Текст книги "Королевы Нью-Йорка"

19
Ариэль

Беа повсюду. Сидит на пустом месте в хвосте аудитории и жует жвачку. Покачивается в такт музыке во дворе. Неодобрительно качает головой, когда я избегаю Сими и Сару в буфете. Ходит за мной по пятам. Или я за ней. Не могу понять, кто за кем.

Галлюцинации – это произведения мозга, которые не имеют отношения к реальности. Иногда их вызывает смерть близкого. К трети, а то и половине вдов являются их покойные мужья. Но моя сестра – не галлюцинация. Она не стоит передо мной. Она меня поглощает. Беспомощно бьет руками под перевернувшимся понтоном. Ее вытаскивают на берег, плавки бикини сползают с бедер. Она лежит там, а все мы кричим: «Безответственная!»

– Пюре будешь доедать?

Эрик, один из парней-любителей-фрисби, не сводит глаз с моей полной тарелки. В честь Дня независимости в буфете день американской кухни. Хот-доги. Гамбургеры. Макаронный салат. Водянистое картофельное пюре. Я пододвигаю к Эрику весь свой поднос.

– Угощайся.

– Ка-а-айф. – Эрик ставит мой поднос на свой и возвращается к приятелям.

Я тереблю салфетницу. Когда Беа было тринадцать лет, она уговорила родителей купить бенгальские огни. Мама с папой опасались, что она доиграется до ожогов рук. Но если к чему у Беа имелся талант, так это к уговариванию. Она была чудовищно настойчива. И родители сдались. У нас был чудесный вечер – мы стояли на крыльце и размахивали бенгальскими огнями. Позже приехали Джиа и Эверет – их подвезли родители. Мы кружились на тротуаре, как светлячки. В кои-то веки радовались и Беа, и мама с папой. Это было чудо четвертого июля.

Сегодня вечером будущих первокурсников везут на Рыбацкую пристань смотреть салют. Руководство прознало о пьянке в прошлую поездку, поэтому на сей раз перед посадкой в автобус у всех досмотрят сумки. Спиртное запрещено. Удивительно, но никого это, кажется, не расстраивает. Все в предвкушении. Я слышу, как Бетани рассказывает девчонкам, что будут танцы и живое выступление группы. Беа была бы в восторге. Она всегда первой выходила на танцпол. Королева изящных движений и танцевальных композиций из «Тиктока».

Беа сидит у витражного окна, качает головой и пожирает сочный гамбургер.

Тебе здесь не место.

Тогда где? Где мое место?

Тело сестры принимает позы, в которых я его запомнила. Грудь выпирает из обтягивающего коктейльного платья с открытыми плечами. Губы сомкнуты для воздушного поцелуя, который она шлет Haejinloveslife. Хрупкие ладони, которыми она пододвинула ко мне тот бумажник. Ее облик складывается, как у персонажа видеоигры, которого нужно собрать по частям. Ехидная ухмылка из того видеозвонка сменяется гримасой обиды. Боли.

Да ты ни черта не понимаешь.

Я вскакиваю с места. Ножки стола скрежещут, и все парни-любители-фрисби оборачиваются в мою сторону. Но мне не до них. Я хватаю рюкзак и вылетаю из буфета.

Возможно, у меня повредились лобные доли. Я растеряла все свои навыки критического мышления. Я уже слышу, как умма и аппа орут: «Ари-я, не будь такой безответственной!» Беа говорит: «Найди меня».

Во дворе я перехожу на бег. Небо низкое и серое. Я останавливаюсь возле общаги, открываю на телефоне мессенджер и нахожу среди контактов имо. Долго идут гудки. Наконец тетя отвечает на звонок. Она всегда отвечает на звонки.

– Ариэль, я сейчас не дома. Я не могу показать тебе океан.

Имо в модной кофейне с монстерами в горшках и мраморными столиками. В Пусане десять утра. Здесь она проводит большую часть рабочего дня.

– Я не за этим звоню.

Позади нее люди начинают выстраиваться в очередь вдоль стойки бара. Я слышу, как они галдят на корейском. Все такие жизнерадостные. Кажется, будто они на другой планете.

Имо хмурится.

– У тебя все хорошо? А у родителей? Что-то случилось?

– Нет, все целы. – Я делаю паузу. – Но кое-что случилось.

Имо выпрямляется, сводит брови.

– Что?

– У тебя ведь все еще свободна одна комната? Ты ведь ничего с ней еще не сделала?

У имо свой техностартап с чисто женским коллективом. Она работает из кофейни и из дома, но держит в уме мысль об офисе, который понадобится, если она наймет больше людей. Она подумывала превратить в офис комнату Беа, когда та съедет. Но потом Беа не стало.

– Да, свободна. – Имо прищуривает густо накрашенные глаза. – К чему эти вопросы? Ариэль, ты ведь не задумала что-то нехорошее?

Я поднимаюсь в свою комнату в общаге. На экране передо мной встревоженное лицо имо.

– Не нехорошее. А необходимое.

– Ох, Ариэль…

Я останавливаюсь у дверей. Отставляю руку, чтобы имо хорошо меня видела. Чтобы видела, насколько серьезно я настроена. В каком я отчаянии.

– Пожалуйста, – прошу я, – просто скажи, что ты не против.

Имо трет виски.

– Ты ставишь меня в непростое положение. Твоя мать и так на меня злится.

– Ты ни в чем не виновата.

– Это я знаю, но она моя сестра, и я не могу подвергнуть еще одну ее дочь…

– Пожалуйста, – повторяю я, – пожалуйста. Умоляю.

Найди меня. Найди меня. Найди меня.

К глазам подступают слезы. У имо подавленный вид. Она никогда не видела, как я плачу.

– Мне это очень нужно, – говорю я.

Имо закусывает губу. Оглядывается.

И, наконец, шепчет:

– Ладно. Напиши мне, когда и во сколько.

И нажимает «отбой». Впервые за все лето я чувствую, что все в моих силах.

Зайдя в комнату, я пишу Джиа и Эверет письмо, которое хотела отправить еще несколько недель назад. Пишу то, что не отваживалась написать прежде. Обе сейчас заняты и не ответят сразу же, что меня абсолютно устраивает. Пусть наслаждаются праздником. Эверет по уши в своем мюзикле. А Джиа с Сиси и бабулей. Девчонки прочтут мое письмо завтра, когда я уже буду в пути и они никак не смогут мне помешать. Пальцы зависают над телефоном – над контактами уммы и аппы. Ари-я, звучат их голоса у меня в ушах, а как же Бристон? Мы так разочарованы. Не твори глупостей. Но голос Беа заглушает их голоса. Она кричит. Найди меня. Я отключаю телефон и кидаю чемодан на кровать.

Вот что я знаю:

Десять месяцев назад Беа утонула в Пусане (Южная Корея).

Ее секреты умерли вместе с ней.

У меня на банковском счету есть ровно две тысячи триста долларов, заработанных репетиторством для детишек с Верхнего Ист-Сайда.

Сегодня я полечу в Пусан.

И выясню, что случилось с моей сестрой.

От кого: [email protected] 18:33

Кому:

[email protected]; [email protected]

Тема: Важное

Д и Э,

Иногда я чувствую себя настолько потерянно, что даже не понимаю, где нахожусь. Вот как это выглядит. Каждое утро я просыпаюсь. Смотрю на пальмы. И на стремную мебель в общаге. На старые важные здания за окном. Но на самом деле меня здесь нет. Я ничего не чувствую. И живу в этом состоянии уже довольно долго. Слишком долго. И кажется, жила в нем, даже дома, рядом с вами, когда лепила дамплинги, каталась на велике и ела пиццу. Такое чувство, будто я выпадаю из реальности. Понимаете, о чем я?

Но я нашла решение. Ну, может, не решение, а выход. Или вход. Я все проигрываю в голове последний разговор с Беа. Она сказала, что заключила бизнес-сделку. Секретную. Не знаю, она почти не бывала у тети дома, но я не думаю, что она только делала, что шастала по клубам. А может, и шастала. Вот что меня бесит. Я ничего не знаю. Моя сестра – незнакомка. Я даже толком не знаю, как она умерла.

Поэтому я хочу все выяснить. Все-превсе. Завтра утром я вылетаю в Южную Корею. А именно в Пусан. Жить буду у имо. Мы обо всем договорились. Я знаю, что это самое безумное, что вы слышали в своей жизни, и знаю, что родители меня заживо сожрут, но просто поверьте в меня. Это то, что я должна сделать.

Я вас очень люблю, девчонки, и, честно говоря, мне дико страшно вот так вот честно все писать. Возможно, не прямо сейчас, но однажды вы обязательно поймете, зачем мне все это. Напишу вам, когда приземлюсь.

Целую,

Ариэль

20
Джиа

В терапевтическом отделении Нью-Йоркского Пресвитерианского госпиталя все стерильное и бежевое, но вид отсюда открывается красивый. Сквозь небольшую рощицу можно различить рядок аккуратных таунхаусов – редкость для Квинс. Если бы жители тех домишек могли выглянуть в окна и посмотреть, что происходит на десятом этаже госпиталя, они бы увидели мирно спящую старушку. Но не увидели бы орущих на меня маму с папой.

Вчера вечером они слишком переживали за бабулю и не стали поднимать крик. Все мы ужасно устали, и сил хватало лишь на то, чтобы смотреть на бабулину хрупкую фигурку в больничной койке, закутанную в колючие одеяла и вязаный плед, который я захватила из дома. За те двадцать минут, на протяжении которых я смотрела салюты вместе с Акилом, бабуля решила разогреть в микроволновке остатки тофу. Ковыляя из гостиной в кухню, она поскользнулась на плитке, упала и ушибла таз. К счастью, она ничего не сломала. Но ей все равно нужны обезболивающие, и несколько недель придется провести в стационаре. Когда бабуля не спит, медсестры закармливают ее яблочным пюре, пока она не осоловеет. Папа вполголоса совещается по телефону со страховой, и я краем уха слышу, как мама говорит Лиззи, что мы не сможем никого нанять обратно еще неделю точно. И виновата в этом я.

– Это ты виновата. – Мама вторит моим мыслям, возвышаясь надо мной, съежившейся в больничном кресле.

– Знаю, – говорю я, – прости.

Но маме плевать на мои извинения.

– Дела и так обстоят неважно, – продолжает она, – а ты все усугубила. Мы доверяли тебе. А ты сбежала, не предупредив ни звонком, ни сообщением. Я думала, ты уже повзрослела. Стала юной леди. Но ты все еще дитя. Подвергла опасности бабушку и…

– Ну ладно тебе, – перебивает маму папа и кладет ладонь ей на поясницу, – она же не специально.

Мама смотрит на мужа так, будто знать его не знает. Темные круги у нее под глазами словно углубляются до самых щек.

– Это ведь твоя мать, – говорит она папе, – и Джиа несла за нее ответственность.

– Все мы несем за нее ответственность. Вся семья.

Отец садится на корточки, и мы оказываемся лицом к лицу, как будто мне снова восемь лет и он учит меня пользоваться ножом для чистки фруктов. Рубашка у папы измята – свидетельство того, что он много часов не переодевался и просидел без движения. Ночью мы с мамой по очереди спали в сдвинутых креслах, а папа не отходил от бабушки – смотрел, как ее грудь в больничной сорочке поднимается и опадает с каждым вздохом.

– Ты поступила нехорошо, – тихо говорит папа, – но это просто несчастный случай. Бабуля на тебя не сердится. Она тебя любит.

Мама презрительно фыркает.

– Конечно любит. Как и все мы. Но речь не об этом.

– Такое могло произойти когда угодно, – не соглашается папа. – У нас нет возможности ни на секунду не спускать с бабули глаз.

Бабулины веки подрагивают, словно ей снится кошмар. Мама не обращает внимания на папино замечание и скрещивает руки на груди.

– Ну так поведай нам, – говорит она, – где же ты была прошлым вечером?

Я ждала этого вопроса с того момента, когда отъехала от «Сити-филд», прочь от поцелуя, фейерверков и бабочек, тщетно старающихся повернуть время вспять. Я мысленно просчитала все возможные исходы этого разговора и пришла к выводу: правда будет хуже. Наврать родителям с три короба – единственный приемлемый вариант, который к тому же позволит мне обойтись без упоминания Акила. Как бы сильно он мне ни нравился – а он мне нравится, очень! – при воспоминаниях о его добром недоумевающем взгляде, его звонках, на которые я так и не ответила, скрипе колес велосипеда, на котором я от него умчала, хочется провалиться в черную бездну, что разверзлась у меня внутри. Я даже не прикасаюсь к телефону, хоть и знаю, что́ увижу: не меньше чем полдюжины сообщений от него с вопросами, на которые у меня нет ответов.

– Мира Мехта позвонила, – бурчу я. – Попросила помочь с нашим летним проектом.

– Мехта? Ты про тех Мехта, что в ресторан к нам ходят?

Да, семейство Мехта мои родители любят. Мира с родителями каждое воскресенье приходят поесть димсамов. Иногда она машет мне и улыбается, словно мы подруги, хотя в школе заговаривает со мной, только когда забывает карандаш в кабинете английского. Я рассказываю родителям, что нам с Мирой досталось совместное задание по биологии на каникулы и что у нее случилась беда с диорамой про легкие и ей понадобилась моя срочная помощь. Я сказала, что подойду на двадцать минут и сразу обратно. Отчасти это правда: по биологии нам действительно задали сделать диораму, но я свою еще даже не начала в надежде, что Ариэль мне поможет. Мира наверняка объединилась с Брэдом Армстронгом, который играет в футбол и вечно шутит, что однажды разбогатеет, как Дэвид Бэкхем, и купит ей «Ламборгини».

Выслушав мою хитровыдуманную историю, мама лишь вздыхает – это максимальная степень прощения, которая мне сегодня светит.

– Я поняла, как так вышло, – говорит она, – но в следующий раз, когда Мире или кому-то еще понадобится твоя помощь, попроси их прийти в ресторан. Или хотя бы нас предупреди, чтобы я или папа могли подняться домой на несколько минут.

Я киваю, слезы капают на футболку.

– Прости, – повторяю я. Мне хотелось бы попросить прощения и у бабули, но мне невыносимо видеть ее в больничной койке.

Мама смягчается.

– Долгий был день. Иди-ка домой. Умойся. Мы с папой скоро приедем.

Я стираю слезы с подбородка, беру с подоконника куртку и телефон. Коридоры выглядят шире, чем казались вчера вечером, когда вокруг были только медсестры и ночное небо. Навстречу идет врач в полосатых штанах и белоснежном халате – она улыбается мне, когда проходит мимо. На ум сразу приходит мама Акила, с которой я так и не познакомилась – и теперь вряд ли уже познакомлюсь. На губах все еще чувствуется его поцелуй.

Впервые за несколько часов я с опаской смотрю на телефон. Но вижу вовсе не имя Акила. А имя Эверет. Не меньше десятка звонков и голосовых сообщений от нее. Отмотав уведомления, я вижу письмо от Ариэль. Немедленно открываю его, но прежде чем я успеваю вчитаться, телефон звонит.

– Алло?

В динамик пробивается голос Эверет, резкий и взволнованный.

– С Ариэль ЧП, – выдыхает она. – Мы ей нужны.

Групповой чат в мессенджере

Эверет:

О боже Ариэль ты онлайн!!! Как ты? Все хорошо? Нормально приземлилась?

Ариэль:

Привет, девчонки. Да, все окей. Простите, что заставила поволноваться. Опять.

Джиа:

Не извиняйся. Мы просто рады, что ты на связи! Где ты?

Ариэль:

На пересадке в Сеуле. Просто хотела сказать, я понимаю, что вчерашнее письмо – тот еще сюрприз. Надеюсь, вы из-за него не психанули. Я просто хотела честно все вам рассказать.

Джиа:

Ариэль, можешь ничего не объяснять! Вообще не парься. Мы реально просто рады, что ты смогла нам довериться

Эверет:

Ага ну честно говоря мы знали что тебе суперсложно и оч переживали но не оч понимали что делать так что спасибо что открылась и мы постараемся поддержать тебя как сможем ♥️♥️♥️

Джиа:

Согласна с Эверет. Мы тебя очень любим

Ариэль:

Уфф, я из-за вас сейчас разревусь в аэропорту.

Эверет:

Девчонка улетает в Корею, рыдает в аэропорту из-за того, что у нее такие подруги классные, – ну прям кино какое-то уже

Ариэль:

Ахаха, да, из Квинс прямиком на «Нетфликс»

Эверет:

Сечешь ;)

Джиа: Твои родители в курсе? А Бристон?

Ариэль:

К сожалению, в курсе

Эверет:

Ууу, все очень плохо???

Ариэль:

Ну, Бристон – это учебное заведение, им в целом пофигу. А вот умма и аппа – другое дело.

Эверет:

О нееееет

Джиа:

Ну, если тебе будет от этого легче, я теперь тоже в клубе плохих дочерей :(

Эверет:

ДЖИА??? ПЛОХАЯ ДОЧЬ? Невозможно. Что случилось?

Джиа:

Я кое-что натворила. Акил позвал меня смотреть салюты, и я подумала, что ничего не случится, если я на двадцать минут оставлю бабулю и Сиси вдвоем. Но потом бабуля решила прогуляться до кухни за едой и упала.

Ариэль:

О боже. Сочувствую, Джиа. Она цела?

Джиа:

Цела. Переломов нет. Но ей придется несколько недель провести в стационаре.

Эверет:

Слава богу. Но ты давай не проклинай себя!!! Ты же не могла знать, что такое случится :(

Джиа:

Да. Угу. Мне просто ужасно стыдно.

И мама с папой тоже, конечно, не в восторге

Ариэль:

Слушай, Эв, кажется, это для тебя работка – толкать речи для родителей о прощении провинившихся детей

Эверет:

УФФФФ это же ты у нас звезда дебатов, Ариэль

Ариэль:

брррр

Джиа:

Не переживайте за меня. В общем, Ариэль, что бы там ни говорили твои родители, я считаю, что эта поездка пойдет тебе на пользу ♥

Эверет:

Полностью согласна! А ЕЩЕ ты теперь официально главная бунтарка в нашей компании и самая крутая из всех. Мы преклоняемся

Джиа:

Наша королева :)

Ариэль:

Люблю вас обеих до бесконечности

Эверет:

А мы тебя!!!

Джиа:

♥

21
Эверет

– Давайте с начала!

Наш хореограф – неоновая лента на голове, бирюзовый лак на ногтях – стоит перед зеркалом от пола до потолка и прилагает все силы, чтобы не передушить бездарных танцоров, выстроившихся позади него.

Я бы его винить не стала. Шести парням из кордебалета предстоит провести на сцене всего сорок пять секунд, прежде чем выйдут девушки. Но они даже под угрозой смерти не способны станцевать простой «квадрат». В письмах о зачислении в «Колледж Люшеса Брауна» Абель Пирс писал, что конкуренция на место здесь так высока, что принимают только тех, кто представляет собой «талант в кубе», то есть умеет петь, танцевать и обладает актерским даром. Что до этих парней – они представляли собой талант в нулевой степени. Иэн Элмстед уже столько раз запутался в собственных ногах, что я начала опасаться, как бы он не расквасил себе лицо или не выбил зубы. В танцевальной студии пахнет потными ногами и унижением.

К счастью, Гарфилд, наш хореограф, разрешил мне участвовать в открывающем номере – для того пришлось довольно долго умолять и завалить комплиментами его спортивную форму. Я сказала ему, что Чин Хо не появляется на сцене до третьего акта и у меня будет масса времени между сценами с моим участием. Чего я не сказала, так это того, что мне нужно хоть где-то применить свои таланты, раз уж я вынуждена играть жуткую роль, которая даже чечетки не подразумевает. Кажется, Гарфилд меня понял. Я сижу по-турецки, прислоняясь к стене, сценарий валяется рядом со сценическими туфлями. Надо мной хореограф испускает стон разочарования.

– Ну, это ведь правда не так уж сложно, – вздыхает он, глядя, как парни спотыкаются друг об друга. – Буквально два шассе и смена ноги. Проще некуда.

Иэн утирает нос майкой.

– Это вам проще некуда, – бурчит он.

Валери, сидящая у противоположной стены, ловит мой взгляд и, кивнув на парней, закатывает глаза. Я улыбаюсь в ответ, но лицо будто залили ботоксом. Мы уже несколько дней толком не общались. Валери постоянно занята – то репетирует сцены Милли, то попивает молочные коктейли в окружении девиц, хлещущих волосами, – и не замечает, что я все это время чахну у нас в комнате над сценарием и пытаюсь выговорить «о, плелесць, да-а-гая!» со всей благодарностью в голосе, на какую способна. Ни за что на свете мне не хочется еще раз пережить сцену публичного унижения в исполнении Абеля Пирса. Спасибо, конечно, но меня уже достаточно раз окунули в помои за одну неделю.

Кроме того, я хочу понять, почему авторы выписали Чин Хо именно таким. Я хочу понять самого Чин Хо. Да, я не в восторге от его сильного китайского акцента, от манеры скакать по сцене, но мне вроде как понятны его мечты. Он хочет выбраться из работоргового кружка миссис Мирс и… Жениться на белой леди, с которой едва перемолвился парой слов. Окей, ладно, этого мне не понять. Но у меня тоже есть мечты. Я должна верить, что эта роль – важный этап на моем пути. Что где-то здесь я обрету ценные навыки, которые помогут построить мне карьеру на Бродвее.

Я опускаю взгляд на сценарий и печально вздыхаю. Всякий раз, стоит мне только подумать, что я наконец поняла Чин Хо, авторы наделяют его какой-нибудь эдакой репликой – выставляют на посмешище его влюбленность в мисс Дороти и ограниченный набор английских слов, которым он владеет. Я задаюсь вопросом: почему этот мюзикл продолжают ставить столько лет подряд? Что за актеры-азиаты соглашаются надеть шляпу-конус и изобразить нарочитый приторный акцент? Или, хуже того, что за белые актеры на это соглашаются? Я дотрагиваюсь пальцем до выделенного маркером имени моего персонажа: Чин Хо. Ариэль, будь она здесь, устроила бы мне экскурс в историю стереотипных персонажей в театральных постановках, потому что она в буквальном смысле знает всё.

Надеюсь, она знает, что делает, там, на другом краю света. Я все думаю о том, что она написала в том письме: я выпадаю из реальности. Видимо, вот что с ней случалось, когда она отключалась на середине разговора, переставала отвечать на сообщения или перемещалась куда-то, где дозваться ее было невозможно. Меня все это так огорчало. Хотелось, чтобы все у нее было хорошо. Чтобы она была счастлива. Джиа говорит, что сейчас нам, возможно, и не стоит ждать, что у Ариэль все наладится или она, более того, станет счастлива, – и это не страшно, это нормально, и то, что Ариэль сама это понимает и хочет докопаться до правды о Би, – все это хорошо. Джиа права, как всегда. Я вообще не понимаю, как ей хватает сил проявлять столько мудрости. Ей явно хватает хлопот с рестораном, с бабулей, с Акилом, с которым она, судя по всему, уже ЦЕЛОВАЛАСЬ, но обсуждать это не хочет. Мне хочется рассказать Абелю Пирсу, что ее история – настоящая история иммигранта. История моей лучшей подруги и ее семьи – не дешевка и не набор ходульных персонажей. Я захлопываю брошюру со сценарием. Чин Хо я поняла достаточно.

Наконец Гарфилд вызывает девчонок. Поднимаясь, я решаю насладиться этим моментом свободы. Затягиваю ремешки сценических туфель и быстро занимаю место в центре зала. Хореограф поставил меня в первый ряд, вероятно, потому что я невысокая, но я воспринимаю это как возможность продемонстрировать ему, на что способна. Продемонстрировать всем, на что я способна.

– Переходим к танцевальному номеру. Я знаю, вы его только что разучили, поэтому не переживайте, если собьетесь. Просто постарайтесь как следует и помните: РУКИ. Ваши руки не для скуки! Поехали: пять, шесть, семь, восемь…

Я подготавливаюсь. И тут начинает играть музыка. Мое отражение в зеркале движется в такт аккордам пианино, звукам духового оркестра и гулкого стука каблуков по полу. В это время никого не существует. Ни Абеля. Ни девиц, хлещущих волосами. Ни даже Чейни. Песня подходит к кульминации, я кружусь, и с каждым пируэтом и па мое тело перемещается по залу плавно, как река. Я замираю только в тот момент, когда Валери оказывается в центре сцены, готовая затянуть свое финальное соло во вступительном номере.

– Так, стоп! – кричит Гарфилд, и все мы, запыхавшиеся, застываем.

Хореограф обводит взглядом зал, и я не могу понять, что у него на уме: то ли он хочет устроить нам взбучку, то ли расцеловать нас.

– Эверет, – говорит он, и внимание всего зала вмиг сосредотачивается на мне.

О боже, что на этот раз?

– Великолепно. Просто превосходно. Все – берите с нее пример, ясно?

Серьезно? Я прилагаю все свои силы, чтобы сдержаться и не заорать «я же вам говорила!». Хочется раз пятьсот подряд прокрутить колесо. И, возможно, мне показалось, но, клянусь, кто-то на галерке поаплодировал. И тут Гарфилд сообщает, что мы можем передохнуть минуточку, и парни тут же бросаются к питьевому фонтану, и все вокруг начинают галдеть. Но я не трогаюсь с места, стою и смотрю на свое отражение. Замечаю движение бежевых сценических туфель – Валери подходит ко мне и щиплет за локоть.

– Поздравляю, детка, – шепчет она, – ты просто супер.

На секунду мы будто переносимся в ту ванную комнату, где познакомились и моментально подружились.

– Спасибо, – отвечаю я.

Может, Гарфилд, отчитываясь Абелю, расскажет ему, как здорово я проявила себя сегодня на репетиции. И Абель так впечатлится, что позволит мне выступить и в других номерах, например в «Забудь этого парня», что было бы круто, ведь там сплошная чечетка. Или, что было бы даже круче, Гарфилд может назначить меня своей помощницей. Знаю, для этого поздновато, но я могла бы с легкостью взять на себя эту роль, и…

– Эверет? – В голосе Гарфилда слышится прохладца, нетерпение.

Я отхожу от зеркала.

– Абель ждет тебя и Бун Фу, – говорит он и кивает в сторону Райана, – в театре.

– Но мы же еще не закончили с этим номером, – возражаю я. – Нам еще надо конец отрепетировать.

Гарфилд пожимает плечами. Делает глоток воды из бутылки. Капли сбегают по подбородку и падают на футболку.

– Труба зовет.

Райан уже торопливо шагает к выходу, ему не терпится убраться подальше от шассе и «квадратов». Валери снова с Рэй и Софией, они сидят на полу, вытянув ноги, и над чем-то хихикают.

Я подбираю с пола свою сумку и плетусь вслед за Райаном; придется помучиться, продираясь сквозь записанный латиницей путунхуа, и сказать мисс Дороти, что я ее люблю – это одна из по пальцам считанных реплик, что я произношу на английском за все шоу. Вот уж точно – труба зовет.