Текст книги "«Совок». Жизнь в преддверии коммунизма. Том II. СССР 1952–1988 гг."

Вернусь к описанию своей народовольческой миссии.

Видел я и колхоз, похожий на те, что в кино нам показывали. Колхоз «Дружба». Все посетители правления говорят на татарском, председатель, похожий на татарина, говорит на русском с украинским акцентом, вернее, по-казацки. Правление похоже на штаб. Звонки, распоряжения, между звонками председатель продиктовал задание на завтра. Впечатление очень хорошее, и посетители все веселые. Председатель часто дает указание проверить, чтобы не обманывали. Некоторые распоряжения, по совету присутствующих, отменил, но, подумав, отдал опять. Видно, что думает, и думает о результате.

Меня взял с собой на поле. С механизаторами прямо в поле пообедали пшенным супом с мясом и он, чтобы не отрывать людей от работы, велел им задавать мне вопросы. Вопросы были больше к нему. Он, что-либо разъясняя, иногда ссылался на пленум, и обращался в мою сторону, как бы за подтверждением. Всё-то он знал. Хозяин, одним словом.

Были вопросы и с юмором – видно было, что ребята в обед отдыхали и телом и душой. Один из них, со смехом изображая серьезность, спросил, что будет с постаментами, на которых раньше стоял Сталин: «Хрущева что ли поставят?»

До ХХ съезда, по всей стране, перед каждым клубом, перед каждым райкомом, горкомом, исполкомом, на железнодорожных станциях, везде, где только можно вообразить, стояли две скульптуры: Ленин и Сталин или в полный рост, или только бюсты, но обязательно одинаковые.

Число их измерялось десятками тысяч. После ХХ съезда со всех постаментов Сталина сняли, и страна превратилась в посмешище: перед каждым клубом и т.д., т.е. везде, где только можно себе представить, стоят два постамента – на одном Ленин, а на другом ничего нет. На нашей здравнице висел громадный в два этажа, в полный рост портрет вождя всех народов. Подошел трактор, зацепил тросом и содрал его со стены. Народу нравятся свержения руководителей.

Как лектор обкома, я должен был разъяснить механизаторам положения ХХ съезда по преодолению «культа личности». Я не считал механизаторов глупее себя и ответил тоже в полушутливом ключе: «Посмотрим». Причина для юмора у меня была. При Сталине в списках рекомендованной к прочтению политической литературы, наряду с Лениным, Плехановым и другими революционерами, большое место занимали работы Сталина.

При Хрущеве в списках рекомендованной литературы Сталин не упоминался, как будто он ничего путного не написал, а наряду с Лениным рекомендовались только доклады Хрущева, как будто он что-либо написал. Заглядывая в будущее, заодно уж скажу, что при Брежневе ни Сталин, ни Хрущев не упоминались. Рекомендовались к прочтению только Ленин и Брежнев, который, как делятся впечатлениями те, кому довелось с ним общаться, был остроумен в беседе, и, в отличие от Хрущева, был совершенно беспомощен на трибуне.

После обеда председатель, захватив меня, поехал в дальнюю деревню. Меня отвез на ток, где работали женщины, а сам по полям. Когда в этой деревне ложились спать, я предупредил хозяйку, чтобы разбудила меня, одновременно с председателем. В 7 утра она меня разбудила, председателя уже не было: «А он и не ложился, в кабине поспал за баранкой и опять по полям». Смешно было какой-либо уполномоченной его подгонять и агитировать.

Хозяин, у которого мы остановились – справный хозяин, выполняющий любую работу. В этот день он работал на конной сенокосилке. Дома, как я понял, у него полно скотины. Одних свиней, да здоровых, кажется, три.

У другого, у которого мы останавливались в Кочкарях, – корова, нетель, бык и телка… а?…Вооо…. Эти в работе будут стараться. Не за трудодни – главное для них корма для своей скотины, а скотина вытянет. Не все колхозники одинаково жили, а вот каким образом они из этой одинаковости выделялись, я не знаю, ведь у всех работа за трудодни. Явно играли роль и добавочное трудолюбие, помимо трудодней, и смекалка.

У меня сложилось впечатление, что в татарских колхозах, а до войны и в немецких, колхозники зажиточнее были, чем в остальных. Можно пофилософствовать на эту тему, благо никакой информации об этом у меня нет.

Немцы до революции не были ни крепостными, ни государственными. Они были свободными поселенцами, и эта свободность у них сохранилась и выразилась в добросовестности и доверии друг к другу.

Татары после революции почувствовали некоторое духовное освобождение. До революции в Российской империи, где приоритет по отношению к вере отдавался православию, они чувствовали себя людьми подвластными. Убрав со сцены жизни за кулисы и православие, и ислам, революция всех уравняла.

А может быть, дело в такой национальной черте, как трудолюбие? Но я вспоминаю дядю Петю из сибирского села Беловодовка. Было там русскому крестьянину, где разгуляться, и он 40 десятин обрабатывал. Был он там свободен. Да и состав этого колхоза смешанный – двор русский, двор татарский.

Вероятно, скажет проницательный историк или литератор, перипетии истории не дали нам еще времени от духа крепостничества освободиться. Крепостной мог освободиться, только уйдя в казаки-разбойники, и живет в нас единство противоположностей: раболепия и бунтарства. Но я этого, ни в одном колхознике не увидел – не достаточно проницателен….? Сейчас вот подумал – подумал, и кажется мне уже, что видел.

Кончина отца

На шестой день моей народовольческой миссии меня с пола, на котором я спал, подняла хозяйка: «Вас спрашивают». Я вышел; Юра Федоров подает мне телеграмму из Иванова о том, что умер отец и похороны сегодня. Узнав о телеграмме, Юра не остался безразличным: «Нет, так нет», «где его искать по области?» – нет, он позвонил в партком, там знали в каком я районе, и дали Юре парткомовскую машину с шофером, Юра узнал в райкоме, какие колхозы мне отвели, и затем на парткомовской машине всю ночь искал меня по деревням, и вот нашел. Был шестой час, в правлении колхоза уже был народ.

На Управленческом, помывшись и переодевшись, я опять позвонил в партком Павлу Михайловичу Маркину с просьбой отвезти меня в аэропорт. В Смышляевке показал телеграмму о похоронах, и билет без очереди дали. Когда пролетал над полями Красноярского района, шевельнулась мысль: вот, только что я был там среди них, и вот я лечу в небе над ними, а они там, и не знают об этом. Самолет приземлился в Быково, в это время там же самолет в Иваново (ЛИ—2) уже запустил моторы. Билетов не было, но какой-то пассажир не явился на посадку, какой-то грузчик помог мне оформить документы (я в кассу, он к диспетчеру), я ему заплатил 50р. и в тот же день к вечеру был в Иваново. Похороны в ожидании меня перенесли на следующий день. Я остановился в гостинице.

Организацию похорон институт взял на себя, я купил только с десяток горшков с цветами. Приехал дядя Петя с Леной и пришли ивановские родственники, вероятно Петра Степановича Коротникова – мужа моей двоюродной сестры – Анны Ивановны – дочери тети Собины.

Папа не терял связи с родственниками, в молодости любил на своих красивых лошадях бывать у таких же, как и он, зажиточных соседях, мечтал гордиться своей красивой женой, а оказался в тюрьме, и вот теперь умер одиноким, но не в одиночестве.

Какие-то женщины соблюли в облачении папы необходимые христианские атрибуты. Разумеется, по православному обряду. Для простых людей, которые по определению нормальны, люди делятся на верующих и неверующих по заявке родственников. Если родственники не против ритуала, то соседи отправляют почившего в мир иной по-своему, как им привычно. Моего товарища татарина проводили по православному. Его русская жена говорила, что она не знает, как у них положено, какая, мол, разница, там все будем вместе.

Во время похорон мне было неловко стоять и смотреть, как пожилые люди по очереди закапывают могилу, а я молодой и здоровый стою в стороне. Я взял лопату и тоже стал закапывать. Я не знал, что этого делать, по народным представлениям, нельзя.

На многолюдных похоронах и поминках в больнице, где присутствовали главный врач и ректор института, я сказал, что горжусь своим отцом, который, будучи простым санитаром, заслужил такое уважение коллектива, и что он всегда будет для меня примером.

И это действительно так, а в записной книжке по этому поводу, выражая восхищение отцом, я написал, что проводы покойника это остатки древних обрядов, когда дикари верили в загробный мир и покойника отправляли как бы туда.

Папа еще в 57-м показывал мне оградку, которую он купил себе для могилки, он хотел, чтобы и в этом мире, на этой стороне земли осталось напоминание о его существовании, а я даже кладбища не знаю, где его могилка, даже с родственниками не познакомился. Произнес на поминках прощальное слово и уехал.

Сейчас у меня седая борода, возможно, я поумнел, и проводы считаю полезными, как пример для живых.

И пусть эта книга будет памятью о папе.

Со смертью папы закрылась еще одна шторка объектива, через который я мог видеть прошлое.

Вернувшись с похорон, я уже не вернулся в деревню, а пошел на работу. После замены провалившегося пятилетнего плана семилетним, я уже не мог с доверием относиться к новым цифрам и искренне говорить об их реальности своим слушателям. Осенью 59-го года я уклонился от предложения продолжить агитационную работу.

Отдел наш к этому времени преобразовали. Нашу бригаду, как самостоятельную единицу ликвидировали и влили в бригаду конструкторов. Новый начальник Розенштейн был до мозга костей конструктором и только в этом видел смысл существования человека. К этому благородному делу он решил и меня приобщить. Мы в это время создавали двигатель для нового самолета ИЛ—62.

Проблем по маслосистеме не было и мне было откровенно скучно. Розенштейн взял меня с собой в командировку по согласованию маслосистемы, что было по моей части, но делать по этой части там особенно было нечего. После согласования он у Илюшина посадил меня за доску с тем, чтобы я нарисовал масляный бак, который на новом двигателе крепился к двигателю. Я прикинул (!) обводы бака в габаритах мотогондолы так, чтобы он имел заданный объем и чтобы в нем размещался датчик уровня масла. А Григорий Львович ожидал, что я нарисую компоновочный чертеж крепления маслобака с гаечками и винтиками. Розенштейн ничего не сказал мне – он понял, что я не конструктор. Дефектов не было. Закончил я и работу по методу расчета центробежных разделителей во всем диапазоне возможных чисел Рейнольдса. Явно скучая, я писал какие-то пустяшные отчеты. И меня по моей просьбе перевели в отдел регулирования.

После того, как я ушел из бригады, дефекты, когда началась активная доводка двигателя, появились, и Григорий Львович просил меня вернуться, а у меня уже была новая интересная работа.

Но очередной отпуск я еще отгулял, работая в старой бригаде.

Путешествие по пустыне Каракум

Побывав в тундре, мне захотелось побывать в пустыне. Очень многого хотелось. Хотелось и в песках побывать, и в Куня-Ургенче, где, согласно БСМ, больше всего сохранились древности, и Амударью пощупать. Чтобы все за один раз – когда еще выберешься в эту Среднюю Азию? Велика наша страна.

Чтобы увеличить продолжительность отпуска для Средней Азии, я не ходил в отпуск в 59-м году – мне его заменил поход по деревням. Остальные участники похода тоже в этом отношении подготовились, из участников похода по заполярью в пустыню со мной отправились Петр Михаилов и Юра Федоров.

Собираясь в Среднюю Азию, заодно решили посмотреть и Баку – благо это по пути.

В Баку мы прилетели самолетом. Походили по городу, съездили в Сумгаит, который в то время славили, как социалистическую новостройку, побывали на старых нефтепромыслах, но главное – закупили продукты для похода.

Когда бродили по городу, понравились мне чистильщики обуви, у каждого из которых стоял приемничек, и лилась музыка.

Впечатляет изумительная кладка дворцов и крепостей, построенных, когда наши предки еще жили в полуземлянках. Наших предков для истории еще не было, они были еще доисторическими. Они были, но в истории не нуждались. Они жили еще в золотом веке – ни их никто не захватывал, ни они никого не покоряли. Величайшим бедствием для народа является ситуация при которой народ попадает в историю. Я уж не говорю о том, что бедствием для народа является его покорение завоевателями. Бедствием для народа является и история, в которой его начальники добывают себе славу, посылая народ в смертельный бой, чтобы завоевать другой народ. Когда народ попадает в историю, часть народа гибнет – независимо от того, в какой роли народ в историю попадает. Любое историческое событие – это горе для людей, которые в нем участвуют. Камни дворцов и крепостей сложены не на клейкой массе, а на крови простого народа.

В Среднюю Азию приплыли на железнодорожном пароме.

В Красноводске пошли в горы, чтобы посмотреть на залив и на город сверху. С нами пошли местные девочки. Майя Полякова, разговаривая с ними, посмеялась, обращаясь к самой общительной: «Ну, зачем тебе платок, ведь жарко» и сорвала платок с ее головы. Девочка рассмеялась: «Ну, как же можно без платка? Это же неприлично», но до конца прогулки платок не накинула.

По пескам наш маршрут был проложен от ж.д. станции Айдин на Узбой, по Узбою до оз. Ясхан, и дальше по пескам до г. Казанджик. Байдарки мы из Красноводска отправили багажом в Казанджик на имя начальника станции.

В Айдин поезд прибыл в ночь на 19.04.60. На перроне только открытая со стороны пути крытая площадочка со скамеечками вдоль стен. Ни луны, ни электричества – только большие звезды, и их много. Стоим мы, и везде нам мерещатся скорпионы и фаланги, но ведь всю ночь не простоишь. Сначала сели на рюкзаки, а потом расстелили палатку, легли на нее и проспали до утра. Благо на юге и летом ночи длинные. Между прочими советами, говорили нам и о том, что палатку надо хорошо застегивать, чтобы в нее не залезли нежелательные гости из пустыни, Но разве так застегнешь? Ведь тогда палатки застегивались не молниями, а шнуровкой. И один раз в песках в палатку залез скорпион, но обошлось.

Утром набрали в емкости воды, и пошли через пески на Узбой.

Я сейчас прочитал дневник похода и подумал, какой авантюрой было намерение пройти маршрут, пользуясь административной картой Туркменской ССР. Каждый день дневника это описание поисков колодцев и качества воды в колодцах: соленая, тухлая, сероводородная, настоящая пресная. Узбой совершенно мертвая река с прерывистым руслом без течения. За несколько дней до начала похода автор книги «Лик пустыни» Борис Александрович Федорович прислал мне снятую на калечку копию секретной карты в пределах нашего маршрута. На этой карте были показаны все колодцы. Расстояние между ними равно дневному переходу, и путь наш лежал от колодца к колодцу, т.е. со скоростью каравана.

Идем с посохами, на них мы ставим палатку, а в жару палатку натягиваем, как тент, и жару пережидаем. В пустыне человек за день выпивает до 10-ти литров воды. Мы несли на себе 40 литров в алюминиевых бачках. Приготавливая пищу, смешивали воду из бачка с водой из колодца.

В песках встретили противочумную станцию. Несколько палаток, бойлер с водой, радио мачта с «колбасой», указывающей прилетающим летчикам направление ветра. Обитатели станции отстреливают грызунов, проводят первичный анализ и пробы отправляют в территориальный центр. После первичного анализа зайцев съедают. Давно уже чумы не было.

Одного колодца не находим на месте, где он должен быть по карте. Обрадовались, когда увидели молодого туркмена верхом, спросили, он указал рукой направление и ускакал. Колодца мы так и не нашли – возможно, молодой туркмен пошутил. Попробовали колодезную воду заменить водой из набольших озер в смеси с той, которую несли с собой, – для еды смесь получалась непригодная. Очень стало грустно и беспокойно: это тебе не шуточки в пустыне оказаться без воды. Тем большей радостью было то, что следующий колодец – Джайрук – был с настоящей пресной водой, и трава-то у этого колодца была настоящая зеленая.

И что бы это был за поход, если бы Борис Александрович не снабдил нас картой расположения колодцев? Между прочим, в зеленой траве можно наткнуться на каракурта, укус которого смертелен, поэтому мы сначала походили по лужайке, чтобы их распугать.

До Джайрука мы только один раз пресной водой запаслись на ТАКЫРЕ в ПЕСКАХ у КУМЛИ.

Местные жители не говорят «пустыня», а говорят «пески». Какая же это пустыня, если они здесь живут. Туркмен, живущий в песках, называется «кумли». Воду на весь год он во время осадков (зимой) накапливает на такыре. В данном случае такыр – это глиняная площадка величиной с футбольное поле с углублением в середине, на котором вырыта яма глубиной два – три метра – как колодец, на дне которого вода. К углублению по полю ведут канавки, по которым в эту яму со всего поля стекает вода, т.е. это не колодец, а именно яма.

Кумли разрешил нам набрать воды, но мы заметили, что он страдальчески смотрит, как мы наливаем себе воду. Хватило ума догадаться, в чем дело. Мы в узкое горлышко бачка наливали воду рядом с колодцем и она, проливаясь мимо горлышка, лилась нам под ноги, т.е. пропадала. Мы стали наливать над колодцем, хозяин успокоился, и одобрительно закивал головой. Ведь этой воды ему должно хватить на весь год. Не жалко отдать (нам), жалко потерять (в песке).

Озеро Ясхан – это уникальное природное явление. В пустыне часть русла древнего сплошь соленого Узбоя оказалась с совершенно пресной водой. По берегу этого пресного водоема растут настоящие деревья, на которых шумит настоящая листва. Говорят, этим озером восхищался Марко Поло.

Так удивительно дуют здесь ветры, что озеро не засыпается песком, хотя рядом с ним почту засыпало почти по крышу.

На всем протяжении маршрута в песчаной пустыне растет саксаул. При зеленых листиках ствол так сух, что в костре горит отлично. На границе песчаной и глинистой пустыни, пески сыпучие, с большими настоящими барханами.

Там я сфотографировался в костюме, который рекомендовал Борис Александрович Федорович – белый костюм и брезентовые сапоги.

Разумеется, по вечерам, перед сном мы под гитару пели песни:

 
Пески кругом, пустыня молчит,
Ветка сухая в костре горит.
Спала жара, спать уж пора,
Но туристы сидят у костра.
 

Интересно, что сыпучие пески обрываются у глинистой пустыни не постепенно, а громадными барханами, и рядом с песками, на их границе расположился кишлак, где мы пили воду из настоящего пустынного колодца.

По Амударье

В Казанджике взяли байдарки и поехали в Ходжейли на берегу Амударьи.

Железная дорога идет вдоль границы с Ираном. На большом протяжении граница видна из окна вагона.

Это колючая проволока, вспаханная полоса и сторожевые вышки. С нашей стороны недалеко от железной дороги полуразрушенные, до невозможности убогие кишлаки с несколькими одинокими деревьями на весь кишлак. А на той стороне недалеко от границы видны обработанные поля и зеленые оазисы, шапками деревьев закрывающие строения. Для моих чистосердечных патриотических чувств это была очень грустная, печальная картина.

В тамбуре каждого вагона стоял пограничник, чтобы кто-нибудь не выскочил из вагона или не вскочил в него. На остановках пограничники менялись, вступающий на вахту предварительно проходил по вагону, высматривая подозрительных.

После Чарджоу, когда ехали вдоль Амударьи, пограничников не было. Мы в открытом тамбуре вагона сидели на откидывающихся площадках, свесив ноги над ступеньками. Вдоль реки узкая полоса сплошного оазиса. Поля, сады. Иногда видна река, иногда по другую сторону дороги видны вдали пески. В Ходжейли сдали вещи в камеру хранения и поехали в Куня-Ургенч, т. е. Старый Ургенч. Из БСЭ мы узнали, что там больше, чем в других местах, сохранилось древностей, поэтому и поехали туда.

Зашли к председателю райисполкома – это было 30-го апреля. Пообещал на следующий день дать сопровождающего по древностям, а пока мы пошли гулять. В отличие от Ходжейли, где вдоль улиц сплошной глиняный забор и вся жизнь за забором, КуняУргенч симпатичный открытый кишлак. Окраины городка сплошь покрыты осколками обожженного кирпича. Древнюю столицу Хорезма старательно и последовательно разрушали славные герои – завоеватели.

Сейчас в городе развито ковроткачество, и базар устлан коврами на продажу. На базаре поели СВЕЖИХ ПРОШЛОГОДНИХ дынь. Еще в поезде после Казанджика, пассажир, узнав, что мы будем в КуняУргенче, не удержался, чтобы не обрадовать нас обещанием, что мы свежих прошлогодних дынь там отведаем. Продают их ломтями. Дыни Куня-Ургенча с древности славились по всей Средней Азии. В цинковых (или оловянных?) ящиках их отправляли персидскому шаху. На базаре торгуют коврами.

1-го мая побывали на «фестивале» в честь праздника. Осталось впечатление, что параллельно идут две жизни – официальная на русский манер и своя общинная. Доклад по случаю Первого Мая делался на русском языке. В самодеятельности участвовали только младшие школьники, а национальные танцы в национальных костюмах исполняли русские девушки.

Хранитель старины, приветливо пообщавшись с нами, зашел в мечеть. Можно народ завоевать и покорить, но нельзя народ переделать.

Когда мы собирали байдарки на берегу реки, местные говорили, что на таких скорлупках мы через два метра утонем. Стоячая волна действительно великолепна – не меньше метра, но и байдарки великолепны.

На Амударье нам довелось два раза испробовать уху. Первый раз мы увидели рыболовецкий, а, может быть, и рыбоводный комбинат. Зашли к директору и попросили рыбы. Он позвонил начальнику цеха: «Дай ребятам пару лещей», начальник цеха позвонил бригадиру: «Дай ребятам по парочке лещей и сазанов», бригадир спросил: «Сколько вас?» и показал на кучи: «Возьмите по рыбине». Ребята взяли 7 (!) больших рыбин. На ужин стали варить уху. «Дровами» был трех метровый камыш. Пока варили, наругались и наспорились. Одни говорят, что уху варят 15 минут, другие говорят, будет сырая. Переругиваясь и пересмеиваясь, варили, подкладывая под котелки камыш, полчаса. Рыба развалилась почти в кашу.

В изумительных заливах Аральского моря (узяках), оставшихся на месте дельты Амударьи, которая понесла свои мутные воды по другому руслу, на трех метровой глубине среди водорослей видны проплывающие рыбины. На островке базировались два рыбака рыб колхоза. Они нам дали 2 (!) сазана и научили, варить уху.

Из очищенной рыбины вырезается только желчный пузырь. Рыбу целиком, вместе с внутренностями режут на ломти. Варят как мясо целый час на очень маленьком огне, чтобы варево только изредка булькало: Буль………. Буль……. Буль, и ломти рыбы остаются целыми. Рыбу вынимают, поливают крепко соленой жижкой и подают к столу вместе с прозрачной ухой, в которой картошечка, лучок, горсточка пшена, лаврушка, перец и нормальная соленость. Ооо…. Вот это уха!

Муйнак – город на песчаной косе, вдали был виден порт и большое грузовое морское судно. Тротуарами в Муйнаке служили положенные на песок камыши, чтобы легче было ходить. Это конечный пункт нашего путешествия. Зашли в магазин. Магазин ни чем не отличался от всех других магазинов Союза. Я вспомнил, что на реке к нам подошел бакенщик с комсомольским значком на лацкане пиджака. Мы его пригласили к столу. Отказывается. Говорим что тушенка из говядины, а он говорит, что для вкуса все равно добавляют свинины. Мы спрашиваем: «Мусульманин?» Смеется: «Причем здесь вера? Не принято вот и все, вы вот не едите конины, из-за веры что ли?» – но и какао не стал пить, а два ломтя хлеба съел.

Из Муйнака в Аральск вылетели самолетом.

Сейчас Аральское море превращается в соленую лужу. Отбирая из Амударьи и Сырдарьи воду для выращивания хлопка, который нужен был России, мы намеревались воду в Аральское море подать из Иртыша (Оби). У меня есть книжка воспоминаний геодезиста, участвовавшего в проектировании трассы канала. А когда империя развалилась, мы этим туркменам, узбекам и казахам показали кукиш. Своя вода самим нужна, чтобы не нарушить температурный режим Карского моря.

Возвратившись «домой» в общежитие, начал писать отчет о походе, но бросил на полуслове – понял, что надо изменить образ жизни, иначе некому будет читать эти воспоминания.

Наша комната обновлялась, отчалили и ушли в море семейных радостей и забот сочинитель стихов Гена Корнеев, почти профессиональный музыкант Игорь Позняков, собрался поднять паруса и Юра Федоров. Мы не теряли связей и, зная поэтическую душу Юры, – он баловался стихами, и любил оперу – Травиату он не пропускал в театре, и у нас в комнате ставил на проигрыватель пластинки с её записью.

Нам хотелось подарить ему что-нибудь такое, этакое и мы увидели деревянный чайный сервиз, расписанный черным лаком; продавцы сказали, что из него можно горячий чай попить. Мы решили, что это то, что надо.

В те времена, по крайней мере, в близком мне обществе, не принята была, и даже осуждалась, похвальба своим «богатством», как говорила великая Раневская: «Не стыдно быть бедным, стыдно быть богатым» (примерно так) поэтому стыдно хвалиться богатством своего подарка, и мы подарок преподнесли как бы анонимно, не прилюдно поставив его в соседней комнате, где уже стояли подарки и от других дарителей.

Отправив Юру в плавание, наметил маршрут и я.