та, из-за кого семья Акила сюда переехала. Женщина, с которой я уже не надеялась познакомиться. Я так близка к ней и так близка к Акилу – зажимаю все его сообщения в ладони. Если бы Эверет и Ариэль были здесь, они бы сказали: утри слезы и пойди представься доктору Аббуд. С виду она добрая. Может, она пригласит меня на ужин, и я буду есть пирожные с ее родными, трогать ступнями пушистые персидские ковры и обсуждать искусство и исследования в области хирургии. Если она спросит, где я живу, возможно, я отвечу ей правду.

– Отлично, – говорит мама Акила человеку на другом конце линии. – Увидимся завтра в восемь. Да, хорошо. Хорошо, пока. – Она нажимает «отбой», сминает обертку от батончика и бросает ее в мусорный бак.

Я жду, когда она уйдет обратно внутрь, но она не двигается с места. Меня она тоже не замечает. Если заговорить с ней сейчас, то с чего начать? Здравствуйте, вы меня не знаете, но мне нравится ваш сын – более того, я с ним уже целовалась. Он вам об этом рассказывал? О стадионе, ночном небе, салютах, взмывающих в вышину? Упоминал, что я взяла и исчезла? Мне жаль, что я его обидела. Но если бы он узнал, почему я так поступила, если бы узнал, что за ложь я скрываю, ему бы разонравилась девушка, с которой он целовался. Он не стал бы впустую тратить на нее свое лето.

Доктор Аббуд разминает плечи. Я передумала: вряд ли она пригласит меня на ужин. Вряд ли я вообще ей понравлюсь.

Я миную разъезжающиеся двери и захожу в вестибюль. Бабуля и Сиси, наверное, меня уже потеряли. Мне нужно к ним.

От кого: [email protected] 11:55

Кому:

[email protected]; [email protected]

Тема: Я по вам соскучилась и хочу тайяки[53]53
  Японское печенье в форме рыбки. Наиболее популярная начинка – сладкая паста из бобов адзуки. Также используются такие наполнители, как заварной крем, шоколад или сыр, иногда – мясной фарш или колбаса.


[Закрыть]

Дорогие Ариэль и Джиа,

Мы давно не созванивались и не переписывались, так что я решила пойти старым добрым путем и отправить вам письмо. В общем, я по вам соскучилась. Ариэль, та фотка с океаном очень красивая, но полноценную экскурсию не заменит! Пришли нам больше фотографий, когда пойдешь исследовать округу. И Джиа, я так рада, что твоей бабушке уже лучше. И как дела с Акилом? Я знаю, что после салютов все было не очень, но уверена, что вы, голубки, сумеете наладить отношения!

Хотелось бы мне быть рядом, девчонки. Может, у тети Ариэль найдется еще комнатка? Ха-ха. Если серьезно, я знаю, что мне очень повезло попасть сюда, но каждый раз, когда я читаю реплики Чин Хо или слышу, как София или Райан ломают языки об китайский акцент, меня буквально тошнит. И еще иногда что-то странное происходит: когда я читаю свои реплики со сцены, но мне кажется, что я на самом деле не здесь, представляете? В смысле, я слышу, как произношу слова, но в голове при этом ничего не происходит. Не то чтобы я в эти моменты не собрана или думаю о чем-то еще, просто в мозгу как будто белый шум. Как будто кондиционер на всю мощь включили.

Слава богу, хотя бы Абель меня больше не критикует. Возможно, мне все-таки удастся выбить из него приличную рекомендацию, когда я буду подаваться в театральные колледжи этой осенью. Ну, и Чейни меня тут тоже развлекает. Вчера вечером он выдернул меня из-за стола и позвал сходить с ним за мороженым за пять минут до закрытия столовой. Мороженое было так себе, но ВСЕ РАВНО. Это было мило.

Блин, теперь есть хочется. Когда все будем в Квинс, мы просто обязаны сходить за тайяки и купить те маленькие вафельные рожки в форме рыбок. И матчу. Ням.

Давайте созвонимся на днях, ладно?

Люблю вааааас,

Эверет

24
Ариэль

«Меокча» – стоящий над обрывом маленький ресторанчик с едва заметным входом, где подают токпокки[54]54
  Традиционное блюдо южнокорейской кухни: отварные колбаски из рисовой муки в жидком остром соусе.


[Закрыть]. Отсюда открывается вид на скалистую береговую линию. Сидя на пластиковых стульях, можно слушать океан. Это любимое место Беа и ее любимая еда. Когда мы устраивали созвоны по видео, она подхватывала палочками шелковистые рисовые брусочки и подносила их к камере.

– Это, – заявляла она, – лучшие токпокки, которые я ела в жизни.

И вот она я, тщетно иду по ее следам. Надеюсь найти здесь подсказки о том, из чего состояла ее здешняя жизнь. Я уже побывала на рынке Кукче, где Беа покупала смешные сумочки и брелоки, которые вечно обещала отправить мне, но так ни разу и не отправила. Я прошла по мосту Намхан и очутилась в районе Анам-донг. Постояла на пляже, зарывшись ступнями в песок, и попыталась представить, что слышу ее смех. «Меокча» – последняя точка моего маршрута. Больше мне идти некуда. Йондогу – крошечный ку[55]55
  Муниципальный район (кор.).


[Закрыть] на южной окраине Пусана, не предназначенный для туристов и девчонок, блуждающих по следам погибших сестер. Он создан для рыбы и причалов. Для гор и отбойного течения такой силы, что оно способно затянуть юную девушку глубоко под воду.

Я попыталась найти и Haejinloveslife с Carl_Kisses. Я писала им в личку инстаграма[56]56
  Организация, деятельность которой признана экстремистской на территории Российской Федерации.


[Закрыть], но аккаунты у них закрытые, и мои сообщения отправлялись прямиком в папку с запросами от незнакомцев. Я пыталась выпытать у имо номера друзей Беа, но тетя сказала, что у нее их нет. Да и умма и аппа ими со мной сейчас точно не поделятся. Особенно после того, как умма сменила тон на ледяной, а аппа пригрозил опустошить мой банковский счет.

Так что деваться мне некуда, и я стою перед скучающей женщиной среднего возраста, от которой пахнет вареными яйцами и лапшой. Она раздраженно спрашивает по-корейски, что я буду заказывать.

Мама настояла, чтобы мы занимались корейским при церкви – раз в неделю после воскресной службы. И я, и Беа ходили туда со второго по восьмой класс. Беа научилась говорить бегло. Это единственное ее достижение, которым гордились родители. В контрольных работах она не делала ни ошибки. В корейской школе нам оценок не ставили, поэтому умма сама подрисовывала красным фломастером отметки «отлично». И прикрепляла листы с контрольными на холодильник, между моими тестами по естественным наукам и почетными грамотами.

А вот я в языках не сильна. Пусть я и понимаю, что говорит кассирша, мой собственный ответ звучит так, будто кит, подавившись, плюется солью. Женщина хлопает глазами.

– Скажите по-английски, – велит она, явно раздраженная моим американским акцентом при вполне корейской внешности.

Я пристыженно повинуюсь. Она жестом указывает мне: садись, и несмотря на то, что в ресторане пусто, я выбираю угловой столик возле окна. Приносят мое токпокки в одноразовой миске из фольги. Рисовые колбаски усыпаны колечками зеленого лука и утопают в остром рыжем соусе. Я подхватываю один брусочек и подношу его к камере – прямо как Беа. Глотаю – горло словно обжигает сладким огнем. Вкус не такой, как у того токпокки, что мы едим в Нью-Йорке. Отличается даже от того, который аппа готовил нам, когда мы были маленькими. Ему никогда не удавался соус. Язык горит. Поэтому Беа здесь так нравилось? Потому что так она чувствовала себя живой?

Входная дверь распахивается. Рука с палочками замирает на полпути. Вошедшая девушка выглядит точно как Беа. Осветленные рыжеватые пряди. Коралловый купальный костюм. Сияющие скулы – наверняка у нее десятиступенчатая система ухода за кожей, как у любой уважающей себя кореянки. В потертостях шорт просвечивает кожа, когда она идет.

Замирание – это нейробиологическая реакция. Парасимпатическая нервная система берет верх. Но если сделать несколько глубоких вдохов, то можно очухаться. Я втягиваю горячий, пахнущий рыбой воздух. Мое тело снова принадлежит мне. Присмотревшись к девушке, я понимаю, что она вообще не похожа на Беа. Скулы у нее выше, а нос тоньше. А еще у нее на губах светло-розовый блеск – Беа никогда бы таким не накрасилась. Сестра всегда экспериментировала с яркими цветами и крупными серьгами. Она обожала, когда незнакомцы оборачивались и пялились на нее.

А потом до меня доходит еще кое-что – нечто куда более важное. Я знаю эту девушку. Я видела ее на фотках у Беа – в неоновых огнях на вечеринке в Хэундэгу. Видела ее в корейских новостных заметках – стоящую на пляже с окаменелым лицом.

Возможно, пастор Кван все-таки был прав насчет чудес. Потому что передо мной стоит Haejinloveslife. Настоящая. Во плоти.

Я наблюдаю, как она облокачивается на стойку и делает заказ на безупречном корейском. Она не похожа на человека, способного дать лучшей подруге утонуть посреди океана. На ту, что не позвонит и даже не напишет «простите». Но внешность обманчива. На занятиях по изучению Библии миссис Юн твердила нам, что у дьявола не обязательно должны быть красные рога и бородка. Сатана умеет менять облик.

Джиа и Эверет заявили бы, что воспринимать Хаджин как дьявола – это вряд ли хорошая идея. Если я спугну ее, она откажется со мной общаться. Скроется в своей раковине, как моллюск. И тогда окажется, что я проделала путь в пять тысяч шестьсот двадцать семь миль впустую.

Я пытаюсь представить, как бы повела себя Джиа, и осторожно дотрагиваюсь до плеча Хаджин, когда она тянется за салфетками. Она такая высокая, что мне приходится встать на цыпочки. Хаджин резко оборачивается. В такой близи я различаю капли воды у нее на ресницах.

– Привет, – говорю я, – ты Хаджин?

– А кто спрашивает?

Она британка. Из богатой части Англии.

– Я Ариэль Ким. – Я медлю. – Сестра Беа.

Хаджин роняет салфетку на пол.

– Вау, – говорит она. – То есть блин.

Мы разглядываем друг друга. А потом меня начинает нести. Я рассказываю, как бросила Калифорнию, чтобы приехать сюда. Что сейчас вообще-то должна быть на подготовительных курсах. Что родители, скорее всего, прибьют меня, когда я вернусь в Нью-Йорк. Кассирша бросает на Хаджин взгляд исподлобья, в котором читается: у этой американки совсем крыша поехала.

Хаджин выставляет ладонь, будто она судья, а я подзащитная. Я осекаюсь на середине предложения.

– Ты себе так аневризму заработаешь, – говорит она.

Мне хочется сказать ей, что нет, я знаю, как устроены аневризмы, и от разговоров с незнакомыми людьми они не возникают. Это невозможно с научной точки зрения. Но Хаджин уже отвернулась к стойке. Она берет свою миску с токпокки и идет к моему столику – к тому, возле которого стоит стул с повешенной на спинку холщовой сумкой. Когда она садится, до меня доходит, что на ней обтягивающий комбинезон, а гидрокостюм торчит из рюкзака. Эверет мечтала, чтобы в Сан-Франциско я познакомилась с каким-нибудь симпатичным серфером. Что ж, вместо серфера я познакомилась с серфершей.

– Поверить не могу, что ты здесь, – говорит Хаджин и добавляет: – Поверить не могу, что ты меня нашла.

Меня накрывает мыслью о ее проступках. То есть она не хотела, чтобы ее нашли. Не собиралась звонить моим родным, узнавать, как у нас дела, выражать соболезнования. Мне хочется спросить: как ты могла называть Беа подругой, если ее смерть тебя не задела? Я засовываю ладони под бедра, чтобы перестать нервно сжимать их. Даже если я не способна быть спокойной и любезной, как Джиа, надо сделать вид, что все нормально. Надо сыграть роль, как Эверет. Изобразить дружелюбие.

– Это случайно вышло, – признаюсь я. – Беа говорила, что часто здесь бывает.

– Да. – Хаджин улыбается. – Здесь мы и познакомились. – Она причмокивает соусом. – Знаешь, ты на нее похожа. Только она была куда более…

– Эффектная.

Хаджин мотает головой.

– Нет, не эффектная.

Она бдительна и тактична с сестрой погибшей подруги, с которой только что познакомилась.

– Экстравагантная, – подсказываю я.

Хаджин улыбается.

– Да, экстравагантная.

Я гоняю колечки зеленого лука по миске. Есть больше не хочется. Рисовые колбаски прилипают ко дну. Нужно было заранее подготовить вопросы. Не могу же я начать с Моя сестра что-то скрывала? Потому что у меня было такое ощущение. И почему ты позволила ей умереть?

Перед дебатами я готовила для себя карточки. Сотни карточек. Заучивала их наизусть. Репетировала речь перед зеркалом. К тому моменту, когда приходила пора выйти к микрофону, я становилась другим человеком. Гордой, пробивной Ариэль. С набором стрел в колчане, готовой сделать меткий выстрел, когда противник ожидает этого меньше всего. Но сейчас мой колчан пуст.

Хаджин выпрямляется.

– Ну так, – говорит она, – за всю твою речь ты ни разу не упомянула, зачем именно сюда явилась. – И перебрасывает мокрые волосы за плечо.

Я отвечаю не сразу, и Хаджин подается вперед.

– С твоей имо ничего ведь не случилось? Она не заболела?

С чего бы ей переживать за имо, если она даже за Беа не переживала? Изображай дружелюбие, напоминаю я себе.

– Нет, – успокаиваю я Хаджин, – у имо все хорошо.

– Фух. – Она откидывается на спинку стула. – Было бы паршиво.

– Я здесь, потому что… – Слова застревают в глотке. Будь это настоящие дебаты, у меня были бы готовы контраргументы.

Хаджин сосредоточила на мне все свое внимание.

– Потому что я просто чувствую, что должна быть здесь. Ради Би. И ради имо, конечно.

Неубедительная отговорка. Но лицо Хаджин смягчается.

– Да, – шепчет она, – понимаю.

Она встает и закидывает рюкзак на плечо. Я опускаю взгляд на ее миску. Та уже пуста. В моей полно соуса.

– Пойду поймаю волну-другую, пока их совсем не раздуло, – говорит Хаджин.

Погоди, хочется закричать мне. Куда ты собралась? Ты ведь только что пришла. Я только нашла тебя. Но ноги уже несут ее к двери. И тут она оборачивается.

– Дай телефон.

– Что?

Она качает головой, будто мои вопросы ее утомили.

– Просто дай.

Я выуживаю телефон из рюкзака и протягиваю ей. Хаджин свайпает экран – там написано «Сделать экстренный звонок» – и вбивает свой номер в свободное поле.

– Сделай скриншот, – велит она мне, – а потом пришли мне сообщение со своим именем.

И возвращает мне телефон.

– Мы же не друзья, – буркаю я.

Хаджин прищуривается. Все шло хорошо, но теперь я все испортила. Но тут она улыбается.

– Окей, – говорит девушка, – мы не друзья. Но ты только приехала. Тебе нужен гид.

Сказав это, она уходит. Я провожаю ее взглядом, пока она не исчезает за расписанной муралами лестницей. Я, может, и похожа на Беа внешне, но Хаджин такая же, как она. Всегда спешит. Полна загадок. Вечно провоцирует тебя шагнуть дальше, хотя бы чуть-чуть, – если осмелишься.