Текст книги "Русская идея и американская мечта"

От Русской идеи – к Советской идее

Широко распространено представление, что после Октябрьской революции Русская идея «эмигрировала» вместе с ее последними творцами на Запад, а в самой России процесс социального мифотворчества как одной из форм национальной самоидентификации был грубо прерван большевиками, приступившими к сотворению и рациональному обоснованию национальной формы марксистской утопии. То есть что традиция Русской идеи на территории Советского Союза оказалась прерванной.

Но есть и иные представления о послеоктябрьской судьбе Русской идеи. Несколько лет назад литературовед Ю. Сохряков высказал мнение, что в советском обществе Русская идея трансформировалась в Советскую мечту и в этом новом для нее качестве стала во многом напоминать Американскую мечту²⁶⁷. Тут зорко подмечено одно реальное историческое обстоятельство, упускаемое из виду современными исследователями Русской идеи: приступив к строительству социализма, большевики не могли не попытаться сконструировать свой массовый социальный миф – миф о Советском Союзе и советском человеке. Миф, который, будучи усвоен каждым гражданином «первого в мире социалистического государства», стал бы для него непременным и непреложным руководством к действию, а, получив распространение за пределами СССР, привлек бы на сторону последнего симпатии зарубежной общественности, и в первую очередь рабочего класса и левой интеллигенции Запада. И такой миф, действительно напоминающий по некоторым признакам Американскую мечту, был создан в Советском Союзе в 20-30-х годах.

Однако наряду с Советской мечтой как индивидуализированным социальным идеалом в СССР сложилась и Советская идея²⁶⁸ как новый массовый социальный миф, выражавший представления большевиков о месте и роли Советской России (Советского Союза) в мире, предначертанных историей, о ее «пути», «цели», «миссии» и о советском человеке, которому предстояло эту миссию выполнить.

Советская идея имела два основных культурных источника (помимо советского опыта, который тоже подпитывал ее). Одним из них был марксизм, а одной из составных частей Идеи – «марксистские» (во многом искаженные) представления о пролетариате как освободителе (спасителе) человечества, о международной солидарности трудящихся, о новом обществе, новом человеке и т. п.

Но Советская идея была одновременно и превращенной – правильнее сказать извращенной – формой бытия Русской идеи²⁶⁹, ее своеобразным продолжением, о чем пойдет речь в дальнейшем. Столь удивительный симбиоз оказался возможным во многом по той причине, что марксизм включал в себя ряд мифологем, которые хотя и не совпадали по содержанию с мифологемами Русской идеи, однако были в чем-то предметно созвучны им (идеи мессианизма, эсхатологизма, единения человечества, формирования нового человека, становящегося со временем подобием общечеловека, и т. п.). Как замечает один из исследователей, «вся литература русского официального марксизма, вплоть до Ленина и Сталина… есть как бы логически оформленная схоластика, созданная для «русской идеи» – в смысле, который ей придавал Бердяев. Для него большевизм – это и есть русская национальная идея, лишь изуродованная псевдорационализацией и схематизацией»²⁷⁰. Стоит только добавить к сказанному, что так считал не только Бердяев.

Конечно, большевики с негодованием отвергли бы даже намек на то, что их социально-политическая доктрина (именовавшаяся «марксизмом-ленинизмом») включала в себя социально-мифологические элементы, хотя и не сводилась к ним. Отвергли бы они и утверждение о генетической связи между Советской и Русской идеей. То же самое сделали бы скорее всего творцы и протагонисты последней, находившиеся в зарубежной ссылке. Но это были бы необоснованные возражения.

Превращение Русской идеи в Советскую идею происходило как путем сохранения преемственности по отношению к некоторым элементам национальной культурной традиции, воплощенной в Русской идее, так и путем разрыва – порой демонстративного – с традиционным толкованием этого мифа.

Одно из заметных отличий Советской идеи от Русской идеи заключалось в том, что она была лишена христианского, православного характера. При этом в чем-то она стала идеей просто нехристианской, а в чем-то воинствующе антихристианской, т. е. ориентированной на прямое, целенаправленное отрицание и поругание православных ценностей и разрушение русской православной культуры.

Однако не следует упускать из виду и то немаловажное обстоятельство, что два феномена роднила религиозность, ибо марксизм с его центральной идеей спасения человечества с помощью пролетариата и хилиастической верой в наступление земного рая в форме коммунизма был по сути своей светским, «натуралистическим» вариантом религиозной эсхатологии.

Об этом говорили многие мыслители, в том числе российские. По словам С. Булгакова, «в основе социализма как мировоззрения лежит старая хилиастическая вера в наступление земного рая… и в земное преодоление исторической трагедии. Для этой веры, составляющей религиозную душу социализма, сравнительно второстепенное значение имеет специальная разработка частностей доктрины… Социализм есть апокалипсис натуралистической религии человекобожия. Насколько эта последняя вообще знаменует собой религиозное оскудение и аберрацию, настолько же и социалистический хилиазм наших дней, хотя он и бесконечно много выиграл со стороны практической приложимости, представляет собою упрощение, вырождение, даже опошление старого иудейского хилиазма. Социализм – это рационалистическое, переведенное с языка космологии и теологии на язык политической экономии переложение иудейского хилиазма… Избранный народ, носитель мессианской идеи…заменился «пролетариатом» с особой пролетарской душой и особой революционной миссией…»²⁷¹. После прихода к власти в России большевиков наряду с классом-мессией в лице пролетариата появилась и страна-мессия в лице Советского Союза – этого псевдонима России, который изначально допускал возможность включения (без последующего переименования) в СССР новых стран, в которых одержит победу социалистическая революция.

Бердяев не без основания отмечал, что Русская идея на протяжении всего периода своего становления и существования подвергалась «искажениям», и эти «искажения» происходили именно по линии ее де-Христианизации – через подчинение церкви государству – и выхолащивания аутентичного религиозного содержания Идеи. Вместо того чтобы стремиться к исполнению – как миссии – возложенного на нее христианского долга, Россия, переведя эту миссию в политическое русло, по сути дела, секуляризировала Русскую идею и тем самым до какой-то степени выхолащивала ее. «Духовный провал идеи Москвы как Третьего Рима был именно в том, что Третий Рим представлялся как проявление царского могущества, мощи государства, сложился как Московское царство, потом как империя и, наконец, как Третий Интернационал»²⁷².

Завершением этого процесса «искажения» и стало превращение Русской идеи в Советскую идею. He-христианский и антихристианский характер последней предопределил все основные направления этой трансформации. Новую интерпретацию получила идея миссии России. По-новому была осмыслена идея соборности, В ином облике явилась идея нового человека, рождаемого Россией.

Тем не менее дух Русской идеи как идеала, цели деятельности и пути России в мире – этот дух сохранился и в Советской идее. И проявился он прежде всего в мессианской устремленности большевизма²⁷³.

Согласно канонам классического марксизма, приверженцами которого провозглашали себя большевики во главе с Лениным, Россия в силу своей социально-экономической и политической отсталости не могла, не имела оснований претендовать на роль пролетарского мессии, т. е. спасителя, избавителя человечества от угнетения и эксплуатации, равно как и на роль страны, являющей образец нового, свободного общества и формирующей нового, свободного человека. Эту миссию, согласно Марксу, должны были осуществить передовые капиталистические страны, включая Соединенные Штаты Америки, с которыми автор «Капитала», судя по ряду его высказываний, связывал немалые надежды на осуществление сформулированных им идеалов.

Ленин отступает от Маркса в этом фундаментальном вопросе. Отступает, ссылаясь на новые исторические обстоятельства, новую политическую ситуацию, но – отступает. Не Европа и не Америка, а Россия должна теперь выступить в качестве спасителя мира от сил зла, воплощенных в капитализме и буржуазии, точнее – в качестве авангарда сил спасения в лице мирового пролетариата и его союзников. «Дела сложились иначе, чем ожидали Маркс и Энгельс, – пояснял Ленин в докладе на Третьем Всероссийском съезде Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов в январе 1918 г., – они дали нам, русским трудящимся и эксплуатируемым классам, почетную роль авангарда международной социалистической революции, и мы теперь ясно видим, как пойдет дальше развитие революции; русский начал – немец, француз, англичанин доделает, и социализм победит»²⁷⁴.

Но советская, социалистическая Россия видела себя не только в роли авангарда. Формирующиеся в ней новые социальные отношения и ценности (по крайней мере некоторые из них) должны были, по Ленину, стать образцом, моделью для других стран, которым, как представлялось большевикам, уже в ближайшем будущем предстояло осуществить у себя социалистическую революцию. «Наша социалистическая республика Советов, – утверждал Ленин в том же докладе, – будет стоять прочно, как факел международного социализма и как пример перед всеми трудящимися массами»²⁷⁵.

Тезис о модельном характере русской революции Ленин повторял множество раз. «…Некоторые основные черты нашей революции, – писал он в «Детской болезни «левизны» в коммунизме», – имеют не местное, не национально-особенное, не русское только, а международное значение»²⁷⁶. При этом пояснялось, что под международным значением имеется в виду «международная значимость или историческая неизбежность повторения в международном масштабе того, что было у нас…»²⁷⁷.

Ленин, правда, не исключал, что миссия России как революционного авангарда и международной социально-политической модели может оказаться временной. Если мировая революция получит быстрый ход, «…после победы пролетарской революции хотя бы в одной из передовых стран наступит, по всей вероятности, крутой перелом, именно: Россия сделается вскоре после этого не образцовой, а опять отсталой (в «советском» и в социалистическом смысле) страной»²⁷⁸. И тут же Ленин повторяет основной тезис: «Но в данный исторический момент дело обстоит именно так, что русский образец показывает всем странам кое-что, и весьма существенное, из их неизбежного и недалекого будущего»²⁷⁹.

С середины 20-х годов, когда становится ясно, что произошла стабилизация мирового капитализма и исчезают надежды на скорую мировую революцию, СССР начинает рассматриваться – и российскими большевиками, и международным коммунистическим движением – как безусловный лидер «всего прогрессивного человечества», призванный избавить мир от капитализма, фашизма и колониализма, как базовая модель переустройства мира и формирования нового человека на основе социалистических (коммунистических) принципов, как спаситель человечества. «Опубликованные вчера лозунги Центрального Комитета ВКП(б) к XVII годовщине Октября, – читаем в передовой статье «Правды» от 2 ноября 1934 г., – выражают настроения и чаяния нашей партии, рабочих, крестьян, всех трудящихся страны. Всеобъемлющий круг вопросов, охватываемый этими лозунгами, демонстрирует широту интересов, которыми живет 170-миллионный трудовой народ Советского Союза. От лозунга «Да здравствует социалистическая революция во всем мире!» до лозунга «Ни одного колхоза без животноводческой фермы! Добьемся высоких удоев, хорошего нагула скота, бережного выращивания молодняка!» идет одна непрерывная идея борьбы за социализм, за освобождение трудового человечества от капиталистического гнета, от капиталистического свинства»²⁸⁰.

Освободить человечество от гнета капитала Советский Союз не сумел. Но мессианский настрой, подкреплявший проводившуюся им внешнюю политику, способствовал закреплению его позиций в мире, а впоследствии и превращению – наряду с Соединенными Штатами – в супердержаву, оказывавшую на протяжении почти полувека огромное воздействие на ход всемирной истории. Как справедливо заметил (еще в 1946 г.) Николай Бердяев, «в русском коммунизме, в который перешла русская мессианская идея в безрелигиозной и антирелигиозной форме, произошло то же извращение искания царства правды волей к могуществу»²⁸¹.

Как и Русская идея, Советская идея была проникнута духом эсхатологии и милленаризма, И это, конечно, не случайное совпадение, а унаследованная традиция. Унаследованная и от самой Русской идеи, и от марксизма²⁸². Идея разрушения старого мира как мира «неправды и уродства» и старой жизни, построенной на «угнетении и эксплуатации», идея искоренения социального зла, в том числе насильственным путем (который оправдывал Иван Ильин)²⁸³, и устремленности к пределам совершенства проходит связующей нитью сквозь всю Советскую идею. «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим, кто был ничем, тот станет всем!» Это строки из «Интернационала». Но «Интернационал» был в течение ряда лет гимном Советского Союза. И этот факт говорит сам за себя.

Большевики, следуя марксистской доктрине, провозглашали своей целью уничтожение эксплуатации человека человеком и уничтожение эксплуататорских классов, а затем и социальных классов как таковых. «Революция пролетариата совершенно уничтожает деление общества на классы, а следовательно, и всякое социальное и политическое неравенство, вытекающее из этого деления», – утверждал Ленин²⁸⁴. После Октябрьской революции он, правда, все чаще говорит о том, что «уничтожение классов – дело долгой, трудной, упорной классовой борьбы…»²⁸⁵. Однако решение этой задачи лишь отодвигается во времени, оставаясь на повестке дня коммунистических преобразований.

Мечтой российских большевиков (как, впрочем, и европейских марксистов, унаследованной ими от утопистов разных направлений) было уничтожение государства, в котором они видели источник многих бед человечества. «Уничтожение государственной власти есть цель, которую ставили себе все социалисты… – говорит Ленин. – Без осуществления этой цели истинный демократизм, т. е. равенство и свобода, неосуществим»²⁸⁶. Первоначально поставленная в оперативную повестку дня, эта задача, как и уничтожение общественных классов, была в дальнейшем отодвинута в более или менее отдаленное будущее. Но она по-прежнему провозглашалась в качестве одного из основных идеалов большевизма.

Замыслы, однако, не ограничивались уничтожением классов и государства. В качестве важнейших социальных целей было провозглашено стирание сушрственных различий между городом и деревней, а также между физическим и умственным трудом, изживание социальных противоречий и тем более конфликтов, а в конечном счете – достижение такого положения в мире, которое Гегель (и его последователи) характеризовали как конец истории: общество в своем стремлении к свободе и рациональности достигает вершин и весь последующий ход событий превращается в движение по совершенному, «золотому» кругу.

Неотъемлемая черта Советской идеи – коллективизм, коллективное творчество. Только общими усилиями, только подчинив свои личные интересы интересам общественным, можно победить буржуазию и построить коммунизм. Эта мысль в разных вариациях проходит через решения ЦК ВКП(б), выступления большевистских лидеров, советскую публицистику и т. п. Впрочем. Ленин, Сталин, Бухарин, другие вожди предпочитали говорить не столько о коллективе, сколько о «массе», «массах», попутно клеймя «гнилой буржуазный индивидуализм» («буржуазный зоологический индивидуализм», как говаривал Максим Горький). «Живое творчество масс – вот основной фактор новой общественности»²⁸⁷, – утверждал Ленин.

Очевидно, что, призывая к единению, солидарности, массовому творчеству, российские большевики черпали теоретическое вдохновение прежде всего у Маркса и Энгельса, которые утверждали, что победа коммунизма есть победа общества, «в котором общность интересов возведена в основной принцип, в котором общественный интерес уже не отличается от интереса каждого отдельного лица!»²⁸⁸. В то же время нельзя не замечать, что отрицание индивидуализма и ориентация на коллективные действия, на совместное творчество (со-творчество) перекликается с идеей соборности.

Соборность, как уже говорилось, – сложное, многозначное понятие, разногласно истолковывавшееся протогонистами Русской идеи и не тождественное коллективизму. Но если верно, что в светском своем аспекте соборность включает «склонность (русского народа. – Э.Б.) к общественной организации в форме деревенской общины или артели, основанной на обязанности взаимопомощи»²⁸⁹, равно как и «сочетание свободы и единства многих людей на основании их общей любви к одним и тем же абсолютным ценностям»²⁹⁰, то резонно признать, что Советская идея находила себе опору и в таком важном элементе Русской идеи, как соборность, духом которой были проникнуты русская культура и русский быт, особенно сельский.

Органической частью Советской идеи была идея воспитания «нового человека». Непосредственно речь шла о человеческом типе, складывающемся в Советском Союзе, – «советском человеке». Но последний мыслился как прототип человека коммунистического будущего, если угодно – как прототип идеального «общечеловека» мирового коммунистического общежития. Некоторые из характеристик «советского человека» менялись по мере изменения политической конъюнктуры и смены задач, ставившихся партией в повестку дня²⁹¹. Но были у него и качества, остававшиеся практически неизменными на протяжении всего периода существования советского общества. Многие из них отмечены Максимом Горьким в его известной статье «О старом и новом человеке», опубликованной в 1932 г.

Растущий в «Союзе советов» «новый человек», утверждал писатель, «обладает доверием к организующей силе разума, которое утрачено интеллигентами Европы»²⁹². Он живет пока еще в тяжелых условиях и тем не менее «чувствует себя творцом нового мира»²⁹³, и потому ему чужд пессимизм. «Он молод не только биологически, но и исторически. Он – сила, которая только что осознала свой путь, свое значение в истории, и он делает свое дело культурного строительства со всею смелостью, присущей юной, еще не работавшей силе, руководимой простым и ясным учением»²⁹⁴. «Советский человек» черпает энергию и вдохновение свои «в массе, в процессах ее труда»²⁹⁵. «Новые люди» – не эгоисты, пекущиеся о личном благе, о собственном успехе. Их цель – «освободить трудовые массы от древних суеверий и предрассудков расы, нации, класса, религии, создать всемирное братское общество, каждый член которого работает по способности, получает по потребности»²⁹⁶.

Горький не упомянул об одном важном качестве «нового человека», которое разглядел в нарождающемся строителе социалистического общества еще Ленин²⁹⁷. Это качество – героизм, ибо «советский человек» – герой по определению. «…Героизм, – утверждал писатель Павел Павленко, – становится естественным поведением человека социалистического общества. Люди проявляют себя героями даже там, где героизму и не предусмотрено быть, в самом будничном, в самом обыкновенном, и потому уже перестают быть героями в старом смысле, как люди исключительные, достойные звания полубогов»²⁹⁸.

Но это не просто герой. Это герой, постоянно заряженный на подвиг и готовый сознательно принести себя в жертву во имя победы социализма и коммунизма. Советскому человеку присущи коллективная воля, плановость в работе, упорство в труде, пренебрежение опасностями. Это человек, «не отделяющий личной своей жизни от общественной»²⁹⁹, так что ни о какой приватности, ни о какой частной жизни, столь ценимой многими, включая тех же американцев, не могло идти речи.

Нетрудно заметить, что по многим своим характеристикам «советский человек» сильно отличается от человека, которым грезили Достоевский, Владимир Соловьев, другие творцы Русской идеи³⁰⁰. Это и неудивительно. Формируя образ «советского человека» как «нового человека», «человека грядущего коммунистического общества», большевики черпали идеи и вдохновение не из Достоевского и Владимира Соловьева. У них были иные учители и кумиры: Маркс, Энгельс, Гегель, Белинский, Писарев, Герцен, Чернышевский… И вместе с тем нельзя не видеть определенную связь – в рассматриваемом плане – между Русской и Советской идеей. Эта связь – в самом замысле создания нового, вселенского человека на основе русского, точнее – российского человека, а еще точнее – человека, живущего на необъятных евразийских просторах (именовавшихся сначала Российской империей, а потом – Советским Союзом), где смешиваются воедино разные народы, нации, культуры.

Но связь – не только в замысле. При всех существенных различиях между двумя мифологическими человеческими типами у них имеются и родственные черты. В.И. Коротаев, автор работы о судьбе Русской идеи, в советском менталитете обнаруживает удивительные параллели между требованиями, предъявляемыми к идеальному обитателю православного монастыря и к идеальному обитателю советского «коммунистического монастыря». «Русский православный монастырь покоился на идеале “постнического жития”, то есть на отказе от “своей воли”, на “полной любви к Богу”, а значит – на полном самоограничении. Так и в коммунистическом “монастыре” (коммуна-монастырь) предполагалось растворение “я” в “мы”, любовь к коммунизму. Как идеал монашества – умереть ранее смерти (постриг в схизму), так и в “коммунии” святость обеспечивается подвигом, смертью ради “светлого будущего”, за мировую революцию… В монастыре главное – “устроение души”. И для коммуниста главное – не труд, а коммунистическое жизнеустроение, подобное, хотя бы по смыслу, монастырскому “духовному устроению”. И в том, и в другом случае спасение ожидалось в “светлом будущем”, только понималось оно по-разному… Главное, что сближает православный монастырь и коммунистический “монастырь”, – это отношение ко всему “с высшей точки зрения”»³⁰¹.

Монастырь не монастырь, но и русские религиозные философы, и большевики мечтали о человеке, отвернувшемся от бренного материального мира, как лишенного самоценности; о человеке, которому чужд дух стяжательства и стремление к личному успеху; о человеке, живущем в братском единении с другими людьми (по крайней мере, принадлежащими к трудящимся классам) и имеющем перед собой великую духовную цель. Григорий Федотов, конечно, прав: «Советский человек» был ориентирован на борьбу. Но ведь и человеку, воспевавшемуся Русской идеей, не чужд дух, говоря словами Ивана Ильина, «сопротивления злу силою»…

Одним словом, Советская идея, не будучи тождественна Русской идее, являла собой вместе с тем ее своеобразное продолжение и перевоплощение (подобно тому как Советский Союз являл собой своеобразное продолжение и перевоплощение Российской империи), которое, как любое продолжение и перевоплощение, одновременно и разъединяет, и объединяет два феномена, два лика одного и того же социального «тела». Без Русской идеи не было бы и Советской идеи в той форме, которую она приняла, как не было бы советской цивилизации без цивилизации русской.

Но большевики, как сила, ориентировавшаяся на перестройку мира, требовавшую максимальной мобилизации масс, не могли ограничиться созданием Советской идеи. Идеал «объективный», абстрактный, чтобы стать действенным, должен был быть «обмирщен», персонализирован, представ перед каждым в форме его личного идеала, личной цели действия. Так рождается Советская мечта – комплекс предельно упрощенных, стереотипных позитивных представлений о Советском Союзе и советском человеке, которые по замыслу ее творцов должны были получить распространение «от Москвы до самых до окраин» и прочно укорениться в сознании каждого гражданина Страны Советов. Но были и более амбициозные замыслы. Действуя через Коммунистический Интернационал и Коммунистический Интернационал Молодежи, Всесоюзное общество по культурным связям с заграницей, советские представительства за рубежом, прессу и другие каналы, коммунистическая пропаганда пыталась сделать Советскую мечту достоянием мировой общественности, и в первую очередь – левых сил. Она стремилась сформировать у них образ СССР как первой в мире страны социализма, способной не только конкурировать с Западом (включая Америку) и во многих отношениях превзойти его, но и стать отечеством для всех трудящихся мира, всех угнетенных и обездоленных Земли. В сущности, это была идея создания второго – наряду с Америкой – центра мирового притяжения людей со всего мира, второго маяка, второй страны мечты, второй живой Утопии³⁰².

Никто ни в Советском Союзе, ни за его пределами не говорил, конечно, о «Советской мечте», как никто не говорил и о «Советской идее». И вряд ли кто-то сознательно стремился воспроизвести на советской земле аналог Американской мечты. Тем более что это понятие только-только явилось на свет и не получило еще широкого распространения даже в самих США. Вообще мы совершили бы большую ошибку, если бы стали рассматривать Советскую мечту как кальку с Американской мечты. Советские вожди, да и не только вожди, с большим вниманием взирали на Соединенные Штаты³⁰³. Но их интересовала прежде всего техника, организация труда, обучения и промышленного производства. Тут они готовы были встать – и вставали – на путь прямых заимствований. А Советская мечта складывалась самостоятельно, на собственной почве. И если какие-то ее черты совпадали с чертами Американской мечты, то это было вызвано как общностью некоторых целей, которые ставили перед собой две страны, и использовавшихся при этом средств, так и общностью ряда признаков двух национально-идентификационных мифов.

Как и Американская мечта, Советская мечта рождалась не на пустом месте. В ней получили новое воплощение многие из народно-утопических идеалов, живших в российском общественном сознании на протяжении веков и то возрождавшиеся (как правило, в годы подъема массовых социальных движений, воскрешавших надежду на лучшее будущее), то угасавшие или даже уходившие в «подполье» (когда социальная волна спадала). Октябрьская революция (не как кратковременный политический переворот, но именно как социально-политическая революция, растянувшаяся на два десятилетия) при всех ее противоречиях и сопутствовавших ей трагедиях пробудила у миллионов людей надежду на новую, лучшую жизнь. Жизнь, путь к которой, возможно, пролегает через трудности, лишения, борьбу, но которая непременно наступит. Это обещала партия, это обещал «великий вождь и учитель товарищ Сталин». И им верило абсолютное большинство советских людей.

Но «верхи» не только обещали исполнить народные мечтания. Они выступали одновременно и в роли аранжировщиков и творцов Советской мечты. Они же были ее пропагандистами, внедряя в общественное сознание социальные мифы, отвечавшие, как им казалось, задачам, стоявшим на повестке дня. И первым среди мифотворцев был сам Сталин. Ему помогали в меру таланта, энергии и рвения другие вожди и соратники, опиравшиеся на мощный агитационно-пропагандистский аппарат. В их книгах, статьях, докладах, речах, в партийных документах, предназначенных для массовой аудитории, мы обнаруживаем все основные мифологемы, определившие содержание Советской мечты³⁰⁴. Конечно, наиболее концентрированным ее выражением – подчеркнем: сугубо официальным выражением – стала принятая 5 декабря 1936 г. Конституция Союза Советских Социалистических Республик («сталинская конституция»). Этот замечательный во многих отношениях документ не был предназначен для практического использования. Он имел сугубо пропагандистские цели: представить Советский Союз, советскую политическую систему, советскую жизнь не такими, какими они были на самом деле или какими их предполагалось сделать в недалеком будущем, а такими, какими, по мнению Сталина и его сподвижников, их должны были видеть со стороны.

Но Советскую мечту творили не только вожди и безвестные прорабы агитпропа. В ее формировании принимали участие – возможно, не всегда отдавая себе отчет в том, что они делают, – многие, в том числе популярные советские писатели и публицисты, включая Максима Горького, Илью Эренбурга, Валентина Катаева, Леонида Леонова, Бориса Горбатова, Михаила Кольцова, Льва Славина и десятков других. Трудились на ниве социально-политического мифотворчества партийные обществоведы, подводя «теоретическую базу» под Советскую мечту. Свою лепту в ее создание вносили – вольно или невольно – придерживавшиеся в то время левых взглядов видные деятели западной культуры, включая такие фигуры, как Ромен Роллан, Андрэ Жид, Лион Фейхтвангер, Анри Барбюс, Бернард Шоу и другие.

Особую роль в формировании Советской мечты сыграл отечественный кинематограф³⁰⁵, поспорить с которым в плане массового социального мифотворчества мог в то время только Голливуд, значение которого («фабрика грез»!) в кристаллизации Американской мечты невозможно переоценить.

Как же выглядел Советский Союз в качестве мифической страны-мечты? Что могло привлекать в нем людей 20-30-х годов? Начать с того, что СССР представал в этой Мечте как страна, открывающая широчайшие просторы для творческих экспериментов во всех мыслимых областях человеческой деятельности: культуре, науке, производстве, искусстве, экономике, политике и т. д. и т. п.

Страна Советов сама представала перед миром как общество-эксперимент. До ее появления только на Соединенные Штаты взирали как на землю обетованную, где перед каждым человеком открываются безграничные возможности проявления инициативы, творческих способностей и дерзких фантазий. Да и само становление и развитие США воспринимались как уникальный исторический эксперимент («американский эксперимент»), сулящий необыкновенные открытия. Теперь у Америки появился активный жизнеспособный соперник – Советский Союз.

О «творческих возможностях социализма», о «кипучей энергии советского человека», готового преодолеть все преграды на пути к великой цели, складывают песни, которые распевает вся страна: «Нам нет преград ни в море, ни на суше. / Нам не страшны ни льды, ни облака…»; «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…» и далее в том же духе. Крупнейшие советские поэты пишут вдохновенные стихи с набатными призывами: «Твори, выдумывай, пробуй!»…