Текст книги "Королевы Нью-Йорка"

27
Джиа

Поход в Ботанический сад Квинс – наша первая семейная вылазка за очень долгое время. Папа сменил дежурную улыбку ресторатора и строгие брюки на бейсболку с логотипом «Нью-Йорк Янкис»[59]59
  Профессиональный бейсбольный клуб, базирующийся в Бронксе.


[Закрыть] и свободную футболку. Мама опускает пониже соломенный козырек, чтобы защитить лицо от солнца, и пускается вдогонку за Сиси. А я шагаю рядом с бабулей, только что вышедшей из стационара; она идет по брусчатке мелкими шажками, но шажками уверенными. Нам нужен выходной, заявил вчера папа, когда мы ехали из больницы домой. Выходных у нас не было с Рождества. Я сижу на заднем сиденье и жду, что мама сейчас начнет ругать его по-кантонски, закричит, что ни при каких обстоятельствах мы не можем оставить ресторан без присмотра – особенно когда мы только что снова взяли на работу всех уволенных и пароварка еще такая новая, что можно увидеть в металлических стенках собственное отражение. Но мама просто устало склонила голову к окну пассажирского места и пробормотала, что согласна. Даже Сиси ничего не сказала, только в пятнадцатый раз подряд промурлыкала навязчивую песенку из любимого мультика. Отсутствие бурной реакции оказалось самым полновесным «да», какое только можно было вообразить. Поэтому папа отменил все сегодняшние дела, назначил Лиззи старшей в ресторане и, когда утро немного разгулялось, отвез нас всех в ботсад.

И вот Сиси бежит по тропинке между цветочными клумбами, вдоль зарослей сирени, цветущей по периметру сада. Папа ловит ее, забрасывает себе на плечо, и она неудержимо хохочет.

– Моя обезьянка, – говорит он. Папа не называл ее так с тех пор, как она была карапузом.

Когда мне было шесть лет – до того как родилась Сиси, умер дедуля и заболела бабуля, – мы все время ходили в ботсад. Бизнес тогда процветал – деньги сыпались на нас как конфетти, их было так много, что пришлось завести вторую кассу. Прохладными весенними днями мы играли в «классики» на Вишневой аллее, изредка останавливаясь поглазеть, как с неба падают розовые и белые лепестки. Бабуля всегда брала с собой шерстяной свитер и упаковывала меня в него, даже если на улице было почти двадцать градусов тепла, а от напрыгавшейся меня едва ли не шел пар. После прогулки в ботсаду дедуля с бабулей приводили меня обратно в ресторан пообедать, и дедуля сбегал покурить на заднем крыльце с кем-нибудь из поваров, а бабуля прихлебывала бульон от лапши и ворчала, что знает о его ночных вылазках и что вся их одежда пропахла сигаретами.

Тогдашняя жизнь кажется мне простой. Никто не заикался о том, кому придется управлять рестораном, когда родители состарятся, и кем я буду, когда вырасту. Никаких парней, в которых влюбляешься, а потом врешь им и игнорируешь их. Десять лет безмятежности.

Бабуля дотрагивается до моей ноги.

– Идем, деточка, – говорит она и торопится вслед за остальными. Но тщетно: Сиси уже превратилась в хохочущую точку на горизонте.

Я убираю с бабулиного лица взлохмаченные ветром волосы.

– Не спеши, – напоминаю я ей. – Тебе велели не перегружать себя.

– Да-да, – отзывается бабуля.

Мы останавливаемся возле скамейки и паркуем ходунки сбоку. Бабуля набрала несколько недостающих фунтов, и в ее лицо вернулись краски, но на ней по-прежнему три слоя одежды, и она ежится, когда налетает ветер. Я снимаю джинсовую куртку и укрываю бабуле колени, чтобы она не мерзла.

– Моя золотая внученька, – говорит она.

Это не так, точно вам говорю. Но спорить в выходной с семидесятивосьмилетней старушкой нет смысла. Вместо этого я наслаждаюсь тишиной и живописными видами. Деревья высоченные и невозможно зеленые, похожи на воинов, что защищают цветочных малышей. Осенью они пожелтеют, и я буду ходить из школы, пиная листья в стороны. Эверет будет приходить в ресторан в своих гольфах и клетчатой форменной юбке, и мы будем есть дамплинги и устраивать видеозвонки с Ариэль в Сан-Франциско. А потом Эверет подаст заявление в колледж и наверняка поступит на какой-нибудь престижный театральный курс. Надеюсь, она не очень далеко уедет. Бабуля тычет меня в плечо.

– Откуда это у тебя? – спрашивает она, разглядывая мою футболку.

Я и забыла, что́ на мне сегодня надето. Все остальные кофты были в корзине с бельем – вот почему я натянула эту мятую футболку. На ней написано Городской колледж Нью-Йорка; она досталась мне на презентации учебных программ в мае. Я пропустила обед, чтобы туда успеть. Директор расставил в спортзале столы, накрытые крахмальными белыми скатертями, с табличками, на которых были написаны названия университетов. Мои одноклассники обошли все столы, собирая подарочные брелоки, флаеры и брендированные пластиковые бутылки для воды. Я же прямиком направилась к столам училищ, в одно из которых мне надлежало поступить. Но от училищ с двухлетними программами было всего три представителя, и никаких подарков и сувениров они не раздавали – только анкеты, чтобы подписаться на их рассылки. Поэтому я подошла к столу Хантерского колледжа, затем – к столу Городского колледжа Нью-Йорка и оказалась в хвосте толпы людей с рюкзаками, слушавших, как представители приемной комиссии рассказывают о проходных баллах и вступительных эссе. Потом я каким-то образом очутилась в первом ряду, и женщина в брючном костюме спросила, какие предметы мне интересны. Искусство, вырвалось у меня, она улыбнулась и тут же принялась рассказывать мне о дипломных программах по изобразительному искусству, цифровому дизайну и истории искусства. Я ушла оттуда с футболкой, каталогом факультета искусств и буклетом о приемной кампании, на обложке которого красовались ребята в очках и модных шапках. Каталог и буклет я спрятала на дно нижнего ящика комода, под теплые свитеры, чтобы мама с папой его не нашли.

– С презентации учебных программ, – отвечаю я бабуле, – представительница колледжа подарила. Бесплатно, конечно. Не то чтобы я туда собиралась. Просто подумала, ну, знаешь… бесплатная футболка.

Бабушка, пусть и не способная отличить один американский университет от другого, замечает, как тяжело мне дается этот рассказ. Она опять тычет мне в руку, на сей раз с удивительной силой.

– Бабуля! – восклицаю я.

– Если ты хочешь заниматься чем-то другим, так и сделай.

Я нервно чешу запястья.

– Я там, где и хочу быть, бабуля.

– Я не об этом. Я про жизнь. Ты молодая. Ты веселиться должна. – Она запрокидывает голову и любуется пухлыми летними облаками. – Я в свое время о-го-го повеселилась.

– Бабуль, – смеюсь я.

– Правду говорю! Знаешь, пятидесятые были непростым временем. Нам пришлось бежать с Тайваня. Когда мы добрались сюда, мы нуждались в празднике. Иначе мы бы все время горевали по тому, что оставили дома.

Бабуля много рассказывала мне о своем детстве. Она родилась в самом начале войны, и ей с братьями и сестрами приходилось прятаться в самодельных бункерах и сидеть там часами, опасаясь бомбежек. Она ходила в школу, расположенную в заброшенном торговом центре, и занималась при свечах, а весь ужин ее составлял стаканчик арахиса. Но она никогда не рассказывала мне про Тайвань в подробностях, лишь упоминала, что это было хорошее время, пузырь счастья, который лопнул, когда ей пришлось вернуться в Китай к родителям. Бабуля теребит мою куртку, которой укрыты ее колени.

– Мы с твоей тетей Лулой только и делали, что по вечеринкам ходили, – говорит она. – Парни чего только не покупали, чтобы привлечь наше внимание. Ожерелья. Золотые браслеты. Кольца с рубинами.

– Вау, ты, наверное, тогда та еще кокетка была, – шучу я.

– О, еще какая.

Ветер кружит цветочные лепестки, и мы обе хихикаем. Бабуля гладит меня по щеке своей маленькой мягкой ладонью. Вчера вечером я сделала ей массаж рук и ступней с увлажняющим кремом, чтобы кожа у нее не трескалась. Тонкий слой крема остается у меня на щеке.

– Я хочу, чтобы и у тебя это было, девочка моя, – говорит бабуля. – Хочу, чтобы у тебя было больше всего.

– Что ты имеешь в виду?

– Радость. – Она кивает в сторону надписи на моей футболке. – Увлекательное будущее.

Я не могу смотреть ей в глаза. На ум сразу приходит Акил во «Дворце манги», который восторженно вопит, сообщает играющим в «Югио!» пацанам и всему магазинчику, что я могу стать кем захочу, хоть реальной Уинри Рокбелл, и сражаться в битвах, и спасать человечество. Я так по нему скучаю, что больно физически.

К нам подбегает Сиси, оборки на платье в горох клубятся вокруг колен.

– Сестричка! – кричит она.

Я проглатываю бабулины слова и усаживаю сестренку к себе на руки. Подходят мама с папой.

– Твоя сестра слишком быстро бегает, – говорит мама, утирая лоб бумажным платочком. – Мы уже целый круг пробежали.

Сиси лупит ножками меня в бедра, и я опускаю ее на землю.

– Я голодная, – ноет она. – Можно нам пиццу?

Пицца – любимый перекус моей семьи, когда мы вместе куда-то выбираемся. Нет ничего лучше, чем пузырящийся сыр и соус на подложке из пышного теста. Особенно если стоит это всего два доллара.

– Ладно, чудище, – говорит папа. – Пусть будет пицца.

В ботсаду, может, и красиво, но по ту сторону ограды мимо семей с колясками в пластиковых чехлах и сумками с арбузами снуют машины и велосипедисты. Сиси набегалась и устала, поэтому цепляется за бабулины ходунки и чирикает о том, как ей не терпится пойти в первый класс.

– В первом классе есть математика, – напоминаю я ей.

Сиси, взмахнув хвостиками, оборачивается.

– Тссс, сейчас я говорю, сестричка.

Такая маленькая и уже такая важная. Возможно, это ей стоит перенять бразды правления рестораном. Возможно, у меня все-таки случится будущее, которого желает мне бабуля. Мы проходим под металлическим мостом, сверху бодряще гудят машины. Впереди показывается киоск с пиццей, и сестра вновь переходит на бег, а за ней и родители.

Я бросаю взгляд на телефон. Ариэль прислала нам фотку: пастельные домики с плоскими нежно-голубыми крышами. Красиво в Пусане. Потрясающе, пишу я. С нетерпением жду подробностей.

Я тоже, пишет Эверет. А потом от нее приходит еще одно сообщение, уже адресованное лично мне.

Привет, набирает она, не хотела тебе это показывать, но НЕ показать тоже не могу

Я останавливаюсь на тротуаре, мы с бабулей ждем, когда сменится сигнал светофора.

Что? – печатаю я. Что такое?

Наверное, ерунда, отвечает Эверет.

Скажи уже, Эв

Она присылает мне фотку. Это скриншот из инстаграма[60]60
  Организация, деятельность которой признана экстремистской на территории Российской Федерации.


[Закрыть], на нем Акил за обедом в незнакомом мне заведении. При виде его широкой улыбки и ниспадающих на лоб темных кудрей у меня перехватывает дыхание. А потом я замечаю второго человека на снимке: девушку, с которой он сидит почти щека к щеке; у нее сияющая кожа и самодовольная улыбка. Это та самая девчонка с фермерского рынка, из школы Эверет, та, что пришла к нам в ресторан, попробовала пару дамплингов и скривилась от отвращения. Они держатся как друзья. Или, возможно, – эта мысль мне невыносима – даже нечто большее.

На светофоре сменяется сигнал – возникает пиксельный шагающий человечек: пора перейти дорогу. Иди, говорю я себе, иди, иди, иди.

28
Эверет

Джиа говорит, совершенно нормально, что у Акила есть друзья, или подруги, или кто там еще и что она сама не общалась с ним уже несколько недель и винить его ни в чем не может, но я знаю, что она расстроена. Мне правда не хотелось показывать ей ту фотку, но я посчитала, что это мой долг. Кодекс Лучшей Подруги.

Мэдисон, конечно, догадывалась, что ее ухмылочка меня взбесит. Наверняка выложила ту фотку, чтобы показать, какая она дружелюбная, как легко сошлась с новеньким, раз уж мы с ней больше не дружим (что ее вина – она ужасно грубо и некрасиво повела себя в ресторане «У Ли», и мне до сих пор не хочется упоминать об этом при Джиа, вынуждая ее вновь пережить тот момент). И, конечно же, они с Акилом сходили в «Энзино», привычную забегаловку ребят из Фэрроу – вот неоновые огни подсвечивают ее новенькое платье от «Диор». Мэдисон, скорее всего, хотела показать ему свой любимый столик. Вот вернусь в Нью-Йорк и в школу и сразу же сообщу Мэдисон Поллак все, что об этом думаю. Пускай она, со своими платьями «Диор», сторис в инстаграме[61]61
  Организация, деятельность которой признана экстремистской на территории Российской Федерации.


[Закрыть] и «Теслой», которую водить толком не умеет, отправляется прямиком в…

– Вау, обалденно выглядишь.

На пороге моей комнаты внезапно возникает Чейни, похожий на модель в своих строгих брюках и свежевыглаженной рубашке. Я так увлеклась перепиской с Джиа, что ненадолго забыла: сегодня вечером мы с Чейни вместе идем на ежегодные летние танцы «Люшеса Брауна». Я прячу телефон в сумочку. Мой кавалер здесь, и все остальное отодвигается на задний план.

– Спасибо.

Я улыбаюсь, поправляя красное обтягивающее платье, которое просто идеально ложится на мои формы. Должна согласиться с Чейни: я и правда выгляжу обалденно. Платье и рубиновая помада отлично сочетаются с ниспадающими локонами и черными босоножками со стразами, которые я купила на распродаже в Сохо. Мы с Чейни – буквально эталонная пара звезд, готовых унести все награды «Тони».

Чейни переплетает свои пальцы с моими, мы выходим из общаги и шагаем в сторону танцзала. Который на самом деле представляет собой просто деревянный амбар на окраине кампуса с алкотестером на входе, поскольку в администрации прознали о неудавшейся пьянке актерского состава. Впрочем, мне плевать, что это будет за вечеринка. Мы можем хоть коров подоить в своих нарядах, и я все равно буду счастлива. Важно то, что самый знойный парень на планете держит меня за руку. Джимми и Милли (в исполнении дублерши) – дуэт века.

Когда мы приходим в танцзал, там уже битком. Я ожидала, что все заметят наше прибытие, но народ увлеченно танцует. Поэтому я сама обвожу взглядом помещение. Преподаватели постарались и подвесили к потолку гирлянды. На раскладном пластиковом столе стоят ваза с пуншем и с десяток упаковок магазинного печенья с шоколадной крошкой, а Райан поедает чипсы со сметаной и луком прямо из большого пакета. Чейни тащит меня в середину амбара, где Валери и девицы, хлещущие волосами, танцуют под незнакомую мне песню. Мой кавалер обхватывает меня за талию.

– Привет, – говорит он.

– И тебе привет.

Наши носы соприкасаются. Я вижу, как на лбу у него набухают капли пота. Господи, будь это кино, из нынешнего момента вышел бы отличный кадр для плаката. Лучшая подростковая мелодрама, которую вы когда-либо видели. Его губы вот-вот встретятся с моими губами, и тут…

– О-о-о, Джимми и Чин Хо влюби-и-ились друг в друга!

София дышит чипсами мне в лицо, ее кружевные рукава царапают мне кожу. Валери тянет ее за локоть, и они обе неловко отшатываются от нас.

– О боже, – говорит она, – оставь их в покое.

София сдается и, хихикая, ковыляет к столу со снеками. Но момент уже испорчен. Дэнни, парню, который играет Тревора Грейдона-третьего, кажется, будто он умеет танцевать брейк-данс, что заводит пару девчонок, и они тут же вызывают его на танцевальный поединок. Тяжко вздохнув, я прижимаюсь к Чейни, чтобы освободить пространство для толпы. Валери подмигивает мне. Я рада, что мы снова дружим и что Валери не бесит мой неофициальный статус ее дублерши. Более того, она, возможно, даже под впечатлением от меня – после того как я наконец-то получила шанс продемонстрировать всем свой талант. Может, Рэй и София пересказали ей в подробностях, каковы мои невероятные актерские способности.

Начинает играть «Мамма Мия», и все приходят в неистовство. И вовремя, потому что Дэнни чуть не подвернул лодыжку со своим брейк-дансом. Танцпол заполняется людьми, и девчонки прекращают свои неуклюжие пируэты. Райан бросает недоеденные чипсы и радостно скачет вдоль периметра. Чейни раскручивает меня к центру танцпола, а потом драматично «роняет». Я смеюсь, и меня совсем не смущает, что волосы метут грязный пол амбара. Вокруг светящиеся гирлянды, ржаво-красные стены, и кажется, будто мы в романтической комедии, действие которой происходит в небольшом городке. Мы покачиваемся, кружимся и дурачимся, изображая то садовый шланг, то поистине жуткого бегуна. Вот каким должно быть лето. Вот о чем я мечтала тогда с Джиа, лежа на диване в Квинс.

Песня заканчивается – я взмокла от пота, умираю и хочу есть, поэтому волоку Чейни к столу со снеками, где мы запасаемся печеньем, прежде чем выйти в ночное марево Огайо. Пара девчонок бросаются к стогам сена. Мы с Чейни стоим в высокой траве, над нами висит полная луна. Я скидываю босоножки на каблуках, а он, немного повоевав с упаковкой, презентует мне печенье с апломбом официанта мишленовского ресторана.

– Мадам, – говорит он.

– Ай-яй-яй, – подначиваю я своего кавалера, – ты же их сейчас уронишь.

И набиваю печеньем рот, освобождая Чейни от необходимости его держать. Боже, как же мне хотелось есть. Тот, кто сгонял за печеньем в магазин, что находится натурально в часе езды отсюда, настоящий святой. Я не ела подобной вкуснятины с тех пор, как вышла из самолета, где пассажирам первого класса на десерт подали чизкейк.

Рэй, София и Валери останавливаются рядом с нами в траве. София прихлебывает пунш и шепотом сообщает, что Гаррет и Олбани, кажется, замутили, в ответ на что я киваю и притворяюсь, что сказать мне об этом нечего, хотя на самом деле у меня просто слишком много печенья во рту, чтобы говорить. Окей, возможно, я переусердствовала с десертом. Я торопливо жую, чтобы поведать всем, что на самом деле Олбани мутит с Мэрайей, а Гаррет просто уныло, безответно влюблен. Но не успеваю я включиться в сплетни, как Рэй принимается теребить мои волосы. Накручивает один из локонов на палец.

– Эй, – произношу я, обводя взглядом ее измятое платье и потемневшие от пунша губы. Она попала сюда, значит, в крови у нее нет алкоголя и она не может быть пьяна. Но почему тогда ведет себя так, будто уже навеселе?

Рэй так и не выпускает мой локон.

– Ты, – говорит она и тычет меня в грудь другой рукой, – похожа на прелестную гейшу.

Я закашливаюсь, печенье царапает горло.

– Что?

– Ну, знаешь, как в том фильме. В старом. Как там он назывался?

София прыскает.

– «Мемуары гейши»?

– О да! Точно. – Она широко улыбается, будто ждет благодарности за комплимент.

Я лишь недоуменно хлопаю глазами. Чем это я похожа на гейшу? Красным платьем? Помадой? Тоналка слишком светлая? Рэй хоть знает, кто такие гейши? У меня будто дежавю с той ночи у костра, когда София впервые произнесла имя миссис Мирс, и Валери пошутила, что ей очень пойдет кимоно. Вот только сегодня языки пламени лижут меня изнутри. На сей раз я говорю вслух то, о чем думаю.

– Гейши – японки, – сообщаю я ей. – А я не японка.

Парировать явно не получилось, потому что Рэй лишь смеется и отпускает мою прядь.

– Я тебя умоляю, – вмешивается София, – это же комплимент.

Чейни приобнимает меня за поясницу, и я жду: вот сейчас он объяснит им, что к чему.

Но он просто целует меня в лоб и говорит:

– Да, Эв. Ты – моя обалденная гейша.

Он что, серьезно? По его фирменной ухмылочке и тому, как его ладонь сползает с поясницы мне на задницу, сразу и не поймешь. Платье кажется слишком тесным. Воздух липкий и душный, и я открываю рот, чтобы что-нибудь возразить, но не могу подобрать слов. Валери, все это время хранившая молчание, стряхивает с себя крошки от печенья и оглядывается на танцпол.

– О господи, – восклицает она, – кажется, они медляк включили!

Все бегут обратно в амбар, чтобы отыскать своих кавалеров. Из колонок несется воркование певца, но я не могу разобрать ни слова. Только стою, зарывшись пальцами ног в сухую траву и землю, вдыхаю запах сена и слушаю приглушенные смешки. Бросив взгляд на амбар, я вижу, как Рэй верещит от радости, и гирлянды высвечивают их с Софией макушки, словно они ангелы, а не девчонки, которые о культуре слыхом не слыхивали.

Сегодня действительно повторение ночи у костра. Я такая идиотка. Ничего не изменилось с тех пор, как я прибыла в колледж Люшеса Брауна. Ни «Весьма современная Милли», ни Абель, ни мнение актерского состава обо мне, ни даже Чейни, который умудрился затащить меня обратно в амбар, на танцпол. Он кладет мои безвольные руки себе на плечи.

– Кажется, – говорит он приторным голосом, – нас в прошлый раз прервали в самый неподходящий момент.

И тянется к моим губам, но я вовремя уворачиваюсь, и поцелуй приземляется в щеку.

– О-ой, – тяну я, – ну все же смотрят.

Что далеко не так. Рэй, София и Валери буянят на танцполе, а остальные либо тусуются у стола со снеками, либо танцуют медляк со своими кавалерами или подружками, обретенными в лагере. Десять минут назад я бы сама повисла на Чейни – и все, включайте финальные титры. Но сейчас? Я не хочу быть героиней его романа.

Я хочу к Ариэль и Джиа. Всякий раз, когда я затаскивала их на дискотеки в восьмом классе, мы притворялись, будто снимаемся в клипе, и выразительно дули губки на воображаемую камеру, пока взрослые не начинали интересоваться, хорошо ли мы себя чувствуем. Однажды Джиа сбросила туфли на крошечных каблуках и буквально попыталась сесть на шпагат посреди паркета. Ариэль кричала, что Джиа порвет колготки, и я помню только, что хохотала как ненормальная, и пресс у меня потом болел несколько дней. То были лучшие вечеринки, лучшие дни.

Чейни смотрит на меня томным взглядом, явно намеренный подступиться еще раз. Его жадные обветренные губы прижимаются к моим, и на сей раз у меня нет сил сопротивляться. Я закрываю глаза и представляю, что я в банкетном зале «Хайятта» вместе с подружками, бока болят от смеха, и мы пляшем до упаду.

Джиа и Ариэль были правы. То, что я дублерша Милли, что я танцую лучше всех в труппе или что я, возможно, девушка Чейни, не имеет никакого значения. Для всех в Колледже театрального искусства имени Люшеса Брауна я всегда буду Чин Хо. Всегда буду гейшей.