Текст книги "Королевы Нью-Йорка"

25
Эверет

У Валери пищевое отравление. Я знаю, потому что утром проснулась от странных звуков – она блевала в мусорное ведро. Видимо, тошнота подкатила так стремительно, что Валери не успела в общественный туалет, и это, конечно, та еще радость, поскольку наше мусорное ведро – это пластиковый контейнер размером всего девять на двенадцать дюймов. Из-за нее провоняла вся комната, остатки гамбургера перепачкали ковер, и Валери проплакала все утро. Я принесла ей из буфета куриную лапшу, но она оказалась столь же ненатуральной и сомнительной, как и паршивый гамбургер, съеденный ею накануне. Валери едва притронулась к супу. Поскольку мы находимся вдали от цивилизации, никакой другой еды здесь нет. Теоретически, я могла бы насобирать в полях кукурузы, но сомневаюсь, что фермерам Огайо или Валери это придется по вкусу.

На репетиции все без конца спрашивают меня, как она. Я отвечаю, что Валери – единственная пациентка медпункта, поэтому ее обслуживают по высшему разряду, но никто мою шутку не ценит. Более того, Рэй начинает искренне всхлипывать, но Кайла велит ей не разводить тут трагедию и вернуться на свое место. Похоже, наш музыкальный руководитель построже, чем я думала.

Меж тем Абель Пирс даже не заметил отсутствия Валери. Он увлеченно перешептывается с Гарфилдом возле лестницы. Мы должны сделать разводку для второго акта, сцен номер два, три и четыре. В первой Джимми и Милли наконец-то признаются друг другу в любви и миленько поют дуэтом. Следующая сцена – очередной ужасный выход Чин Хо, где они с Бун Фу рыдая зовут мамотьку. Затем идет сцена с кордебалетом в джазовом клубе двадцатых. Вчера Абель сказал, что сегодня утром все должны быть на репетиции, потому что, как следует потрудившись и сосредоточившись, мы сможем «расквитаться с этой частью за пару часов» и пораньше уйти на обед. А еще он отметил, что нам нужно «брать пример с коллег по сцене». С учетом того, что они с Гарфилдом все никак не договорятся, Валери где-то блюет, а Рэй на грани истерики, пораньше уйти на обед сегодня вряд ли получится.

Я стекаю с комковатого кресла в зрительном зале, и до меня доносится голос Софии, сидящей в четырех рядах от меня, – она повторяет реплики с одной из девчонок из кордебалета.

– Грусна быть адной в этам мире! – вопит она. – Фу, акцент у меня не тот. Должно пожестче звучать, понимаешь?

Девчонка из кордебалета согласно угукает. Я накрываю лицо сценарием, чтобы никто не заметил, как я закатываю глаза. Но после того как София коверкает еще одну реплику, я не выдерживаю и оборачиваюсь – вдали кривится ее рот. Мне хочется поступить как Валери – заблевать все в пределах видимости.

Абель Пирс все еще переговаривается вполголоса возле лестницы. Одет он, как обычно, в выглаженную рубашку «шотландку» и костюмные брюки, но крутым профессионалом мне больше не кажется. Скорее, напоминает поддельного Санту. Угроза режиссера все еще звучит у меня в голове: вы предпочли бы выступать в кордебалете? Продиравшись несколько недель через хреново выписанные реплики, растянув рот в десятке-другом фальшивых улыбок, я, честно говоря, уже не считаю этот вариант таким уж плохим. Возможно, на заднем плане мне было бы куда веселее – я бы оттанцевала себе все ноги, не переживая ни о чем другом. Но тогда кому достанется моя роль? Рэй? Еще одной загорелой белой девчонке, которая не погнушается рыдать на ломаном китайском и бегать по прачечной? Нет, я не могу этого допустить. Смотреть, как кто-то другой позорится в этой роли, было бы куда хуже.

И тут наконец Абель Пирс хлопает Гарфилда по плечу и, вернувшись на сцену, обращается к актерам:

– Так, ребята, давайте уже начнем.

Разве это не мы его пятнадцать минут ждали?

– Сначала проведем расстановку для второй сцены второго акта, – говорит он. – Милли и Джимми, выйдите на сцену.

– Эм-м, – подает голос Рэй и вскидывает руку, – Милли тут нет. У Валери пищевое отравление.

Знаете, возможно, это самое умное, что когда-либо говорила Рэй. Не успев собраться с мыслями, я вскакиваю с места – мое сидение гулко ударяется в спинку.

– Я могу выйти! – выкрикиваю я с чрезмерным энтузиазмом. – Я могу подменить Валери. Мы с ней соседки по комнате, и я могу сделать заметки и всё ей передать, когда она поправится.

Настойчивость, звучащая в моем в голосе, поражает меня саму – как, видимо, и Абеля, потому что он некоторое время хранит молчание, только поглаживает бороду. Давай, поддельный Санта, побалуй меня хоть одним подарочком. А потом я снова займусь тем, чем должна.

– Ладно, – говорит он, – хорошо.

– Правда? – Верится с трудом.

– Да, правда. – Он машет Чейни, который, наверное, сидит в своем пустом заднем ряду и посмеивается, наблюдая за всей этой сценой. – Вы оба – поднимитесь сюда. Сейчас все быстренько решим.

Ноги несут меня на авансцену – кажется, что я не всхожу, а взлетаю на нее. На других девчонок я даже не оглядываюсь – те, скорее всего, дуются из-за того, что я успела вызваться раньше них. Смотрю только на красавчика Чейни, который вальяжно шагает по проходу и наконец занимает место рядом со мной. Он ухмыляется, демонстрируя свои фирменные ямочки. Аромат одеколона «Акс» резко устремляется в мои легкие.

– Ну и ну, – говорит Чейни, – нам все-таки досталась любовная сцена.

– Они в ней даже не целуются, – напоминаю я ему.

Чейни театрально вздыхает.

– Туше.

Абель надевает очки, до того висевшие на цепочке у него на шее, и останавливается позади нас. Он начинает с серии указаний по сценическому движению, которые я прилежно записываю в блокнот. Затем объясняет, что движет нашими персонажами.

– Итак, на этом этапе истории Милли расстроена, потому что осознает свои чувства к Джимми, но думает, что он встречается с Дороти. Когда он забирается в окно ее офиса, она ведет себя раздраженно, но лишь потому, что испытывает ревность. Понятно?

– Понятно, – откликаюсь я.

– А Джимми только что понял, что влюблен в Милли. Он привык считать себя искушенным ньюйоркцем, но сейчас у него в голове полный сыр-бор. Он пытается разобраться, что это за новое чувство такое.

– Отлично, – говорит Чейни. – С Эв сыграть такое будет проще простого.

Я уже говорила, что Чейни Уитакер Элдрич – самый обворожительный парень на планете? Благослови его боженька за то, что он не дает мне двинуться умом все эти недели.

Абель зажимает переносицу так, будто его уже изрядно утомило существование на свете подростков.

– Займите свои места, и давайте разок прогоним сцену.

Я подхожу к Чейни, стоящему у ненастоящего окна, притворяюсь сердитой и расстроенной из-за того, что ни в любви, ни на работе у меня не ладится. Затем я сержусь еще сильнее, в лоб спрашиваю его, что он делал вчера вечером в комнате у Дороти, и смущаюсь, когда он признается, что запутался в своих чувствах. Чейни сводит брови и смотрит вдаль, признаваясь, как я ему нравлюсь. То есть Милли. Он такой хорошенький, когда волнуется, – пусть даже это всего лишь игра. А потом Чейни заводит песню – начало нашего дуэта.

– Стоп, – вмешивается Абель, – давайте без песен. Кайла их с вами еще не отрепетировала. Давайте сейчас просто проговорим музыкальные номера.

Чейни хмурится, разочарованный тем, что ему не удалось продемонстрировать свой талант. И я его не виню. Поет он великолепно.

– А сейчас, – говорит Абель, – я хочу, чтобы во время песни Джимми спустился с подоконника и пошел по кабинету Милли. И, Эверет, ты должна пятиться, пока Чейни идет к тебе. И помните: вы наконец-то признаётесь друг другу в любви, поэтому голоса должны зазвучать ближе к крещендо. К концу ваши лица должны быть в дюйме друг от друга. За секунду до вашего поцелуя мистер Грейдон опустит занавес.

Я знаю, что поддельный Санта просто хочет придать сцене с этими персонажами сексуальное напряжение, но, не знай его толком, могла бы подумать, что он втайне шипит нас как настоящую парочку. Чеверет. Эвейни. Хоангич. Уитоанг. С именем Чейни слишком много вариантов.

– Мисс Хоанг! Вы готовы? – Абель Пирс поправляет воротничок и бросает на меня взгляд, в котором читается: «Давай, не налажай тут».

Я киваю и готовлюсь изобразить безумную влюбленность. Я думала, что проговаривать тексты песен будет странно, но с Чейни это несложно. Его слова насыщены обожанием, когда он произносит «как только я встретил тебя». Я отвечаю добрыми, перекликающимися с его фразами, в которых звучит невинное, захватывающее дух признание. Не успеваю я опомниться, как Чейни оказывается так близко ко мне, что я могу рассмотреть ямочки у него на щеках во всех подробностях.

– Тишина, – говорит Абель, когда девчонки из кордебалета, сидящие в партере, начинают хихикать. Я и забыла, что они там.

Отвернувшись от Чейни, я бросаю взгляд на Абеля, переживая, что он сейчас скажет, что мы перегнули палку. Наверняка опять отчитает меня при всех. Но вместо этого Пирс начинает аплодировать. Настолько громко, что актеры невольно к нему присоединяются. Я подавляю желание сделать поклон.

– Прекрасно справились, ребята. Отличная химия. И, мисс Хоанг, из вас вышла замечательная дублерша.

Я не ослышалась? Он сказал «дублерша»?

– Не забудьте передать Валери разводку, – напоминает мне Абель.

– Не забуду, – обещаю я, но духовой оркестр, играющий победный марш у меня внутри, заглушает все. Я едва разбираю его слова, когда режиссер поворачивается к залу и сообщает, что у нас перерыв на десять минут.

Ряды внезапно пустеют, поскольку все дружно убегают к автоматам со снеками, установленным на первом этаже. Это единственная доступная здесь еда не из столовой, и, если честно, зачастую она вкуснее. Но мне плевать на просроченные «Читос». В легких гудит саксофон. Абель Пирс умеет быть вонючкой, но он только что сказал, что я замечательная. Замечательная дублерша. И он сказал это на глазах у всех – готова поспорить, что актеры сейчас это обсуждают. Так и вижу: Рэй и София сплетничают с остальными девчонками, поедая чипсы «Лэйз», Райан переваривает шок от того, что его партнерша по сцене оказалась круче, чем он думал. Эта Эверет Хоанг невероятно талантлива. Мы ее недооценивали. Даже не думали, что она на такое способна. Но она прирожденная звезда Бродвея. Я оборачиваюсь – оказывается, Чейни все еще стоит рядом. Он делает шаг ко мне, легонько касается рукой моего бедра.

– Ты в курсе, что ты – самая ослепительная Милли на свете?

Я подступаю к нему, и мы вновь оказываемся нос к носу, как и пару минут назад.

– Да, – отвечаю я, – в курсе.

– Очень жаль, что ее играешь не ты. Потому что тогда мы могли бы поцеловаться по-настоящему.

Он проводит ладонью по моей щеке. Кажется, я забыла, как дышать. В последний раз он прикасался к моему лицу на прослушивании, когда мы и знакомы толком не были. Но сейчас он руку не убирает. Это прикосновение что-то значит. Офигеть. Это даже лучше, чем когда Ричи набросился на меня с поцелуями на втором этаже «Старбакса». Это случилось в прошлом году в период самоподготовки к экзаменам – только тогда нам разрешали покидать школу, – и я помню, какой взрослой, какой живой чувствовала себя в тот момент.

Чейни обводит взглядом зал, проверяя, все ли ушли. Убедившись, что наблюдает за нами только сотня пустых кресел, он снова обращает внимание на меня и мои губы.

– Может, в мюзикле ты меня поцеловать и не можешь, – говорю я, – зато можешь поцеловать прямо сейчас.

Чейни смеется.

– Что ж, ты явно та, кто знает, чего хочет.

– Вот такая она я.

И тут он, наконец, делает то, о чем я прошу. Целует меня.

Групповой чат в мессенджере

Джиа:

Привет, подруги :) Эверет, прости, что не ответила на твое письмо. Как у тебя дела? Как там дела с Милли?

Ариэль:

Да, судя по всему, дела там не очень. У тебя все хорошо? Скажи, если нам нужно кому-нибудь навалять.

Джиа:

Точно. Только я вряд ли смогу кому-то врезать даже под угрозой собственной жизни, но, может, Ариэль сумеет?

Ариэль:

Ох, вот уж хз

Эверет:

Привет девчонки!! Не волнуйтесь. У меня сегодня все прям отлично :):):)

Ариэль:

Вау, сколько смайликов

Эверет:

ОЧЕНЬ довольных смайликов! Потому что, если вкратце, Валери отравилась и не смогла прийти на репетицию, и угадайте, кто подменил ее в роли Милли?

Ариэль:

Идина Мензел?[57]57
  Американская актриса театра, кино и телевидения, певица и автор песен. Лауреатка премии «Тони» за роль злой ведьмы в мюзикле «Злая». Озвучила Эльзу в мультфильме «Холодное сердце» (2013).


[Закрыть]

Джиа:

Очень впечатляет, как ты с ходу назвала имя бродвейской актрисы

Эверет:

Хаха, очень смешно. Нет. Я. И я выступила так хорошо, что даже самый бесящий режиссер на свете сказал, что я классная! Более того, Абель назначил меня дублершей Милли!!!

Джиа:

Огого, вот это класс. Поздравляю, Эверет!!!

Эверет:

Спасибоооо! И это еще не самое интересное. После репетиции мы с Чейни поцеловались!!!! Это было идеально. И волшебно. А потом он проводил меня до общаги и поцеловал еще раз, и это было еще идеальнее и волшебнее

Джиа:

Ну наконец-то!

Ариэль:

Вот это неожиданность. Ха-ха. Я рада за тебя

Эверет:

Да! Сегодня был ОТЛИЧНЫЙ день. Такое чувство, будто меня наконец разглядели, понимаете? Увидели, чего я стою. Я тут подумала – возможно, ради этого все и затевалось. Ради того, чтобы я разобралась, как показать себя с лучшей стороны даже в паршивом мюзикле ггг

Джиа:

Да ты и так лучшая – во всем. Но с другой стороны, даже не знаю. Разве нужно это доказывать?

Ариэль:

Да, согласна. Ты классная, и работа в театре не должна приносить тебе огорчения или заставлять себя чувствовать недостойной – начнем с этого.

Эверет:

Ооо спасибо девчонки ♥ Я понимаю, о чем вы, но еще у меня такое чувство, что теперь все будет иначе! У меня хорошее предчувствие после этой репетиции

Ариэль:

Хорошо, как скажешь

Эверет:

Кстати, Джиа, К СЛОВУ о парнях, как там моя любимая пара Флашинга?

Джиа:

Кхм. Ее не существует.

Эверет:

Что??? Я думала, ты хотела поговорить с Акилом

Джиа:

Хотела. Но я просто не могу.

Эверет:

ДЖИА он же СОХНЕТ по тебе, нельзя его так игнорировать

Ариэль:

Поддерживаю

Джиа:

Я знаю, но понадобится столько всего объяснять :( И, если честно, мне нужно сосредоточить внимание на бабуле. Завтра ее выписывают из стационара, поэтому мне опять придется сидеть с ней все время

Эверет:

Ох блин :(

Джиа:

Все нормально! Я рада, что она вернется домой

Ариэль:

Обними ее за нас

Джиа:

Хорошо! Кстати, Ариэль, я только что поняла – в Корее сейчас шесть утра, да? Мы тебя разбудили?

Ариэль:

Ой, ха-ха, не переживайте. Я всегда просыпаюсь рано, потому что у меня все еще джетлаг. Кажется, мой режим сна испорчен навсегда.

Эверет:

Ну в ТАКОМ СЛУЧАЕ мы должны воспользоваться этим моментом и устроить видеосозвон

Джиа:

Давайте!

Ариэль: Я уже звоню ♥

26
Ариэль

– Добро пожаловать в самую туристическую точку Пусана, – говорит Хаджин.

Она отступает на шаг и разводит руками, будто мы стоим перед каким-то полотном. В реальности же мы у крутого спуска, откуда открывается вид на пастельные домики и канатную дорогу. Старушки в соломенных шляпах и девушки, которые фотографируются для соцсетей, усеивают улицы, как брызги зубной пасты зеркало.

– Вау, – говорю я, – как красиво.

Хаджин торжествующе улыбается. Сегодня утром она прислала мне сообщение: Окей, мы, может, и не друзья, но позволь мне все-таки показать тебе город. Зайду за тобой в 12? Я выждала двадцать минут, затем «нехотя» согласилась. Как будто она угодила прямиком в мою ловушку.

Хаджин явилась в вестибюль тетиного дома в одном коралловом комбинезоне. На сей раз без купального костюма. Пока мы шли к метро, я думала, что она ведет себя так мило только потому, что чувствует себя виноватой. И, наверное, хочет таким образом искупить свои грехи. Но Хаджин держалась совсем не как человек, которого мучают угрызения совести. В поезде она бесконечно щебетала о летних курсах, на которые записалась. По описанию они были куда интереснее, чем мои в Бристоне. Похоже, Хаджин изучает морскую биологию, о чем Беа никогда не упоминала. Она рассказывала только о вечеринках, которые они посещали, и парнях, с которыми они переписывались.

На станции Тхосон я познакомилась с последним участником трио – Carl_Kisses. Его зовут Карл Адебайо, и он наполовину кореец, наполовину нигериец, который раскатывает по миру, работая моделью. Увидев нас, он накинулся на меня с теплыми объятиями, как будто мы с ним лучшие друзья. В реальности он выглядит так же восхитительно, как и на фотках в инстаграме[58]58
  Организация, деятельность которой признана экстремистской на территории Российской Федерации.


[Закрыть]. Я изобразила безмятежное неведение, чтобы он не догадался, что я уже несколько месяцев слежу за его жизнью онлайн. Мы сели в микроавтобус, и Карл рассказал мне, как они все познакомились.

– Старомодным образом, – сообщила Хаджин.

Карл сдвинул вперед поясную сумку, что висит у него на спине.

– Волшебным образом, – поправил он.

И рассказал про розовый флаер с рынка Чагальчхи с приглашением на вечер-знакомство для новоприбывших в Пусан. Карл переживал, что это сутенерская уловка, но все равно пошел. Там, в том самом модном кафе, откуда работает имо, он познакомился с Хаджин. Та сказала, что сделала флаер, поскольку «несмотря на то, что говорят, мол, в универе заводишь друзей на всю жизнь, британцы не торопятся сближаться с первым встречным». А потом она познакомилась с Беа в «Меокче». Остальное – уже история.

– Это была судьба! – заявил Карл, когда мы вошли в культурную деревню Камчхон.

Я всегда думала, что Беа с друзьями познакомились в мерцании дискобола, ошалелые от клюквенной водки и танцев под Дуа Липу. Но нет. Увлекательная жизнь Беа состояла не только из ночных загулов и коротких звонков домой.

На смотровой площадке над пестрой деревней я замечаю, как Хаджин утаскивает у Карла темные очки и притворяется, будто хочет швырнуть их вниз. Карл вопит и отнимает у нее очки. Он был вместе с Беа, когда она погибла. Так же, как и с Хаджин в «Меокче», я пытаюсь представить, как он равнодушно уходит прочь. Не дежурит в больнице. Не звонит в день ее погребения в Квинс. Друзья обнимаются после притворной потасовки. Они выглядят безобидными, как птенчики.

На смотровой площадке становится людно, поэтому мы уходим по лестнице вниз. И оказываемся на нижнем уровне, среди мятно-зеленых домишек и лотков с уличной едой.

– Миледи, – говорит Хаджин и, взяв меня за руку, шагает по деревне вперед, – пришло время вам совершить гран-тур. Карл, окажешь любезность?

Карл кланяется и целует мне руку.

– С удовольствием. Для начала, – говорит он, показывая на гриль, где жарятся оладьи из батата с креветками, – нам нужно заправиться.

Он заказывает три порции. Завернув хрустящий кружок в салфетку, Карл вручает его мне.

– Ешь, дорогая, – командует он, и я повинуюсь.

На вкус как рай, о котором так любит вещать в церкви пастор Кван. Интересно, Беа эти оладьи тоже нравились? Хотелось ли ей быть поближе к морю и хрусткой соли? Мне хочется добавки, но Карл и Хаджин уже тащат меня к муралам. Это мелкие изображения пятнистых рыбок, которые складываются в одну большую узорчатую рыбу. Потертые ступени, которые раскрашены под книжные корешки. Я представляю, как Джиа сидит где-то здесь в уголке и увлеченно отрисовывает скулы Итачи Учихи. Как-нибудь я ее сюда приведу.

Карл рассказывает, что когда-то в этой деревне жили беженцы, хлынувшие сюда после Корейской войны. Так себе было местечко. Но в две тысячи седьмом (в две тысячи девятом, поправляет Хаджин) правительство решило превратить этот район в художественное поселение.

– И теперь это мекка для творческих людей, – поясняет Хаджин.

Я удивлена, что она так много знает. Ее ноги в сандалиях уверенно прокладывают путь сквозь толпы американских туристов.

– Для мечтателей и добряков! – восклицает Карл.

У меня в голове местные жители преображаются в женщин в шалях с бахромой с палитрами в руках. Хаджин останавливается.

– И для твоей сестры.

Я поднимаю взгляд. Мы стоим на пороге небольшого бутика. Внутри женщины перебирают сумочки, сшитые из лоскутков.

– Для моей сестры? – хрипло переспрашиваю я.

Мой голос заглушает звяканье стеклянных бусин и шорох сдвигаемых вешалок. Хаджин грызет ноготь. Я не ожидала, что друзья Беа начнут так скоро выдавать ее секреты. Я не дышу, Хаджин переглядывается с Карлом.

– Вот почему я тебя сюда привела, – говорит она и сцепляет указательный палец с мизинцем, будто сама себе дает обещание. – Беа над кое-чем работала. Хотела сделать вам сюрприз. Но поскольку она…

– Поскольку она сама тебе показать этого не может, мы решили сделать это за нее, – заканчивает Карл.

Я едва сдерживаюсь, чтобы не рухнуть к ногам выходящей из магазинчика пары. Ты ведь этого и хотела, напоминаю я себе. За этим ты сюда и явилась. Но все происходит так быстро, столько всего сразу. Что за сюрприз готовила сестра? Что, если она связалась с дурными людьми? В голове всплывают немыслимые сценарии: Беа продавала наркотики, Беа была скрытой алкоголичкой и ступила на путь трезвости, у нее был тайный бойфренд и она хотела сбежать с ним в какую-то далекую страну. Теперь мне придется искать ее следы в Сибири.

Мы отходим от бутика и сворачиваем в переулок. На веревке, протянутой между домами, сохнет белье.

– Беа вдохновляло это место, – говорит Хаджин и жестом обводит стены вокруг, – и Камчхон, и твой дедушка. Он ведь моряком был, да?

Я киваю и пытаюсь мысленно сложить из сказанного Хаджин понятную мне историю. В последний раз мы приезжали в Пусан на дедушкины похороны. Помню, как Беа стояла по щиколотку в океанской воде и отказывалась выходить, несмотря на мольбы мамы с папой. Не могу его тут оставить, сказала она.

– Ей нравилось здешнее море, – продолжает Хаджин, – и цвета домиков в Камчхоне. И она решила создать коллекцию украшений. Из экологически безвредных материалов, из выдувного стекла, в основном пастельных оттенков.

Карл разглаживает свою футболку.

– Она долго изучала тему. Разузнала некоторые хитрости, закупила материалы у местных. Очень находчивая девушка.

Хаджин смеется.

– Она своим обаянием могла бы и бетонную стену растопить. Жители этой деревни были очарованы ею.

У меня на глазах Беа превращается в девушку, которая снует по Камчхону с блокнотиком и пушистой ручкой, перешучивается с продавщицей сумочек и пускает слезу от рассказа часовщика о прошлом. Она всегда была как бенгальский огонь, зажигала сердца всюду, где бы ни оказалась. И до сих пор зажигает. Даже после смерти. Я вижу, как воспоминания о ней затапливают Хаджин, которая смотрит куда-то вдаль. Она теребит свой браслет дружбы.

– Много она успела сделать? – шепотом спрашиваю я.

– Пару прототипов. И она заключила сделку с хозяином одной из здешних лавок. – Хаджин улыбается. – У нее были планы. Она хотела запустить вебсайт. Закупить рекламу, расширить географию до Нью-Йорка. Ну, знаешь, все и сразу.

Значит, моя сестра все-таки не торговала наркотиками. У нее не было тайного бойфренда. И когда во время видеозвонка она упомянула бизнес-сделку, именно ее она и имела в виду. Все проясняется.

За неделю до отъезда Беа в Корею они с уммой сильно поругались. Я сидела в гостиной, ела «Доритос» и притворялась, что не слышу, как они кричат друг на друга в кухне. Я добьюсь успеха, бросила Беа, с колледжем или без него. В этот миг я смотрела в пакет с рыжими чипсами, но живо представила, как умма закатывает глаза. Как презрительно фыркает. Ответ нашей матери был колким, резал по живому. Единственное, чего ты добьешься, – это бездарно потратишь свою жизнь.

После этого Беа в гневе выскочила из дома. Втопила педаль газа в пол и умчалась в какой-то уединенный уголок Квинс. Я за ней не последовала. Не позвонила ей. За ужином мама с папой жаловались, как с ней сложно, и я сидела там и поддакивала им: «да, очень сложно», а потом разговор перешел к другим темам, вроде моих исследовательских проектов и предстоящих дебатов. Беа вернулась только ранним утром, когда аппе уже пора было выезжать на работу. До самого отъезда в Пусан она не разговаривала с уммой. Теперь я понимаю: она старалась доказать, что может добиться чего-то за пределами маминых ожиданий. Хотела продемонстрировать умме, что та неправа. Вот только когда они с мамой встретились в следующий раз, Беа уже была в мешке для перевозки трупа.

Мне хочется спросить: если у сестры были такие далеко идущие планы, если она собиралась запустить свою линию украшений, то почему не рассказала мне? Почему не объявляла о заключенных сделках с гордостью, как это делали мои родители всякий раз, когда я выигрывала какую-нибудь дурацкую награду? Я звонила ей каждую неделю. Смотрела на ее нечеткое смеющееся лицо в окошке видеочата.

Но потом я вспоминаю все то, о чем никогда не спрашивала. Все разговоры, которые не воспринимала всерьез, потому что считала их пьяным бахвальством. Я не думала, что моя сестра на что-то способна. Я не верила в нее.

Я упираюсь рукой в стену домика в переулке. Беа наверное считала, что если ей удастся выстроить бизнес, открыть свою точку в Нижнем Ист-Сайде, заманить туда родителей и впечатлить их количеством покупателей и объемом выручки, то у ее младшей сестры появится повод для гордости. Я добьюсь успеха.

– Где сейчас прототипы? – спрашиваю я. – Можно мне их увидеть?

Кто-то берет меня под руку. Это Карл.

– Да. Они у меня дома. Хочешь, съездим ко мне и посмотрим?

У него ласковый голос. Понятно, что они подготовились к этому моменту. Я кошусь на Карла в его сливочной дизайнерской футболке и очках-авиаторах, поднятых на лоб. Хаджин закусила губу. Они нервничают. Хотят меня умаслить. Хотят умаслить Беа.

Найди меня.

– Хорошо, – отвечаю я, – да, хочу.

И мы гуськом, как школьники, выходим из переулка. Пастельно-розовые дома кажутся больше. Мы храним молчание – слышны только стук ножей мясника и мешанина двух языков – корейского и английского. Беа полюбились эти звуки? Обомлела ли она при виде пастельных домиков? Навернулись ли у нее слезы рядом с муралами?

Мы возвращаемся на остановку микроавтобуса. Хаджин устало вздыхает. Карл разминает плечи. Такое чувство, словно мы побывали под заклятием Беа, провалились в ее личный маленький мирок. И теперь очутились на свободе.

– Что ж, – говорит Карл и снова берет меня под руку, – из меня вышел довольно классный гид, согласись?

Хаджин стряхивает с груди крошки оладий.

– Гениальный. Да, Ариэль?

Микроавтобус подъезжает к остановке. Дверцы распахиваются. Хаджин и Карл поднимаются внутрь. До меня доходит, что́ они сделали. Их откровения никак не отрицают их вины. Но передо мной возникает образ сестры – ее планы, ее бескрайнее, оборвавшееся будущее. Я захожу в автобус вслед за ее друзьями.

– Да, – говорю я, – гениальный.