Текст книги "Оракулы перекрестков"

– Бен.

Язва, изобразив на узких сухих губах подобие улыбки, ответил:

– Ясно, что бен. А звать-то как?

Бенджамиль, не знавший, что бенами в Сити зовут вообще всех Бентли, пришел в замешательство. Хорошо, что Максуд, вмешавшись в разговор, быстро обратил недоразумение в шутку.

Машина у двух дозорных оказалась едва ли не колоритнее их костюмов. Старинная модель, наверное еще с наноинестером, Бенджамиль в этом мало разбирался, но подобные электромобили видел, когда ему было лет десять: квадратный капот, угловатые абрисы, верх снят, чтоб получился кабриолет, хищный раструб радиатора оскален, а слегка помятый корпус сплошь покрыт самыми невероятными полосами, кляксами и узорами всех цветов солнечного спектра. Радиатор изображал из себя разинутую пасть, а фары какой-то оригинал залепил крестами из красного скотча. Бенджамиль сроду не видал столь дико раскрашенного транспорта.

Чернявый Джавид сел на водительское место, Язва устроился рядом с ним, поставив между коленей тяжелую автоматическую винтовку, Максуд и Бенджамиль с комфортом расположились на заднем сиденье. Джавид ткнул кулаком в сканер стартерной панели, и они поехали.

Сити выглядел ненамного лучше периферии черного буфера. Те же дома с пустыми рамами, отбитая штукатурка, кривой столб светофора на перекрестке. Запустение.

– Третий день тебя ждем, – говорил Джавид, поворачивая к Максуду оживленное лицо с блестящими глазами-маслинами. – Яфат сказал: «Ждите», ну мы и ждем. Думали, уже не придешь. А у стены тебя пацаны с манкидрессом дней пять уже караулят! По очереди.

– Ты на дорогу смотри, – отвечал Макс. – Пацанам бы посигналить, чтоб возвращались.

– Съездим… потом, – отозвался со своего сиденья немногословный Язва.

– А что такое манкидресс? – шепотом спросил Бен.

– Верхолазный экзоскелет, – тоже шепотом объяснил Максуд, – в нем можно по стенам бегать, прыгать, как блоха, на потолке висеть…

Бенджамиль вспомнил юного воришку с паучье-обезьяньими конечностями.

– Удобная штука! – тихо продолжал Максуд. – Только приловчиться надо. Скоро стена вокруг Сити вообще станет бессмыслицей.

Бен недоверчиво покачал головой:

– А откуда берутся эти самые скелеты?

– Комплектующие нелегально делают в промкольце, биллектронику – в белом буфере, – доверительно сказал Максуд, нагибаясь к самому уху Бенджамиля. – Потом все это контрабандой везут в Сити, собирают и отлаживают. Бен, ты даже представить себе не можешь, сколько башковитых парней из аутсайда работают на пульпу. Мы о многих занятных хреновинах узнаем раньше, чем корпи. Лет через десять «манки» станут такой же обыденностью, как дорожки пониженного трения, но покуда это мода ситтерских пацанов… – А может, и не через десять, – добавил Максуд, подумав. – Я уже видел экзоскелеты в буфере.

– Я тоже видел, – сказал Бен.

С минуту они молчали, потом Бенджамиль спросил:

– Макс, а куда мы едем?

– Домой едем. – Максуд блаженно откинулся на дырявую спинку сиденья. – В Алихаус, там сейчас штаб-квартира.

– Долго еще?

– Минут сорок. Эй, Джавид! За сорок минут доедем?

– Долетим, – отозвался чернявый Джавид, и машина веселее запрыгала по плохой дороге.

Максуд прикрыл глаза, а Бен, стараясь выглядеть равнодушным, вовсю смотрел по сторонам.

Постепенно окрестности приобретали все более обжитой вид. Дома по обеим сторонам от дороги уже не напоминали черепа мертвых животных. Почти все окна тускло блестели стеклами, обшарпанные фасады от тротуаров до второго этажа, а местами и выше были сплошь покрыты разноцветной мазней. Почти все, на что падал взгляд, пестрело картинками, зачастую по-детски примитивными, бестолковыми и красочными. Целые кварталы безыскусных комиксов без конца, без начала, и ни одной буквы, ни единой надписи. Язык арси не имеет письменности. На арси ничего нельзя написать и прочесть нельзя. Поэтому удивленный зритель мог наблюдать только нагромождение пиктограмм.

Бенджамиль насчитал три основные тематики рисунков: генитально-эротическую, с торчащими от окна к окну чудовищными фаллосами, батально-эпическую, со стреляющими людьми и горящими машинами, и мистико-эзотерическую, с крестами, крылатыми бородачами и беременными женщинами, вписанными в радужные круги и треугольники. Иногда стены домов украшались подобием стилизованных портретов. Примерно так первоклашка Бенни Мэй рисовал на интерактивном планшете картину «папа, мама, я и робопесик». Совсем редко попадались звери и птицы.

Посреди этой феерии цветовых пятен Бенджамиль видел женщин, совсем пожилых и не очень. Они сидели прямо на выщербленных ступенях широких каменных лесенок, зачем-то пристроенных возле подъездов. Бенджамиль видел экстравагантно одетых мужчин и молодых женщин. Бенджамиль видел цветные стайки детей, игравших на тротуаре. Проезжая мимо, Джавид весело им бибикал, а дети весело кричали вслед машине:

– Пошел на х…, чирок!

Никто никого не бил ногами, никто ни в кого не стрелял. Все выглядело обыденно и совсем не страшно, даже невоспитанные дети.

Уже начинало смеркаться, когда они подъехали к стоящему особняком зданию под высокой кровлей, и Максуд велел остановить машину.

– А ты разве не прямо к яфату? – спросил Джавид, сворачивая к обочине.

Максуд, задумчиво покачал головой:

– Сначала зайду к преподобному, жгут поставлю, а ты пока доложи, чтобы все честь по чести. Скажи яфату: «Макс привез важные слова от Макароны». Да, кстати, ты достал то, что я просил?

– А то! – Джавид вытащил из-под сиденья пузатую коричневую бутылку и передал Максуду. – Как забивались.

– Молодец, – сказал Макс, с удовольствием разглядывая этикетку. – С меня причитается. Дай тычину. Бен, ты со мной?

– Куда же я денусь? – пробормотал Бенджамиль, отворяя помятую дверку.

Под огромным желтым крестом, нарисованным на почерневшем от времени кирпиче, Максуд остановился, с помощью складного ножа открыл свою пузатую бутылку, хлебнул прямо из горлышка и протянул бутылку Бену.

– За твою удачу! – сказал он, вытирая губы тыльной стороной ладони. – Теперь уже можно.

Изрядный глоток горьковатой пахучей жидкости обжег гортань и губы, на глаза навернулись слезы, и Бен почти сразу слегка захмелел. Прежде чем войти в храм, они приложились еще по разу, и Максуд толкнул дверь. Высокая, изрезанная крестами створка с натужным скрежетом отползла в сторону, пропуская посетителей, и Бенджамиль оказался в просторном, но вместе с тем компактном помещении. Два ряда восьмигранных колонн поддерживали свод высоченного потолка, их длинные, плавно изогнутые капители терялись во мраке. Высокие стрельчатые окна, большей частью забитые кусками непрозрачного пластика, в этот предзакатный час пропускали совсем мало света, и огромная зала освещалась лишь дрожащими огоньками диковинных светильников, как попало расставленных по каменному полу. Никаких люминофорных пластин. Пахло пылью и теплой копотью.

Стараясь не наступить на голубоватые россыпи светлячков, Бенджамиль сделал несколько неуверенных шагов и остановился рядом со своим провожатым. Видимо, показывая товарищу, как надо себя вести, Максуд неторопливым отчетливым жестом поднял руку, старательно коснулся большим пальцем лба, подбородка, обоих уголков губ, затем низко склонил голову и прошептал:

– Да восславится имя Яха и братьев его. Да воздастся детям его по грехам и заслугам…

– Да восславится имя… – начал повторять Бенджамиль, но тут кто-то легко коснулся его бедра, и он, вздрогнув, быстро обернулся.

Из темноты на него смотрела красивая молодая женщина в прозрачной накидке, прикрывавшей лоб и щеки. Темная ткань короткого платья плотно обтягивала ее огромный живот, разбегаясь на бока тугими лучиками складок. По мягким припухшим губам беременной блуждала туманная бесовская улыбка. Они будто старались и никак не могли вытянуться в дудочку, вздрагивали, дразнили. В блестящих глазах плясали синие огоньки.

– Не желаешь причаститься, красавчик? – Слова поплыли вокруг головы Бенджамиля завитком пьяного дыма.

Женщина приподняла ладонями полные груди.

– Не сейчас, Вирджи!

Голос Максуда вернул Бенджамиля к реальности.

– Не сейчас, – повторил Максуд. – Он заглянет к тебе позже.

– Ловлю на слове. – Вирджи блеснула зубами и неслышно растворилась в полумраке.

– Служанки Господа, – понижая голос, сказал Макс. – Потом… если хочешь…

– Чего потом? – не понял Бен.

Несколько секунд они с Максом недоуменно смотрели друг на друга.

– Не важно… – наконец сказал Максуд. – Пошли в альтару.

«Куда пошли? – подумал Бен. – По-моему, впереди стена». Глаза его постепенно привыкли к плохому освещению, он сносно различал окружающее и видел, что дорожка из огоньков упиралась в темный монолит безо всяких намеков на дверь или коридор. Максуд был уже возле этой стены.

– Проклятье, – тихо говорил, щупая перед собой руками. – Сгорит здесь все однажды к х…ям кукурузным… А! Вот!

И Бенджамиль увидел, как в непроницаемом мраке обозначился светлый треугольник.

– Сюда, – позвал Макс, заслоняя треугольник широкими плечами.

Как выяснилось, помещение храма Чероки состояло из нескольких частей. Тяжелая занавесь из плотной ткани отделяла альтару от всего прочего. Широкий зал здесь сужался, переходя в зал поуже, с полом, приподнятым на три или четыре ступеньки. В глубине возвышения стояло огромное кресло с грудой тряпья, сваленной на сиденье, а по бокам от него – несколько грубо сваренных треног, увенчанных газовыми горелками, похожими на многохвостые бутоны тропических цветов. Здесь было ощутимо светлее, и Бенджамиь, остановившись посреди этой самой альтары, смог наконец осмотреться внимательнее. Внутренности храма, само собой, украшало великое множество рисунков: крылатые люди, кресты, беременные дамы, эрегированные члены и распахнутые вагины. Стрельбы и оторванных рук было ощутимо поменьше, зато Бенджамиль увидел здесь надписи. Художник, как смог, попытался запечатлеть сказанное на арси с помощью франглийских и вест-европейских букв. С трудом разбирая некоторые слова, Бенджамиль прочел: «И воссияет власть Божья, и прахом падет мирская…», «…Божья матерь грядущая, пречистая мыслями и желаньями своими…», «…Путь по светлой радуге…», «Славься, Разрушитель, путь начавший отсюда, и Зачинатель, путь начавший от края…». Вдоль стен храма, отсвечивая пыльными боками, громоздились несметные полчища пустых бутылок. Между колоннами гроздьями болтались пластиковые фаллоимитаторы, гирлянды пивных банок, стреляные гильзы на нитках. Все это было странно и жутковато-забавно. Бенджамиль представил себе, как бравые мужчины с охапками искусственных членов быстро лазают по стенам, и его губы невольно растянула улыбка.

Громкий голос, отразившийся эхом от высокого свода, заставил Бенджамиля вздрогнуть:

– Отче преподобный! Благослови слугу Божьего Максуда, честного отпрыска из помета Чероки, и фатара его, Бенджамиля из помета Бентли!

Бенджамиль обернулся. Его друг уже стоял на возвышении в трех шагах от кресла. Груда тряпья на сиденье вдруг шевельнулась, закряхтела и села, оказавшись невысоким замызганным старикашкой с синюшным опухшим лицом. Некоторое время старик молча сидел, покачиваясь из стороны в сторону, потом зыркнул на Максуда снизу вверх заплывшим глазом и проговорил хриплым, но отчетливым голосом:

– Чего надо, чирок? Ты кто?

– Я Максуд, преподобный отче, – сказал Макс терпеливо. – Ты меня знаешь.

Старик с сомнением воззрился на собеседника и стал медленно расцветать желтозубой улыбкой.

– А! Максик! Радуйся, сынок, – сказал он наконец. – Чего надо?

– И ты радуйся, отче, – ответил Макс. – Вот зашел спасибо отжечь Господу и стекло освятить, как и собирался.

– Стекло принес? – Глаза старика заблестели.

Вместо ответа Максуд поболтал бутылкой.

– Ага, – сказал старик.

Повозившись, он вытащил откуда-то из-за спины помятую металлическую кружку и протянул Максу:

– Давай!

Максуд открыл бутылку и щедро плеснул в подставленную тару. Старикашка пошевелил большим носом, раскрыл пасть с неровным частоколом длинных зубов и разом опрокинул в нее содержимое кружки. Сначала Бену показалось, что преподобного вот-вот стошнит, Максуд даже предусмотрительно отступил в сторону, но старикашка и не думал расставаться с проглоченным спиртным. Его покорежило с полминуты, потом он крякнул и удовлетворенно заявил:

– Молодец, чирок. Люблю старое пятизвездочное пойло. От местной отравы с души воротит. Плесни еще.

Максуд не замедлил исполнить его просьбу, и старикашка приложился вторично.

– Не рано ты собрался святить себе стекло? – спросил он, отставляя кружку в сторону. – Сколько тебе?

– Тридцать два, преподобный отче, – сказал Максуд. – Но полгода назад мне был знак. Ты сам велел приготовить стекло на всякий случай. А мне ведь из-под дерьмовой самогонки даром не надо, ты, преподобный, и сам знаешь.

«Если бы я, будучи в аутсайде или в „воротничке“, так часто повторял „преподобный“, то разорился бы на одних штрафах за нецензурщину», – подумал Бенджамиль, переступая с ноги на ногу.

– Знаки, знаки, – проговорил старик с легким раздражением в голосе, – ебн…сь все на этих знаках. Ладно, давай сюда свою драную бутылку. Сделаю, как просишь. Завтра забери. А это кого ты привел? – Старик наконец заметил Бена.

– Скорее уж он меня привел, – сказал Максуд. – Это мой фатар, отче. Его зовут Бенджамиль, он из Бентли. Он здорово выручил меня в буфере.

– Хороший у тебя фатар, – одобрил преподобный, внимательно рассматривавший Бенджамиля сквозь щелки опухших век. – Друг до самой смерти. Иди сюда, Бенни из Бентли! Выпей стопку с глашатаем Божьим, окажи честь!

Максуд чуть заметно кивнул, и Бенджамилю волей-неволей пришлось подняться на три ступеньки и подойти к креслу.

– Где таблетки, отче? – спросил Максуд, озираясь по сторонам. – Хочу жгут поставить Яху и грядущей Богородице.

– Там. – Старик махнул куда-то в сторону. – В углу корзина.

Максуд, кивнув, шагнул прочь из освещенного круга, а Бенджамиль остановился возле кресла, не зная, что делать дальше. Ему было не по себе под взглядом веселых слезящихся глазок. А старик лишь молча улыбался, скаля длинные зубы. Максуд где-то за спиной зашурудил по полу жестяной посудой и негромко щелкнул зажигалкой. Бенджамилю хотелось обернуться, но он не мог отвести взгляда от лица преподобного. С минуту длилась эта игра в гляделки, потом старик усмехнулся и опустил глаза. Он завозился, отыскивая свою кружку. Заскрипела пробка, звонко забулькало в горлышке, и волшебная жидкость заплескала по металлическому донышку. Наполнив кружку едва не до самых краев, преподобный молча протянул ее Бену. Бен взял кружку и все-таки обернулся на Макса. Тот стоял подле ступеней, держа в пальцах маленькую жестянку с колеблющимся огоньком, его умные, широко расставленные глаза смотрели на Бена внимательно и серьезно. Неизвестно, что думал про себя Максуд, но Бенджамиль подумал, что пить придется по-всякому. Он перевел взгляд на преподобного, вернее, на его сизый, в красных прожилках нос, внутренне содрогнувшись, торжественно поднес кружку к губам и сделал осторожный глоток.

– Треху, – почти неслышно сказал старик.

Бенджамиль проглотил обжигающую жидкость, хлебнул еще раз и еще.

«И всего-то! – подумал он с облегчением. – Если за весь вчерашний день я не подхватил никакой заразы, то уж сегодня не подхвачу и подавно».

Изрядно повеселевший Бен вернул старику наполовину опустевшую кружку. В это время за занавеской завозились. Бенджамиль опять обернулся и увидел входящего в альтару Джавида.

– Прости, отче, – сказал парень, слегка кланяясь и касаясь лба и подбородка. – Яфат хочет видеть Максуда.

– Пусть его, – отозвался преподобный. – Иди к яфату, Макс, да не забудь зайти за стеклом. А с твоим фатаром я еще побеседую, если ты не против.

– Э… – Максуд на секунду смешался, но тут же взял себя в руки. – Как хочешь, преподобный. Бен, я пришлю за тобой кого-нибудь.

Максуд кинул на товарища многозначительный взгляд, перекрестился и вслед за Джавидом вышел из альтары.

Оставшись один на один с Бенджамилем, старик вдруг как-то помрачнел и насупился. Отхлебывая из своей кружки, он поглядывал на своего невольного компаньона внимательно и сердито, будто пытался запомнить его лицо или разглядеть в нем какие-то неприметные черты, а когда Бенджамилю это стало надоедать, неожиданно заявил:

– Я чувствую в тебе силу, Бен из Бентли, вижу твою ауру, носом чую, что должен поцеловать твою обувь, но не стану. Ты мне не хозяин. Ты сам себе не хозяин. Хотя внутри у тебя костер и я ощущаю его тепло. Что у тебя на уме, парень? Хотел бы я знать.

Старик залпом допил остатки спиртного и сказал проникновенно:

– Посиди немного со стариком. Удели мне пять минут твоей вечности. Если бы у меня были внуки, было бы что им порассказать. – Он вздохнул. – Это такое бл…во – быть ртом Господа. Уж лучше быть его х…ем… Не так ли?..

Похоже, старик стремительно пьянел. Некоторое время он сидел, мотая опущенной головой, потом хрипло произнес, не глядя на Бена:

– В первый день… – Преподобный мучительно икнул. – В первый день сотворения, когда девять цифр сложатся вместе, выйдет Разрушитель из тверди земной! И явится он в мир, и ввергнет мир в хаос. Мертвые пауки доплетут свою паутину, и солнце, зачатое на востоке, встанет на западе. И все смешается в мире, первые станут последними, а последние – первыми. Будет огонь и будет кровь! Середина разорвет края, а края пожрут середину! – Старик уже выплевывал сгустки слов, с его губ летели брызги слюны. – И продолжится хаос шесть лет, шесть месяцев и шесть дней, а потом падет на мир великая скорбь, и продлится она до тех пор, пока не спустится с неба великий Зачинатель, молодой Бог, зачатый Разрушителем и рожденный Богоматерью грядущей! И будет имя ему Лад-Агиль. И станет он первый среди Братьев своих, и затмит он и Яха, и Йясса, и Дея, и Алльяха. И перекинет он с неба на землю мост незримой радуги, и станет учить радости народы земные. И всякий, кто имеет свет радости в душе своей, возрадуется и двинется путем незримым в мир наилучший, а неймущие радости утонут в мрачном своем гноище! – Преподобный опять мучительно икнул и закончил шепотом: – Так говорю тебе я, Расул, глашатай Божий…

Затем старик, пьяно хихикнув, поманил Бена пальцем. Отступивший было назад Бенджамиль опять приблизился к креслу. Старик смотрел куда-то вниз. Бен тоже опустил глаза и увидел, как по штанам преподобного быстро растекается темное пятно. В наступившей тишине было отчетливо слышно, как тонкая струйка полилась на каменный пол. Бен почти отпрыгнул назад. Старик зашелся в хохоте.

– Боишься благословения Божьего?! – заорал он, хлопая ладонью по резному подлокотнику.

Бенджамиль с ужасом смотрел на пол, на старикашкины ботинки, на лужицу, натекающую под стоптанной подошвой. Что-то тускло блестело там, между массивными ножками, что-то, кроме лужицы из благословенной мочи пророка. Что-то, наполовину прикрытое свисавшей с сиденья тряпкой, что-то такое, отчего волосы шевелились на затылке. Тряпка скользнула вниз, и Бенджамиль увидел возле правой ножки большую, как аквариум, стеклянную банку, из которой смотрело мертвыми глазами жуткое почерневшее лицо с разинутым ртом и клочковатой черной бородой. Бенджамиль шагнул назад, едва не упал на ступеньках и бросился вон из альтары, сшибая ногами напольные светильники.

Выскочив наружу, он остановился, бессмысленно озираясь. Потом сжал ладонями виски и двинулся куда-то вдоль тротуарного бордюра.

Глава 17

«Подумаешь, полоумный старикан! Подумаешь, голова в банке!» – уговаривал себя Бенджамиль Мэй, шагая вдоль обочины тротуара.

От пережитого испуга хмель почти без остатка улетучился из его головы, а вечерняя прохлада постепенно утихомирила готовый сорваться в тартарары рассудок. Бенджамиль уже почти убедил себя в том, что нет ничего ужасного в какой-то там заспиртованной голове. Более того, он понимал, что лучше всего вернуться к дверям храма, где его должен искать человек, посланный Максудом, но непослушные ноги продолжали нести его прочь. Куда угодно, только бы подальше от безумного старикашки, подальше от искусственных членов, от головы в банке. И он бездумно продолжал идти навстречу сгущавшимся сумеркам, пока позади не раздалось нарастающее гудение мотора. Какая-то машина быстро нагоняла Бенджамиля. На мгновение у него возникло желание броситься наутек, но он справился с секундной слабостью и ни на йоту не ускорил шаги. Раздался знакомый гудок, Бенджамиль оглянулся и сначала увидел залепленные скотчем фары, потом улыбающуюся физиономию Джавида с сигаретой в зубах.

– Хорошо, что я тебя нагнал, – распахивая дверцу, сказал Джавид. – А то Макс с меня шкуру бы спустил к долбаной матери. Садись скорее.

Бенджамиль залез на сиденье, и они сразу тронулись. Желтоватый уютный свет фар прыгал по глубоким асфальтовым трещинам. Сумерки вокруг как-то сразу сгустились, и Бенджамиль, почти успокоившись, думал: экая важность – голова в банке. Джавид весело крутил руль и говорил, не выпуская из зубов жеваную сигарету:

– А я, как Макс приказал, сначала заехал в храм. Девки Господние возятся с преподобным, преподобный напричащался так, что одной ногой уже на пресветлой радуге, лыка не вяжет абсолютно, о мирском говорить не может, зато всякие пророчества из него так и валятся. Девки мне говорят: «Он ушел уже навроде». Ну, я за руль. По какой дороге ехать, думаю. – По короткой или по длинной? Кинул монету – вышло по длинной. Вот тебя и догнал. Пособил, значит, Господь! А ты, пульпер, еще тот оттопырок! По Алихаусу ходить в буфовском трэнчике! Святая Богоматерь! Хорошо, что я тебя догнал…

Бенджамиль слушал, улыбался и думал о том, что он вообще не знал, в какой стороне находится дом Максуда. А еще он думал, что заспиртованная голова – в сущности, пустяк.

Джавид остановил машину возле трехэтажного дома, сплошь разрисованного крестами вперемешку с горящими машинами.

– Вот этот подъезд, третий этаж, квартира номер одиннадцать, – сказал он, сплевывая в темноту и закуривая новую сигарету. – Курить будешь?

Бенджамиль покачал головой.

– Макс тоже редко курит, – сказал Джавид то ли с сожалением, то ли с завистью. – Ладно, бывай, Бен. – Он протянул руки традиционным крестом. – Максу не говори, что я опоздал, ладно?

– Ладно, – пообещал Бен, пожимая крепкие ладони.

Молодой ситтер хлопнул дверкой, бибикнул и укатил, а Бен вошел в хорошо освещенный подъезд, разрисованный все теми же крестами и машинами. Он поднялся на третий этаж, у двери номер одиннадцать остановился, по привычке поискал глазами панель интеркома и, не найдя, постучал костяшками пальцев.

– Входи! – крикнул изнутри голос Максуда.

Бенджамиль толкнул дверь и вошел в просторную неприбранную комнату с высоким потолком. Максуд в пыльных ботинках возлежал на смятой постели. Он курил, задумчиво выпячивая подбородок. В комнате пахло затхлостью и табачным дымом. При виде Бена Максуд радостно улыбнулся и привел себя в вертикальное положение.

– Ну наконец-то! – сказал он. – Я уж думал, преподобный тебя в церкви оставил причащаться. Кстати, никогда не стучись в двери, здесь это не принято. У нас закрывают двери, только когда хотят потрахаться, да и то не всегда.

Максуд хохотнул и быстро поднялся на ноги. Подойдя к столу, заставленному грязной посудой, он ткнул дымящийся окурок в одну из тарелок.

– О чем толковали с преподобным?

– Да так, – уклончиво ответил Бен. – О каком-то разрушителе, о хаосе, о зачатом на востоке солнце, которое почему-то всходит на западе.

Максуд удивленно приподнял брови.

– Про солнце и хаос – это из Великого Откровения, – сказал он, быстро взглянув на товарища. – Кое-кто думает, что это сказано про русских из Байкальской Автономии, вроде как именно они затеют великую свару.

– Они ж сейчас смирные, – с сомнением сказал Бен. – Сидят в своей Сибири, никого не трогают. Чайники их здорово поприжали.

– Вот уж не знаю. – Максуд ухмыльнулся. – Сам я с русскими не встречался, но яфат несколько раз проворачивал с ними дела, он и еще Салех Мышеловка. И оба они говорят, что им пальца в рот не клади, откусят по локоть. Русские давно интересуются перспективными разработками в военной сфере. Так что насчет подлянки у них не заржавеет.

– Кинуть подлянку, – задумчиво повторил Бен. – Может быть, ты и прав… Кинуть подлянку чайникам…

В голове вертелось что-то важное, что-то созвучное со словами Макса, какое-то совсем недавнее неуловимое воспоминание.

– И чем же кончилась ваша беседа? – с интересом спросил Максуд.

Бен пожал плечами:

– Да так… он меня благословил, и я… – Бенджамиль едва не сказал «пошел», но вовремя спохватился, – и тут Джавид приехал.

Максуд кивнул с самым серьезным видом:

– Выпить хочешь?

– Не помешает, – неожиданно для самого себя сказал Бен.

Максуд порылся на столе, выбрал пару стаканчиков и достал из кармана плоскую блестящую фляжку. В этот раз жидкость была не коричневой, а прозрачной и пахла остро и терпко. О первого глотка у Бенджамиля перехватило дыхание, на глаза навернулись слезы. От второго глотка потеплело на сердце, а от третьего голова под креслом пророка начала действительно казаться чем-то неважным. Максуд похлопал Бена по плечу:

– На вот, закуси. – Он протянул Бену плоскую жестяную банку, предварительно выхватив из нее пальцами серый блестящий пластик.

В банке плотным полукольцом лежали ломтики консервированной рыбы. Весьма дорогое лакомство. Хотя для Максуда консервированная рыба, похоже, не являлась чем-то особенным. Бенджамиль огляделся в поисках вилки, не нашел ничего подходящего и по примеру своего фатара полез в банку пальцами.

– Час назад я был у яфата, – говорил Максуд, с наслаждением двигая челюстями. – Он объявляет большую войну с Кабуки. Теперь, когда дело сделано, я могу говорить об этом прямо. Кабуки в последнее время начали часто становиться на нашей дороге, теперь им п…ец. Я не могу посвящать тебя во все тонкости политики, но в десять яфат ждет нас на военном совете. Ты тоже приглашен, и мы уже слегка опаздываем.

Мэй едва не подавился пряным волокнистым кусочком.

– Макс, какого черта?! – от волнения Бенджамиль заговорил на цивильном. – Что я буду делать на совете? Что я буду там говорить? Я не хочу ни на какой чертов совет!

– Говори на арси, – строго сказал Максуд, – и не поминай черта, у нас не принято грубо выражаться. Я шучу про совет. На самом деле там будет вечеринка, светский раут («светский раут» Максуд сам сказал на цивильном и улыбнулся). Яфат срочно собирает у себя всех па́чей и диспетчеров. Будет, как всегда, выпивка и угощение, а между выпивкой и закуской чирки поговорят о предстоящей войне, так, в общих чертах. Яфату я сказал, что ты Бентли и мой фатар, само собой, он захотел тебя увидеть. Совсем необязательно, что Бентли вмешаются в нашу ссору с Кабуки, вмешиваться в войну двух семей даже неэтично, но Бентли наши друзья, и это никогда не лишне подчеркнуть. Так что доедай рыбу, а я посмотрю для тебя одежку поприличней. Не идти ж тебе к яфату выряженным в трэнчик с драными карманами.

Раскидывая ногами в стороны валявшиеся на полу стулья, Максуд двинулся в соседнюю комнату. Скоро он вернулся с охапкой разнообразной одежды.

– У нас, похоже, один размер, – сказал он, сваливая свою ношу на кровать и выуживая из пестрого вороха сорочку, разрисованную, будто стена в подъезде.

– А это обязательно? – уныло спросил Бенджамиль.

– Обязательно, обязательно. Снимай свое отрепье.

Понимая, что Макс, наверное, прав, Бен снял с себя куртку.

– И рубашку снимай! – распорядился Максуд. – И брюки!

Бенджамиль согласился поменять рубашку, но брюки отказался снимать категорически. Ему жутко не хотелось надевать ни клепаные лосины, ни бесформенные шаровары в полоску, ни блестящие штаны с огромными карманами на коленях. Кроме того, собственные брюки вдруг стали казаться ему последним бастионом между Сити и Бенджамилем Мэем. В конце концов Максуд был вынужден согласиться с тем, что Беновы брюки выглядят достаточно прилично для светского раута и что они практически не запачканы.

Перебрав все варианты, Бен остановил свой выбор на свободном синем френче с золотой вышивкой на спине, а из предложенных рубашек выбрал черно-желтую, изукрашенную множеством шестиногих жуков с блестящими точками вместо глаз. Максуд в целом одобрил его выбор.

– Скромно, но со вкусом, – сказал он, усаживаясь на кровать. – А это что у тебя? Амулет?

– Амулет, – подтвердил Бен, поспешно застегивая рубашку с жуками.

– Никогда не замечал, чтобы корпи носили амулеты, – задумчиво сказал Максуд. – Ну и как? Помогает?

– Помогает.

– Значит, хороший амулет. Эй! Погоди секунду! – Максуд вытащил из-под стопки одежды обмотанный ремнями треугольный чехол. – Последний штрих. Разведи-ка руки.

Бенджамиль послушно поднял руки, а Максуд принялся сноровисто затягивать ремни, прилаживая чехол на левый бок. Закончив работу, он взял со стола Бенов пистолет и вложил его в кобуру, потом отступил назад, удовлетворенно любуясь своей работой.

– Что это? – спросил Бен, недоверчиво разглядывая сооружение из плотного пластика под своей левой подмышкой.

– А что? Хороший поддырник! – Максуд улыбнулся. – Настоящему ситимену не пристало таскать дыру за брючным ремнем.

– Непривычно как-то, – пробормотал Бен.

– Носи, фатар, и не ежься, – сказал Максуд, поправляя кобуру. – Маленький подарок. На память.

Если френч и рубашку Бенджамиль воспринял как должное, то светло-желтый, приятный на ощупь поддырник подействовал на него странным образом. Ему сразу стало казаться, что просто необходимо сделать Максу ответный подарок. Но у него ничего не было, кроме пистолета и оракула. Дарить пистолет было бы невероятно глупо. А оракул… Чуткий Максуд не позволил сомнениям Бена перерасти в опасную уверенность. Ткнув названого брата кулаком в живот, он заявил, что никаких отказов не примет и что если Бен не хочет нанести ему смертельное оскорбление, то Бен заткнется, будет носить ствол в кобуре и поминать фатара добрым словом. И не надо никого благодарить, это в Сити не принято. Бенджамиль вздохнул, но, что возразить, не нашелся.

– А что я буду говорить на этом драном совете? – спросил он, с безотчетным удовольствием прикасаясь к висящему под мышкой пистолету.

– На совете? Да ничего особенного тебе и не придется говорить. Ну… представлю тебя яфату, познакомлю с десятком-другим пульперов…

– А что, если меня спросят, что я делал в буфере или как туда попал?

Максуд засмеялся.

– Ни один ситтер, имеющий хоть какое-то представление о шарафе, не станет задавать таких дурацких и позорных вопросов, – сказал он, с интересом разглядывая Мэя блестящими глазами. – Если был, значит, по делу. Если попал, значит, через норку.