Текст книги "Будни добровольца. В окопах Первой мировой"

И тут противник начал ожесточенный обстрел. Было видно, как он ударил по окопам. Прилеты ложились на участке шириной около двух километров правее от угольной кучи. Иные сразу попадали в цель, иные – немного мимо. Было видно, что промахи корректировались систематически.

Прошло совсем немного, и вот окоп уже задымился под прицельным огнем неприятельских батарей. Пехота занервничала, оживилась. Солдаты повыползали, пригнувшись, из своих нор, командиры отделений и взводов сновали туда-сюда.

Огонь противника усилился. В совпадение уже не верилось. До самой вершины отвала довели приказ: «Приготовиться к бою, противник атакует».

Райзигер связался со штабом артиллерии и подключился к огневой позиции 1/96. Он узнал, что, согласно приказу из полка, батарея уже полчаса как поднята по тревоге. Вахмистр сказал ему:

– С места не сходить. Если пехота запросит у нас огня, немедленно сообщите об этом. Если линия будет повреждена, дайте три красные сигнальные ракеты! Но в любом случае оставайтесь наверху на своем посту.

Повесили трубку. Теперь Райзигер всё знал.

По отвалу пока не прилетело ни одного снаряда. Райзигер сидел, словно в театральной ложе, и мог без помех наблюдать за происходящим.

Огонь противника становился всё плотнее. Взрывы гремели вдоль всей траншеи и постепенно слились в непрекращающийся грохот. Известняк взлетал кверху, доски и стволы деревьев подбрасывало к небесам.

Рядом с Райзигером неподвижно стояли пятеро часовых-пехотинцев с винтовками наперевес. Они внезапно сдвинулись ближе друг к другу. Появилась группа, выбегавшая из туннеля. Поставили пулемет. Расчёт пулеметчиков протиснулся между стволов баррикады, откинул черную грязь, пропихнув MG в углубление.

Торопливость пехотинцев и бледность их потных лиц будоражили. Никто не разговаривал. Действовали со сжатыми губами в какой-то загадочной немоте.

Внезапно над окопами поднялся грохочущий дымящийся вал. Противник растянул его почти до своих собственных позиций.

В тот же миг к Райзигеру бросился фельдфебель:

– Враг атакует. Артиллерии – беглый огонь!

Атакует? Райзигер машинально снял трубку и повторил слова фельдфебеля. Едва он повесил трубку, удары его собственных батарей, как злобные собаки, уже вгрызались в дымящийся вал противника.

Не поздно ли?

Вал из дыма начал пододвигаться, снова направляясь в сторону немецкой траншеи.

И каждый раз, когда он вскипал, Райзигер видел, как за ним бегут люди. Враг! Это враг!

Он бросился к расчету пулеметчиков:

– Там французы!

В ответ ему, сдержанно:

– Пусть подберутся…

Райзигера зашатало от волнения. Они всё ближе! Вот оно, облако дыма, всё ближе и ближе, а за ним эти бегущие, подпрыгивающие, жестикулирующие люди.

– Стреляйте же, ради бога!

Командир расчета обернулся к Райзигеру:

– Ты, наверное, еще мало чего видел. Пусть подойдут. – И он вновь уставился вперед.

Облако дыма двинулось. Еще на метр ближе. А за ним еще люди.

А потом вдруг, будто буря налетела, облака не стало.

И тут произошло непостижимое. Над землей рассеялся последний дым, и вот серая живая масса врага стоит и лежит, и становится на колени, и ползает, и бегает, и прыгает. И напирает, вздымая ручные гранаты, поднимая штыки, прямо на окоп.

Рядом с Райзигером начинает гавкать пулемет. Частый огонь из всех стволов сыплется отовсюду.

Боже, что же это! Дюжинами французы вскидывают руки и падают навзничь на землю. Но другие дюжины, плотно сбившись, продолжают продвигаться.

Шипят разрывы ручных гранат. Бушует артиллерийский огонь. А французы… вновь и вновь… французы… всё идут вперед…

У пулемета орут друг на друга. Райзигер не понимает ни слова. Порой стрелки смеются, командир показывает новую цель, один из них торжествует:

– Падаль! Больше не встанет!

Но всё же, всё же – французы уже в окопе!

Райзигер видит, как прямо перед входом в туннель пятеро перепрыгивают через бруствер.

Один из немцев снизу поднимает руку со взведенной ручной гранатой. Райзигер видит, как штык француза вонзается ему в шею. Ручная граната взрывается. Оба взлетают на воздух. Французский офицер перескакивает за бруствер. Распахнутые глаза! Распахнутый рот! Тут же на него набрасывается немец. Офицер поднимает приклад винтовки. Не успел он ударить, как немец хватает лопатку, бьёт – француз катится назад с раскроенной головой.

На нейтральной полосе пляшет огонь немецкой артиллерии. Но врага там больше нет. Там только по второму разу убивают мертвецов, подбрасывают их в воздух, мозжат их в лепешку.

А что же в окопе?

Пулеметный расчет рядом с Райзигером с воем бросает свое орудие и бросается вверх по отвалу. Унтер уже держит француза за горло. Бьет его головой о стену, сбивая с ног.

А потом прочесывают позицию. Живых французов не обнаруживается.

Атака отбита.

Когда Райзигера сменили, он услышал, что рота на его участке понесла небольшие потери: «Всего одиннадцать убитых».

Трупы положили в подходную траншею. Пришлось пройти мимо них.

Хотелось есть, да. Теперь можно пойти к себе на батарею, отдохнуть часов восемь, да… Всё определенно в порядке, он жив, он даже кое-что испытал, да… Когда он сейчас придет на позицию, его, наверное, даже встретят с известным уважением, да…

Он шел мимо мертвецов, шел очень медленно. Подумалось, что сегодня вечером в Германии во фронтовой сводке будет сказано, что атака врага отбита с большими потерями для противника, а у нас потери незначительные. Конечно, одиннадцать человек не играют никакой роли. У нас многомиллионная армия. Вполне понятно, что сообщат о незначительных потерях.

Он взглянул на первого из этих одиннадцати. Это был пожилой солдат с окладистой бородой и обручальным кольцом на правой руке.

Вот этого Райзигер постичь не мог.

9

И вот время пришло, мои единомышленники! Великое, но ужасное время даже самого худшего сомневающегося, самого упорного материалиста приводит к осознанию того, что все тяжкие жертвы, приносимые сейчас немецким народом, были бы напрасны, если бы всё закончилось смертью. Итак, единомышленники! Будьте деятельны в словах и делах во имя высокого учения о загробной жизни, того духовного учения, за которое мы десятилетиями ведем мирную борьбу. Нижеуказанное издательство будет радо предоставить любое желаемое количество пробных экземпляров «Духовных исканий», брошюр и издательских каталогов, а также готово само позаботиться об их рассылке. Всюду готова земля, не хватает лишь семени!

(Освальд Мутце, издатель, Лейпциг, Линденштрассе, 4)

10

Жизнь на огневой позиции шла своим чередом. Всё чаще, в основном ночью, артиллерийский наблюдатель вызывал из окопа огонь. К этому быстро привыкаешь. Для всех орудий расстояния и ориентиры в сети траншей размечены по картам. Пулемет теперь тоже, когда его пускали в ход, работал предписанными кругами. Каждый наводчик даже во сне знал, что делать при каждой команде. Чудовищно скучно. Считалось, что судьба особенно благосклонна к расчету 1/96. Их участок фронта был единственным, где царил покой.

Жили в свое удовольствие. В домике в соседней с вахмистром комнате теперь проживал постоянный командир батареи, молодой лейтенант Штойвер. Но и он не сильно нарушал спокойствие.

Капитан показывался редко. Он явно выказывал этой огневой позиции свою неприязнь. Тут было слишком скучно. Никакого развлечения.

Он проживал с Фрике, вторым лейтенантом, прикомандированным к нему после гибели Буссе, в доме недалеко от выхода на пехотную позицию, в добрых двадцати минутах от батареи. Такая вот причуда.

Он обнаружил единственное уцелевшее здание – белый дом, приземистый и скромный, окруженный сплошными руинами. Со стороны противника его защищали четыре ряда торчавших ввысь деревьев.

О Фрике мало что знали. Однажды он уже был на батарее. Кроме его телесной толщины, ничего примечательного в нем не было. Но ходили слухи, что он лихой волкодав и отлично подходит Мозелю. Оба часто бродили средь бела дня вокруг разбомбленных домов, даже не обращая внимания на то, что улицы Лоретто у врага как на ладони.

11

Передки снабжения 1/96 базировались в деревне Аннай, где-то в часе пешком от Ланса. Ездовые, привозившие вечером на позицию паек и почту, давали восторженные описания своего нового обиталища. Там было как дома, жизнь лучше некуда, война так может продолжаться хоть еще лет десять! Да еще и каждый день, когда их сюда командируют, удается проезжать через Ланс. А там, ха-ха, вот тебе, пожалуйста, – всё что пожелаешь!

Так и засела одна мысль у расчетов на позиции. Всё настойчивее свербело желание – увольнительная в Лансе. Или затишье в Аннае – здесь ничего не происходит.

Конечно, они видели своими глазами, как Ланс временами попадал под обстрел тяжелой артиллерии. Но если не повезет, это может и здесь случиться. И это не повод умерить свои позывы.

Однажды утром Райзигер возвращался из передового окопа подавленным. Ночка выдалась неприятная. Пехота понесла потери. Несколько раненых поместили в укрытие артиллеристов. Там, рядом с ним, они и умерли. По пути на позицию он всё мучился.

Возле дома капитана его окликнул паренек. Появился и сам Мозель. Куда он собрался? На огневую позицию, сменен с наблюдательного пункта в окопе. Рад бы он оказать Мозелю услугу? Так точно. Рядом с церковью в Лансе есть лавка со свежими персиками. Ему надлежит взять у мальчика велосипед, поехать туда и привезти дюжину.

Ланс, Ланс! Никаких раздумий, несмотря на усталость и подавленность. Кроме того, просьба о частной услуге – это же не что иное, как приказ.

Так что на велосипед, и – вперед!

О, впервые за весь год он – в настоящем городе! Широкие мощеные улицы, на въезде красивые белые виллы. Ага, здесь, значит, когда-то жили владетели угольных шахт! Большие сады, прелестные платаны. Их не очень хорошо обихаживают, но всё же на них еще отчетлив мирный отблеск. Кое-где, конечно, пробиты стены, и в крыше вот огромная дыра, а из нее торчат обгоревшие стропила. Но ты не видишь того, чего не хочешь видеть. Здесь что-то вроде мирной жизни. Гулянье: много военных, пехоты, саперов, гусар. Много авто, большей частью со старшими офицерами.

И прежде всего – гражданское население!

Райзигер с радостью при каждой возможности звонит в велосипедный звонок. Это же мир. Точно как дома. Этой слабоумной и ее ребенку на набережной лучше посторониться, когда приближается велосипедист. А старому джентльмену тоже бы взять свою собаку на поводок.

Райзигер гонит всё быстрее и быстрее. Быть велосипедистом – одно удовольствие! Ты, конечно, солдат, но на велосипеде руку к фуражке не прикладываешь, когда показывается начальство. Просто немного поднимаешь голову и смотришь на него, совершенно по-граждански.

Смотришь на него, сияющий и счастливый солдат. Ты сейчас – велосипедист в городе с чистой широкой улицей, среди настоящих живых мирных жителей.

Эти гражданские, ничего не скажешь, у себя дома. Старуха с коляской, наполненной дровами, у себя дома. Двое детей, играющих с волчком, у себя дома. Дама вон там в элегантном платье, определенно настоящая дама, тоже у себя дома. Девушка рядом с ней – точно ее дочь. Обе смеются, и если сейчас не позвонить в звонок, то обязательно в них въедешь.

По широкой дуге за угол дома – главная улица Ланса. Тут стоит собор. А справа и слева – гражданские и военные, все вместе смеются и болтают. И куча витрин! В них есть всё. Там сыр, а вон там, Райзигер едет медленно, там копченая ветчина, сложенная пирамидкой. Вон сбоку вывеска – полевой книжный магазин, а там кафе, там цирюльня, золотая вывеска «Куаффёр», вдобавок красный плакат: «Бритье и стрижка».

Райзигер не понимает, зачем ехать мимо всего этого великолепия. Он слезает, спихнув велосипед в канаву. Идет по мостовой среди гражданских и военных.

Ага, кино. «Солдатское кино», так написано крупными буквами через весь дом, а ниже крикливые афиши: три комедии с Максом Линдером, вход для унтер-офицеров и фельдфебелей – 30 пфеннигов, для рядовых – 15. Время показа с одиннадцати утра до девяти вечера.

Райзигера распирает от зависти: у кассы давка.

Дальше: офицерская столовая, комендатура гарнизона, с десяток военных контор, управление железной дороги, управление саперного склада, горное управление. И вот одно особенно большое окно – фруктовая лавка.

Райзигер ставит свой велосипед на обочину и заходит внутрь.

Продавщица говорит по-немецки, ну то есть очень старается, а там, где ей не хватает словаря, восполняет пробелы бурными движениями рук или, если это не помогает, звонким смехом. Абсолютный мир. Волнующая девушка. У нее надо купить не только персики, надо еще фунт яблок взять и, может быть, еще немного темного винограда, ах да, и еще одну или даже пару банок ананасов вон там. И, боже мой, тут еще колбаса есть и настоящее масло.

У Райзигера есть деньги. Он задумывается на мгновение. Ох, покупка требует времени. Каждое яблоко надо осмотреть и понюхать.

И вот он ходит взад и вперед по лавке громкими шагами, руки в карманы. «Ах, фройляйн, заверните еще кусок масла или, скажем, два, а еще, пожалуй, полфунта винограда или, скажем, один фунт. Да, и, разумеется, банку сардин в масле – ну, с меня хватит – да, а теперь рассчитаемся, payer, s’il vous plaît»[8]8
  Платить, пожалуйста (фр.).


[Закрыть].

Оплатил – под милую улыбку милой девушки – персики капитана и то, что себе. Жалко, что придется отсюда уйти. Бонжур, мадемуазель. Он смеется, и она смеется.

Он садится на велосипед и гонит что есть сил.

Только он собрался свернуть за угол на улицу, ведущую к квартире капитана, появляются два полевых жандарма. Один машет рукой: слезай.

– Не так-то быстро, молодой человек! Улица под огнем!

Раздается взрыв, и Райзигер видит, как дым вырывается из-за дома.

– Часто здесь так? Я вообще ничего не слышал.

Жандарм сплевывает в сторону:

– Каждый день свирепствуют. Это никогда не длится долго, но двадцать или тридцать раз точно накроют.

Другой жандарм:

– Да и плевать. По сути, убивают в основном только своих соотечественников.

Первый жандарм продолжает:

– Не сглазь, камрад, не сглазь. Я даже удивлюсь, если они хоть раз попадут по главной улице. Сейчас эта хрень закончится, говорю тебе.

Райзигер видит, как снаряд падает на дорогу еще несколько раз. Через четверть часа всё тихо.

Он садится обратно на велосипед и отправляется в путь.

«Странная чушь, – думает он. – Странная чушь». На одной улице артиллерия бьет по людям и домам, а на другой – жизнь и толкотня, как в самые мирные времена. Две зоны в пяти минутах друг от друга, смерть и жизнь. И одна ничего не знает о другой или не хочет ничего знать. «Безумие, Боже, безумие – эта война».

Он как раз проезжает мимо дома, у которого горит крыша. Вверху клубится черный дым. Выстрел был точным, дом пробило до самого подвала. Всех, кто был в доме, – в месиво.

Но гражданские проходят мимо и не смотрят.

И вот двое детей снова играют с волчком.

Странное, ужасное безумие.

Райзигер приносит Мозелю персики, берет припасы и идет к себе на позицию.

Там добычу делят.

Вечером Райзигер думает о продавщице. Блондинка, с красными губами. Платье, конечно, некрасивое, серое и рваное. Но блузка белая. А когда она смеялась, там двигалась грудь. Мягкая.

Он просит у Ауфрихта рисунок:

– За две сардины в масле.

– За четыре голую нарисую! А ты что, наконец-то вошел во вкус в Лансе?

Смех. Райзигер платит четыре сардины.

Глава шестая

1

Сентябрь 1915 года. Однажды утром на позицию явился полковой врач. Солдаты догадались, что будут делать прививку. Черт подери, опять будет лихорадить после того, как этот пилюлькин осел продырявит кожу ржавой иглой. Вдобавок ужасные боли в мышцах.

Но как отказаться? Лейтенант Штойвер с вахмистром идут по рядам, сверяя по списку, все ли на месте. Даже часовые должны явиться.

Рядом с врачом унтер из санитаров. У него с собой два вещмешка, откуда он достает длинненькие, блестящие серым лаком жестяные коробочки. Каждому по одной. Когда раздача окончена, лейтенант приказывает «Смирно!», а обермедик толкает речь:

– Ребята, вам сегодня раздают защиту от газа. Скоро потренируемся, как накладывать и применять эту защиту. Но сперва, если вам интересно, хочу объяснить, о чем речь. Вы читали в сводках, что противник уже некоторое время напускает на нас ядовитые газы. Он надеется напугать нас этими газовыми облаками. Я прямо заявляю: так называемые газы – это просто вздор, который никому не может навредить. Когда попадаешь в эти облака, заслезятся глаза или начнется кашель. Вот и всё. Естественно, этой чушью враг пока ничего не добился. Он добился только, что и нам теперь придется использовать газ. Это не так уж и безобидно. Мы, конечно же, блюдем законы международного права, которые частенько попирают ногами эти свиньи по ту сторону фронта. Но уж мы им зададим жару! Об этом вы уж не беспокойтесь.

Наш газ сдувает прочь, если ветер идет в сторону противника. Но если не повезет и ветер переменится, то на этот случай в будущем будем надевать защиту от газа, чтобы не получить в рожу свои же облака.

Наша газозащита состоит из марлевой повязки, пропитанной жидкостью. Эту повязку следует накладывать на рот, по возможности так, чтобы закрыть и ноздри. Тогда с вами ничего не случится. Сейчас покажу.

Доктор открыл одну из серых лакированных коробочек и достал повязку. Она походила на компрессы, которые прикладывают студентам, раненным во время мензур-дуэли,[9]9
  Мензурное фехтование, мензур-дуэль – поединки между представителями студенческих объединений.


[Закрыть] – толстый тампон из марли, с белыми завязками по обе стороны.

Достав из жестянки бутылочку, он откупорил ее и вылил немного жидкости на марлевый тампон:

– Смачивать так, чтоб жидкость не капала. Затем слегка сжать и наложить куда надо. Вот, попробуйте.

Это было что-то новое. Вся батарея открыла коробки, смочила кусочки марли и предписанным образом наложила их на рот, прикрыв заодно и ноздри. У большинства по бороде текла жидкость. Запах был мерзкий.

Глядят друг на друга. Очень смешно. Канониры, у которых были усы, смотрелись благовоспитаннее. Было похоже на особые повязки для усов. Но чисто выбритые производили идиотское впечатление. Как будто фестиваль масок. Глазами все ухмылялись. Наконец сняли повязки, отплевываясь. Черт их дери, эта жидкость совсем не годится для утоления жажды!

Потом еще поупражнялись по команде.

«Защиту надеть!» – кропотливые поиски тщательно завязанной петли. Исполнение не задалось.

«Защиту убрать!» – бинты свернули и положили в жестянки.

– Быстрее нужно! Итак, еще раз: газы! Батарея, надеть защиту! А теперь повязку с веревочками в обе руки и, хоп-хоп-хоп, вяжем на носу, быстрее молнии! Так… раз, два!

Дело пошло получше. Обермедик повторил команду раз десять. Казалось, он очень гордился силой своего голоса. Затем он обратился к Штойверу:

– Лейтенант, личный состав надо хотя бы пару раз в неделю поднимать по газовой тревоге!

Тут он встал, словно петух, готовый закукарекать:

– Все слушайте! Кто потеряет защиту или не всегда ее будет иметь при себе, того буду безжалостно сажать под арест. Не считая того, что за свою беспечность можно очень легко поплатиться смертью. И еще: вместо жидкости можно пропитывать марлю мочой. Так что, если бутылка кончилась, можно отлить прямо на повязку. Понятно? Большое спасибо, лейтенант.

«Смирно! Разойдись!»

Вернувшись в расположение, артиллеристы восхищенно обсуждали новое чудо техники. Газ? Естественно, все о нем слышали. Вот ублюдство! Этого еще не хватало! Потом еще додумаются выращивать бациллы и сбрасывать их в бутылках с самолетов. Эта война – несусветная хрень!

Но пока что, из веселья и любопытства, солдаты снова напялили газовую защиту, и пока что это было весело и смешно. Пробовали изображать и выставляться как можно глупее с помощью повязки из марли. Один надел на лоб, другой на нос, большинство корчило из себя фехтующих студентов. При каждом орудии находились те, кому изобретение показалось настолько новым и любопытным, что они просили товарищей сфотографировать их, дабы наглядно передать по почте эту восхитительную чушь своим близким.

Да, кстати, газовая атака… По весне об этом уже что-то было в армейской сводке, потом еще это обсуждали с пехотинцами, стоявшими по соседству. Много шума из ничего! Всё это ерунда! Если враг не придумает ничего получше, может оставаться дома. Нас такими финтифлюшками не впечатлишь. Настоящая граната куда хуже вонючей тучи. А теперь у нас и газовая защита есть. Что нам будет?

2

1 марта 1915 г.

Ставка Верховного главнокомандования

Западный театр военных действий

На отдельных участках нашего фронта французы вновь применили, как и за несколько месяцев до этого, снаряды, выделяющие при детонации зловонные и удушающие газы; никакого ущерба причинено не было.

16 апреля 1915 г.

Ставка Верховного главнокомандования

Западный театр военных действий

Использование бомб, выделяющих удушающие газы… со стороны французов учащается.

17 апреля 1915 г.

Ставка Верховного главнокомандования

Западный театр военных действий

Вчера англичане также применили гранаты и бомбы с удушающими веществами восточнее Ипра.

Сообщают из Ставки Верховного главнокомандования:

В публикации от 21-го числа сего месяца английское командование жаловалось, что немцы при отбитии высоты шестьдесят к юго-востоку от Ипра использовали снаряды, выделявшие при разрыве удушающие газы, «в нарушение всех законов цивилизованной войны». Как следует из немецких публичных заявлений, наши противники используют это оружие уже в течение многих месяцев. Они, очевидно, держатся мнения, что позволенное им не позволено нам. Мы понимаем эту точку зрения, не блещущую новизной в ходе текущей войны, особенно ввиду того, что развитие немецкой химической науки, безусловно, позволяет нам использовать намного более эффективные средства, чем те, что есть в распоряжении противника, но разделить эту точку зрения мы не можем. К тому же апелляция к законам и обычаям ведения войны в данном случае не работает. Немецкие войска не стреляют «снарядами, единственной целью которых является рассеивание удушливых или ядовитых газов» (Гаагская конвенция от 29.07.1899). Газы, образующиеся при разрыве немецких снарядов, хотя и кажутся более неприятными, чем газы из обычных французских, русских и английских артиллерийских снарядов, тем не менее не столь опасны. Газовые установки, используемые нами в ближнем бою, никак не противоречат «законам ведения войны». Они не несут в себе ничего, что было бы сильнее того эффекта, который достигается вязанкой подожженной соломы или дров. Поскольку образующийся дым ясно виден даже в темную ночь, каждому дана возможность своевременно избежать его воздействия.

(«Фоссише Цайтунг», 23 апреля 1915 г.)

3

«…газы, образующиеся при разрыве немецких снарядов, хотя и считаются более неприятными, чем газы от обычных артиллерийских снарядов, всё же не столь опасны, как последние…»

«…Облако газа накрыло участок фронта между Биксхооте и Лангемарком, в основном занятый французской колониальной дивизией, посеяв ужас и замешательство в ее рядах и вызвав отравление газом в общей сложности 15 000 человек, в их числе 5000 погибших…»

(Хауслиан. Химическая война, изд. Миттлер и сын, Берлин, 2-е изд., с. 12)

«…поскольку образующийся дым ясно виден даже в темную ночь, каждому дана возможность своевременно избежать его воздействия…»

«…вызвав отравление газом в общей сложности 15 000 человек, в их числе 5000 погибших…»

4

Вспомним же, с каким беззастенчивым восторгом вражеская и американская пресса объявили минувшей осенью о замечательных французских изобретениях, позволяющих увеличить разрушительную силу артиллерийских снарядов за счет действия отравляющих газов. Не забудем и печально известную рекламу компании «Кливленд Автоматик Компани», где о новой гранате говорится буквально следующее (в немецком переводе):

«Материал совершенно особого типа, он обладает высокой эластичностью и прочностью, способен разбиваться на мелкие осколки при взрыве гранаты. Схема воспламенения этой гранаты аналогична воспламенению шрапнели, но отличается тем, что для подрыва в полости снаряда используются две взрывчатые кислоты. Соединение их производит страшный взрыв, действующий сильнее, чем любой другой тип, использовавшийся до сих пор. Если немедленно не оказать помощь, вещества, контактирующие с этими кислотами при взрыве, и нанесенные ими раны означают страшную мучительную смерть в течение четырех часов. Исходя из опыта условий, сложившихся в окопах, в данный момент невозможно оказать такому раненому срочную медицинскую помощь и избежать летального исхода. Крайне важно немедленно прижечь рану, будь она на теле или на голове, или прибегнуть к ампутации, если она на ногах, поскольку противоядия не существует. Отсюда следует, что этот снаряд мощнее обычной шрапнели, так как раны, нанесенные шрапнельными пулями и взрывчатыми веществами, не так опасны для тела, так как в них нет ядовитых примесей, требующих скорой медпомощи».

Вот сто́ящая тема для возмущения всего мира. Насколько иными были бы заявления, если бы французам или англичанам удалось опередить нас, создав эффективные газогенераторы!

(«Фоссише Цайтунг», 23 июня 1915 г.)

5

На участке фронта под Лоосом газа не наблюдалось. Заступая в окопе на пост артнаблюдателя, Райзигер всякий раз прислушивался к тому, что говорит пехота. Но и они ничего не знали. Как бы то ни было, противник точно до сих пор не вкопал ни одного газового баллона – это наверняка приметили бы по изменениям на местности.

Нет-нет, всё было в высшей степени нормально. Никакой повышенной активности артиллерии. Никаких перемен в расположении колючей проволоки. По ночам посты нашей разведки могли перемещаться сколько угодно: по ту сторону определенно было спокойствие.

Единственной новинкой было тяжелое орудие, намного большего калибра, чем раньше, стрелявшее уже несколько дней подряд.

Возле расположения офицера лежал неразорвавшийся снаряд. Райзигер всегда проходил мимо него с робким уважением. Ростом он был метр семьдесят восемь, но зверюга, лежавшая на дороге, была на добрых десять сантиметров длиннее. Он не знал, сколько его собственное тело в обхвате. А вот диаметр этой блестящей черной жуткой твари можно было прочитать у нее на дне: тридцать восемь с половиной сантиметров.

Слава богу, только один выстрел каждый вечер. В 1/96 его окрестили «вечерний удар». Каждый день ровно в семь часов. Надежно, с точностью до секунды.

Пять минут перед ним проходили скверно.

Один и тот же спектакль каждый вечер. Весь день не знали, сколько точно времени. Но то, что наступает без пяти семь, странным образом ощущалось всей батареей. Без пяти семь во время ужина часы ставили на стол. Спокойно разговаривали себе дальше, но разговоры становились всё более прерывистыми. Без трех минут, без двух минут. Потом в каждом укрытии кто-то замечал: «Скоро вагонетку подгонят». Откладывали нож, вытянутые ноги подтягивались, комфорт внезапно заканчивался. Сидели по-военному. Не разговаривали. Кто-то барабанил по столу, кто-то приглаживал волосы или сучил пальцем за воротником.

И вот ровно семь. Настолько точно семь, что можно было сверять часы.

И вот!

Глухой выстрел. Никто не реагировал. Разве что считали про себя. Один, два, три… шесть, семь, восемь, девять…

Дальше уже можно было не считать.

Колебание проходило по всем домам и укрытиям. Не воображаемое, нет, настоящее колебание. Стены дрожали, колеблясь в едином ритме. Пол поднимался в едином ритме. Незакрепленные тарелки плясали на столе. Незакрепленные ложки вибрировали. Окна дребезжали, двери шатались, а порой одна вдруг распахивалась.

Всё это длилось секунды.

Шум, постепенно усиливаясь, превращался в грохот. Как будто пустой десятиметровый мебельный фургон едет по узкой ухабистой дороге. Лошади бестолково рвутся. И вдруг бестолковая ухабистая мостовая переходит в гладкий асфальт, и вот уже лошади мчат по нему телегу галопом.

Гром, грохот!

Обладатели часов кладут их в карманы. Краски возвращаются на побледневшие лица. Все глядят друг на друга с широкими смущенными и испуганными ухмылками. Рот дожевывает хлеб с консервированной ливерной колбасой или копченой селедкой. И кто-то говорит: «Н-да, вот так война!» или: «Ну когда уже почта придет?»

Чего хотел добиться противник своим вечерним выстрелом, никто толком не понимал. Цель была одна и та же, выставлялась точно: ни недолета, ни перелета, ни промаха. Вечер за вечером одна и та же цель – железнодорожная насыпь, шедшая левее огневой позиции из Ланса в Бетюн.

Но зачем? Поезда тут не ходили уже много месяцев, пользоваться путями было невозможно, ведь они шли прямо между траншеями.

Всякий раз незадолго до семи часов артиллеристы думали, что этим вечером орудие может перенести огонь на их позицию и грохочущая телега снесет три-четыре укрытия… Но ничего не происходило. День за днем тварь выедала искалеченные обломки насыпи. С нулевым ущербом.

Со временем к этому можно было даже привыкнуть, словно так и надо. Да, находились наглецы, выползавшие из укрытий на животе незадолго до семи часов, чтобы увидеть удар своими глазами. И, прежде всего, оказаться рядом, если снаряд не разорвется.

Потому что болванка – это живые деньги. Берешь лопатку и штык-нож, садишься верхом на жирного зверя и прикарманиваешь со снаряда ведущий поясок[10]10
  Часть снаряда, предназначенная для сдерживания газов и его проведения по нарезам ствола.


[Закрыть].

В нем материала – на дюжину браслетов. Поясок сделан из тончайшей красно-коричневой меди; она мягкая, и с ней легко работать. Один браслет – это от тридцати до сорока пфеннигов. А если хватает опыта, чтобы изготовить железный крест и выцарапать под ним «1914–1915», каждый экземпляр можно продать за целую марку.

6

ПРИКАЗ ПО ПОЛКУ

Батареи полка выполнили свой долг в боях последних недель. В особенности превосходно показали себя ПАП 2, 3 и 6/96, день и ночь стоявшие под сильным огнем противника. Ничего другого я и не ожидал. Приказываю: артиллеристы в знак признания их заслуг посменно, по три дня каждый, остаются для отдыха в расположении при передках. Одновременно от каждой батареи могут отдыхать до шести человек. Естественно, боевая готовность сохраняется при любых обстоятельствах. Личный состав, находящийся на отдыхе, освобождается от любых обязанностей.

фон Трота

(с подлинным) верно: Линнеман,

оберлейт. и адъют.

Этот приказ по полку был оглашен в 1/96 с прибавлением капитана Мозеля: «В 1/96 канониры Рабс и Райзигер первыми сменяются на двух других связистов (окопными наблюдателями). Обоим смененным немедленно перейти для отдыха в расположение при передках. Доложиться там сегодня в два часа пополудни. Вахмистру Холлерту: обеспечить проживание и питание».

Рабс и Райзигер радостно выступили в сторону Анная. Холлерт был приветлив:

– Покои в замке предоставить не могу, но над канцелярией есть чердачок, располагайтесь там

Поднялись по узкой затейливой лестнице. Наверху комната – грязная и пыльная, заваленная хламом. Смотрелось мрачно. Но в углу стояла буржуйка, можно было готовить, и это была настоящая радость.