Текст книги "Королевы Нью-Йорка"

Июль

17
Эверет

Я переписываюсь с Джиа, которая рассказывает нам с Ариэль о катастрофе с пароваркой в ресторане, и тут меня в плечо толкает Рэй.

– Так-так-так, кто это у нас тут, неужто сама королева шотов? – хихикает она.

Возможно, я и правда немного перепила прошлой ночью. Если перебрать веселый хоровод воспоминаний, смутно всплывают разные эпизоды: я блюю в мусорное ведро, я танцую на комоде и ору: «Отсоси, Абель Пирс!» Гордиться тут нечем. Но, послушайте, на дворе новый день, и сегодня все-таки первый день репетиций. Начну с чистого листа. Буду тупо игнорировать все эти шепотки, вроде «Эверет у нас знает, как гульнуть от всей души» и «о господи, она в этой же футболке была в пятницу? Как ей удалось рвоту отстирать?» (Молния: это не та же футболка – у меня есть несколько похожих остромодных топов.)

– Ты была просто умора, – выразительно произносит Рэй, будто подражая Реджине Джордж из «Дрянных девчонок».

– Ясно-понятно.

Я перебрасываю хвост через плечо, спускаюсь по лестнице и устраиваюсь рядом с любимым парнишкой, у которого такие симпатичные ямочки на щеках. К счастью, он даже не думает напоминать мне о моих пьяных выходках.

– Классно выглядишь, Хоанг, – шепчет Чейни.

Я торжествующе улыбаюсь самой себе. Значит, он заметил. На мне любимый сиреневый топ-труба и черные легинсы. Через несколько недель мне предстоит вырядиться в китайца из 1922 года, придуманного белым мужчиной из 1967 года, но по крайней мере сейчас можно одеться во что-то сексуальное. Что я, на секундочку, умею прекрасно.

Не менее прекрасно мне удается сохранять позитивный настрой и не падать духом. И в том, и в другом я планирую сегодня преуспеть. После того как похмелье отпустило (спасибо благословенным тако из столовой), я поняла, что все еще могу все исправить. Да, я не Милли Диллмаунт, и это отстой, но приехала я сюда, чтобы научиться новому и вырасти в феноменальную актрису – и мне это все еще по плечу. Ну, допустим, не захотел Абель прочесть мое письмо. Но он ведь не знает, каковы мои идеи в воплощении. Я могу раздвинуть собственные границы и в роли Чин Хо. Вчера ночью я перечитала свои наметки и придумала новые фишки для этого героя – надеюсь, они вызовут у Джиа гордость. Я решила, что буду в этой роли настолько ослепительна, что Абелю не останется ничего иного, кроме как изменить мнение и впечатлиться моим талантом. И когда-нибудь, в день, когда я получу «Тони» в категории «Лучшая женская роль в мюзикле», Абель прищурится, глядя в древний телик в своем Огайо, и скажет: «Она и раньше была весьма талантлива и мыслила прогрессивно, эта Эверет Хоанг!»

Абель Пирс и женщина, которая была на прослушиваниях, вместе выходят на сцену – блестящий деревянный помост с занавесом и прожекторами. В кончиках пальцев покалывает. Это не какая-нибудь импровизированная кривая платформа в пыльном сарае (привет, театральный лагерь в средней школе) или скучный актовый зал в школе, сплошь черкаши от обуви и скрипучие сиденья. Это высшая лига.

Абель складывает руки у груди и обводит взглядом ряды мечтающих стать звездами Бродвея.

– Добро пожаловать в Нью-Йорк двадцатых.

Все смеются и восторженно перешептываются. Дико смешно, что я покинула реальный Нью-Йорк, чтобы проторчать все лето в фальшивом. Как бы я ни любила театр, я успела соскучиться по поездам на седьмой линии, электричкам на Лонг-Айленде, пикникам на острове Рузвельт и ночевкам у меня в гостиной. Я скучаю по Ариэль, вещающей о психологии, и Джиа, увлеченно рисующей парней из аниме. Будь я дома, встретилась бы с Ариэль и нашла ей отличного психотерапевта или еще какого-нибудь специалиста, помогающего пережить утрату. Помогла бы Джиа в ресторане, поскольку теперь ей в буквальном смысле приходится работать за троих, подобрала бы для нее наряды для свиданий с Акилом (она пока не называет их свиданиями, но все мы знаем, что это они и есть). Но нет. Я в Огайо. В одном из лучших театральных институтов в Америке. На женщине рядом с Абелем кеды из прошлогодней коллекции. Она спускается со сцены с большой картонной коробкой в руках и шагает по проходу в глубь зала.

– Это Кайла, ваш музыкальный руководитель, – представляет ее Абель Пирс. – Добрейший человек – но если будете фальшивить, она вас прибьет.

Все довольно хохочут, но Чейни лишь ухмыляется и качает головой. Ему, с его идеально поставленным голосом, опасаться нечего.

Кайла вынимает из коробки стопку брошюр со сценарием в блестящих переплетах. Покалывание в пальцах распространяется по рукам и доходит до шеи. Нет ничего более завораживающего, чем новый сценарий, который только и ждет, когда ты разметишь его хайлайтером, подчеркнешь нужные реплики и напишешь важные слова: Выход на авансцену слева, на 25 такт.

– На ближайшие несколько недель они – ваши, – говорит Абель. – Ваши детишки. Скажем так, ваши серебряные башмачки. Потеряете их – и Канзаса вам больше не видать.

Никто уже не обращает внимания на его шуточки и угрозы. Мы слишком заняты: пристально следим, как Кайла передает Валери сценарий из коробки. Моя соседка по комнате, конечно же, сидит в первом ряду, окруженная свитой из девиц, хлещущих хвостами. Она достает карандаш и тут же начинает что-то писать. Небось, триста тридцать пять раз обводит «Милли Диллмаунт».

Я проглатываю ехидное замечание, что вертится на языке, и напоминаю себе, что женщины должны поддерживать других женщин, даже если те украли у вас роль, которую вы хотели и, если уж честно, заслужили. Вонзая ногти в легинсы, я повторяю про себя: Ты здесь, чтобы учиться новому. Ты здесь, чтобы стать лучше. Когда Кайла передает мне мой сценарий, я улыбаюсь во весь рот – я самый счастливый Чин Хо на всем белом свете.

Кайла объявляет, что сейчас у нас будет читка, но песни мы прочтем как стихи, поскольку мелодии еще не выучили.

Валери нарочито громко вздыхает – так, чтобы услышал весь зал.

– Я могу свои спеть, – сценическим шепотом произносит она. – Я знаю их все.

Да ладно. Все здесь знают песни Валери. Даже осветители, сидящие в будке. Тряхнув хвостом, я переключаю внимание на Чейни, который листает свой сценарий и подчеркивает «Джимми» с аккуратностью, намекающей на то, что он мастер на все руки. Наши взгляды встречаются.

– Жаль, что у Джимми и Чин Хо нет любовных сцен, – говорит Чейни.

Моя улыбка шире, чем у Суини Тодда, когда миссис Ловетт продает первый пирог, начиненный человечиной. Если что-то и способно меня взбодрить, то это Чейни и его добрые-предобрые слова.

Мюзикл начинается с того, что розовощекая Милли несется по улицам Нью-Йорка, распевая во всю глотку о том, как восхитителен этот город. Валери, хоть и следует инструкциям Кайлы и прочитывает свои реплики, а не поет их, ускоряется в конце каждой строки, будто читает рэп в «Гамильтоне»[50]50
  Мюзикл о жизни американского государственного деятеля Александра Гамильтона на либретто, музыку и слова Лина-Мануэля Миранды, лауреат Пулитцеровской премии. Бродвейская премьера состоялась в 2015 году.


[Закрыть]. Когда ее соло завершается, мы дружно кричим: «Бейте в барабаны!» Чейни кладет руку на спинку моего сидения. Девчонки, хлещущие хвостами, нараспев читают: «Сегодня все только начинается», и хор их голосов эхом разносится по залу. Может, дело в ладони Чейни, что касается моей кожи, а может, и в звонких согласных, вибрирующих в воздухе, но у меня такое чувство, будто внутри разгорается пожар. Мира снаружи больше нет. Есть только мы в этой комнате, в унисон читающие стихи. Меня переполняет жизненная сила, я способна пробить потолок. Обожаю это чувство. С ним хочется жить. Песня наконец завершается, и все аплодируют.

Абель откашливается, чтобы утихомирить нас. Читка сценария продолжается. Как и ожидалось, из Валери выходит очень энергичная Милли, а Чейни учтив и очарователен, как и всегда. Я вообще ни капельки не таю от восхищения, когда он непринужденно шутит: «Детка, ты – мой нью-йоркский кошмар».

Я листаю сценарий, пытаюсь найти страницу, на которой появляется Чин Хо, и вдруг в зале раздается очень громкий голос с очень сильным акцентом. Это София, которая читает первую реплику миссис Мирс: «Грусна быть одна в этой мире». Звучит так, будто она камней в рот набрала. Я изучила миссис Мирс вдоль и поперек, но, наблюдая, как София коверкает язык, испытываю желание зарезаться. Она делает акцент (довольно паршивый) на словах «балшая дружная симья». Девчонки на галерке хихикают. Но я почему-то знаю, что смеются они вовсе не над чудовищным интонированием Софии. Они смеются, потому что им кажется, что она хороша. Потому что она и должна быть смехотворной злодейкой. Я вслушиваюсь в нарочито ломаный говор Софии, пока ее голос не превращается для меня в скрежет вилки по тарелке.

– Эверет? Твоя реплика, – подсказывает Чейни.

Весь зал смотрит на меня. Черт. Я так задумалась, что пропустила собственную сцену. Я быстро просматриваю страницу. Чин Хо должен учить миссис Мирс путунхуа. В прачечной, разумеется. Я вдыхаю спертый воздух. У тебя все получится, Эверет Хоанг. Покажи им, на что способна.

– Фо-он, – бодро читаю я.

– Фонг, – повторяет София.

– Мо-оу.

– Мох.

– Иа-ан.

– Фонг мох ян для мисс Дороти! – восклицает София.

Справа сноска с переводом: Доставка еды в номер для мисс Дороти. Моя роль – ходячий гугл-словарь для белой леди, притворяющейся азиаткой. Я делаю глубокий вдох и вспоминаю видеоролики, которые утром посмотрела на «Ютьюбе», и собственные наметки. Пришло время наделить Чин Хо самостоятельностью, придать ему правдоподобности. Я смотрю на Абеля Пирса. Он поглаживает бороду и наблюдает за мной с абсолютно непроницаемым выражением лица.

Я произношу с явным отвращением:

– Мне не нравится эта женщина.

Абель Пирс поднимает ладонь.

– Постойте, – перебивает он меня, – читайте то, что написано слева. Не справа. Произнесите это на китайском. – Последнее слово он произносит с таким нажимом, что изо рта летят брызги слюны.

– Я знаю, что там написано, – торопливо отвечаю я, – но я подумала, что на самом деле Чин Хо говорит с Бун Фу на смеси китайского и английского. Он прожил здесь уже пару лет, так что успел ассимилироваться.

Я серьезно: к большинству людей новый язык «прилипает» довольно быстро, особенно если им приходится постоянно на нем разговаривать. Родители Джиа говорят на почти безупречном английском. Я открываю рот, чтобы все это объяснить, но голос Абеля Пирса оглашает зал прежде, чем я успеваю издать хоть звук.

– Мисс Хоанг, – повторяет он, на сей раз резче, – мне импонирует ваше стремление наделить вашего персонажа предысторией, но вам следует читать то, что написано в сценарии.

– Ну, я…

– Это то, что написали Ричард Моррим и Дик Сканлан. Вы хотите подвергнуть сомнению их творчество?

Внимание всего зала сосредоточено на мне, словно я сижу в луче невидимого прожектора. Уставился даже Чейни – и вовсе не с тем выражением, какое хотелось бы видеть. Сердце стучит громче, чем звучит голос режиссера. Это обсуждение пошло совсем не в ту сторону. Более того, его вообще не должно было случиться. Я должна была впечатлить его. Поразить до глубины души.

Я собираюсь с силами и смотрю на Абеля со своего места в четвертом ряду – кажется, будто его фигура вновь нависает надо мной. Вид у него такой же, как и тогда в кабинете, когда он развернулся в своем кресле на колесиках и едко процедил угрозу: Вы предпочли бы выступать в кордебалете?

Теперь мне понятно, что для него будет легче легкого претворить эту угрозу в жизнь: снять меня с роли, найти замену – особенно после сцены, которую я тут устроила. И допустить подобного нельзя. Не уверена, что после такого найду в себе силы снова войти в этот зал.

– Нет, – сипло отвечаю я, – конечно, нет. Авторам виднее.

– Вот именно. Так что извольте стать Чин Хо. Таким, каким его создали.

Парень, который играет Бун Фу, второго китайца-приспешника, сверлит меня взглядом из-под курчавой рыжей челки и очков в черепаховой оправе. Он явно доволен, что ему досталась роль второстепенного персонажа. Благодарен – какой бы следовало быть и мне.

Я киваю и смотрю в сценарий. Я была так занята анализом личности Чин Хо, что мне даже в голову не пришло спросить у Джиа, как произносятся простейшие слова на путунхуа. А наверное стоило бы. Хорошая актриса так бы и сделала. Подготовилась бы.

Я прикрываю глаза и начинаю:

– Гу-у-ук. Да-а-ак. Ку-у-и. Ху ту йи-им.

Бун Фу отвечает мне. Она умеет вести дела.

– И-и-и. Ха-а-ак. Са-а-ам, – тяну я.

Абель качает головой.

– С чувством, мисс Хоанг.

У меня слова застревают во рту. В зале стоит полная тишина.

– Давай, Эв, – шепчет Чейни – от него пахнет мятной жвачкой. – Покажи им свою китайскую волю.

Вьетнамскую, хочется сказать мне. Ты уже забыл, как сказал, что из меня выйдет отличная Ким в «Мисс Сайгон»?

Но на меня смотрит Абель, Кайла стоит с каменным лицом, и Валери драматическим жестом зажала рот. Деваться некуда.

– Йу го мей гок мун хай гам го, фат йун зо син гу сен гоа.

Рот будто патокой склеило. Моя речь звучит точно так же, как у Софии и рыжеволосого Бун Фу – идеальный ломаный китайский суржик.

– Вот, – восклицает Абель Пирс, – можете ведь!

Чейни пихает меня в плечо, словно мы приятели-футболисты. В его восприятии я только что забила гол. Я опускаю взгляд на сценарий и перечитываю перевод.

Если это и есть американская мечта, разбудите меня, когда все закончится.

18
Джиа

Четвертое июля в Нью-Йорке – это мини-фейерверки, народные гуляния в каждом квартале и хот-доги на гриле на каждом перекрестке. Для семьи Ли это любимый день лета. Не из-за народных гуляний или нашей любви к Америке, а потому, что наш ресторан – единственное на всю округу работающее заведение. Мы не закрываемся в праздники. А делаем тройную выручку за день.

В этот День независимости родители мечтают сделать четырехкратную выручку. Они продлили часы работы ресторана до поздней ночи, чтобы туристы и пьяные подростки могли зайти перекусить после фейерверков. Сократив количество работников на четверть, чтобы оплатить новую пароварку, мама с папой буквально не выходят из ресторана. Нет больше обеденных перерывов, нет горячих ванночек для ног, нет слащавых китайских мыльных опер. А для меня никакого больше рисования в парке, никакого залипания в комиксы в магазинчике мистера Кимуры. Никакого Акила. Я только наспех перебрасываюсь с ним сообщениями, пока разогреваю суп для бабули, и смотрю глупые видео в «Тиктоке», которые он присылает мне перед сном.

В памяти все всплывает лицо Дженис, когда ей объявили об увольнении. Не то чтобы она мечтала здесь работать. Но все мы вынуждены помогать родителям платить за жилье. Мы – девчонки из Чайнатауна; мы знаем, чего от нас ждут. Мама говорит, что, если следующие несколько недель у нас будет хорошая выручка, мы сможем снова взять на работу тех, кого уволили. Но пока что наши счета к оплате не заканчиваются.

Я пишу Эверет и Ариэль с вопросом, есть ли у них планы на четвертое июля, но отвечает только Эверет. Никаких, пишет она, буду репетировать реплики. Созвонимся позже, ок? Ариэль не отвечает вообще.

– Джи-джи, смотри, я американский флаг!

Я выбираюсь из-под пледов на диване – Сиси скачет между кухней и гостиной, лицо разрисовано красным и синим фломастерами.

– О боже, – выдыхаю я, когда она с визгом запрыгивает ко мне на руки.

Бабуля – ее ходунки с сиденьем стоят в паре дюймов от телевизора – с большим интересом разглядывает сестренку.

– Весьма патриотично, – заявляет бабуля.

Сиси взрывается смехом, скатывается с дивана и распевает «Я американский флаг!». Я слезаю с дивана и сгребаю ее в охапку, будто она огромный круассан. Пухлые разноцветные щечки Сиси вызывают невероятное умиление, пусть даже сама она – сущее наказание.

– Мама с папой нас прибьют, – говорю я ей.

Я поднимаюсь с пола и, перебросив сестру через плечо, тащу ее в ванную. Всю дорогу Сиси хохочет. Интересно, станет ли она поспокойнее, когда ей исполнится семь?

Из крана течет ржавая коричневая вода – такое случается настолько часто, что дежурный по зданию бросил попытки как-то исправить это дело. Если просто оставить воду включенной, через пару минут она становится прозрачной. Пока мы ждем, Сиси, усевшись по-турецки на крышке унитаза, начинает перечислять имена президентов. Я озадаченно смотрю на нее. В школе ее этому точно не учили. Может, она и правда так гениальна, как надеются наши родители.

Я оттираю ее лицо влажной туалетной бумагой, и синие разводы растекаются у нее под носом. Оттенок напоминает бирюзовую краску, которой я обожаю делать обводку на скетчах с Конохой – она буквально оживляет это скрытое селение из «Наруто». Живи я в Конохе, мне не пришлось бы проводить четвертое июля в попытках отмыть сестричкино лицо от фломастеров. Не пришлось бы врать Акилу, где я пропадаю изо дня в день. Не пришлось бы подслушивать ссоры родителей под дверью их спальни или тревожиться о том, какой будет моя жизнь, когда я закончу двухгодичный колледж. Мистер Са в майке, душный запах застарелого кунжутного масла – все это станет похоже на сон, превратится в воспоминания о жизни, давно оставшейся в прошлом.

– Сестричка, – перебивает мои мысли Сиси, – тебе кто-то пишет.

Я бросаю взгляд на телефон, лежащий на краю раковины. Тот вспыхивает, и поначалу я думаю, что это Ариэль наконец-то ответила на мои сообщения. Но на экране высвечивается имя Акила. Я быстро открываю сообщение.

Привет, занята? Если нет, приходи к Сити-филд!![51]51
  Бейсбольный стадион, расположенный в парке Флашинг-Медоус в Квинс.


[Закрыть]

Салют просто ВОСТОРГ

Я не могу. Знаю, что не могу. Но потом вспоминаю папины слова, которые он произнес аккурат перед тем, как сломалась пароварка, – когда заставил меня идти обслуживать столики. Чтобы твой ресторан был успешен. Сломавшаяся пароварка – это цветочки; краска на стенах потрескалась и облезает, пол пожелтел и покрылся пятнами, воки доживают последние дни. Как только я получу диплом колледжа, нескончаемые счета и грязные тарелки превратятся в мое бремя, которое мне предстоит нести, пока я не провалюсь в долговую яму.

И долги, возможно, начнут набегать даже раньше, чем я думаю. Если сегодня мы не выручим достаточно денег, мама с папой ни за что не позволят мне выйти из дома, и я проторчу здесь до самого конца каникул, и Акил потеряет ко мне весь интерес. Такое чувство, будто я стою на путях в метро, а будущее на всех парах несется ко мне и превращает меня в лепешку, крошит кости своими скрипящими колесами.

Я кладу телефон в карман и пристально смотрю на сестренку, уставшую от стирания фломастеров с лица.

– Идем, – говорю я и тяну ее обратно в гостиную.

Тяжело вздохнув, она плюхается на диван, глаза у нее слипаются. Бабуля так и сидит на своих ходунках и с довольным видом смотрит телевизор, на экране которого фейерверки рассыпаются в пиксельное конфетти. У меня дрожат руки.

– Бабуля, – вкрадчиво говорю я, присаживаясь рядом с ее ходунками, – ты ведь сможешь побыть одна, если я отойду на двадцать минут и сразу же вернусь?

Бабушка улыбается.

– Конечно, Джиа. Со мной все будет хорошо. – Она накрывает мою ладонь своей. – До скорого.

Я крепко обнимаю бабулю, стараясь не раздавить ее хрупкие плечи.

– До скорого.

Я пишу Акилу, велю Сиси вести себя смирно и бегу вниз по лестнице, чтобы не успеть передумать.

Ветер дует в спину, пока я изо всех сил выжимаю педали велосипеда. Ночь освещают бенгальские огни, витрины торгового центра и бумбоксы со светомузыкой возле лавки травника, из которых несется рэп. Даже мистер Жанг, давно увезший свой лоток с улицы, сидит на балконе и чистит апельсин, притопывая в такт музыке. Флашинг – район иммигрантов, празднующих день Америки, в которую они отчаянно вцепились всем, чем только смогли.

Я еду по Рузвельт-авеню – по тротуару, потому что дорога запружена спешащими автомобилями и такси. Пара человек недовольно кричит на меня, когда я их огибаю, но мне все равно. Все мысли заняты тем, что ждет меня за мостом, – тем, кто меня там ждет.

Я доезжаю до «Сити-филд» – вокруг стадиона образовалась кайма из раскладных кресел и подстилок для пикника. После игр «Метс»[52]52
  «Нью-Йорк Метс» – профессиональный бейсбольный клуб, базируется в Квинс.


[Закрыть] команда всегда устраивает грандиозное фейерверк-шоу. Если встать прямо под стеной стадиона и запрокинуть голову, вид открывается просто отличный. Я здесь впервые – обычно мы с Эверет и Ариэль, запасшись попкорном, смотрим по телевизору, как салюты «Мэйси» разрываются над Ист-Ривер.

Но сегодня все иначе. Эверет и Ариэль здесь нет. Вместо них – Акил, в бейсболке и неоновых кедах, машет мне рукой. Пристегивая велик, я понимаю, что на мне все еще потрепанные джинсовые шорты и пижамная кофта. Челка торчит во все стороны, волосы наверняка ужасно смяты шлемом. Но Акил, похоже, ничего этого не замечает. Я подхожу к нему, и он заключает меня в объятия. Мало-помалу мысли о будущем утекают куда-то вглубь.

– Ты успела! – кричит Акил и выпускает меня – вокруг ревет толпа и гремят салюты.

В небе рассыпаются золотые блестки, у нас над головами реют сине-красные стяги. Я изучаю профиль Акила – выразительный и аккуратный. Он как открытая книга. У меня взмокают ладони.

– Вообще-то, – начинаю я, – я еле-еле сюда успела.

– Да?

– Да, на Рузвельт столько народа, что меня чуть не затоптали. – Я улыбаюсь – меня смешит собственное преувеличение. – Я едва не погибла.

Акил делает шаг ко мне. Его футболка соприкасается с моей грудью.

– Что ж, я очень-очень рад, что ты осталась в живых.

Сердце колотится громче, чем взрываются фейерверки над нами. У него тоже – я это чувствую. Я знаю, что это он – тот самый момент, крошечный пузырь времени, который кажется нереальным: по лицу Акила бегают огни стадиона, он стоит так близко. Бережно, робко он кладет руку мне на поясницу.

– Потому что ты мне нравишься, Джиа Ли.

Лицо у Акила горит, глаза распахнуты, он нервничает. Кажется, нас обоих сейчас стошнит.

Будь смелее, шепчет Уинри Рокбелл. Я думаю о наших ночных переписках, о его руке, обхватывающей мою талию, о жужжании улья внутри. Думаю о том, чего мне хочется, – о тех мечтах на пожарной лестнице и фантазиях о стеклянной башне. И делаю то, что пообещала Уинри и самой себе.

Я склоняюсь к Акилу и вижу каждую веснушку у него на щеках. А потом он склоняется ко мне.

Его губы на вкус как фруктовый лед. Я едва соображаю. Едва дышу. Мы отстраняемся друг от друга, и я разглядываю его идеальные длинные ресницы. Лоб Акила упирается в мой.

И в этот момент второй раз за этот вечер в кармане у меня вспыхивает телефон. Поначалу мне не хочется шевелиться, но сообщения приходят и приходят, и это замечает даже Акил.

– Прости, – хрипло говорю я и торопливо вынимаю телефон из кармана.

И вижу сообщение от папы. И от мамы. И еще одно от папы.

Джиа, где ты

Джиа, быстро домой

Не знаю, куда ты ушла, но вернись домой сейчас же

Бабуля упала. Скорая уже едет.