Текст книги "Королевы Нью-Йорка"

Август

От кого: [email protected] 00:05

Кому:

[email protected]; [email protected]

Тема: Я дома

Э и Д,

Я в Квинс. Точнее, в аэропорту. Еду домой на такси. Так странно быть здесь. Ночью город такой пустой. Океан тут не услышишь. Только старый добрый Ист-Ривер.

Хаджин и Карл вместе с тетей проводили меня до аэропорта в Пусане. Они любезно выдали мне в путь коробку «Чокопай». Штук десять я съела на пересадке (упс) и парочку оставила вам. Возможно, когда-нибудь мы с вами сможем встретиться с Хаджин и Карлом здесь или в Корее. Думаю, они вам понравятся.

Скорее бы завтра, не терпится вас увидеть. Приду в ресторан к самому открытию. Принесу кучу обнимашек. И гостинцы из Кореи. 🙂

Скоро увидимся,

Ариэль

38
Ариэль

Даже в темноте я различаю дерево на газоне перед нашим домом. Кирпичный фасад. Бензоколонку на углу. Такое чувство, словно я несколько лет не была дома. На мне сумка через плечо, в которой позванивают украшения. Я везу чемодан по подъездной дорожке, и в прихожей включается свет. Умма с аппой дожидаются меня.

Я открываю дверь гаража и прохожу в кладовку. Умма изо всех сил жестикулирует мне: давай, заходи уже, соседей перебудишь. Как только гаражная дверь захлопывается и щелкает замок, мама заключает меня в объятия. Это настолько неожиданно, что я спотыкаюсь об колеса собственного чемодана. Я знаю, что мама сердится на меня. Но теперь у нее есть только одна дочь. И я обнимаю ее в ответ.

Аппа включает свет в гостиной. Я замечаю, что денежное дерево стоит на том же месте, шторы по-прежнему задернуты. Но кое-что изменилось. Фотография теперь на виду. А на ней – моя сестра.

– Хочешь сейчас поесть или позже?

Это первое, что мама всегда спрашивает, когда я или Беа возвращаемся домой. Неважно, провела ты полдня за рулем или пролетела полмира, вопрос всегда тот же: что будешь есть? Сколько свинины тебе положить, чтобы ты нас вспомнила?

Я тру глаза.

– Наверное, позже. Спасибо.

Отец суетится. Взбивает подушки. Передвигает газету с одного конца журнального столика на другой. Я выполнила их приказ. Я вернулась домой. И теперь они растеряны.

Умма сжимает ручку чемодана и разворачивает колеса в сторону коридора.

– Может, в душ сходишь – и спать? – Она гладит меня по свитеру. – Ты, наверное, устала.

Она дает мне возможность сбежать. Несмотря на то что сама не легла, дождалась, пока такси вывернет из-за угла, мама предлагает мне выспаться после Кореи. Поговорим утром. Она вручит мне новое расписание Бристона, и мы забудем о том, что случилось этим летом.

Но в сумке у меня на плече по-прежнему лежат украшения. И воспоминания о Беа все еще свежи. Как она запрокидывает голову, лежа в лодке. Как задорно смеется в универмагах. Как ее персиково-голубые ожерелья блестят на песке. Еще в самолете я подготовила речь – набросала ее на салфетке, пока все вокруг спали. Я пытаюсь вспомнить ее, но чем больше усилий прилагаю, тем меньше мне вспоминается.

– Я знаю, что уже поздно, – наконец решаюсь я, – но я хочу поговорить с вами. Про Пусан. И про Беа.

Аппа переводит взгляд на умму, затем снова на меня. Мама упирает руки в бока.

– Ариэль, – просит она, – не сейчас. Я не хочу ссориться.

– Я тоже не хочу. Десять минут. Десять минут – а потом я пойду в душ и спать.

Родители не отвечают. Мы замираем по разные стороны журнального столика, как ковбои-соперники в вестерне. Умма затягивает пояс на халате. Аппа поправляет на носу очки. Поэтому я делаю первый ход. И сажусь на диван. Когда-то я делала здесь уроки, ела «Читос» и слушала, как ругаются Беа с уммой. Теперь же, залитая мягким светом уличных фонарей, наша гостиная кажется другой планетой.

Я устраиваюсь на диване поудобнее.

– Перед отъездом я поговорила с имо, – начинаю я. – О Беа и о тебе.

Умма фыркает.

– И что она тебе рассказала? Небось, гадости всякие.

– Нет. – Я мотаю головой. – Вообще-то она тебя защищала.

Мама пытается скрыть изумление. Аппа подходит к креслу с откидной спинкой, садится и вытягивает ноги.

– Продолжай, – говорит он.

– Она сказала, вы хотели, чтобы мы с Беа были счастливы.

– Ну конечно хотели, – подтверждает мама.

– Я знаю. И в вашем понимании хорошие отметки, университетское образование и стабильная работа и есть то, что должно принести нам счастье. Я понимаю почему. Я ведь тоже в это верила. Но, думаю, Беа была другой. В Пусане она обрела свое собственное счастье.

– Беа плохо себя вела, – не выдерживает умма.

– Она была темпераментна, – признаю я, – но ведь ей было девятнадцать. Все мы вели себя неважно.

– Ари-я, не надо драматизировать.

– Я не драматизирую. Так и было. Мне не стоило внезапно улетать из Сан-Франциско, даже не предупредив вас. А вы не подпускали ко мне Хаджин и Карла. И вы отгородились от имо. – Я сглатываю болезненный комок в горле. – Я понимаю, вы хотели защитить меня, но мне было очень горько. Беа – ваша дочь, но еще она – моя сестра. Я рада, что побывала в Корее, поскольку выяснилось, что я многого о ней не знала.

Я придвигаюсь к журнальному столику и расстегиваю сумку. Украшения поблескивают в тусклом освещении. Я выкладываю ожерелья и браслеты на столик, словно на витрину.

– Это ее работа. Она говорила Карлу и Хаджин, что вдохновлялась пастельными домиками в деревне Камчхон. И дедушкиным мореплаванием.

Я рассказываю, как Беа обожала океан. Как очаровывала местных жителей, планировала съемки, разрабатывала сайт и мечтала открыть магазины в Южной Корее и в Нью-Йорке.

– Она собиралась вернуться в Нью-Йорк? – спрашивает аппа.

Мама не говорит ничего. Она отводит взгляд от журнального столика и притворяется, что страшно заинтересована темнеющими листьями денежного дерева. Я дотрагиваюсь до подола ее халата.

– Умма, – прошу я, – пожалуйста.

Она сидит не шевелясь. Аппа нерешительно садится на корточки. Проводит рукой по бирюзовым бусинам.

– Все это она сделала? – спрашивает он.

Я киваю, а папа разглядывает стеклянные украшения, словно они способны перенести его в прошлое. Умма не сводит глаз с дерева. Трогает кончики листьев, где зеленое переходит в морщинистое коричневое.

– Ари-я, – шепотом произносит она, – я не могу сейчас на это смотреть.

Впервые за этот вечер она сказала правду. Я встаю. Моя амигдала вопит как пожарная тревога. Организм захлестывает мощным приливом эпинефрина.

– Тогда не смотри, – прошу я, – а просто послушай минуточку.

Умма сжимает руки в кулаки, и я гадаю, как она себя поведет: начнет кричать, уйдет отсюда или отправит меня спать, чтобы все мы, как обычно, наутро забыли о тяжелом разговоре. Но она так и застывает, не двигается с места. Поэтому я продолжаю.

– У Беа были мечты, – рассказываю я. – Не такие, как у нас. Но были. Она любила вечеринки. Танцы. У нее были друзья – настоящие друзья, люди, которые о ней заботились. Она любила пляжи, океан, бикини и солнце. Она хотела быть счастлива и хотела, чтобы вы ею гордились, но не понимала, как достичь и того и другого сразу. Но пыталась.

Умма всхлипывает. В ее глазах набухают слезы. Она пытается их стереть.

– Умма, – говорю я, – не надо. Мы должны оплакивать Беа. Мы должны о ней говорить. Вот то немногое, что осталось у нас от Би. Я хочу отдать ей дань. – Я чувствую, как по шее катятся слезы. – Пожалуйста, прошу тебя.

Наконец она сдается. И наклоняется вплотную к украшениям. Ее рука задевает мою, и я не сразу понимаю, чего она хочет. Мама накрывает своей ладонью мою. Стискивает ее, и я стискиваю ее пальцы в ответ. Так мы и сидим – неполная семья, в темноте, на коленях, перед красками моря.

Аппа подносит ожерелье к свету.

– Очень красиво, – отмечает он, – необычно.

Я киваю. Слезы капают на стол и остаются на нем, как стеклянные бусины. Я уже не знаю, где чьи. Мама склоняет голову к моей.

– Я скучаю по ней, – выдыхает она. – Я так по ней скучаю.

Я крепко обнимаю ее, и она зарывается лицом мне в волосы.

– Знаю, – говорю я. – Я тоже.

Аппа прижимает ожерелье к сердцу. Сестра улыбается из морской глубины. Я здесь, говорит она. Ты меня нашла.

39
Джиа

– Она вернулась! – визжит Эверет.

Мы рывком открываем скрипучую дверь ресторана, и за ней из-под бейсболки нам улыбается Ариэль с охапкой подарков в руках. Она выглядит так же, как раньше: никакой косметики, коротко остриженные ногти, золотые «гвоздики», которые она носит с тех пор, как проколола уши в пятом классе. Но когда Эверет сдавливает в объятиях свою любимую путешественницу, Ариэль почему-то кажется другой. Когда она улыбается, в уголках глаз пролегают морщинки; щеки у нее пухлые и румяные. Я присоединяюсь к обнимашкам, но в конце концов Ариэль отстраняется, тряхнув выгоревшими на солнце волосами.

– Когда в следующий раз решишь выкинуть «Тельму и Луизу», мы поедем с тобой, – заявляет Эверет, усаживая Ариэль вместе с ее гостинцами за ближайший столик.

Ариэль смеется.

– То же самое и тебя касается.

В ресторан стекаются повара, холодильники и фритюрницы, пробуждаясь, начинают гудеть, а Эверет рассказывает нам об Огайо, кукурузе и Чейни, которого успешно заблокировала в четырех соцсетях. В окна сочится солнечный свет, я ухожу в подсобку и возвращаюсь с мисками фарша и кружочками теста для дамплингов. Мама передает мне воду и легонько дотрагивается до моего запястья – едва ощутимо, но ласково.

– Сегодня можешь гулять весь день, – говорит она, – но не допоздна.

Вода расплескивается, когда я тянусь к маме, чтобы обнять ее.

– Осторожно, – строго говорит она, – тебе еще дамплинги лепить. И этот наряд лучше не заливать.

Мама кивает на лавандовое платье, которое я надела: присборенный лиф, прозрачные рукава.

– Я так понимаю, ты сегодня у Эверет ночуешь?

– Да, – подтверждаю я, – но завтра вернусь домой пораньше, чтобы димсамы делать.

– Хм. А твой друг тоже к Эверет идет? Акил?

Мама поворачивается к кондиционеру и подставляет лицо под искусственный ветер – кудри разлетаются в стороны. Слава богу, она не видит, как я краснею.

– Э-э, не думаю. Нет.

Мама пожимает плечами, будто ей все равно.

– Ладно, – говорит она, не отводя лица от потока воздуха. – Иди к девочкам.

Лишившись дара речи, я бреду к нашему столику. Возможно, мама знает больше, чем я думала.

Когда я возвращаюсь, Ариэль и Эверет разглядывают фотографии с рыбного рынка Чагальчхи – громадные карпы разложены на прилавках, как конфеты. Слушая болтовню подруг, я устраиваю линию сборки, а небо тем временем окрашивается в леденцово-оранжевый.

Эверет первая хватает кружок теста, макает пальцы в воду и проводит ими вдоль края.

– Водой нужно смачивать уже после того, как положишь фарш, – сообщает ей Ариэль и показательно выкладывает комок свиного фарша в центр кружочка.

Эверет мотает головой.

– Нет, – возражает она, – сначала вода.

– Вообще-то эксперт у нас Джиа.

Обе выжидающе смотрят на меня.

– Можно и так, и эдак, – говорю я. – Разницы нет.

Эверет недовольно стонет.

– Тебе обязательно всегда быть такой рассудительной?

Я закатываю глаза. Все как прежде. И в то же время все изменилось.

Мы занимаемся сборкой, лепим начиненные свининой кармашки, пока не устают пальцы. И болтаем – обсуждаем письмо Эверет (Абель Пирс с приспешниками так и не ответили) и стоит ли мне звать Акила, поскольку Ариэль не терпится познакомиться с ним (однозначно нет). Когда блюда перед нами заполняются дамплингами, мы относим их на кухню и наблюдаем, как повара опускают их в кипяток.

Ариэль манит нас обратно за столик и поднимает с пола гостинцы.

– Это вам, миледи, – говорит она, вкладывая мне в руки сверток в серебряной бумаге.

Эверет достается небольшая прямоугольная коробочка, и мы обе принимаемся разворачивать упаковку. Эверет вынимает из коробочки розовый шейный платок с узором в виде белых цветов.

– Стопроцентный шелк из Кореи, – сообщает Ариэль, а Эверет ахает и тут же примеряет обновку.

– Современная Одри Хепберн, – заявляю я.

Эверет кривляется: принимает разные позы, надувает губки, упирает руки в бока. Я знаю, что она все еще расстроена из-за Огайо, но мне приятно видеть, как она светится от радости.

– Твой черед, Джиа.

Подруги с предвкушением кивают, а я осторожно отклеиваю скотч и разглаживаю оберточную бумагу.

– Прямо как умма, – хихикает Ариэль, дернув меня за свитер.

– Может, ко второму пришествию Джиа все-таки откроет свой подарок.

– Ха-ха, очень смешно, – ворчу я, но осекаюсь, когда вижу, что внутри.

Передо мной цветные карандаши из черной древесины. Я отгибаю крышку футляра, и карандаши, матовые и гладкие, выскальзывают мне в руку. Я катаю их между ладонями.

– Ого, спасибо.

Ариэль обнимает меня за плечи.

– Это тебе, будешь рисовать самых знойных аниме-парней на свете.

– Не смею ослушаться.

– Таких же знойных, как Акил? – Эверет подмигивает.

– Тихо ты.

В ответ на это Эверет хватает мой телефон и начинает показывать Ариэль фотографии Акила – будто не показала уже пару десятков. Вот наше совместное селфи во Флашинг-Медоус – мы сидим на бордюре под Унисферой, мимо пролетает голубь. Вот Акил во «Дворце манги», изо рта свисает лапша чоу фан[72]72
  Традиционное блюдо кантонской кухни: рисовая лапша с обжаренным мясом и овощами в пряном соусе.


[Закрыть], которую мы взяли навынос. Вот скриншот из вчерашнего видеозвонка, где он показывает мне большие пальцы – я только что продемонстрировала ему свою подробную таблицу с описанием колледжей.

– Эта – моя любимая. – Ариэль, ухмыляясь, тычет в фото, на котором лицо моего бойфренда искажено от чиха.

Эверет прыскает.

– Акил с самой привлекательной своей стороны.

Дверь кухни распахивается, и оттуда выходит Лиззи с секретным угощением – яичными тарталетками, все еще теплыми и хрустящими. На счет три мы дружно вгрызаемся в них – сладкий нежный крем и горячее сливочное масло. Ариэль заглатывает свою первой и тянется за салфеткой, вытирает ею руки.

– Короче, – говорит она, – я должна вам кое-что рассказать.

– Ты ведь не переезжаешь во Францию? – капризным голосом уточняет Эверет.

– Нет. Хотя, судя по словам твоих родителей, в Париже довольно мило.

– Он того не стоит. Поверь мне.

Я дергаю свою челку.

– Ну так в чем дело?

Ариэль смотрит на нас: у Эверет рот набит тарталеткой, у меня глаза распахнуты от страха.

– Я возвращаюсь в Пусан. В сентябре. И проведу там год.

– Весь год? – вырывается у меня. – А как же Бристон?

– Я перенесла поступление. И приступлю к занятиям следующей осенью. У нас с родителями был очень долгий разговор на эту тему. Кажется, мы этой ночью вообще не спали. – Ариэль нервно смеется. – Они выдвинули кое-какие условия: мне нужно будет пройти пару онлайн-курсов, постоянно звонить им и приезжать домой на праздники, но в целом… Они согласны.

Эверет сидит с отвисшей челюстью, язык – в следах яичного крема.

– Я не собираюсь все время торчать на пляже. Хотя такая возможность, конечно, большой плюс.

Ариэль снимает с запястья браслет. Я впервые вижу его – он прятался под нитяным браслетом с узором в виде зигзагов. Это морское стекло цвета океанской волны на блестящей серебристой цепочке. Ариэль кладет его на стол.

– Вау. Это то, что Беа сделала? – спрашиваю я. – Вживую даже красивее.

Ариэль улыбается. Я представляю пастельные коттеджи, дедушкины корабли в лазурном море, послужившие вдохновением для творчества ее сестры. Кажется, будто Беа с нами, хотя ее здесь нет.

– Я закончу начатое ею, – говорит Ариэль, возвращая браслет на место.

– Откроешь магазин украшений?

– Не сама. С помощью друзей Би и профессионалов в этом деле, с которыми она договорилась в Пусане. Я все запущу – и магазин, и вебсайт, а потом управление перейдет к Хаджин и Карлу. И как знать – может, к тому времени мы уже откроем точку и в Нью-Йорке.

Эверет ахает.

– О боже мой, да ты же настоящая бизнес-леди. Нужно купить тебе костюм.

– Никаких костюмов, – смеется Ариэль. – У нас будет богемный вайб.

Мы смотрим на нее с восхищением. И сразу представляем, как это будет: Ариэль производит в Корее фурор, фотосъемки с моделями, босые ноги в песке. И дух Беа – в каждой бусине, каждой подвеске, каждом браслете. Такое чувство, будто я слышу ее, ощущаю, как ее сильная яркая энергия наполняет нас.

– Я бы не смогла принять это решение без вас, – говорит Ариэль. – Вы поддерживали меня все лето. Знаю, со мной не всегда было легко связаться. – Она закусывает губу. – Но на сей раз будет легче, обещаю. Даже в каком-то смысле проще, поскольку мне все равно придется ночами напролет сидеть за онлайн-занятиями.

Я киваю. По подбородку ползет капля яичного крема. Эверет смаргивает слезы. Всего пару месяцев назад Ариэль сидела за этим же столиком, с нами, но в то же время не здесь, всегда где-то за пределами нашей досягаемости. А теперь она уже почти взрослая. К моим глазам тоже подступают слезы.

– Ну нет, ну что же вы обе плачете. – Ариэль промокает мне глаза своей смятой салфеткой.

– Прости, – говорю я. – Я просто радуюсь за тебя. Думаю, Беа очень гордилась бы тобой.

– У-у-у, – всхлипывает Эверет. – Срочно нужны обнимашки!

И раскидывает руки. Мы обнимаемся втроем, наши тарелки бряцают друг об друга, тарталетки едва не улетают на пол.

Ариэль морщит нос.

– Я вас люблю, девчонки, но вы такие сентиментальные.

– Сентиментальность – наше лучшее качество. – Эверет чмокает в щеку Ариэль, потом меня. – Мои великолепные подруги, мы снова вместе.

– Это стоит отметить, – говорит Ариэль. – Нам нужно устроить что-то особенное. – Она подается вперед, и я киваю, все еще чувствуя на губах сладость, а внутри – мечты цвета океанских волн.

Эверет вскакивает с места, складывает ладони домиком.

– У меня есть отличная идея.

40
Ариэль

Эверет собрала самый изысканный бранч, какой я видела в жизни: джем, сыр бри, багет, печенье в сахарной глазури и штуки, которые я даже не пробовала, – например, инжир и трюфельное масло.

Выйдя из ресторана, мы поехали на велосипедах в «Трейдер Джо» на Метрополитан-авеню. Мы с Джиа тоже хотели зайти, но Эверет настояла, чтобы мы дождались ее на парковке. Сказала, что мы испортим ее концепцию. Пока она в одиночку расхаживала по супермаркету, мы с Джиа отправились в зоомагазин «Пет-ко». Поумилялись над котятами и собачками из приюта, обсудили Акила и Хаджин, искусство и Пусан. Сорок пять минут спустя объявилась Эверет с четырьмя пластиковыми пакетами продуктов и – неожиданно – подстилкой для пикника.

И сейчас она суетится. Расстилает клетчатую подстилку на лужайке Флашинг-Медоус и в центре нее раскладывает угощения: разворачивает сыр, открывает баночки с джемом – создает инстаграмную[73]73
  Организация, деятельность которой признана экстремистской на территории Российской Федерации.


[Закрыть] картинку. Джиа делает снимки – солнце как раз освещает сконы[74]74
  Традиционная британская выпечка: булочки из сладкого песочного теста, обычно подаваемые к чаю.


[Закрыть] под правильным углом. Мы шутим, что нам стоило бы стать инфлюэнсерами. Джиа будет фотографировать, Эверет – придумывать концепции, а я – следить за статистикой. Пожалуй, я все-таки проектом Беа займусь.

Вчера ночью я не собиралась спрашивать умму с аппой про Корею. Хотела поднять эту тему, когда мы выспимся после слезного разговора. Но аппа все сидел возле журнального столика с ожерельем Беа в руках. На мамином лице играло нечто вроде улыбки – искренней, непривычной и едва ли не счастливой. Поэтому в шесть утра я произнесла вторую часть речи, которую набросала в самолете на салфетке. Я сказала, что хочу отложить поступление и уехать в Пусан на год. Изложила родителям свой план. Дала им слово, что вернусь. И после долгого обсуждения они почему-то поверили мне. Проявили доверие.

Я вдыхаю ароматы выжженной солнцем травы и сливочного бри. Я люблю Пусан, но он никогда не сравнится с летним Нью-Йорком. Всюду пухлые азиатские карапузы и их матери в глухих панамах. Мимо, в опасной близи от нас, то и дело пролетают скейтеры. Над нами нависает Унисфера. Все в этот момент ладно и гладко. Не считая Эверет, которая ожесточенно пилит багет пластиковым ножом.

Джиа разглаживает юбку и наклоняется ко мне – шифоновый рукав задевает мое плечо.

– Она в порядке?

Мы наблюдаем за Эверет с другого конца подстилки, будто мы – аудитория, а она – ярмарочная артистка, которая показывает номера с ножами. Крошки летят во все стороны.

– Эв, – окликаю я ее и дотрагиваюсь до ее плеча, – у тебя все хорошо?

– Давайте я схожу и попрошу где-нибудь нож, – предлагает Джиа. – Может, в каком-нибудь магазине на углу мне его одолжат.

Эверет прекращает пилить. Моя рука все еще у нее на плече. Вид у нее поникший, словно поход в «Трейдер Джо» и сервировка пикника лишили ее всех сил.

– Кажется, я решила, что, если просто отвлекусь на что-то, то легче это переживу, – признается она.

До Джиа доходит быстрее, чем до меня.

– Письмо, – догадывается она. – Тебе так и не ответили, да?

– Не-а.

Нож падает на подстилку, Эверет оставляет в покое багет и подползает к нам. Я скрещиваю ноги, и она ложится мне на колени – косички поверх моих шорт.

– На какой ответ ты надеялась?

Эверет всхлипывает.

– Не знаю… В смысле, они бы… Не признали за собой все свои ошибки и тому подобное. Но хотелось бы получить какую-то обнадеживающую реакцию. Что они делают какие-то шаги в нужном направлении, понимаете?

– Ага, – сочувственно произносит Джиа, – они так усиленно добивались от тебя ответа, но когда ты наконец ответила, тут же отморозились.

– Трусы, – заключаю я.

Они действительно трусы. То, что случилось этим летом с Эверет, – ужасно. И такое, наверное, происходит всюду. Я наклоняюсь вперед, живот упирается в затылок Эверет. Такое точно происходит всюду.

– Эй, – восклицает Эверет.

– Т-с-с, – говорю я. – У меня есть идея.

Эверет сгребает косички и садится лицом ко мне и Джиа.

– Поздновато для презентации в «Пауэрпойнте».

– Есть идея получше, – объясняю я. – Просто выслушайте меня. Мы снимем видео для «Тиктока». Эв, у тебя уже есть там аккаунт, и это супер. Ты расскажешь о том, что случилось в «Люшесе Брауне», покажем твое письмо, а потом, не знаю, добавим какой-то призыв. Можем сделать видео язвительным, но по делу, скорее о театре в целом, чем о «Люшесе Брауне». Так ты сможешь проиллюстрировать реальную проблему системного толка.

Эверет морщится.

– «Тикток»?

– Да ладно тебе, Эв, это же гениально, – говорит Джиа. – Будешь бороться с системой. – Она переводит взгляд на нависающую над нами Унисферу, смотрит куда-то вдаль, и глаза у нее блестят. – Запостим видео, подождем пару часов, а потом бам! Ты завирусишься.

– У кого-то из нас видео хоть раз залетали в реки? – с сомнением спрашивает Эверет.

– М-м, ни у кого, – признаю я.

Джиа опирается на собственные колени.

– Будет прикольно. Устроим им катарсис.

Наша любимая театралка пару минут разглядывает нас, ковыряя траву.

– Ладно, давайте, – соглашается она.

Джиа хлопает по коленям, и крошки снова разлетаются в стороны. Мы приступаем к работе. Мы с Эверет продумываем сценарий, пока Джиа разбирается с вопросами насчет видеосъемки. Потеряв надежду на пластиковый нож, я просто отламываю себе кусок багета. Воздушный и свежий, с ложкой трюфельного масла, он просто тает во рту. Уничтожив весь хлеб и наевшись печеньем, мы восхищаемся работой друг друга. Перед тем как мы начинаем съемку, Эверет с чувством зачитывает монолог. Джиа расправляет клетчатую подстилку и встает на колени, телефон – в ее крепких руках. Я веду отсчет: три, два, один. Когда Эверет заканчивает, я добавляю в видео ее письмо и редактирую склейку. И когда небо становится огненно-рыжим, а среди облаков уже проглядывает луна, я наконец могу нажать «Отправить».

– Готова? – спрашиваю я.

– Я не хочу ждать реакций, – стонет Эверет. – Просто выложи его и разлогинь меня оттуда.

– Но что, если пойдут комменты? – возмущается Джиа. – Или куча лайков?

– Мне плевать.

– Но…

– Да отправь ты его уже! – не выдерживает Эверет.

Парочка скейтеров в шапках и мешковатых штанах с интересом оглядываются на нас. Я нажимаю «Отправить». Эверет пищит и ныряет лицом в подстилку. Джиа накрывает глаза ладонью. Я закрываю «Тикток» и кладу телефон экраном вниз.

– В общем, если мы не хотим проверять реакции, надо на что-то отвлечься. – Я отскребаю Эверет от подстилки. – Что дальше?