Текст книги "Мамин мозг. Как понять себя, чтобы стать идеальной мамой для своего ребёнка. Научное обоснование нашим тараканам, фишкам и пунктикам"

Глава 3
Вот она вся
Набор химика для мамы

Даже дети ясельного возраста понимают, что мамы отличаются от других людей. «Ты не дева, – заявил мой трехлетний сын, когда мы сидели на диване и читали сказки. – Ты мама». Глупая улыбка, которой я ему ответила, пожалуй, послужила этому не худшим доказательством, чем любая нейровизуализация мозга.

Заметить разницу между мамой и папой, да и вообще между мамой и кем угодно другим, довольно легко даже внешне. (Например, кто именно укладывал волосы, поплевав на ладонь, видно сразу). Куда сложнее понять, как самка млекопитающего, – например, Овца 513, моя младшая сестра или я – превращается из девы в маму изнутри, на клеточном уровне.

Это не только трудно понять, но и – сразу предупреждаю – трудно объяснить. Я недавно хвасталась вам, что до рождения детей преуспевала практически во всех делах, за которые бралась, но, пожалуй, только потому, что раньше не пыталась стать нейробиологом. Этот материал реально очень трудный – даже для тех, у кого мозги не поплыли после рождения нескольких детей. Так что дальше вы лишь вкратце взглянете на то, как ученые задают вопросы и ищут ответы о работе мозга мамочек, а не прочитаете точный рассказ.

Тем не менее даже этот краткий взгляд вполне стоит того, чтобы потратить на него время, потому что, хотя вам и кажется, что перемены происходят в сердце, на самом деле меняется мозг. Нейрохимикаты и гены, которые их кодируют, влияют на наши действия, когда мы ведем ребенка в гости и когда сидим на родительском собрании. Они вызывают катастрофические проблемы со здоровьем матери – послеродовую депрессию и другие перинатальные расстройства настроения, которые, как многие из нас узнали на собственном горьком опыте, врачи на самом деле не понимают ни на химическом, ни на личном уровне, и их трудно лечить, несмотря на рост случаев. Все это происходит потому, что мы, по-хорошему, не знаем, как выглядит здоровый материнский мозг и как он должен работать, когда все идет правильно. Чтобы понять себя, нам обязательно нужно узнать хотя бы в общих чертах, из чего состоит мамин разум на микроскопическом уровне.

В приготовлении явно используются несколько секретных ингредиентов. Еще в 1970-х гг. ученые уже знали, как очень быстро сделать из мыши маму – без отца, без плаценты и прочих трудностей, связанных с беременностью. Достаточно сделать бездетной крысе простую инъекцию в лаборатории, и она начнет вести себя, как мама, ласкаясь с крысятами, а не пытаясь их съесть.

Что же это за особый соус, судьбоносный ингредиент, прячущийся в шприце?

Инъекции, как оказалось, содержат очень простое вещество: кровь другой, уже рожавшей крысы. Тем не менее даже десятилетия спустя ученые так до сих пор и не поняли, какие же вещества пробуждают к жизни маму.

* * *

Иной раз кажется, что ученые из Гроссмановской школы медицины Нью-Йоркского университета контактируют с инопланетянами, а не изучают матерей. В одном углу огромной лаборатории, в обмотанной проводами пробирке, под взором мощного микроскопа пузырится прозрачная субстанция – искусственно созданная спинномозговая жидкость. Неподалеку, в фиолетовом ведре со льдом, отдыхают маленькие стеклянные пипетки.

Постдокторант[180]180
  В странах Западной Европы, США и Австралии так называется ученый, недавно получивший степень PhD и проходящий повышение квалификации в форме научного исследования. – Прим. науч. ред.


[Закрыть] Сумин Сон с помощью щипчиков вынимает что-то похожее на большую белую снежинку из стакана, в котором бушуют настоящие бури.

Это кусочек мозга, из которого выкачана кровь. Примерно пятнадцать минут назад весь мозг целиком был еще внутри мыши, – правда, мыши, которая еще не стала матерью.

Она в буквальном смысле стала девственницей, принесенной в жертву.

– Ее мозг на самом деле еще жив, – говорит Сон, стараясь удержать его в этом состоянии: он купал его в искусственной спинномозговой жидкости и поддерживал «мышиную» температуру – 35 градусов. Он хочет, чтобы некоторые нейроны продолжали функционировать, и мы могли за ними «шпионить».

– Мы, по сути, пытаемся подслушивать материнский мозг, – сообщил мне несколькими минутами ранее главный исследователь Роберт Фрумке. – Мы разделяем его на части и пытаемся понять, как он работает.

Его команда уделяет особое внимание слуховой коре мозга, которая обрабатывает звуки, в частности, совершенно определенные звуки:

– Мы пытаемся исследовать низкоуровневые мозговые структуры, которые реагируют на акустическую окраску детских криков.

Ультразвуковые крики о помощи, которые мышата чаще всего издают, когда им холодно, действуют на бездетных мышей, словно скрип гвоздя по стеклу. В том числе из-за этого они избегают мышат. Но вот для мам-мышей те же самые звуки подобны песне сирен, и они бегут на них, словно корабли на рифы. Мамы предпочитают горестный писк детенышей даже звукам музыки. Что же заставляет матерей слышать все настолько иначе?

Сон кладет ломтик мозга нерожавшей мыши под микроскоп. Он увеличивает область, в которой располагается слуховая кора, – сначала в четыре раза, потом в сорок. В таком приближении «пейзаж» мышиного мозга напоминает огромную серую пустыню. Вскоре Сон находит один из так называемых пирамидальных нейронов, которые искал.

– Вот и наш нейрон, – говорит он, с характерной ловкостью управляясь с джойстиком микроскопа. («Я потратил немало четвертаков в зале игровых автоматов», – признается он). Приблизив к целевой клетке почти невидимую стеклянную пипетку, он готовится к выполнению процедуры, известной как «запись всей клетки». Иногда ее в шутку называют «целованием» нейрона.

– Я в буквальном смысле его чмокну, – сообщает мне Сон. Он подносит рот к концу длинной трубки и начинает втягивать воздух, пока на поверхности клетки, расположенной под нашим зондом, не образуется ямочка. Временами даже слышны чмокающие звуки – почти такие же, как те, что раздаются, когда я покрываю поцелуями пухлые щечки сына до того, как он успевает вывернуться.

Случайно взорвав первый нейрон, он быстро наводится на следующий, вставляя стеклянную пипетку под мембрану, чтобы узнать, что происходит внутри.

Цель – измерить реакцию одной-единственной клетки мозга, когда ее стимулируют. Затем Сон пропускает через весь препарат электрический ток. Этот стимул имитирует кое-что очень важное: реальные электрические импульсы, вырабатывающиеся при криках брошенного мышонка. Пипетка, прикрепленная к клетке, служит маленьким электродом, считывая показания. На стоящем рядом мониторе мы наблюдаем реакцию одинокого нейрона бездетной мыши на графике, похожем на кардиограмму. Он выдает серию маленьких скачков – собственный электрический сигнал.

Сон повторяет этот процесс чуть ли не бесконечно, сравнивая показания десятков клеток нерожавших мышей и десятков клеток рожавших, чтобы найти, чем различаются их реакции на крик детеныша.

Обычно нейроны мам загораются, а вот нейроны бездетных мышей выдают пшик. Это значит, что мамины клетки реагируют сильнее, давая мощные скачки.

Это история материнской сенситизации на уровне одной клетки.

* * *

Один из ключевых сенситизаторов (или, если угодно, секретных ингредиентов материнства), который помогает объяснить, почему же нейроны «девушки» так отличаются от нейронов «мамочки», – гормон окситоцин, который вырабатывается в области мозга, называемой гипоталамусом. «Окситоцин» означает «быстрое рождение»: этот гормон в больших количествах поступает в кровь во время родов – как раз тогда, когда плацента со своими эстрогеном и прогестероном покидает организм, – стимулируя сокращения матки и выделение молока.

Недавно ученые заинтересовались и тем, как он воздействует на мозг. Иногда окситоцин называют «гормоном любви» или «гормоном доверия» (да, у мужчин окситоцин тоже вырабатывается); он ассоциируется с социальными и романтическими отношениями и даже с такими видами деятельности, как благотворительность. Фрумке и другие ученые подозревают, что окситоцин не только готовит женское тело к деторождению: он исполняет еще и роль нейромедиатора, готовящего мозг к обожанию младенцев. Скорее всего, окситоцин – одно из тех невидимых веществ в крови крыс-матерей, которое преображало бездетных крыс во время тех самых интригующих лабораторных экспериментов сорокалетней давности.

Ученые из лаборатории Фрумке решили проверить, смогут ли они с помощью окситоцина увидеть, как мозг грызуна преображается из «девичьего» в «мамин» в реальном времени. Они подготовили серию экспериментов, результаты которых были опубликованы в 2015 г., ныне считающихся классическими[181]181
  Bianca J. Marlin et al., “Oxytocin enables maternal behaviour by balancing cortical inhibition,” Nature 520 (2015): 499–504.


[Закрыть].

Ведущий исследователь, Бьянка Джонс Марлин, позаимствовала свои высокотехнологичные инструменты из новой отрасли – оптогенетики. Она выбрала нерожавших мышей, ДНК которых модифицировали таким образом, чтобы она кодировала производство мозговых клеток, чувствительных к свету. В данном случае синий свет от лазера, освещающего голову мыши, стимулировал приток окситоцина.

Марлин отнесла этих генномодифицированных мышей в оборудованную в лаборатории звуковую будку, которая не затерялась бы в любой звукозаписывающей студии, и имплантировала им мозговые зонды, считывающие информацию с отдельных нейронов. (Примерно то же самое, чем я занималась вместе с Сумином Соном, только в эксперименте Марлин мозг по-прежнему находился внутри пищащих, дышащих мышей). Она поставила им запись тревожных криков мышат, но мышей это явно не впечатлило. Их мозги отреагировали с типичным безразличием, временами – с раздражением.

А потом она включила синий свет.

Слуховую кору залило окситоцином, как во время родов. Когда снова прозвучала запись тревожных криков, мозги мышей начали реагировать иначе, давая больше характерных скачков. Через три часа показания бездетных мышей стали такими же, как у рожавших.

Воздействие окситоцина каким-то образом сенситизировало их нейроны, сделав чувствительнее к крикам.

– Увидеть подобное в течение трех часов было просто потрясающе, – говорит Марлин. – Мы повторили процесс рождения на уровне одного нейрона. Когда это произошло впервые, у меня мурашки побежали по коже, а на глазах выступили слезы.

Оказалось, что мозги мышей-самок сконструированы таким образом, чтобы впитать весь этот поток окситоцина. В течение всей жизни и у самцов, и у самок мышей мало окситоциновых рецепторов – и в мозге, и в теле. Но команда Фрумке обнаружила уникальный скачок количества рецепторов в левой слуховой коре самок мышей, которые прошли половое созревание и были готовы к спариванию (то есть возрастом около двадцати дней). Эта группа ученых полностью сосредоточена на слуховом участке мозга, но, скорее всего, похожие скачки количества рецепторов происходят и в других местах, возможно, в тех областях мозга, что отвечают за другие органы чувств. Похоже, некоторая часть специальной неврологической аппаратуры, которая помогает справиться с химическим потоком, возникающим при деторождении, встроена в нас изначально.

Поскольку вскрытие живых людей запрещено, о естественном распределении рецепторов окситоцина в нашем мозге известно намного меньше. Но имеющиеся у нас данные позволяют сказать, что окситоцин модулирует материнское поведение и у людей, – и когда мы завываем во время родов, и, что звучит куда более привлекательно, когда нам платят, чтобы мы дышали этим веществом в лаборатории.

Несколько экспериментов показали, что когда бездетные женщины вдыхают окситоцин через нос, у них тоже усиливается реакция на детские лица и младенческие сигналы вроде крика и смеха по сравнению с женщинами, вдыхавшими плацебо[182]182
  Sarah K. C. Holtfrerich et al., “Endogenous testosterone and exogenous oxytocin influence the response to baby schema in the female brain,” Scientific Reports 8, no. 7672 (May 16, 2018); Madelon M. E. Riem et al., “Oxytocin Modulates Amygdala, Insula, and Inferior Frontal Gyrus Responses to Infant Crying: A Randomized Controlled Trial,” Biological Psychiatry 70, no. 3 (Aug. 1, 2011): 291–97; Helena J. V. Rutherford et al., “Intranasal oxytocin and the neural correlates of infant face processing in non-parent women,” Biological Psychology 129 (Oct. 2017): 45–48.


[Закрыть]. А фМРТ-снимки, сделанные после вдыхания окситоцина, показали, что некоторые участки мозга бездетных женщин, задействованные, например, в эмпатии, начинают работать точно так же, как и у матерей.

* * *

Но подождите-ка секундочку. Прежде чем кто-либо слишком обрадуется, увидев этот «дымящийся пистолет» – эту «материнскую молекулу», как один ученый назвал окситоцин в разговоре со мной, – знайте: другая уважаемая лаборатория, тоже входящая в состав Нью-Йоркского университета и расположенная совсем недалеко от предыдущей, изучает преображающий матерей эффект совсем другого нейромедиатора: гормона удовольствия дофамина, который, как и окситоцин, тоже вырабатывается в организме матери.

Другие лаборатории интересуются долгосрочным воздействием на поведение прогестерона, эстрогена и других побочных продуктов деятельности назойливой отцовской плаценты, которые в течение беременности соединяются в точно определенной пропорции, чтобы подготовить материнский мозг к кульминационному гормональному потоку во время родов.

И, конечно, не стоит забывать о пролактине, гормоне грудного вскармливания, и о гормонах стресса.

Да, искусственные потоки окситоцина могут запустить материнское поведение у бездетных самок грызунов, – но то же самое могут сделать и инъекции «коктейлей», составленных из других молекул материнства. Да, окситоцин, конечно, помогает понять, почему, если фермер-овцевод хочет, чтобы овцематка приняла к себе чужого ягненка, ему зачастую приходится вручную выполнять вагинально-маточную стимуляцию, имитирующую приток «гормонов любви» при родах. (Я очень боялась, что в ту ночь на ферме этим придется заниматься мне).

Но еще есть, например, я. Я рожала не естественным способом, и что-то я не припоминаю никакого приятного притока окситоцина в тот момент, когда хирурги резали мне живот. Овцеводов, готовых пустить в ход руку, тоже поблизости не было. Тем не менее, я все равно обожаю своих детей.

Может показаться, что перепрограммирование самки крысы, не говоря уж о даме, которая сидит рядом с вами и тянет «ом-м-м-м-м-м» на занятии по бэби-йоге, – довольно сложное дело. Все эти нейрохимикаты взаимодействуют друг с другом, а как именно – мы еще до конца не поняли. Например, эстроген усиливает экспрессию окситоциновых рецепторов в разных отделах мозга. Кроме того, «окситоциновая и дофаминовая системы вознаграждения – это разные системы, но они общаются друг с другом, – говорит Лейн Стратхирн, изучающая материнское поведение в Университете Айовы. – Центры награды в мозге напрямую соединены с клетками, вырабатывающими окситоцин».

А после того как все нейрохимикаты активизируют мозг и запускают работу самых разнообразных его отделов, формируются новые связи и отмирают старые, а различные структуры мозга начинают физиологически изменяться. Эта пластичность – ключевая особенность мамского мозга. Как и многое другое в нашей жизни – детские соски, куклы Барби, – мамин мозг, иной раз кажется, сделан из резины.

Благодаря этим новым связям тискать вашего сморщенного младенца кажется так же приятно, как есть самый потрясающий десерт – хотя раньше вы относились к младенцам вполне равнодушно. Мысли и ощущения, порожденные нашим новым предназначением, держатся еще много лет, а возможно, и вообще остаются с нами навсегда – даже после того, как гормональное изобилие при родах и грудное вскармливание остаются в далеком прошлом. (Если вы вообще сможете о них вспомнить. Подробнее об удалении воспоминаний из материнского мозга я расскажу вам позже – если, конечно, вспомню об этом).

* * *

Так какие же части мозга у нас меняются? Где именно находится «материнская» анатомия?

Когда я впервые обратилась к ученым, я считала, что секреты материнского мозга прячутся в каком-то отдельном, замкнутом в себе месте – и, может быть, это место даже услужливо подписано, типа женского отдела в универмаге. Я думала, что процесс поисков будет похож на тот момент поздней осенью, когда с деревьев на заднем дворе опадают последние листья, и ты наконец-то видишь ту самую ветку, где прячется птичье гнездо, источник последнего летнего пения.

Конечно же, на самом деле мозг – это просто комок мягких тканей размером примерно с футбольный мяч. В нем нет никаких комнат или альковов, а если проводить примерную аналогию с лесом, то ключевые «материнские» структуры не расположены на одной-единственной удобной веточке. Это целые шумные джунгли.

– Никакое поведение не контролируется одним-единственным участком мозга, – предупреждает нейробиолог Даниэлла Штольценберг из Калифорнийского университета в Дэвисе. – Это не карта сокровищ, где место отмечено крестом. Группы ученых посвятили целые карьеры изучению одного-единственного из многих закутков.

У ученых, изучающих грызунов, в распоряжении намного больше инструментов, и они намного опередили «человеческие» исследования. Если и можно сказать, что они нашли материнский локус контроля, «центральное место» всего мамского поведения, то это часть гипоталамуса, расположенная глубоко в мозге. Это вполне логичное место для такого древнего инстинкта: считается, что самые глубокие части мозга имеют сходную структуру у всех представителей класса млекопитающих.

Гипоталамус «очень важен для четырех F, – говорит Штольценберг. – Питания (feeding), побега (fleeing), драки (fighting) и… ну, размножения (mating)[183]183
  Четвертое слово на букву F, означающее размножение, автор заменила более приличным синонимом, но, к сожалению, на другую букву. – Прим. науч. ред.


[Закрыть]». А в самой передней части гипоталамуса расположена «медиальная преоптическая область», сокращенно mPOA.

Медиальную преоптическую область можно стимулировать, вызывая тем самым материнское поведение. А вот хирургическое разрушение или анестезия mPOA, напротив, отключает материнское поведение у крыс – настолько, что самки даже не приходят к жалобно пищащим детенышам. (Рот животных в этих экспериментах продолжает работать: мамы с прежним усердием подбирают кубики корма Charleston Chew и другое угощение. Малыши просто больше не кажутся им слаще сахара[184]184
  Michael Numan and Keith P. Corodimas, “The effects of paraventricular hypothalamic lesions on maternal behavior in rats,” Physiology & Behavior 35, no. 3 (Sept. 1985): 417–25.


[Закрыть]).

Медиальная преоптическая область – это не какой-то всеми желанный кабинет на верхнем этаже мозга с медной табличкой на двери. Это едва заметное скопление клеток – у самки грызуна он не превышает по размерам булавочную головку. Но он получает множество данных от органов чувств – глаз, носа и других областей, которые собирают данные о ребенке в окружающем пространстве. Например, слуховая кора – насыщенный окситоцином уголок мышиного мозга, который изучают в лаборатории Фрумке, – передает информацию в mPOA.

Подобный многослойный ввод помогает понять, почему же материнский инстинкт так силен, что показали те самые старые эксперименты, в которых мам-крыс по очереди лишали одного из чувств. Отключите у крысы нос – она все равно увидит детенышей. Ослепите ее – она их унюхает.

Кроме того, в этой области много собственных эстрогеновых и окситоциновых рецепторов, которые помогают обнаруживать химические сигналы; число этих рецепторов резко возрастает, – по крайней мере, у самок грызунов – за сорок восемь часов до родов.

Что касается самого мозга, mPOA разбрасывает длинные нервные волокна (аксоны), словно лассо, туда и сюда, соединяясь с другими важными скоплениями мозговых клеток. Самые важные аксоны привязывают ее к богатой дофамином вентральной области покрышки, центру вознаграждения, связанному с мотивацией. (Эта ключевая синергия, возможно, объясняет, почему мы, мамы, испытываем кайф от детского запаха даже через много месяцев после гормонального притока во время родов). Собственно, два этих синхронизированных участка мозга – медиальную преоптическую область и вентральную область покрышки – иногда называют «контуром материнства»[185]185
  Yi-Ya Fang et al., “A Hypothalamic Midbrain Pathway Essential for Driving Maternal Behaviors,” Neuron 98, no. 1 (Apr. 4, 2018): 192–207.


[Закрыть]. В нем объединяется восприятие сигналов от младенцев и награды.

Но полная материнская структура включает в себя многие другие системы, связанные с удовольствием, стрессом, памятью и практически всем остальным, и чем чаще эти связи срабатывают, тем сильнее становятся. Контур материнства получает данные из миндалевидных тел – центров страха и эмоций. Не остаются в стороне, конечно же, и центр удовольствия – прилежащее ядро, – и полосчатое тело, отвечающее за произвольные движения. А как забыть об околоводопроводном сером веществе?

Хотя ученые предпочитают использовать эффектные рисунки и блок-схемы для описания взаимоотношений и иерархий внутри нашего черепа, сами эти схемы тоже бывают довольно запутанными, прямо как содержание типичной маминой сумочки. («Какая была самая странная вещь, которую вы носили в сумочке?» – такой опрос недавно устроили на одном из моих любимых мамских сайтов[186]186
  “Strangest thing in your mom purse?” DC Urban Moms (and Dads), Dec. 10, 2019, https://www.dcurbanmom.com/jforum/posts/list/15/844578.page.


[Закрыть]. Среди ответов – балетная пачка, авокадо, кошачий корм, рождественская гирлянда и пластиковый дракон). А когда переходишь от грызунов к людям, все становится еще запутаннее: наша огромная кора мозга умеет подавлять примитивные импульсы.

 В процессе беременности у женщины изменяется структура мозга: гиппокамп, отвечающий за ориентацию в пространстве, становится меньше, а зрительные и слуховые области – больше.

Человеческие матери – это не просто огромные безволосые двуногие крысы (хотя в худшие дни, пытаясь откопать в дальнем углу холодильника последний кусочек сыра, мы примерно так себя и чувствуем). Наши мамские мозги не только куда крупнее и сложнее устроены, чем у крыс; самое большое неудобство состоит в том, что их нельзя просто так у нас взять, мелко нарезать и центрифугировать. Так что пусть ученые и подозревают, что гипоталамус играет важную роль и в поведении человеческих мам, мы не можем найти mPOA на показаниях их мозга: этот участок слишком мал, чтобы увидеть его на МРТ, и спрятан слишком глубоко, чтобы разглядеть его на ЭЭГ. Мы не сможем по-настоящему оценить его важность для материнского поведения, пока не получим более мощные инструменты. Ученые, изучающие человеческих мам, отстают и в других отношениях: например, мы не можем просто взять и генетически модифицировать себя, чтобы у нас начинался прилив окситоцина всякий раз, когда моргает синяя лампочка. (На самом деле даже жаль).

Многим исследователям мозга беременных и родивших женщин приходится изучать довольно большие участки мозга – или те слои, которые ближе к поверхности. Но и здесь данные настолько неоднозначны, что даже самые одаренные ученые недоуменно чешут в затылке. Мы на самом деле не знаем точно, какие участки мозга растут, а какие уменьшаются. Вместе с вышеупомянутыми и немного пугающими данными, которые говорят, что у мам уменьшается объем серого вещества, причем у некоторых – на целых 7 процентов, другие ученые обнаружили, что материнский мозг увеличивается примерно в тех же областях[187]187
  Pilyoung Kim et al., “The plasticity of human maternal brain: Longitudinal changes in brain anatomy during the early postpartum period,” Behavioural Neuroscience 124, no. 5 (Oct. 2010): 695–700.


[Закрыть]. Это открытие немного озадачило даже самих ученых, хотя, возможно, оно связано с тем, что в разных лабораториях используют разные методы измерения объема мозга.

Ученые пока не сформировали единого мнения ни о природе материнского преображения, ни о том, когда оно происходит. Они твердо уверены лишь в том, что преображение происходит, в том, что матери подобны расплавленным и заново собранным статуям.

* * *

На самом деле для того, чтобы создать маму-крысу или председательницу ассоциации родителей и учителей, требуются не только программы (hardwiring), с которыми женский мозг автоматически рождается или которые развиваются за время взросления, но и гормональная подготовка (hormonal priming) во время беременности (слава плаценте!) и родов.

В нашем рецепте супа с буковками есть и третья H: личный опыт (hands-on experience) общения с младенцем.

Давайте вернемся в тот самый судьбоносный день, 7 февраля 2011 года, понедельник после «Супербоула», мучительное время между тем моментом, когда я родила первую дочь, и тем, когда я с ней впервые по-настоящему встретилась. Почти десять месяцев организм закармливал меня натуральными гормонами, а в последние несколько часов я получила еще и несколько порций синтетических – еще порцию «Пита», – но уж точно при этом не переродилась. Мой мозг оказался в своеобразной полупозиции.

Неестественный, панический промежуток между материнством и первым знакомством с ребенком очень больно вспоминать, но, оглядываясь назад, я понимаю, что он стал весьма поучительным. Ибо он показал мне, что гормоны и нейромедиаторы не всесильны. Да, они проложили мне дорогу к откровению. Но оно состоялось лишь после того, как я увидела гримасу на маленьком личике, прятавшемся в изолетте.

Это пережитое откровение может еще и застать врасплох мам-ученых – даже саму Бьянку Джонс Марлин, которая, так уж вышло, родила первого ребенка прямо в разгар исследований, посвященных окситоцину.

– Я думала, что много знаю о поведении матерей, потому что защитила кандидатскую диссертацию об этом, – рассказала она мне. Окситоцин был для нее практически делом всей жизни. – А потом я стала мамой.

Она родила естественным путем, но вскоре после родов ребенка у нее забрали на лечение, и ей пришлось отказаться от грудного вскармливания, которое в природе поддерживает выработку окситоцина. Но, конечно же, она все равно любила своего младенца больше всего на свете – даже без этого конкретного потока гормонов.

Человеческое материнство – это не просто происходящая по заранее прописанному сценарию, словно салют, серия химических взрывов. Это еще и хаотичная реальность, которая полностью зависит от взаимодействия с непредсказуемым существом – ребенком. В какой-то момент жизни любой матери, даже той, которая родила естественным способом и кормила несколько лет, химия отходит на второй план. Мама так же пылко любит и десятилетнего ребенка, которого не кормила уже много лет. Все потому, что соединения в нашем мозге, связывающие внимание и награду, становятся достаточно сильными, чтобы выработать самостоятельно, вне зависимости от гормонального обновления. В определенный момент мамин мозг, так сказать, окончательно становится маминым и реагирует на сигналы ребенка уже без всяких химических напоминаний и стимуляции.

А в некоторых обстоятельствах даже сам по себе вид беспомощных малышей становится достаточно мощным стимулом, чтобы сделать из самки маму даже без предварительной гормональной подготовки.

 И у людей, и у некоторых животных, например крыс, материнские инстинкты могут пробуждаться под воздействием контакта с детьми.

Мы уже видели на примере наших храбрых научных «дублеров», крыс, что бездетные самки могут превратиться в мам с помощью специальных химических инъекций, вызывающих материнское поведение. Но еще ученые обнаружили, что крысу-маму можно «создать» вообще без какого-либо химического вмешательства – достаточно просто длительного контакта между нерожавшей самкой и детенышами.

Сажаем бездетную самку в одну клетку с мамой и детенышами и ждем.

В первую неделю ничего не происходит. (И нужно очень, очень тщательно следить, чтобы подсаженная самка никого не съела). Но примерно через неделю близкого контакта с детенышами глубокие системы начинают пробуждаться, и самка, ранее порывавшаяся съесть крысят, начинает вести себя с ними очень дружелюбно.

Во время моего визита в лабораторию Нью-Йоркского университета Наоми Лопес Карабальо, еще одна аспирантка, работающая под началом Фрумке, показала мне бездетную мышь, у которой именно таким образом пробудили материнский инстинкт, «сняв с него маску».

Надев латексные перчатки, она ловким движением бросает пару восьмидневных, размером с орешек арахиса мышат в клетку с характерно худой самкой, которая ни разу не приносила приплод, но в течение недели контактировала с детенышами.

– Давайте посмотрим, станет ли она им помогать, – говорит Лопес Карабальо.

Мышата немедленно открывают ротики; они вздрагивают всем телом, издавая ультразвуковые, не слышные человеческому уху крики о помощи.

Вместо того, чтобы сбежать, храбрая самка подходит чуть ближе. (Смотря на ее восхитительную старательность, я чувствую укол совести из-за мышеловок, расставленных в кухонных шкафах). Она осторожно проводит лапами по крохотным трясущимся тельцам мышат, потом бежит к своему гнезду и раскладывает по нему кусочки ваты. Это материнское поведение, и, хотя в моем присутствии самка не относит детенышей в гнездо, во время предыдущих испытаний она так делала.

– Мы не знаем, что именно заставляет бездетных самок уносить мышат в гнездо, – объясняет Лопес Карабальо.

Возможно, одним из факторов является биологическая мать, которая, – должно быть, в отчаянной попытке найти другую взрослую особь, которая поможет ей или хотя бы составит компанию, – снова и снова тащит упирающуюся «девушку» в свое злополучное гнездо. (Я иногда пробую так же поступать с бэбиситтерами).

Но постепенно нерожавшие самки начинают упираться все меньше и меньше. Ученые используют множество хитрых маленьких камер, ультразвуковых микрофонов и устройств для записи нервных сигналов, чтобы наблюдать за мышами и выделить факторы, влияющие на процесс обучения.

Если между обучающейся нерожавшей самкой и мышатами установить прозрачный барьер, в дальнейших испытаниях она все равно будет уносить детенышей в гнездо, как заправская мать. Но если тот же самый барьер обклеить серым скотчем, она не усваивает соответствующего поведения. Это говорит нам о том, что крики детенышей, конечно, важны, но сами по себе не вызывают материнского поведения у нерожавших мышей, так что для этого метода сенситизации необходимо видеть процесс своими глазами, задействуя зрительную кору.

Я спрашиваю, что за странная L-образная металлическая пластина прикреплена к голове самки; временами я совершенно ненаучно называю пластину «ее шляпой».

– О, это для испытаний в виртуальной реальности, – говорит Лопес Карабальо. – Чтобы держать ее голову неподвижно.

Ученые пытаются определить, можно ли запустить материнское преображение в нерожавших самках, просто показав им видеозаписи мам-мышей с детенышами.

Конечно, исследования сенситизации к детенышам у мышей и крыс – это просто экспериментальный инструмент, а не симуляция реальной жизни. Начнем хотя бы с того, что дикие мыши проводят крайне мало времени рядом с какими бы то ни было экранами, а без вмешательства ученых нерожавшая крыса вряд ли сможет провести вместе с неродными ей детенышами даже несколько часов, не говоря уж о целой неделе. А если кто-то все же подпустит ее к детенышам, очень скоро полетят клочки, – а также усики, хвостики и кишочки – по закоулочкам.

Тем не менее эта работа дает нам возможность наблюдать за негормональной компонентой превращения самки в мать. Собственно, материнская сенситизация возможна даже в том случае, если нерожавшей самке удалить гипофиз – ее гормонального Геракла. Да, нельзя отрицать, что гормоны беременности, родов и вскармливания вызывают внезапные, потрясающие изменения в организмах самок грызунов. Но время, проведенное с детенышами, запускает те же самые встроенные в мозг любой самки млекопитающего системы и является мощным катализатором для материнского поведения, хотя в этом случае изменения происходят гораздо медленнее.

Наличие нескольких «точек входа» – это лишнее доказательство того, насколько же силен материнский инстинкт. Сенситизация нерожавших самок через общение с детенышами говорит о том, что во всех самках, даже тех, которые никогда не были беременными, где-то глубоко прячется зернышко материнства, и при правильной стимуляции – гормональной, контактной или сразу обоими способами – оно может вырасти в полноценный материнский инстинкт.