Текст книги "Вот тако-о-ой!"

Глава одиннадцатая

Было бы конечно прекрасно если бы мы могли сообщить, что наступивший день был для Селины днем феноменального успеха что ее заботливо подобранные связки и пучки разобрали нарасхват, что она возвратилась в Ай-Прери с хорошей выручкой звенящей в ее кожаной сумке.

Но все вышло наоборот. Неудача была настолько катастрофическая, что могла бы обескуражить и большинство мужчин, и уж тем более женщину менее решительную и мужественную, чем Селина.

Она проснулась в три часа, когда было еще совсем темно. Стряхнула с платья солому, причесалась, насколько это было возможно в такой обстановке. Не разбудив сладко спавшего Дирка и оставив Пома в качестве стража она направилась через улицу – к Крису Спенкнебелю. Там Селина хотела умыться и купить горячего кофе для себя и Дирка.

Крис толстый, белокурый, добродушный австриец стоял за стойкой в баре и вытирал прилавок большой влажной тряпкой, а мягкой резиновой щеткой в другой руке натирал его до блеска.

Спенкнебель, казалось, никогда не спал, торгуя день и ночь. Однако цвет лица у него был свежий, розовый, а голубые глаза ясны. Последняя компания фермеров, заглянувшая к нему ночью выпить пива или горячего кофе с сандвичами, находила его таким же гостеприимным и бодрым, как всегда, в белоснежном фартуке, с розовыми щеками, с мокрой тряпкой в руках, которой он только что вытирал прилавок.

– Здорово, как поживали все это время? – встречал он старых знакомых.

Посетители же, появлявшиеся в баре ранним утром, видели его таким же бодрым, в свежевыглаженном переднике и так же неизменно приветливого.

Селина вошла в длинное помещение, где пахло кофе и чем-то жарившимся на плите. Торговцы уже сидели за столиками и торопливо поглощали огромные завтраки: свинину, яйца, целые миски картофеля, чашки дымящегося кофе и пирамиды хлеба с маслом.

Селина подошла к Крису, круглая его физиономия приветливо улыбалась ей сквозь облако табачного дыма, словно солнце сквозь туман.

– Здорово, как дела? – Потом он узнал ее. – Да это миссис де Ионг! – Он вытер свою огромную ручищу полотенцем, протянул ее вдове с выражением сочувствия на лице. – Я слышал, – сказал он, – слышал.

– Я приехала с товаром, мистер Спенкнебель, я и мальчик. Он спит в повозке. Можно будет привести его сюда умыть и привести в порядок перед завтраком?

– Ну, разумеется, разумеется. – Внезапно ему пришла в голову догадка. – Не ночевали же вы в повозке, миссис де Ионг?

– Ночевали. Было не так плохо. Малыш спал всю ночь отлично. И я поспала немного.

– Отчего вы не пришли сюда? – При взгляде на лицо Селины он понял отчего. – Но вы и мальчик могли бы бесплатно переночевать у меня.

– Я это знала, оттого и не пришла.

– Не говорите глупостей, миссис де Ионг. Половина комнат свободна. Вы можете за себя и мальчика платить хоть двадцать центов и заплатить их тогда, когда хорошо заработаете. Но вы ведь не будете регулярно ездить на рынок с овощами, а? Это не женское дело.

– А кто же будет делать это вместо меня? Ян? Но он для этого совсем не годится. Ну, поезжу сентябрь и октябрь. А там, может быть… – Ее голос оборвался. Трудно быть бодрой и полной надежд в три часа утра, после бессонной ночи и на пустой желудок.

Умывшись в задней комнате за буфетной и причесавшись, Селина почувствовала себя много лучше. Возвратясь к тележке, она нашла Дирка в ужасе и отчаянии, уверенного, что он брошен матерью на произвол судьбы.

Через четверть часа они сидели за столиком у Криса в баре и с аппетитом завтракали.

Покупатели на Чикагском базаре не покупали овощи у Селины: у женщин как-то непривычно было покупать. На Хей-Маркете женщины до сих пор появлялись лишь в качестве покупательниц.

К четырем часам утра разносчики и мелкие оптовики уже стаями кружились вокруг телег – среди них были русские, итальянцы, евреи. Они отчаянно торговались, норовили купить подешевле, а купив, они иной раз тут же перепродавали овощи хозяйкам. У них было много излюбленных трюков. Они могли подменить чем-нибудь корзину с помидорами, стоило вам отвернуться на миг, утащить головку цветной капусты или, выбрав, ловко ускользнуть в толпу, не уплатив.

Вот Луиджи. Луиджи торгует вразнос зеленью в северном районе, выкрикивая звонко свой товар по бульварам и боковым улицам Чикаго. У Луиджи смуглая физиономия, быстрые хитрые глаза, сверкающая улыбка. Хей-Маркет зовет его Луиджи. Если цена, которую просит фермер, не нравится Луиджи, он притворяется непонимающим. Тогда Хей-Маркет смеется, зная уже его шутки: «Эй, Луиджи, не притворяйся. Говори по-английски».

Селина сняла все, чем укрыты были овощи; у них был такой свежий, привлекательный вид. Но Селина знала, что продать их нужно непременно сегодня и очень скоро. Как только листья начнут чуть-чуть вянуть, а у цветной капусты края немного потемнеют, цена на них упадет наполовину.

Вот с окружающих улиц стали сходиться покупатели: маленькие – смуглые, черноглазые мужчины в шароварах, высокие – неуклюжие, грязные, с засученными рукавами, сплевывающие табак; почтенные краснолицые голландцы, обожженные солнцем; смуглые чужеземные лица.

Топот, говор, толчея.

– Эй, отодвиньте назад свою клячу. Что за черт!

– Сколько за всю кучу?

– Бобы есть? Нет, не надо капусты. Бобов.

– Четверть за мешок.

– Что за капуста! Какие тут пять фунтов! В этих головках и четырех не будет.

– Кто это говорит?

Пища для миллионов, живущих в Чикаго. От повозки к повозке.

Под копытами лошадей снуют босые дети с корзинами в руках, подбирая и тут же уплетая упавшие или брошенные с возов овощи. Вот обжора Анни, с повязанной накрест на колышущейся груди шалью, подбирает тут картошку, там луковицу, огрызки фруктов и остатки зелени – и в миску, которую она несет под рукой. Вот «большая» Кет, покупающая морковь, турнепс, свеклу, все слегка уже попортившееся, зато дешевое, чтобы, связавши пучками, продавать настоящим зеленщикам в качестве зелени для супа.

День был теплый. Солнце встало красное и жаркое. Сентябрь в этой местности всегда теплый и сырой. Зелень быстро портилась в это утро. К концу дня она должна была потерять всякую цену.

Селина встала у своей тележки. Вокруг она нашла соседей из Ай-Прери – полдюжины знакомых лиц. Они окликали ее или подходили, критически оглядывали ее товар.

– Как торгуете, миссис де Ионг? У вас хороший товар сегодня. Торопитесь с продажей. Сегодня жарко будет.

А глаза их говорили.

– Женщине здесь нет места. Прочь отсюда, женщины.

Разносчики разглядывали ее букеты, ее саму и проходили мимо. Это была не невнимательность, а просто некоторая робость, боязнь необычного. Ее бледное тонкое лицо с большими глазами, воздушная фигура в черном платье, слабые и нежные, несмотря на загар, руки, стиснутые в волнении, – все это заставляло их проходить мимо из-за инстинктивного неприятия всего необычного.

К девяти часам торговля стала тише. В паническом ужасе Селина констатировала, что выручка ее составляла пока только два доллара. Если она даже простоит до двенадцати, то удвоит эту сумму, но не больше. В отчаянии она ударила по лошадям, проложила себе дорогу сквозь кишащую людьми улицу и направилась в восточную часть города – Уотер-стрит. Там находились комиссионные лавки. Весь район был запружен повозками, наподобие Хей-Маркета, но здесь торговля велась иначе.

Селине было известно, что Первус оставлял иногда весь товар одному комиссионеру, она даже помнила имя – Телькотт, но не знала точно, где его лавка.

– Куда мы теперь, мамочка?

Мальчик был все утро настроен самым благодушным образом. Он хорошо позавтракал у Криса, его занимало все новое, что он видел сегодня. Четыре пыльные искусственные пальмы у Криса показались ему верхом роскоши. А в кухне был целый ряд столов – и чего только на них не делали! На рынке он усердно помогал Селине: обрывал начинавшие увядать листки, вытаскивал и раскладывал на виду те овощи, что посвежее да покрасивее. Но теперь он и сам, подобно овощам, немного увял от жары.

– Куда мы едем, ма?

– На другую улицу, Слоненок.

– Дирк, а не Слоненок.

– Там есть человек, Дирк, который, может быть, купит всю нашу зелень разом. Вот бы хорошо, тогда мы уедем домой. Помоги маме найти на вывесках его имя – Телькотт.

Южная Уотер-стрит изменялась с ростом города.

Раньше здесь на вывесках все были имена янки: Флинт, Кин, Раск, Лейн. Теперь встречались на каждом шагу Кюнес, Гарибальди и Кампаньи. А вот и «Вилльям Телькотт – фрукты и овощи».

Вильям Телькотт, стоя у дверей своего большого прохладного склада, являл собою полную противоположность лихорадочной суете толпы на улице, которую он так спокойно наблюдал. Он работал уже лет сорок, и в нем была спокойная самоуверенность человека, который знает, что людям необходимо то, что он им продает. В каждый базарный день с утра его лавка бывала набита мешками, корзинами, ящиками, из которых торчали зеленые листья, стебли, корешки. Симфония изумрудного, пурпурного, оранжевого, сизого.

Он покупал лишь лучший товар и платил хорошо. Телькотт знал отца Первуса и его самого как славных честных людей.

Но об их овощах он был невысокого мнения Пароходы с Великих Озер привозили ему отборные Мичиганские персики и виноград, в вагонах-холодильниках прибывали продукты Калифорнии.

Мистер Телькотт был облачен в серый костюм. Пиджак был снят и ослепительные рукава рубашки сразу выделяли его в этой толпе людей в шароварах и синих рубашках. Массивная золотая цепь на жилете новенькая соломенная шляпа сапоги с широкими носами. Хорошая сигара в зубах. Лаконичный неподвижный в дверях, как какой-нибудь идол в своей нише, он слушал продавцов раскладывающих перед ним свои овощи и плоды на земле.

– Это никуда не годится, Джек. Не возьму.

– Гм, Валь, я думаю, лучше свезите все это в другое место. Края пожелтели. Увядшие.

Повара из лучших отелей Чикаго-Чермен-Гауза Аудитории Пальмер-Хауза, «Веллингтон» Страттфорда приходили к Вилли Телькотту за зеленью для кухни. У него покупали и зеленщики, обслуживающие северные фешенебельные кварталы города и южную часть по соседству с Прери-авеню.

Из своей ниши он воззрился на появившуюся перед его складом жалкую фигурку в порыжелом черном платье, с напряженно-тоскливым, тревожным выражением устремленных на него глаз.

– Де Ионг, э? Сожалею о вашей утрате, мэм. Первус был славный парень. Так вы – его вдова, гм? Гм. Пустяки давали ему его огороды, не правда ли?

Он был явно удивлен: перед ним была не деревенского типа женщина и не солидная краснощекая голландка.

Он подошел к ее тележке:

– У вас хороший товар, миссис де Ионг, и выглядит все прекрасно. Но вы опоздали. Уже почти десять.

– О нет! – воскликнула Селина. – О нет, не поздно еще. – Отчаяние, звучавшее в ее голосе, заставило его взглянуть внимательнее.

– Ну, знаете что, половину я еще, пожалуй, могу взять у вас. Но этот товар не держится в такую жару. Испортится – и мои покупатели и смотреть не станут. Что, первая ваша поездка, а?

Она отерла лицо, все мокрое от холодного пота. Ей стало вдруг трудно дышать. Он кликнул из склада людей:

– Джордж, Бен! Перетащите эти овощи. Половину. Лучшую. Пошлю вам чек завтра, миссис де Ионг. Что первый день – неважный оказался, а?

– Жарко очень, вы это хотите сказать?

– И жарко тоже. Но я говорю, что в такой праздник большинство разносчиков не покупает и не торгует.

– Праздник?

– А вы не знаете, что сегодня – еврейский праздник? Да неужели не знали? Это худший день в году для торговли. Евреи-зеленщики все в синагоге в этот день, а евреи-покупатели все сделали запас провизии на два дня. Да-а. Лучше уезжайте сейчас домой и спасайте остальной товар, моя милая.

Опершись одной рукой на сиденье, она уже готовилась вскочить в повозку. Из-под платья выглядывали безобразно огромные башмаки на стройных маленьких ножках.

– Если вы сейчас купили мои овощи только из жалости ко мне… – заговорила гордость Пиков.

– Никогда так не веду дела, не беспокойтесь, мэм. Не имею возможности покупать ничего неподходящего. Дочка у меня учится, хочет быть певицей Она сейчас в Италии, и все на нее уходит, все деньги, что мне удается сколотить.

Лицо Селины даже порозовело, словно она увидела перед собой эту Италию. Она принялась благодарить Телькотта.

– Все в порядке, миссис де Ионг, я вижу Вы хорошо связываете свои овощи, и они у вас крупные. Подберите их так же хорошо в следующий раз и везите сразу ко мне. Мои покупатели любят, чтобы зелень выглядела красиво. Прощайте.

Когда она подбирала поводья, хозяин стоял уже снова в дверях, хладнокровный, неподвижный, с незажженной сигарой в зубах, а носильщики суетились, стаскивая корзины и ящики к его ногам стук колес и копыт, грохот и выкрики сливались в дикий шум вокруг его невозмутимой фигуры.

– Мы поедем теперь домой? – спрашивал Дирк. – Едем, мама я голоден.

– Да, детка.

Два доллара у нее в кармане. За весь тяжелый труд вчерашнего дня и сегодняшнее испытание и работу долгих месяцев… И два доллара в кармане ее порыжелой черной кофточки.

– Мы поедим в дороге, Дирк. Достанем молока и хлеба.

Солнце жгло немилосердно. Селина сняла шапочку с головы мальчика и нежно провела рукой по его намокшим от пота волосам.

– Было хорошо, правда? – спросила она. – Похоже на приключение. И каких ласковых, любезных людей мы встретили, подумай, Дирк. Мистер Спенкнебель и мистер Телькотт…

– И Мейбл, – подсказал Дирк.

Она запнулась на миг.

– И Мейбл. – Селине захотелось вдруг расцеловать сына, но она не сделала этого, зная, что он этого не любит. В этом отвращении к «нежностям» сказывался прежде всего голландец и, кроме того мальчик его возраста.

Она решила ехать сначала в восточную, потом южную часть города. Первус иногда после рынка продавал зеленщикам в этих районах. Селина представила себе лицо Яна, если она вернется домой с непроданной половиной товара. А что будет с неоплаченными векселями? От ее четырехсот долларов осталось долларов тридцать, не больше. Первус накупил семян в апреле с тем, чтобы уплатить за них в конце сезона. И срок уплаты наступал на днях.

Страх охватил Селину. Она говорила себе, что это усталость, нервы. Ужасная это была неделя. И теперь – неудача с базаром. Скоро они будут дома, она и Дирк. Там так прохладно и тихо. Ей вспоминались ее чистенькая спальня с деревянной кроватью и гардеробом, софа в гостиной с покрывалом из пестрого ситца, старое кресло на крыльце. Кажется, годы прошли с тех пор, как она все это видела. Теперь все казалось ей таким удобным, желанным, дорогим. Миром, безопасностью, уютом веяло от всех этих вещей.

Все и в Ай-Прери, и в городе твердили ей, что то, за что она взялась, не женское дело. Что ж, быть может, они и правы.

Вниз по Уобаш-авеню с его поездами надземной железной дороги, гремящими над головой, с непривычным оглушающим шумом улицы большого американского города, от которого ее испуганные лошади метались во все стороны так, что она с трудом их сдерживала. Магазины, трамваи, экипажи, велосипеды, пешеходы. У Дирка, казалось, глаза готовы были выскочить из, орбит. Он был восхищен и перепуган.

Наконец Прери-авеню. Сразу тишина после бури. Бульвары, красивые большие каменные дома. Башенки и башни, купола и причудливые карнизы, стрельчатые окна. Здесь жили денежные тузы, сколотившие свое состояние на свиньях, пшенице, на всем необходимом для города.

«Совсем, как я», – подумала с юмором Селина. Потом другая мысль промелькнула у нее в голове. Ее овощи – еще свежие, лучше тех, что продаются на соседних базарах. Отчего бы ей не попробовать продать часть их здесь, в этих больших домах. За один час она заработает несколько долларов.

Она остановила свою телегу в центре Двадцать четвертой улицы, передав вожжи Дирку. Лошади были теперь спокойны и обнаруживали не больше стремления убежать, чем деревянные лошадки карусели. Селина набрала полную корзину лучших овощей и с этой корзиной на руке взглянула наверх, на дом, куда собралась войти. Это был четырехэтажный коричневый дом с безобразной высокой лестницей, а под ней небольшой вестибюль и входная дверь.

Черный ход выходил на аллею за домом, но туда ей не хотелось стучаться. Она взглянула на медную пуговицу звонка. Ее рука была уже близко.

«Нажми», – говорил в ней голос отчаяния. «Не могу, не могу», – кричал в ней в ответ хор гордых вермонтских Пиков. «Что же, умирай с голоду и пусть пропадают и Дирк и ферма».

И тут Селина твердо нажала кнопку звонка. Слышно было, как он зазвенел в передней. Снова и снова.

Шаги на внутренней лестнице. Дверь открыла высокая женщина в рабочем переднике – по-видимому, кухарка.

– Доброе утро, – сказала Селина. – Не надо ли вам свежих овощей из деревни?

– Нет. – Она наполовину прикрыла дверь, потом снова открыла и спросила: – А есть у вас свежие яйца и масло?

После отрицательного ответа Селины она захлопнула и заперла дверь на ключ. Стоя еще у дверей со своей корзиной, Селина слышала ее тяжелые шаги по коридору и кухне.

«Ну и ладно, но все это не страшно. Просто не нужны им сегодня овощи, – утешала себя Селина. – В следующий дом теперь».

Потом еще в следующий, потом в третий. Обошла все дома по левую и правую сторону улицы. Четыре раза наполняла она свою корзину. В одном продала на пятнадцать центов, в другом – на двадцать. В третьем почти на пятьдесят. «Доброе утро», – говорила она своим чистым и мягким голосом всякий раз, как отпиралась на ее звонок дверь. Ее с любопытством оглядывали. Не всегда захлопывали дверь перед ее носом.

– Не знаете ли какого хорошего места? – спросила у нее одна из прислуг. – Здесь не ахти какое место. Платят всего три доллара. А нынче все берут четыре. Может, знаете какую-нибудь леди, которой нужна хорошая прислуга?

– Нет, – отвечала Селина, – нет.

В другом месте повар, заметив ее бледность и усталый вид, предложил ей чашку кофе. Она вежливо отказалась. Двадцать первая улица, Двадцать пятая, Двадцать восьмая. В ее кошельке было уже больше четырех долларов. Дирк утомился, проголодался и был близок к слезам.

– Последний дом, – обещала ему мать. – Это уж наверняка последний. Потом мы поедем домой, мальчик. Поедим дорогой, ты поспишь под мешками, как в палатке, и мы мигом доберемся домой.

Последний дом был новый, из серого камня, уже начинавшего темнеть и тускнеть от гари от проносившихся недалеко отсюда пригородных поездов Иллинойса. Окна в доме были широкие, стрельчатые и блестели, перед домом была площадка со статуями, а за домом – оранжерея. На окнах занавеси из дорогих кружев и плюшевые гардины. Весь дом за высокой железной оградой выглядел внушительно и как-то неприступно. Селина заколебалась, звонить ли. Ей чудилось что-то угрожающее, неприступное в этой решетке. Последний дом. У нее почти пять долларов, заработанных за один час.

– Еще пять минут, – сказала она Дирку, пытаясь говорить веселым тоном. Руки ее были полны овощей, которые она собиралась уложить в корзину у ее ног; вдруг она услышала над самым ухом:

– Ну-с, а где же ваш патент?

Она обернулась. Полисмен. Она молча глядела на него снизу вверх. «Какой огромный и какое ужасное и красное лицо у него».

– Патент?

– Да. Вы слышали ведь, что я сказал. Патент. Патент разносчика. Полагаю, у вас он имеется?

– Да ведь я… нет. Нет. Не имеется. – Она все еще глядела на него неподвижно. Его физиономия побагровела еще больше.

– Ладно, так я и думал, что вы торгуете без патента! Недурно! Убирайтесь отсюда. Вы и ваш мальчишка. Смотрите, если я еще раз поймаю вас здесь…

– Что такое, господин офицер? – сказал женский голос подле них.

Щегольская открытая коляска, запряженная двумя каштановыми лошадьми, шерсть которых блестела, как зеркало, остановилась у тротуара.

– В чем дело, Рейли?

Из коляски вышла дама. На ней был модный туалет из черного шелка и черная с перьями шляпа.

– Женщина торгует без патента, миссис Арнольд. Приходится смотреть в оба, чтобы уследить за ними всеми… ну, отправляйтесь-ка отсюда, эй вы! – Он положил руку на плечо Селины и слегка подтолкнул ее.

Тут Селиной вдруг овладел такой приступ обиды, гнева, такой взрыв долго сдерживаемых чувств, что она вся задрожала с ног до головы и улица, коляска, дама в шелках, лошади и полисмен – все заплясало перед ее глазами. Лицо ее было бело, как бумага, а глаза сверкали. Она даже точно выше ростом стала в своей позе гордой женщины, оскорбленной грубым прикосновением чужого мужчины.

– Как вы смеете меня трогать! Уберите руки, как вы смеете! – Ее голос дрожал и прерывался. Он побагровел и снял руку с ее плеча. Между тем дама из коляски внимательно вглядывалась в нее. Измученная трудом и невзгодами, рано состарившаяся женщина с пышными волосами, свернутыми небрежно в узел и заколотыми длинной облезлой шпилькой, жалкое платье, забрызганное грязью, мужская измятая шляпа, ветхие неуклюжие башмаки, а в руках – связки горошка, моркови, редиса, свеклы. Женщина с испорченными зубами, впалой грудью.

И все-таки Юлия узнала по глазам подругу своей юности. И вся в шелках и перьях кинулась к ней, всхлипывая от ужаса и жалости, с криком:

– О Селина! Дорогая! Дорогая моя! – и заключила в свои объятия Селину вместе со всеми ее связками овощей. Морковь, свекла, горошек посыпались вокруг них на мостовую перед большим каменным домом госпожи Арнольд. И странно было слышать, что утешает и успокаивает Селина, гладя полные плечи, обтянутые шелком, и приговаривая ласково, как говорят ребенку:

– Ну, ну. Все хорошо, Юлия. Не плачь же. О чем плакать? Ш-ш… Ну вот, все отлично!

Юлия подняла голову, высморкалась и отерла глаза.

– Отправляйтесь-ка отсюда, – сказала она полисмену Рейли, повторяя слова, сказанные им только что Селине. – Я поговорю о вас с мистером Арнольдом, вот увидите. А вы знаете, что это значит?

– Миссис Арнольд, сударыня, я ведь только исполнял свою обязанность! Как мог я знать, что эта леди – ваша приятельница? – Он обвел взглядом Селину, ее повозку, клячу, увядшие овощи. – Посудите, как я мог это знать, мэм?!

– А почему бы и нет? – возразила Юлия с великолепным презрением. – Почему бы и нет, желала бы я знать! Ступайте отсюда.

Побежденный представитель закона удалился. И теперь была очередь Юлии оглядеть Селину, ее повозку, лошадей, Дирка и груду зелени.

– Селина! Ради всего на свете! Что ты делаешь здесь со всем этим… – и, при взгляде на обувь Селины, новые всхлипывания. Тут напряженные нервы Селины не выдержали – и она начала истерически смеяться. Этот хохот испугал Юлию.

– Не надо, Селина. Пойдем ко мне в дом. Над чем ты хохочешь, Селина?

Продолжая смеяться, Селина указала пальцем на разбросанные у их ног овощи.

– Видишь эту капусту, Юлия? Помнишь, как я презирала пансион Теббитт, потому что там по понедельникам всегда подавали к ужину вареную капусту?

– Тут не над чем хохотать. Сию минуту перестань, Селина Пик!

– Перестала уже. Это я смеялась над своим невежеством в то время. В капусту, оказывается, вложены пот и кровь, здоровье и юность людей. Было тебе это известно, Юленька? Не надо поэтому презирать ее… Иди сюда, Дирк, вылезай из тележки. Здесь леди, которую мама знала давно-о, тысячу лет тому назад, когда мама была девочкой, тысячу лет назад!