Текст книги "Портрет в черепаховой раме. Книга 1. Покинутая дама"

В семье барона

В комнату имения Морица фон Поссе, в которой обычно завтракали, обедали и ужинали, вошла горничная Грета, зажгла свечи и принялась готовить стол.

Появилась хозяйка дома двадцатилетняя Ульрика фон Поссе.

– С добрым утром, фрау Ульрика! – приветствовала её Грета. – И с выздоровлением!

– И тебя, Грета, с добрым утром! – ответила Ульрика. – Какое это счастье, чувствовать себя здоровой!

В комнату вбежала дочь Ульрики Иоганна двух с половиной лет, и радостно закричала:

– Мама, мама, ты поправилась?

– Да, – ответила Ульрика.

– Можно тебя за это расцеловать?

– Можно, дорогая моя Жаннет!

И маленькая дочь бросилась в объятия матери.

Появился Мориц фон Поссе.

– Папа! – закричала Иоганна. – Мама поправилась!

– Да, – согласился отец, – ей уже намного лучше. Но чтобы окончательно встать на ноги, необходимо хорошенько позавтракать.

– Я хочу сегодня съездить к отцу! – сказала Ульрика.

– Не стоит торопиться! – ответил Мориц.

– Мне очень хочется! Просто так и тянет поехать!

– Сначала позавтракай! – порекомендовал Мориц. – А там видно будет.

– А чем нам завтракать? – спросила Иоганна, обводя взглядом пустой стол. – Никакой еды нет!

– Еда – вот она! – воскликнула Грета, вкатывая в комнату тележку с блюдами.

Прикатила и принялась расставлять тарелки перед членами семьи.

– А когда мамин портрет будет готов? – спросила Иоганна. – Если она опять заболеет, с ним можно будет поговорить, сладких снов пожелать.

– Портрет уже готов, – ответила Ульрика. – Дядя Вальтер обещал его привезти.

– Дядя Вальтер ничего не привезёт! – произнёс Мориц.

– Почему? – с удивлением спросила Ульрика. – Он же обещал.

– Вчера вечером был пожар, – ответил Мориц. – Мне только что о нём рассказали.

– Что горело? – спросила Ульрика.

– Мастерская Вальтера.

– И что?

– Всё обратилось в пепел.

– А Вальтер?

– Он жив, здоров.

– А портреты?

– Сгорели.

– И мой тоже?

– Пожар уничтожил всё.

– Какая жалость! – печально сказала Ульрика. – Ведь всё было почти готово.

– Значит, – ещё печальнее спросила Иоганна, – маминого портрета у нас не будет?

– Будет! – уверенно произнёс Мориц. – Дядя Вальтер нарисует другой.

Иоганна задумалась и тихо произнесла:

– Вот если бы с нами был дядя Юхан, он бы спас мамин портрет.

– Кто это такой дядя Юхан? – спросил отец.

– Мне Грета про него рассказала.

– Грета! – громко позвал Мориц.

– Слушаю вас! – откликнулась горничная и возвратилась в столовую.

– Юхан это кто? – спросил Мориц.

– Юхан? – переспросила Грета.

– Отважный рыцарь, – пояснила Иоганна. – Который в огне не горит и в воде не тонет.

– А-а-а! – улыбнулась Грета. – Есть сказка такая. Финская. Про храбреца Юхана. Он всех спасает. От разных невзгод. И людей, и зверей.

– И мамин портрет мог бы из огня спасти! – добавила Иоганна.

– Я этого Юхана знаю! – обрадованно воскликнул Мориц. – В шведской сказке его Яном зовут.

– А в немецкой – Иоганном, – добавила Ульрика.

– Жаль, что у нас такого нет! – со вздохом произнесла Иоганна.

– Когда я приеду к дедушке, обязательно у него про Юхана спрошу! – сказала Ульрика дочери. – Может быть, и в Дерпте есть такой же храбрый человек.

– Так и быть, поезжай, пожалуй, – согласился Мориц. – А я к обеду туда прикачу.

Визит к ворожее

Сквозь занавешенные окна утренний свет в прихожую почти не проникал, лишь несколько свечей тускло освещали покои дерптской Кассандры со множеством самых разных часов на стенках, с попугаем в клетке и с нахохлившейся вороной на комоде.

Скромно одетая племянница ворожеи ввела сюда художника Вальтера Шлюсселя и сказала:

– Матушка Луиза сейчас придёт. Немножко подождите!

– Подожду, Марта, подожду, мне торопиться некуда! – печально произнёс художник и, окинув беглым взглядом часы на стене, спросил. – Не прибавилось?

– Чего?

– Часиков.

– Только вот эти! – девушка показала на ходики.

– И у всех по-прежнему своё время?

– На каждом циферблате – своё.

– А какие показывают точно?

– Часам вообще верить нельзя. У каждого механизма своё точное время.

– Кому же тогда верить? – Шлюссель задумался и добавил. – Закону?

– Ему тоже надо верить с осторожностью. Ведь сегодня действует один закон, завтра – другой. Поэтому, обращаясь к любому закону, надо сначала выяснить, не закончил ли он своё существование.

– Значит, верить нельзя никому? – спросил художник.

– Почему никому? Есть Всевышний. Ему можно верить без раздумий.

– Звучит как всегда весьма оригинально! – хмуро заметил Вальтер.

– Так говорит матушка, – ответила ему Марта.

Попугай тотчас встрепенулся и хрипло прокричал:

– Матушка! Матушка!

Ворона тоже разинула клюв:

– Карр!

И сразу, как по команде, забили часы, закурлыкали куранты, заскрипела, заиграв, стоявшая в углу шарманка. И в комнате появилась ворожея Луиза Кирхгоф.

– Милости прошу к нашему шалашу! – произнесла она.

– Матушка! Матушка! – радостно закричал попугай.

– Карр! – подхватила ворона.

– Всё! Аллес! Тишина! Руих! – строго скомандовала старушка.

И тотчас перестали бить часы, затих попугай, замерла ворона. В комнате воцарилась тишина, которую нарушали лишь тикающие часы и капавшие где-то неподалёку водяные капели.

– Здравствуйте, господин Шлюссель! – поприветствовала ворожея.

– День добрый! – негромко ответил художник. – Хотя…

– Садитесь! – предложила матушка Луиза, указав на кресло возле стола, а сама примостилась напротив гостя на краю кушетки. – Слушаю вас!

– Мадам! Фрау Кирхгоф! – взволнованно заговорил Шлюссель. – Как же так? Ни с того, ни с сего! Как снег на голову! Как гром среди ясного неба!

– Вы о пожаре?

– О нём, сударыня, будь он проклят! Спалил всё дотла!

– Все мы когда-нибудь обратимся в прах, – смиренно ответила старушка.

– Э-э, сударыня! Так дело не пойдёт! Все – когда-нибудь, а я почему-то – уже вчера! Несправедливо! Мало того, что мастерская сгорела, ещё и Мартин пропал.

– Ваш ученик?

– Да. Как сквозь землю провалился!

– Дома, небось, сидит. Затаился после пожара.

– Он не здешний, здесь дома у него нет.

– Значит, убежал туда, где можно затаиться, – продолжала успокаивать матушка Луиза.

– Ладно, оставим Мартина в покое!

– Его оставим. А имя Фальконе вам, надеюсь, что-нибудь говорит?

– Да. Скульптор французский. В Санкт-Петербурге памятник императору Петру отлил.

– У этого самого скульптора тоже ученик был.

– Ученика не было!

– Был!

– Была ученица!

– Это почти одно и то же. И когда Фальконе слепил голову императора Петра, императрице не понравилось вылепленное лицо. Скульптор слепил новое – опять не понравилось. Слепил в третий раз – тот же эффект! Вся работа насмарку! Чем не ваш пожар?

– А ученица причём?

– Притом, что именно она слепила лицо императора, которое понравилось всем.

– И что?

– А то, что именно это лицо и отлили в монументе. В награду ученицу Фальконе ввели в санкт-петербургскую Академию художеств. А императрица Екатерина Алексеевна назначила ей ежегодную пенсию в размере десяти тысяч ливров.

– У Фальконе ученица лицо слепила, а у меня ученик пропал вместе со своим лицом! Разница есть? К тому же вы, матушка Луиза, мне прекрасную будущность пророчили. Светлую, безоблачную! И где она? В пламени погибла!

– Запомните, Вальтер, человек всего лишь предполагает! Всем располагают там! – ворожея указала пальцем в потолок. – И шлют на нас в случае надобности огненную кару!

– Но за что? – чуть ли не вскричал художник.

– За грехи наши тяжкие, – вздохнула гадалка.

– Любой грех можно искупить, если покаяться. Но огонь, огонь зачем насылать?

– Чтобы подвести черту.

– Какую?

– Под прошлым, сударь. Чтоб дать возможность начать всё сначала.

– Слова, спору нет, мудрые, – согласился Шлюссель.

– Так моя покойная матушка говорила. Когда Ревель горел.

– Вот! Если беду разделить на весь город, её не так тяжело нести. А когда она падает на одного…

– Всё в этом мире закономерно. Если кого-то небо слегка покарало, то это всего лишь напоминание о том, что существуют более тяжкие беды.

– Но кому, – изумился Шлюссель, – и чем может угрожать художник? Невинные натюрморты, застывшие пейзажи, бессловесные портреты? Да, моя кисть чем-то напоминает копьё, но её остриё такое мягкое и нежное!

– Испепелить можно и словом, которое всего лишь сотрясает воздух! – сухо отпарировала гадалка. – Даже взгляд, а он вообще эфемерен, может пронзить и сделать очень больно.

– Вы хотите сказать, сударыня, что мои картины могли нести людям вред?

– Я не судья, сударь. Всё в руках святой Девы Марии. Но попробуем разобраться! Чем вы занимались последние дни?

– Копировал портрет баронессы, жены господина Поссе.

– Кто эту работу заказал? – спросила ворожея.

– Сам господин Мориц. По просьбе Ульрики.

– И это всё, чем вы занимались?

– Копирование пришлось на время отложить. Чтобы начать портрет полковника, нашего гостя.

– Небось, за двойную плату?

– За тройную, мадам Луиза! Устоять было совершенно невозможно – армейский напор!

– И всё это поглотил огонь?

– Увы, сударыня.

– Видимо, небо было против какой-то из этих ваших сделок.

– Но почему? – с печалью спросил художник.

– Почему, почему! – передразнил попугай.

– Карр! – съехидничала ворона.

– Цыц! – прикрикнула гадалка.

Воцарилась тишина.

– Надо было прийти ко мне, – сказала ворожея. – Посоветоваться.

– По такому пустяку? – удивился Шлюссель.

– Если не предпринять защитных мер, любой сегодняшний пустячок завтра может обернуться большой бедой!

Гадалка помолчала, затем произнесла с сожалением:

– Он тоже не пришёл.

– Кто?

– Господин Поссе. Перед тем, как заказать портрет жены приходил, советовался. А перед тем, как заказать копию портрета, не появился. А между тем всё это непонятное копирование…

– Что тут непонятного, сударыня? Заказчик пожелал иметь не один портрет, а два. Что же в этом противного небу?

– Мой вам совет, господин Шлюссель, никогда – вы слышите, никогда! – не пытайтесь разгадывать поступки Всевышнего! И никогда не осуждайте их! Ни-ког-да! Забудьте обо всём, что произошло! Смиренно поставьте на прошлом крест! Святой крест!

Гадалка сложила руки на груди, словно собираясь молиться. Но, посмотрев в потолок, вместо слов молитвы произнесла:

– Начните всё сначала, Вальтер! Так угодно небесам.

– Но прежде чем что-то начинать, хотелось бы всё-таки узнать, что делать или, точнее, чего не надо делать, чтобы не навлечь на себя повторной беды.

– Прежде всего, не надо сетовать на то, что произошло. Всё, что случилось, закономерно. Кто у вас за печкой следил?

– Мартин, мой ученик.

– Вот его и надо было обучать не художествам, а обращению с огнём! – сказала матушка Луиза.

– Как? – воскликнул Шлюссель. – Вы же только что про ученицу Фальконе говорили! О том, что она…

За окном зацокали копыта.

– Тпру-у-у, милая! – донёсся голос возницы. – Приехали, ваше скорбродь!

Заскрипели полозья остановившихся саней. Ворожея встрепенулась.

– Сударь! Не угодно ли подождать там?

Указав на скрытую портьерой дверь, гадалка быстро встала и приоткрыла створку. Художник шагнул в смежную комнату. За ним последовала хозяйка. Дверь закрылась, портьера замерла неподвижно.

Новые визитёры

А к дому, в котором жила ворожея, уже подошли полковник Иван Загряжский, ротмистр Фёдор Шальнов в наброшенных шубах и Василий Фомин в партикулярном одеянии.

– Она проживает здесь, – сказал Фомин и дёрнул за дужку звонка.

Входная дверь растворилась, и выглянула Марта.

– Офицеры полка карабинеров желают представиться госпоже пророчице! – произнёс Фомин.

– Милости прошу, господа! – ответила Марта.

Все трое вслед за Мартой вошли в дом.

– Матушка сейчас подойдёт, – сказала Марта.

– Подождём! – ответил полковник, оглядывая комнату, и тут же восхищённо воскликнул. – Ого! Часов-то сколько!

– И такие! И сякие! – продолжил его усатый спутник.

– На любой вкус, – завершил партикулярный Фомин.

– И на всех разное время! – заметил Загряжский.

– И ходят вразнобой! – подхватил Шальнов.

– То есть просто-напросто врут! – добавил Фомин.

Загряжский усмехнулся и произнёс:

 
– Но в нашем ли одном народе только врут,
когда искусства нет или рассудок худ?
 

– Сумарокова вирши? – спросила Марта.

– Да, славный пиит, – ответил Загряжский.

Девушка сразу оживилась и произнесла:

– И внимательный – обратил внимание на то, что в этом мире всё идёт вразнобой. Только солнце, когда восходит, всегда начинает день, а когда заходит, всегда начинает ночь. Стало быть, солнцу можно верить!

– Вздор! – сказал, как отрубил, полковник. – У солнца – своя служба, а у нас – своя!

– Без точных часов нашу службу нести невозможно! – заявил Шальнов.

– И любую другую тоже! – завершил с улыбкой Фомин.

Но Марта шутить была не расположена, поэтому всерьёз произнесла:

– О часах и о времени вам сейчас всё разъяснит матушка.

– Матушка! Матушка! – радостно закричал попугай.

– Карр! – подала голос ворона.

И сразу забили часы, закурлыкали куранты, зазвучала шарманочная мелодия.

Оба офицера, как по команде, щёлкнули каблуками и, став во фрунт, замерли.

– Ишь ты! – восхитился Загряжский. – Прямо глаза на лоб!

– Волосы дыбом! – согласился Шальнов.

Полковник добавил:

– Сумароков сказал бы: «Как будто наяву я видел сон дурацкий!»

А Фомин, уже успевший познакомиться с причудами этого дома, только усмехнулся.

И тут, бесшумно распахнув портьеру, в комнате появилась ворожея.

– Милости прошу к нашему шалашу!

– Матушка! Матушка! – закричал попугай.

– Карр! – поддержала его ворона.

– Всё! Аллес! Руих! Тишина! – скомандовала старушка.

В комнате стало тихо. Лишь тикали часы, и где-то неподалёку звонко шлёпали о воду капли.

– Вот это да! – в восторге признался Загряжский.

– Как во дворце на разводе! – согласился Шальнов.

– Там только вода не капает! – добавил Фомин.

– У нас там умывальник, вот он и напоминает всем, чтобы умываться не забывали! – сказала матушка Луиза Кирхгоф и поприветствовала гостей. – Здравствуйте, господа!

– С добрым утром, госпожа Кирхгоф! – ответил Фомин.

– Здравия желаем, ваше колдовское пророчество! – дружно произнесли офицеры.

– Как, как вы меня назвали? – удивилась старушка.

– Ваше колдовское пророчество! – подкручивая ус, отчеканил ротмистр.

– Гм… Забавно!.. Прошу садиться, господа карабинеры! – ворожея жестом указала на кресла, усаживаясь напротив них на край кушетки.

Гости сели.

– Как вы нас узнали? – спросил полковник.

– Встречала ваш полк на площади у ратуши, – ответила матушка Луиза.

– Лихо вы их вымуштровали! – кивнул Загряжский в сторону часов, по пугая и вороны. – А что о ваших птичках пиит Сумароков написал, знаете?

– Поделитесь! – ответила старушка. – С удовольствием послушаю!

Полковник вынул из висевшей на его плече сумки книжку, полистал её и прочёл:

 
– И птицы держатся людского ремесла.
Ворона сыра кус когда-то унесла
и на дуб села. Села,
да только лишь ещё ни крошечки не ела.
 

– Начало любопытное! – сказала ворожея. – А дальше что?

– Появилась лисица и принялась ворону обхаживать, – сказал Загряжский и прочёл:

 
– И можно то сказать тебе без лицемерья,
что паче всех ты мер, мой светик, хороша!
И попугай ничто перед тобой, душа,
прекраснее сто крат твои павлиньих перья!
 

– Даже с павлином попугая сравнила! – с улыбкой произнесла матушка Луиза.

– Вовсю захваливая при этом Ворону, – добавил полковник и прочёл дальше:

 
– Приятны похвалы приятно нам терпеть.
«О, если бы ещё умела ты и петь,
так не было б тебе подобной птицы в мире».
 

– И Ворона каркнула? – предположила ворожея.

Загряжский прочитал:

 
– Ворона горлышко разинула пошире.
Разинула уста
и дождалась поста.
Хотела есть, не ела,
хотела петь, не пела.
 

– Лиса сыр утащила! – догадалась старушка. Загряжский прочитал:

 
– Причина та тому, что сыру больше нет.
Сыр выпал из роту – Лисице на обед.
 

– Замечательная история! – сказала матушка Луиза.

Полковник положил книжицу со стихами обратно в сумку, а к ворожее обратился ротмистр Шальнов:

– Вас с вашим разумением да к нам бы в полк! Хотя бы на месячишко! Враз образцовыми станем!

– И форму дадите? – включившись в игру, поинтересовалась гадалка.

– Сошьём! – пообещал Шальнов. – Швальня у нас отменная!

– А коня?

– Дадим и коня! Лучшего!

– И на плац! – подхватил полковник.

– А с жалованьем как? – не унималась ворожея.

– Полковничье! Командирское! – пообещал усатый ротмистр. – А там и государыня-императрица, узрев ваше усердное рвение, от монарших щедрот своих особый пансион выделит!

– Условия подходящие, – сказала ворожея.

– Прямой резон, сударыня! – поддержал её Загряжский. – Соглашайтесь!

– Полк ждёт вас! – завершил вербовку Шальнов.

Старушка рассмеялась:

– Офицеры, стало быть, к кутежам и пирушкам, а службу нести нам, старушкам?

– Как, как? – захохотав, переспросил Загряжский. – Нас – к пирушкам, а служить – старушкам? Да вы, сударыня, с пиитом Сумароковым посостязаться можете! В любом застолье кого угодно за пояс заткнёте!

– В гвардию, сударыня! – закричал Шальнов. – В гвардию! Вам туда – прямая дорога!

Молчавший всё это время Фомин улыбнулся.

– А эту кунсткамеру, – сказал Загряжский и обвёл глазами комнату.

– Спалить к чёртовой бабушке! – решительно предложил Шальнов.

– Бабушке! Бабушке! – тут же подхватил попугай.

– Карр! – отозвалась ворона.

– Цыц! – прикрикнула на них старушка. – Руих! Тишина!

В комнате стало тихо. Насмешливо щурясь, гадалка посмотрела на офицеров:

– Сначала, как лисица ворону, вы меня обхаживали, презенты разные предлагали, а теперь моё гнездо спалить собираетесь? Вот как вас пожар вчерашний раззадорил! Из глаз – искры, из ноздрей – чуть ли не пламя! Что у вас-то сгорело?

– Брови подпалил, – сознался Загряжский. – А в остальном, как с гуся вода. Хоть и побывал в самом пекле.

– Выполняли приказ?

– Никак нет! В пекле оказался самолично!

– Прискакал на коне и – в пламя! – обрисовал картину Шальнов.

– Зачем? – искренне удивилась ворожея.

– Сам не знаю, – признался полковник. – С утра на душе кошки скребли.

– Кутили всю ночь?

– Было дело, сударыня, – не стал кривить душой усатый. – Небольшой кутёжик состоялся.

– А скреблись проклятые так, что хоть на стену лезь! – добавил Загряжский.

– Чтоб тоску разогнать, – продолжил историю Шальнов, – собрались после обеда. Штофчик раскупорили, колоду распечатали. Чуток, вроде, полегчало. А тут вдруг – гонец! Со срочным вызовом.

– На пожар? – спросила старушка.

Офицеры переглянулись и улыбнулись.

– Почти! – согласился Загряжский. – Пожар, но амурный. Зазноба к себе востребовала.

– Только он уехал – и полыхнуло! – заявил Шальнов. – Мы – к окнам!

– А я у зазнобы, увидев пламя, вскочил на коня и к зареву! Словно бес какой-то тол кал. При скакал и прямым ходом – в дом!

– У вас там родня проживает? – спросила матушка Луиза.

– Моя родня за триста вёрст отсюда.

– Тогда зачем в горящий дом бросились?

– Я ж сказал, бес попутал! И, видать, неспроста! Потому как в самом что ни на есть пекле меня поджидала засада!

– Как это? – удивилась ворожея.

Загряжский чуть помедлил с ответом, с напускной робостью огляделся по сторонам и сказал полушёпотом:

– Бес окаянный решил мне загадку загадать. Представьте себе, стоит посреди огня и взглядом своим насквозь меня так и пронзает. Так и пронзает!

– Кто? – не поняла старушка.

– Мадонна! Красоты неописуемой! Короче, судьба моя!

– Мадонна, судьба, загадка! – перечислила ворожея. – Прямо троица святая! Кто же из них вас пронзить изловчился?

– Все трое в одном лице! – заявил полковник.

– Из дыма и пламени на него смотрела красавица, на холсте писанная! – разъяснил Фомин.

– И как бы манила, – добавил Загряжский. – Подзывала! Я так и обомлел. Хотел схватить её, но пламя меня опередило! На моих глазах мадонна обратилась в прах.

– Все мы когда-нибудь станем прахом! – смиренно заметила гадалка.

– Мудрые слова! – оценил Шальнов. – Но чересчур печальные.

– Мне тогда не до печали было! – продолжил свой рассказ Загряжский. – Потому как за сгоревшей мадонной оказалась вторая, точно такая же! И она тоже звала, манила! Тут уж я не растерялся – хвать! И ходу! Из дома выскочил, а он за моей спи ной и обрушился.

– В рубашке родился! – пояснил усатый. – Баловень фортуны.

– Когда Ревель горел, один удалец на моих глазах тоже в полыхавший дом кинулся, – сказала с печалью в голосе старушка. – Но там и остался.

– Царство ему небесное! – перекрестился Шальнов.

– А меня Господь сохранил, – задумчиво произнёс Загряжский, тоже осеняя себя крестным знамением. – Словно за руку вёл.

– И ко мне привёл! – завершила ворожея.

– Истинно так, сударыня. Я хотел…

– Узнать её имя?

– Да! – с удивлением отозвался полковник.

– Загадка нетрудная, господин Загряжский.

– Как? – встрепенулся полковник. – Вам и моя фамилия известна?

– Кто же в Дерпте не знает лихого командира карабинеров? – сказала матушка Луиза и, посмотрев на кольцо на своём пальце, спросила. – Иван сын Александров, так, кажется?

– Так-то оно так! – воскликнул полковник. – Но… вот тебе, бабушка, и Юрьев день, как сказал бы мой однополчанин Фёдор!

– Фёдор – это я, – сказал ротмистр Шальнов.

– Что вас теперь так разволновало? – спросила ворожея полковника.

– Колечко ваше мне хорошо знакомо!

– И что же из этого?

– У меня такое же! – и Загряжский показал ворожее палец с кольцом. – И камушек тот же самый!

– Бирюза – это камень, который оберегает Наталью, – сказала старушка и, подумав, добавила. – Приносит ей любовь, благополучие и супружескую верность.

– Да, – с лёгкой усмешкой произнёс полковник, – супружескую верность особенно!

– А когда вы родились, Иван? Можно вас так называть?

– Можно! Мать меня Ванюшей кликала. Родился я в апреле.

– Телец, значит. Вам бирюза должна приносить победу, давать благоденствие, оберегать от случайностей, удерживать от пустых мечтаний и помогать отыскивать себя.

– Зачем мне себя искать? – воскликнул полковник. – Вот он я – весь перед вами! А имени таинственной незнакомки моё колечко назвать не может!

– А вам очень хочется узнать, как зовут ту, чей портрет вы спасли в пламени вчерашнего пожара?

– Именно так, матушка Луиза, – чётко произнёс Загряжский. – Сейчас этот портрет подвезут. Отдал от копоти почистить.

– Попробуем отгадать и без портрета! – ворожея повернулась к попугаю и спросила. – Скажи-ка, мой любезный Людвиг, как её имя?

– Как её имя? Как её имя? – затараторил попугай.

– Карр! – прокричала ворона.

– Спасибо, Людвиг и Шарлотта! – сказала гадалка и, глядя в глаза Загряжскому, произнесла. – Её зовут Эуфросинья Ульрика. По отцу – баронесса фон Липхарт, а по мужу – баронесса фон Поссе.

– Вот как?! – удивлённо воскликнул Загряжский. – Жена хорошо знакомого нам ротмистра.

– Бывшего ротмистра, – уточнил ротмистр Шальнов.

– Это неважно, – сказал полковник. – Давно она замужем?

– Четыре года уже. Дочь двух с половиной лет воспитывает.

– Вот так история! – негромко проговорил Загряжский. – Как вы сказали её имя?

– У неё их два: Эуфрозинья…

– Фрося, значит.

– …и Ульрика, – добавила старушка.

– Сударыня! Вы подарили мне крылья! – Загряжский встал и достал ассигнации. – Вот вам за труды! Вот! Вот! И вот! Я понял, где находится моё счастье!

– На пожаре? – насмешливо переспросила ворожея, принимая купюры. – До сих пор огонь приносил с собой только беды да убытки.

– Значит, я первый, кого он осчастливил!

– Пожары насылаются на нас, чтобы карать! – напомнила старушка.

– Я готов принять на себя эту огненную кару! – полковник повернулся к Шальнову и Фомину. – Пошли, господа! Адью, сударыня!

– До свиданья, госпожа Кирхгоф! – сказал Фомин.

– Оревуар! – попрощался ротмистр.

– Как? – с удивлением произнесла гадалка. – А мундир? А жалованье? А верховой конь? А то ведь получается, как в басне, которую вы мне прочитали: «Разинула уста и дождалась поста»!

– Офицеры Каргопольского полка своих слов на ветер никогда не бросают! – с укоризной произнёс усач.

– Ждём вас в любое время суток, сударыня! – произнёс Загряжский. – Или, выражаясь вашим же колдовским языком, милости прошу к нашему армейскому шалашу!

– Пожалую как-нибудь. Если не прогоните.

– Что вы, что вы! – замахал руками полковник. – Примем с распростёртыми!

– Посмотрим, посмотрим, – засомневалась ворожея.

– Смотрите, смотрите! – воскликнул Загряжский. – Во все глаза! А побывать у колдуньи-пророчицы, которая отгадывает имя человека, даже не взглянув не его портрет, и не спросить…

– Так спросите! Я не против.

– Не против! Не против! – закричал попугай.

– Карр! – каркнула ворона.

– Цыц! Руих! Тишина! – крикнул на них Загряжский.

Попугай и ворона сразу затихли.

– За своего приняли, – сказала ворожея с улыбкой.

А полковник спросил:

– Как по вашему колдовскому мнению…

– Я не колдую, а лишь предсказываю, – напомнила гадалка и добавила. – Очень осторожно.

– Тогда предскажите! Как продолжится эта неожиданная история со страшным пожаром и со спасённым портретом?

– Сплошным очарованием.

– А завершится?

– Неожиданной разлукой.

Полковник мгновение помолчал, а затем произнёс:

– Будет над чем подумать. Голову поломать. Оревуар, сударыня, госпожа Кирхгоф! Или, если двумя словами, то до свиданья! Надеюсь, до скорого, ваше колдовское пророчество!

– Ауфвидерзеен! – с усмешкой произнесла ворожея.

Не успела за вышедшими офицерами и Фоминым захлопнуться дверь, как из-за портьеры выпорхнул Вальтер Шлюссель.

– Вот как всё обернулось: портрет Ульрики цел, а одному из живущих он даже принёс счастье! А вы, сударыня, пытались уверить меня…

– Запомните, господин Шлюссель! – сухо перебила художника гадалка. – Счастье никогда не возникает в пламени пожара! Ни-ког-да! Его жаркий огонь приносит людям только беду! Только беду! Так было, так есть и так будет!

– Аминь! – печально завершил очередное пророчество Вальтер.

Неожиданно открылась ещё одна дверца, скрытая за занавеской, и в комнату вошла племянница ворожеи Марта.

– Тётушка Луиза, – сказала она, – вы опять как в воду смотрели!

– Когда?

– Когда карабинеров на площади встречали. Вы сказали тогда, что прибывшие к нам военные будут о женщинах говорить. Они же о них и говорят!

– Все мужчины, Марта, говорят только о женщинах!

– И о внезапном бедствии тоже! – вставил Шлюссель и тут же добавил. – Впрочем, слово «бедствие» – по-немецки «Not» – тоже женского рода.

Загряжский, Шальнов и Фомин в это время подходили к саням, ожидавшим их возле дома ворожеи. Там уже находился корнет Киселёв.

– Доставил! – сказал он, показывая завёрнутый в холстину портрет. – Имя узнали?

– Узнали! – ответил полковник, беря портрет. – Портрет не понадобился.

– Я же вам говорил, – напомнил Фомин, – пророчицы всех знают!

– Знают! – согласился Загряжский. – Но умеют загадывать новые загадки!

– Какие? – спросил Киселёв.

– Пророчица предсказала мне сплошное очарование и неожиданную разлуку.

– Как это разгадать? – спросил Фомин.

– Подумаем! – ответил полковник.

– К Морицу пойдём? – предположил Шальнов.

– Зачем его беспокоить? – ответил Загряжский. – Сначала необходимо очароваться как следует!

– А потом? – поинтересовался Киселёв.

– Думать будем. Думать! – воскликнул полковник и скомандовал вознице. – Трогай!

Возница крикнул «Но-о-о!», и сани понеслись.