Текст книги "Говардс-Энд"

31

Дома умирают по-разному, уходя в небытие подобно людским поколениям: некоторые – с трагическим грохотом, некоторые – бесшумно, но обретая иное бытие в городах-призраках, а из некоторых – и такова была участь дома на Уикем-плейс – душа уходит прежде, чем погибает тело. Дом пришел в упадок весной, разбередив сестер гораздо сильнее, чем они готовы были признать, и заставил каждую обратить свои взоры в неизвестные им дотоле края. К сентябрю он уже стал трупом, лишенным чувств и почти утратив все то святое, что навевало воспоминания о тридцатилетнем периоде счастья. Из его закругленных вверху входных дверей вынесли мебель, картины, книги, и вот уже полностью выпотрошенной оказалась последняя комната и с грохотом покатился прочь последний фургон. Дом простоял еще неделю-другую, вытаращив глаза и как будто удивляясь собственной пустоте. Потом он рухнул. Пришли рабочие и сровняли его с землей. Обладатели недюжинных мускулов, подвыпившие и добродушные, они были не самыми плохими могильщиками для дома, который всегда имел человеческий нрав и не принимал культуру за конечную цель бытия.

Мебель, за небольшим исключением, была отправлена в Хартфордшир, поскольку мистер Уилкокс очень любезно предложил для ее хранения Говардс-Энд. Мистер Брайс умер за границей – досадное происшествие, – и, так как не было никаких гарантий, что арендная плата будет поступать регулярно, Генри расторг соглашение с субарендатором и вновь стал хозяином дома. До тех пор пока он снова не сдаст Говардс-Энд, Шлегелям разрешалось держать свою мебель в гараже и в комнатах первого этажа. Маргарет приняла его предложение неуверенно, зато Тибби был рад: теперь он мог на время отложить решение о собственном будущем. Посуда и наиболее ценные картины нашли надежное пристанище в лондонском доме, но большая часть вещей была отослана за город и передана попечительству мисс Эйвери.

Незадолго до переезда наши герой и героиня поженились. Пережив бурю, они теперь по справедливости могли рассчитывать на спокойную жизнь. Не иметь иллюзий и все же любить – разве способна женщина обрести более надежный залог счастья? Маргарет знала о прошлом своего мужа, как знала и его сердце. В своем сердце она тоже разбиралась с такой доскональностью, какую простым людям даже не вообразить. Скрытым для нее оставалось лишь сердце миссис Уилкокс, но размышлять о чувствах мертвых – значит, по-моему, предаваться суевериям. Они поженились тихо – действительно тихо, потому что, когда наступил назначенный день, Маргарет отказалась устраивать второй Онитон. В церковь ее ввел брат; тетушка, чувствовавшая себя неважно, занималась угощением гостей, которые были приглашены к столу с не слишком оригинальной закуской. Со стороны Уилкоксов присутствовали Чарльз, выступавший свидетелем при заключении брачного договора, и мистер Кахилл. Пол прислал телеграмму. За несколько минут их без всякой музыки обвенчал священник, и вскоре упала та стеклянная ширма, что отделяет новобрачных от остального мира. Она, женщина по природе моногамная, сожалела о том, что заглохли некоторые невинные ароматы жизни; он, человек с полигамными инстинктами, почувствовал, что морально связан наступившей переменой и, стало быть, менее подвержен искушениям, волновавшим его в прошлом.

Медовый месяц они провели в Инсбруке. Генри знал там один вполне приличный отель, а Маргарет надеялась встретиться с сестрой. Но ее ждало разочарование. Как только они стали продвигаться к югу, Хелен сразу же перебралась на другую сторону Бреннера и написала путаную открытку с берегов озера Гарда, сообщив, что планы у нее неопределенные и будет лучше, если молодожены вовсе не станут брать их в расчет. Было очевидно, что ей не хочется встречаться с Генри. Двух месяцев вполне достаточно, чтобы посторонний человек примирился с ситуацией, с которой жена справилась в два дня, и Маргарет вновь пришлось сожалеть о неумении сестры держать себя в руках. В своем длинном письме Маргарет указала ей на необходимость быть снисходительной в вопросах пола: о них ведь так мало известно; даже тем, кого они лично затрагивают, судить бывает очень непросто; и потом, насколько поверхностным бывает приговор общества. «Я не говорю, что не существует никаких норм, ибо это уничтожило бы нравственность, но считаю, что нормы не возникнут, пока мы не разберемся со своими влечениями и не поймем их лучше». В ответ Хелен поблагодарила ее за милое письмо – что прозвучало довольно странно. Она поехала дальше на юг и написала, что зиму собирается провести в Неаполе.

Мистер Уилкокс не жалел, что встреча с Хелен не состоялась. Хелен дала ему время, чтобы рана как следует затянулась. Случались моменты, когда он все еще испытывал угрызения совести. Если бы он только знал тогда, что его ждет Маргарет – Маргарет, такая живая и умная, но в то же время такая покорная, – он постарался бы быть ее достойным. Не умея толком разобраться в своем прошлом, он перепутал историю с Джеки с другой историей, произошедшей в период его холостяцкой жизни. И на обе эти истории, смешавшиеся в одну, он стал смотреть как на грехи молодости, о которых искренне сожалел, но ему было невдомек, что грехи, приведшие к бесчестью другого человека, особенно тяжелы. Распущенность и неверность были для него такими же туманными понятиями, как и для людей Средневековья, его единственных нравственных учителей. Что касается Рут (бедняжки Рут!), то о ней вообще речь не шла, потому что бедняжка Рут так ничего и не узнала.

Он испытывал все большую привязанность к своей нынешней жене. Ее ум нисколько его не беспокоил, и ему даже нравилось смотреть, как она читает стихи или книги, трактующие проблемы общества. Это выделяло ее среди жен других людей. Но стоило ему позвать ее, как она захлопывала книгу и была готова делать то, что он считает нужным. Еще они так весело спорили, и раз или два Маргарет почти поставила его в тупик, но как только он начинал говорить серьезно, она тут же сдавалась. Мужчина создан для войны, а женщина – для отдыха воина, но он не был против, если она пыталась изобразить борьбу. Она не может победить в настоящей битве, поскольку у нее вместо мускулов нервы. Это нервы заставили ее выпрыгнуть на ходу из автомобиля или отказаться устраивать роскошную свадьбу. В таких случаях воин вполне может уступить женщине победу – это не нанесет вреда прочному основанию, на котором зиждется его спокойствие.

Во время медового месяца мистер Уилкокс еще раз испытал на себе всплеск ее нервозности. Он сообщил Маргарет – как обычно, между прочим, – что сдал в аренду Онитон-Грейндж. Маргарет явно расстроилась и довольно резко спросила, почему он с ней не посоветовался.

– Не хотел тебя беспокоить, – ответил он. – Кроме того, все окончательно уладилось только сегодня утром. – Где же мы будем жить? – спросила Маргарет, пытаясь рассмеяться. – Мне очень нравилось это место. Или ты считаешь, Генри, что нам не нужен постоянный дом?

Он уверил ее, что она его не так поняла. Именно жизнь в своем доме отличает нас от иностранцев. Но он считает, что им не нужен сырой дом.

– Это что-то новенькое. Никогда до этой минуты я не слышала, что в Онитоне сыро.

– Моя милая девочка! – Он взмахнул рукой. – У тебя есть глаза? У тебя есть кожа? Там некуда деваться от сырости. Во-первых, усадьба построена на глинистой почве, на том месте, где, вероятно, раньше был ров. Потом, там течет эта отвратительная речка, над которой всю ночь поднимается туман, как пар от чайника. Пощупай подвальные стены, загляни под карнизы. Спроси сэра Джеймса или кого хочешь. Шропширские долины славятся сыростью. Единственное подходящее место для дома в Шропшире – на холме. Но мне кажется, уж слишком далеко это от Лондона, да и пейзажи там неважные.

Не удержавшись, Маргарет спросила:

– Так зачем же ты покупал там дом?

– Я… потому что… – Разозлившись, он откинул назад голову. – А зачем мы приехали в Тироль, если на то пошло? Такие вопросы можно задавать бесконечно.

Можно. Но мистер Уилкокс просто тянул время, чтобы придумать убедительный ответ. Ответ нашелся, и он сам поверил в него, когда сказал:

– Честно говоря, я купил Онитон из-за Иви. Только никому не говори.

– Конечно, не скажу.

– Не хотелось бы, чтобы она знала, что из-за нее я чуть было не совершил невыгодную сделку. Как только я подписал договор, они тут же объявили о помолвке. Бедная девочка! Ей так хотелось получить это имение, что она даже не удосужилась узнать, какова там охота. Боялась, что кто-нибудь перехватит, – в точности как все вы, женщины. Ну, к счастью, ничего плохого не случилось. Она сыграла свадьбу на природе, как и мечтала, а я избавился от дома – теперь там будет начальная школа.

– Так где же мы будем жить, Генри? Мне все-таки хотелось бы где-нибудь жить.

– Я еще не решил. Как тебе Норфолк?

Маргарет молчала. Замужество не спасло ее от ощущения текучести. Лондон лишь предвосхищал появление этой кочевой цивилизации, коренным образом изменяющей человеческую природу и подвергающей отношения людей такому давлению, какое им еще не доводилось испытывать. Космополитизм, если распространится, лишит нас помощи земли. Деревья, луга и горы станут лишь картинкой, а связующую силу, которую они когда-то пробуждали в человеческом характере, придется передать Любви. Дай Бог, чтобы Любовь справилась с этой задачей!

– Что у нас сейчас? – продолжал Генри. – Почти октябрь. Давай перезимуем на Дьюси-стрит, а весной что-нибудь подыщем.

– Если можно, что-нибудь постоянное. Я уже не такая молоденькая, и все эти перемены мне не нравятся.

– Но, дорогая моя, что ты предпочитаешь – перемены или ревматизм?

– Я тебя понимаю, – сказала Маргарет вставая. – Если в Онитоне и в самом деле так сыро, конечно, там жить нельзя – пусть в нем поселятся маленькие мальчики. Только давай весной будем выбирать внимательнее. Я постараюсь не повторить ошибку Иви и не буду тебя торопить. Имей в виду, что на этот раз ты можешь выбрать то, что сочтешь нужным. От этих бесконечных переездов портится мебель, да и средства требуются немалые.

– Какая у меня практичная женушка! Что это она читает? Тео… тео… как там дальше?

– Теософия.

Итак, дом на Дьюси-стрит стал первой обителью, посланной ей судьбой, – и обителью совсем не плохой. Дом, который был не намного больше того, что Шлегели оставили на Уикем-плейс, дал Маргарет возможность подготовиться к ведению хозяйства в огромном особняке, обещанном ей весной. Они часто выезжали, но дома их жизнь текла спокойно и размеренно. По утрам Генри отправлялся на работу, и его сандвич – реликвию, оставшуюся с каких-то доисторических времен – она всегда делала собственными руками. В качестве обеда сандвич не устраивал Генри, но он любил иметь его при себе часов в одиннадцать, на случай если проголодается. Когда муж уходил, у Маргарет были свои дела – она занималась домом, пыталась перевоспитать слуг, сделав их более человечными, выполняла некоторые обязанности Хелен. Маргарет немного мучила совесть из-за Бастов, и она была рада, что потеряла их из виду. Без сомнения, Леонарду стоило бы помочь, но, будучи женой Генри, она предпочла бы помочь кому-нибудь другому. Что касается театров и дискуссионных обществ, то они привлекали ее все меньше и меньше. Она стала «пропускать» новые течения и проводила свободное время, перечитывая старые книги или размышляя, что вызывало озабоченность ее друзей из Челси. Они приписывали эти перемены замужеству, и, пожалуй, некий глубоко запрятанный инстинкт действительно подсказывал ей не отдаляться от мужа, если в этом нет особой необходимости. Однако главная причина крылась гораздо глубже: Маргарет вышла из того возраста, когда требуются стимулирующие средства, и переходила от слов к вещам. Конечно, ей было жаль не поспевать за творчеством Ведекинда или Джона, но после тридцати неизбежно закрываются какие-то двери, если ваше сознание само готово стать творческой силой.

32

Наступила весна, и однажды, когда Маргарет рассматривала чертежи – они наконец решили обосноваться в Суссексе и построить там дом, – прислуга объявила о приходе миссис Уилкокс, жены Чарльза.

– Вы слышали новость? – заговорила Долли, как только вошла в комнату. – Чарльз так разозлил… то есть я хочу сказать, он уверен, что вы знаете, или, вернее, что не знаете.

– Право же, Долли, – сказала Маргарет, безмятежно целуя ее. – Вот это сюрприз! Как ваши мальчики – и большие и маленький?

Мальчики, и большие и маленький, чувствовали себя прекрасно, и, описывая конфликт, произошедший в теннисном клубе «Хилтон», Долли забыла про новость. В клуб пытались пробраться какие-то недостойные личности. Ректор как представитель старшего поколения сказал… Чарльз сказал… налоговый инспектор сказал… Чарльз сожалел, что не сказал… и свое повествование Долли закончила словами:

– Но вам-то повезло – у вас четыре собственных корта в Мидхерсте.

– Да, это будет славно, – ответила Маргарет.

– А что там у вас, чертежи? Вы не против, если я посмотрю?

– Конечно, нет.

– Чарльзу их не показывали.

– Чертежи только что привезли. Вот первый этаж… нет, это будет трудно понять. Лучше посмотри вид сбоку. Предполагается довольно много треугольных фронтонов, и поэтому силуэт крыши будет очень живописен.

– Что за странный запах? – спросила Долли после мимолетного взгляда, брошенного на чертеж. Она не могла ничего понять ни в чертежах, ни в картах.

– От бумаги, наверное.

– А где здесь верх?

– Верх там, где обычно. Вот это крыша, а запах идет от краски, которой покрашено небо.

– Ну, мне в этом не разобраться. Маргарет – ах, о чем бишь я? Как там Хелен?

– Хорошо.

– Она что же, никогда не вернется в Англию? Все думают, что это ужасно странно.

– Странно, – согласилась Маргарет, пытаясь унять свое раздражение. Тема была слишком болезненная. – Хелен странная. Ужасно. Она отсутствует уже восемь месяцев.

– Но разве у нее нет адреса?

– Адрес где-то в Баварии до востребования. Напиши ей несколько строк. Я уточню куда.

– Не беспокойтесь. Она и правда отсутствует уже восемь месяцев?

– Именно. Она уехала сразу после свадьбы Иви. С тех пор прошло восемь месяцев.

– Когда мой малыш родился?

– Да, как раз тогда.

Вздохнув, Долли с завистью оглядела гостиную. Она начинала терять живость и привлекательность. Семейство младших Уилкоксов не слишком преуспевало, поскольку Генри Уилкокс, воспитав в своих детях привычку к роскоши, полагал, что далее им следует самим заботиться о себе. В целом его отношение к ним не отличалось расточительностью. Кроме того, как сообщила Долли, она снова ждала ребенка и им придется отказаться от автомобиля. Маргарет ей посочувствовала, но скорее из вежливости, и Долли подумала, что мачеха едва ли станет убеждать мистера Уилкокса выделить сыну более щедрое содержание. Долли вновь вздохнула и наконец вспомнила ту неприятность, о которой собиралась рассказать в самом начале.

– Ах да! – воскликнула она. – Вот еще что. Мисс Эйвери распаковывает ваши вещи.

– Зачем? Это совершенно ни к чему!

– Понятия не имею. Наверное, вы так распорядились.

– Я не давала ей никаких распоряжений. Может, она решила их проветрить? Иногда она любит затеять какую-нибудь работу на свой страх и риск.

– Но она проветриванием не ограничилась, – мрачно сказала Долли. – Кажется, пол весь покрыт книгами. Чарльз послал меня спросить, что с этим делать, так как он уверен, что вы ничего не знаете.

– Книгами! – воскликнула Маргарет, встрепенувшись при этом священном слове. – Ты говоришь серьезно, Долли? Она взялась за наши книги?

– Еще как взялась! В бывшем холле все ими покрыто. Чарльз абсолютно уверен, что вы об этом осведомлены.

– Большое спасибо, Долли, что ты мне сообщила. И что это нашло на мисс Эйвери? Мне нужно срочно туда ехать. Некоторые книги принадлежат брату, и они довольно ценные. У мисс Эйвери не было никакого права открывать ящики.

– По-моему, она рехнулась. Понимаете, она никогда не была замужем. Может, она решила, что ваши книги – это подарок ей на свадьбу. У старых дев бывает такое помешательство. Мисс Эйвери ненавидит всех нас хуже горькой редьки после того ужасного скандала с Иви.

– Я ничего об этом не слышала, – сказала Маргарет. Визит Долли все-таки имел и свои плюсы.

– Разве вы не знали, что в августе она преподнесла Иви подарок, а та его вернула, и тогда – жуткое дело! – мисс Эйвери написала ей такое, что вам и в страшном сне не приснится!

– Но со стороны Иви было дурно возвращать подарок. Такой бесчеловечный поступок не в ее характере.

– Подарок был очень дорогой.

– Да какая разница, Долли?

– Все-таки если он стоит больше пяти фунтов… Я-то сама не видела, но говорят, это был очаровательный эмалевый кулон с Бонд-стрит. Нельзя же принимать такие подарки от деревенской женщины, согласитесь.

– Но вы же приняли подарок от мисс Эйвери, когда выходили замуж.

– Ну, мне-то она подарила старую керамику – не дороже полпенса. А Иви получила совсем другое. Если вам преподнесли такой кулон, то подарившего надо приглашать на свадьбу. Но дядя Перси, Альберт, отец и Чарльз – все сказали, что это абсолютно невозможно, а когда четверо мужчин в чем-то солидарны, что остается делать молоденькой девушке? Иви не хотела расстраивать старушку, поэтому решила написать ей шутливое письмо и отдать кулон обратно в магазин, чтобы не утруждать мисс Эйвери. Но мисс Эйвери сказала… – У Долли округлились глаза. – Это было совершенно чудовищное письмо. Чарльз говорит, это было письмо сумасшедшей. В конце концов, она снова выкупила кулон из магазина и выбросила в утиный пруд.

– Она объяснила свой поступок?

– Мы считаем, что ей хотелось получить приглашение в Онитон и таким образом пробраться в высшее общество.

– Для этого она слишком стара, – задумчиво проговорила Маргарет. – Может быть, она сделала Иви этот подарок в память о ее матери?

– Это идея. Дать каждому то, что ему причитается, да? Ну, мне пора. Пойдем потихоньку, мисс Муфточка. Тебе бы надо новое пальто, да только не знаю, кто его тебе купит.

Произнеся с невеселым юмором слова, обращенные к собственной муфте, Долли вышла из комнаты.

Маргарет последовала за ней, чтобы спросить, знал ли Генри о поступке мисс Эйвери.

– О да!

– Тогда как же он допустил, чтобы я попросила ее присматривать за домом?

– Но она ведь просто деревенская женщина, – сказала Долли, и это объяснение оказалось верным.

Генри высказывал свое порицание низшим классам, лишь когда видел в этом выгоду. Он мирился с мисс Эйвери, как и с Крейном, потому что получал от них то, что ему было нужно. «Я снисходителен к тем, кто знает свое дело», – говорил он, на самом деле проявляя снисхождение не к человеку, а к делу. Как бы парадоксально это ни звучало, в нем было что-то от художника. Он лучше пережил бы нанесенное дочери оскорбление, чем потерял бы хорошую уборщицу для своей жены.

Маргарет решила, что будет правильнее, если она разберется с мисс Эйвери сама. Обе стороны были явно недовольны. Поэтому с разрешения Генри она написала мисс Эйвери вежливое письмо, в котором просила ее больше не трогать ящики. Затем при первом же случае отправилась в Говардс-Энд, намереваясь вновь запаковать свои вещи и переправить их для удобства на местный склад: план был дилетантский и безнадежный. С ней обещал поехать Тибби, но в последний момент, извинившись, отказался. Так, во второй раз в жизни Маргарет вошла в дом одна.

33

День ее приезда был исключительный, последний день ничем не омраченного счастья на многие месяцы вперед. Тревога по поводу удивительного отсутствия Хелен еще не пробудилась как следует, а что касается возможных трений с мисс Эйвери, то они лишь придавали Маргарет бо́льшую решимость. Кроме того, она таким образом избежала приглашения на званый завтрак, который устраивала Долли. Пройдя напрямик от железнодорожной станции, Маргарет пересекла общинный луг и вышла на длинную каштановую аллею, соединяющую луг с церковью. Сама церковь когда-то стояла в деревне. Но она привлекала так много прихожан, что дьявол из вредности сорвал ее с фундамента и перенес на неудобный бугор на три четверти мили в сторону. Если так оно и было на самом деле, то каштановую аллею наверняка посадили ангелы. Для не слишком ревностного христианина более привлекательного подхода к Божьему храму нельзя было и придумать, но даже если бы этот христианин все равно счел путь слишком долгим, дьявол вновь был бы побежден, ибо для прихожан из отдаленных мест Наука построила часовню Святой Троицы, расположив ее рядом с домом Чарльза и покрыв крышу листами жести.

Маргарет медленно шла по аллее, останавливаясь, чтобы взглянуть на небо, сияющее сквозь верхние ветви каштанов, или потрогать маленькие подковки, висящие на нижних ветвях. Почему у Англии нет великой мифологии? Наш фольклор никогда не покидал рамки изысканного, а самые великолепные мелодии о нашей сельской местности вышли из греческих свирелей. Каким бы глубоким и истинным ни было деревенское воображение, здесь оно, казалось, не смогло себя проявить. Дальше ведьм и фей дело не пошло. Оно не может оживить хотя бы кусочек летнего поля или дать имена хотя бы полдюжине звезд. Англия все еще ждет наивысшего проявления своей литературы – великого поэта, который даст ей свой голос, или, еще лучше, тысяч малых поэтов, чьи голоса станут частью нашей общей речи.

У церкви пейзаж изменился. Каштановая аллея превратилась в дорогу, ровную, но узкую, ведущую в не тронутые человеком места. Маргарет шла по ней больше мили. Легкие дорожные колебания были ей приятны. Не имея строго определенного пункта назначения, дорога по собственной прихоти бежала то вверх, то вниз, не заботясь ни о крутизне, ни о пейзаже, который тем не менее становился все шире и шире. Большие имения, которые душат южный Хартфордшир, здесь казались менее навязчивыми, а местность не напоминала ни ту, что несет на себе признаки аристократизма, ни ту, что зовется пригородной. Дать ей определение было сложно, но Маргарет точно знала, чего в ней не было: в ней не было снобизма. Хотя все природные очертания были нечеткие, в этих линиях жила свобода, которой никогда не достичь Суррею, а возвышенность Чилтерн-Хиллс поднималась вдали словно самые настоящие горы. «Предоставленная самой себе, – подумала Маргарет, – эта земля голосовала бы за либералов». Дружество, лишенное излишних эмоций, величайший дар Англии как нации, было подсказано этим пейзажем, включавшим невысокую кирпичную ферму, куда Маргарет зашла за ключом.

Однако на ферме ее ждало разочарование. Она была встречена крайне благовоспитанной молодой девицей. «Да, миссис Уилкокс. Нет, миссис Уилкокс. О да, миссис Уилкокс, тетушка вовремя получила ваше письмо. Тетушка сейчас как раз отправилась в ваш маленький дом. Могу я послать слугу, чтобы он показал вам дорогу?» И потом: «Нет, конечно, тетушка обычно не присматривает за домом. Она согласилась, только чтобы сделать одолжение соседу, в виде исключения. К тому же ей тогда есть чем заняться. Она проводит там довольно много времени. Иногда муж говорит: «Где тетушка?» А я отвечаю: «Что за вопрос? В Говардс-Энде». Да, миссис Уилкокс. Миссис Уилкокс, не хотите ли отведать кусочек торта? Я вам сама отрежу».

Маргарет отказалась от торта, но, к несчастью, это обстоятельство лишь придало ей больше благородства в глазах племянницы мисс Эйвери.

– Я не могу допустить, чтобы вы шли туда одна. Нет-нет. Ни в коем случае. Лучше уж я вас сама сопровожу. Только надену шляпу. Так что… – шаловливо, – миссис Уилкокс ни шагу, пока я не вернусь.

Удивленная, Маргарет осталась стоять, не шевелясь, посреди лучшей гостиной, испытавшей некоторое влияние стиля модерн. Впрочем, и другие комнаты выглядели соответственно, хотя их обстановка несла на себе отпечаток особой грусти, присущей сельскому жилищу. Здесь с незапамятных времен проживали люди другой, более древней, породы, на которых мы оглядываемся с тревогой. Деревня, куда мы едем по субботам и воскресеньям, была для них родным домом, и наиболее печальные стороны жизни – смерти, расставания, любовные томления – нашли свое сокровенное выражение в сердце ее полей. Но не все вызывало грусть. За окном светило солнце. На зацветающей калине распевал свои две ноты дрозд. Какие-то дети с криками возились в кучах золотистой соломы. Именно ощущение грусти и удивило Маргарет, хотя в конце концов грусть как раз и придала ее чувствам завершенность. На таких английских фермах, как нигде, можно увидеть жизнь в ее непрерывном течении и одновременно всю целиком, совместить в одном видении и ее бренность, и вечную молодость, соединить всех – соединить без всякой горечи, пока все люди не станут братьями. Но мысли Маргарет были прерваны появлением племянницы мисс Эйвери. Они так убаюкали ее, что она даже обрадовалась пробуждению.

Быстрее было пройти через черный ход, что они и сделали после необходимых объяснений. На племянницу тут же набросились бесчисленные цыплята, требуя корма, а следом нахальная свиноматка, ожидающая потомство. Маргарет не знала, чего ожидать от этих животных, но вся ее светскость улетучилась от дуновения свежего воздуха. Поднимался ветер, разбрасывая солому и ероша хвосты уткам, плавающим семейными парами над кулоном Иви. Восхитительный весенний порыв, который, кажется, заставляет шелестеть даже едва распустившиеся листочки, пронесся над землей и стих. «Джорджи!» – пел дрозд. «Ку-ку!» – раздавалось украдкой из сосняка на скале. «Джорджи, милый Джорджи!» – а следом со своей чепухой в общий хор вступили и другие птицы.

Живая изгородь напоминала незаконченную картину, которая будет дописана всего через несколько дней. По ее краям рос чистотел, а в защищенных низинах аронник и примула; шиповник, на котором все еще торчали засохшие плоды, тоже обещал вот-вот зацвести. Пришла весна, еще не надевшая свой классический наряд, но все же прекраснее, чем иные весны, прекраснее даже той, что шествует сквозь тосканские мирты с Грациями, выступающими впереди и Зефиром позади нее[49]49
  Аллюзия на знаменитую картину Боттичелли «Весна» (1482).


[Закрыть].

Обе женщины, внешне весьма благовоспитанные, шли по тропинке. Но Маргарет думала, как трудно в такой день вести серьезные разговоры о мебели; племянница же размышляла о шляпках. Так они добрались до Говардс-Энда. Нетерпеливый крик «тетушка!» несколько раз пронзил воздух. Ответа не последовало, а входная дверь оказалась заперта.

– Вы уверены, что мисс Эйвери там? – спросила Маргарет.

– О да, миссис Уилкокс, совершенно уверена. Она сидит здесь целыми днями.

Маргарет попыталась заглянуть внутрь через окно столовой, но оно было наглухо закрыто шторами. То же самое в гостиной и в холле. Вид штор казался знакомым, но Маргарет не помнила, чтобы видела их в свой прошлый приезд: тогда ей показалось, что мистер Брайс вывез все, что мог. Они попробовали войти с черного хода, но и тут не получили ответа и ничего не разглядели: на кухонном окне были спущены жалюзи, а двери кладовой и каморки для мытья посуды подпирали деревянные доски, которые подозрительно напоминали крышки упаковочных ящиков. Вспомнив про свои книги, Маргарет тоже начала кричать. Ей сразу же повезло. – Ну-ну, – ответил кто-то из глубины дома. – Никак миссис Уилкокс наконец пожаловали!

– У тебя есть ключ, тетушка?

– Мэдж, уходи, – сказала мисс Эйвери, все еще не показываясь.

– Тетушка, это миссис Уилкокс…

Маргарет поддержала девушку:

– Мы пришли вместе с вашей племянницей…

– Мэдж, уходи, твоя шляпка тут совершенно ни к чему.

Бедняжка Мэдж покраснела.

– Тетушка в последнее время стала чудить, – нервно сказала она.

– Мисс Эйвери! – крикнула Маргарет. – Я приехала по поводу мебели. Не могли бы вы меня впустить?

– Да, миссис Уилкокс, – ответил голос, – конечно. Но потом наступила тишина. Они снова стали звать, но безрезультатно. В отчаянии женщины опять обошли дом.

– Надеюсь, мисс Эйвери здорова, – осмелилась намекнуть Маргарет.

– Думаю, вы меня простите, – сказала Мэдж. – Мне, пожалуй, пора. За слугами на ферме нужен глаз да глаз. Иногда тетушка бывает такая странная.

Стараясь не позабыть о манерах, она удалилась, побежденная, и, словно ее уход отпустил натянутую пружину, парадная дверь тут же открылась.

– Ну, заходите, миссис Уилкокс! – пригласила мисс Эйвери довольно приятным и спокойным голосом.

– Большое вам спасибо, – начала Маргарет, но запнулась при виде подставки для зонтов. Это была ее собственная подставка.

– Сначала зайдите в холл, – сказала мисс Эйвери. Она отодвинула портьеры, и Маргарет издала крик отчаяния. Произошло нечто ужасное. Весь холл был забит содержимым библиотеки из дома на Уикем-плейс. Там был разостлан ковер, большой рабочий стол придвинут к окну, книжные шкафы выстроились во всю стену напротив камина, а сабля ее отца – что в особенности потрясло Маргарет – была вынута из ножен и висела, обнаженная, среди блеклых томов. Похоже, мисс Эйвери трудилась здесь не один день.

– Боюсь, это не совсем то, что мы предполагали, – заговорила Маргарет. – Мы с мистером Уилкоксом не хотели, чтобы ящики распаковывали. Эти книги, к примеру, принадлежат моему брату. Они здесь хранятся для него и для моей сестры, которая сейчас живет за границей. Когда вы любезно согласились присмотреть за домом, мы никак не ожидали, что вы возьмете на себя такой нелегкий труд.

– Дом слишком долго стоял пустой, – ответила старушка.

Маргарет не хотелось с ней спорить.

– Должна признать, что мы просто не предоставили вам нужных разъяснений, – сказала она вежливо. – И в этом была ошибка. Скорее всего наша ошибка.

– Миссис Уилкокс, тут все пятьдесят лет ошибка на ошибке. Дом принадлежал миссис Уилкокс, и она не хотела бы, чтобы он все так и стоял пустой.

Чтобы поддержать выжившую из ума бедняжку, Маргарет подтвердила:

– Да, это дом миссис Уилкокс, матери мистера Чарльза.

– Ошибка на ошибке, – повторила мисс Эйвери. – Ошибка на ошибке.

– Ну, не знаю, – сказала Маргарет, садясь в одно из своих кресел. – Я и впрямь не знаю, что теперь делать.

Она невольно рассмеялась.

– Да, – сказала ее собеседница, – этот дом должен стать веселым.

– Не знаю… что тут скажешь… Спасибо вам большое, мисс Эйвери. Да, все хорошо. Просто прекрасно.

– Вон там общая комната. – Мисс Эйвери прошла через дверь напротив и раздвинула портьеры. Свет залил гостиную и мебель с Уикем-плейс. – И столовая. – Раздвигались портьеры, и окно за окном открывалось навстречу весне. – А теперь сюда… – Мисс Эйвери выходила и вновь появлялась в холле. Голос ее удалялся, но Маргарет услышала, как она поднимает жалюзи на кухне. – Здесь я пока не закончила, – объявила она, вернувшись. – Еще предстоит многое сделать. Парни с фермы поднимут ваши огромные шкафы наверх, потому что ни к чему тратить лишние деньги из Хилтона. – Все это ошибка, – повторила Маргарет, чувствуя, что пора проявить твердость. – Недопонимание. Мы с мистером Уилкоксом не собираемся жить в Говардс-Энде.