Текст книги "Николай II"

И вот этот тип вместе с матросиками с «Республики» сажает в мотор задержанных офицеров и предлагает им: или достанете выкуп в несколько тысяч рублей, или – расстрел. И возят несчастных по перепуганным петроградским квартирам, и они умоляют знакомых дать деньги. Дают немного – боятся, что бравые морячки подумают, что здесь есть чем поживиться. За хлопотливым сбором дани революционные матросы соскучились. Заехали герои развлечься, попросту говоря, – в бордель. Чтоб не скучали задержанные офицеры, пока революционные матросы будут развлекаться с девицами, они одному рукояткой нагана разносят челюсть, но, правда, другим не успели: хозяйка притона не дала, чтобы не пачкали кровью ее ковер. Провели время матросики с девушками – и опять заскучали. Посадили они в мотор офицеров, отъехали в какую-то глушь, велели – выходить. Офицеры вышли. «Сымай шинели» – окружили офицеров и выхватили револьверы, при сем матерно ругались. Офицеры сняли. Одному из них велели отнести в автомобиль, он отнес. И уже в автомобиле услышал выстрелы. Потом вернулись матросики: «Ах, сукин сын! Как же это мы про тебя забыли?… Ну черт с тобой. Ты еще пригодишься. Завтра мы с тобой поездим» (то есть по квартирам). И его утоптали под ноги между сиденьями и всю дорожку лежачего били каблуками – развлекались. Это я почти дословно цитирую по опубликованным воспоминаниям моего знакомого Владимира Дмитриевича… Когда вы будете ужасаться расстрелу Царской Семьи или расстрелу Михаила Романова – вспомните этот пустырь, где как собак пристрелили офицеров. Не забудьте Железнякова-старшего, крестившего воздух и приговаривавшего: «Смерть… Смерть… Смерть…» Кстати, Железняков – фамилия знаменитейшая в истории Октябрьской революции. Ибо «плохой» Железняков-старший с «плохими» матросами с корабля «Республика» был родным братом того «хорошего» Железнякова-младшего, который с «хорошими» матросами с того же корабля «Республика» разгонит Учредительное собрание – первый и последний свободный русский парламент. Только История может такое придумать! «Сме-е-рть… сме-е-рть… сме-е-рть…»

Итак, захотели революционные кронштадтские матросы захватить Царскую Семью, да к тому же с невинными девицами. И с драгоценностями в придачу… «Сме-е-рть, сме-е-рть, сме-е-рть». Но большевистский Совнарком уже с недоверием глядел «на красу и гордость русской революции».

И Совнарком признает «такой перевод преждевременным».

Но это большевистские прагматики обсуждают, как лучше использовать Царскую Семью. В новом правительстве есть и романтики, бредящие Французской революцией. Романтики требуют немедля забрать Семью в Москву, ибо следует устроить великий показательный суд народа над поверженным тираном. И первый оратор революции Лев Троцкий жаждет выступать обвинителем на этом будущем суде. Ах как популярен был в это время Лев Давидович… Грива черных волос, голубые глаза, яростная речь. «Вечно возбужденный Лев Давыдович», – как с язвительностью говорили его враги. Точнее, с завистью, ибо тогда был пик популярности Троцкого. Лицо Льва – льва революции – работы художника Анненкова висело тогда в домах всех истинных революционеров.

 
А вместо Спаса в спаленке
Висит их генерал,
Каким художник Анненков
Его нарисовал.
 

Уж он уничтожит на глазах всего прогрессивного человечества жалкого, косноязычного царя. Это будет триумф революции! Идея суда над царем побеждает.

Но хорошо говорить: «перевезти царя в столицу». Надо сначала «достать его из Тобольска».

330 человек вооруженной охраны, набранных из бывших царских солдат, сторожат тобольский дом. Дело поручают ВЦИК.

Действующие лица: «службу нес образцово»

Во главе ВЦИК тогда стоял Яков Свердлов. В январе 1918 года Свердлов принимает представителей отряда, охранявшего Романовых. Главный среди них – председатель солдатского комитета отряда Павел Матвеев.

Матвеев – типичная фигура первых лет революции: серая шинелька, почувствовавшая власть. Избранный председателем солдатского комитета, вчерашний царский фельдфебель вывесил на своей двери важную табличку: «Квартира Петра Матвеевича товарища Матвеева». Это очень веселило обитателей тобольского дома.

Но быстрое перевоплощение фельдфебеля их уже опечалило.

Из «Записок» Матвеева: «Первые известия о крушении Временного правительства мы получили только 20 ноября… Но комиссар Панкратов… старался доказать, что большевиков из Петрограда уже давно выгнали… Мне удалось охрану разубедить, доказать, что… необходимо немедля послать делегацию в Петроград для получения более точных сведений из Центра…»

Из Петрограда Матвеев возвращается изменившимся.

«Мы пробыли несколько дней в Питере и 11 января отправились обратно в Тобольск, получив в дорогу определенное задание: устранить комиссара Временного правительства, подчинив, во что бы то ни стало, отряд Советской власти. Нам предписывалось не выдавать Романова без ведома и особого на то предписания ВЦИК и Совнаркома… 23 января в Тобольске было собрано общее собрание всего отряда. После моего доклада… отряд раскололся на две части: одна – за Советскую власть, другая, „правая“ – за Керенского…»

Теперь по вечерам Матвеев исчезает из дома. Он начинает захаживать в Совет – к тобольским большевикам. В своей «квартире» Матвеев поставил огромный глобус – «Даешь Мировую Революцию!»

По воспоминаниям большевика Коганицкого, на одном из ночных собраний Матвеев, «представляющий тогда всего 12-13 человек гвардейцев, дает Совету клятву, что они скорее сами погибнут, но не дадут членам Семьи уйти живыми…». Для этого в каждой смене караула будут теперь вкраплены их люди.

И вскоре солдатский комитет выгнал комиссара Панкратова. Но на полковника Кобылинского руку пока поднять не посмел.

Впоследствии за свою деятельность Петр Матвеевич получит следующий документ на бланке большевистского Тобольского Совета: «Настоящим удостоверяется, что товарищ-гражданин Петр Матвеевич Матвеев находился в отряде Особого Назначения по охране бывшего царя и его семейства… Причем службу нес образцово и честно, беспрекословно выполняя возложенные на него обязанности солдата-гражданина и борца за Революцию, не оставляя вверенного ему дела во все трудные моменты и этапы русской революции…» Подпись – Хохряков, 18 мая, Тобольск.

«Службу нес образцово…» Может быть, «товарищ-гражданин Петр Матвеевич Матвеев» и был – «тот, кто ввел в дом „шпиона“?

Но вернемся к «шпиону». Как его посылали? Я все пытаюсь представить – как это было…

Его вызывают из Перми в столицу Красного Урала. Здесь во главе созданной в феврале Уральской Чрезвычайки стоял Михаил Ефремов – большевик с 1905 года, приговоренный царским судом к пожизненной каторге. Но истинным руководителем Уральской ЧК все больше становится большевик с того же грозного, 1905 года – будущий цареубийца Яков Юровский.

Действующие лица: товарищ Яков

Из многодетной нищей еврейской семьи. Отец – стекольщик, мать – швея.

В 1938 году, ровно через 20 лет после убийства Романовых, в Кремлевской больнице Яков Юровский будет умирать от мучительной язвы. В своем предсмертном письме детям он сам расскажет о себе:

«Дорогие Женя и Шура! 3 июля по новому стилю мне минет шестьдесят лет. Так сложилось, что я вам почти ничего не рассказывал о себе, особенно о моем детстве и молодости…

В семье отца росли 10 детей и вместе с ними росла бедность, граничившая с нищетой, вырваться из нее не удавалось, хотя дети начинали работать у хозяев с 10-летнего возраста, а отец и мать трудились до изнеможения…»

От портного он ушел в ученики к часовщику.

«Хозяин-часовщик нажил богатство на страданиях рабочих-подростков – я работал у него до девятнадцати лет, не ведая, что значит сытно поесть. Зато меня сытно „накормили“ после забастовки – выкинули как зачинщика без права поступления в часовые и ювелирные мастерские города».

Какая ярость, темперамент, ненависть… А ведь это написано старым человеком, измученным смертельной болезнью…

«С 1905 года ни на день я не прерывал работы в партии». Да, вся его дальнейшая жизнь – часовое и ювелирное дело, в котором он преуспел, странный отъезд за границу, принятие там католичества – все это было прикрытием его главного, тайного занятия. Преуспевающий часовщик, ювелир, фотограф, он на самом деле содержал конспиративные квартиры большевиков. В 1912 году его арестовали, но он – прекрасный конспиратор, полиция смогла предъявить лишь косвенные улики. И его выслали в Екатеринбург, где он открыл фотографию. В 1915 году Яков Юровский был призван в армию, но от фронта освободился, окончил фельдшерскую школу и устроился в хирургическое отделение в местном госпитале.

Наступил Февраль 1917 года, госпиталь избрал его в Совет. Вместе с Голощекиным он готовил захват города большевиками. А потом – Октябрь: Совет стал правительством Урала, а он – заместителем комиссара юстиции. Это был обычный путь большевистских руководителей. И, конечно же, с начала 1918 года он в ЧК (Председатель грозной следственной комиссии при Революционном Трибунале).

Таков он – бывший екатеринбургский фельдшер и фотограф, а ныне вершитель человеческих судеб – Яков Юровский.

ЧК заняла «Американскую гостиницу». Юровский расположился в самом роскошном третьем номере: зеркала, ковры, ушедшая роскошь уральских купцов. Внизу был знаменитый ресторан, где еще так недавно кутили эти купцы.

Все мигом исчезло при новой власти: купцы, еда. Но восхитительные запахи богатого ресторана странно оставались и тревожили чекистов.

В третьем номере Юровский, видимо, и принял Федора Лукоянова, тогда молодого заместителя председателя Пермского Исполкома, которого прочили назначить руководителем Пермской ЧК…

Я стараюсь услышать их разговор:

– Рад тебя видеть, сынок. – Да-да, именно так должен был начать Юровский, ибо так он называл всех молодых чекистов. Беседу, конечно же, он начал с поучения:

– Когда Ленин назначал Дзержинского руководителем ЧК, он сказал: «Нам нужен на этот пост хороший пролетарский якобинец…» И образованный якобинец… Вот и мы подыскиваем такого председателя всей Уральской ЧК… Как ты знаешь, товарищ Финн (партийная кличка тогдашнего главы ЧК Ефремова. – Э.Р.) университетов не кончал… И у меня образования никакого… А в Петрограде в правительстве профессора сидят… Ты в университете учился, да еще на юриста… Во главе комиссии нам вот такой нужен… чтоб всю нашу «публику» (любимое слово Юровского. – Э.Р.) успокоить. В общем, вопрос с тобой решен… Нечего тебе в Перми делать – станешь всеуральским руководителем. Но испытание, сынок, мы тебе дадим…

Как все не очень грамотные люди, он обожал рассуждения. И только после приступил к заданию.

– Товарищ Филипп (Голощекин. – Э.Р.) сейчас в Москве. Будет делать доклад на Президиуме ВЦИКа о вольной жизни Романовых в Тобольске. Собирается предложить: ввиду наличия в Тобольске монархического заговора – перевести Романовых к нам, в Екатеринбург. Само собой, нужны доказательства заговора. – Он помолчал и добавил раздельно: – Вот их ты нам и добудешь… Ты и по-английски, и по-немецки можешь… так что поймешь, о чем они там говорят… И еще есть важное дело: драгоценности. Выяснишь – что и сколько. Все должно быть возвращено трудовому народу.

Брестский мир

Но вернемся в Тобольск. Пока где-то решается их судьба, в засыпанном снегом тихом доме идет прежняя монотонная жизнь. Только страшно стало читать газеты.

Николай получает русские газеты и иностранные журналы (французские журналы с весьма легкомысленными карикатурами очень занимали охрану и оттого поступали к царю с большим опозданием). Но газеты он получал вовремя и внимательно следил за происходящим.

Так он узнал о короткой судьбе Учредительного собрания. Большевистское правительство именовалось «Временным рабочим и крестьянским правительством» и должно было править только до созыва парламента – Учредительного собрания. Об этом большевики объявили в своем декрете в дни Октябрьского переворота.

В январе 1918 года должно было состояться открытие этого Учредительного собрания – первого свободно избранного русского парламента.

Но власть большевики отдавать не собирались. К открытию парламента большевистское правительство готовилось, как к сражению. Был создан чрезвычайный военный штаб, город разбит на участки, и патрули из матросов и солдат контролировали улицы. В Таврический дворец, где должно было открыться Учредительное собрание, был назначен комендантом большевик Урицкий. Когда Учредительное собрание открылось, в зал были введены матросы с броненосца «Республика» под командованием Железнякова-младшего. Им и выпала честь прекратить историю русского парламентаризма. На рассвете первого дня заседаний Железняков-младший подошел к председательствующему и сказал свои исторические слова: «Караул устал, мы не можем больше охранять вас. Закрывайте собрание».

Так Ленин избавил свое правительство от прибавки «временное». Но эта сила большевистской власти удивительно сочеталась с полным бессилием. Когда Урицкий явился разгонять Учредительное собрание – он выглядел очень несчастным и сильно замерз, ибо по дороге с грозного коменданта на улице (патрулировавшейся большевистскими матросами) попросту сняли шубу! И когда глава Совнаркома Ленин гордо покидал разогнанное им Учредительное собрание, он обнаружил, что карманы его пальто… обчищены и украден «браунинг»! О чем обворованный Ильич с негодованием поведал обворованному коменданту Урицкому… И этот дележ власти с разбойной улицей отнюдь не закончился в 1917 году. В марте 1918-го ленинское правительство переехало из Петрограда в Москву. В Москве – все продолжалось. В декабре 1919 года в Сокольниках супруга Ильича ждала своего мужа на детскую елку. Но руководитель страны прибыл в Сокольники очень сконфуженный, ибо по дороге его автомобиль был остановлен грабителями. Злодеи отобрали оружие и бумажники – и у Ильича, и у охраны, и у шофера. Заодно отняли автомобиль. Когда вождь мирового пролетариата заявил нападавшим: «Я Ленин. Вот мои документы», ответ был неожиданным: «А нам все равно, кто ты!»

Отголоски этих ужасов, все эти разбойные анекдоты Смутного времени аккуратно доходили до Николая из газет и писем (несмотря на разруху и хаос, почта работала). Но, если разгон парламента еще мог вызвать усмешку у того, кто столько лет боролся с Думой, деяния новой власти в феврале – марте 1918 года воистину потрясли бывшего Верховного Главнокомандующего.

В марте был заключен Брестский мир с немцами. Россия признала свое поражение в войне.

В это время он ведет дневник с двойной нумерацией дней: с 1 февраля страна перешла на «новый стиль». И он саркастически записал:

«Узнали, что по почте получено распоряжение изменить стиль и подравняться под иностранный, считая с 1 февраля… Недоразумениям и путаницам не будет конца…»

Из дневника: «12(25) февраля, понедельник. Сегодня пришли телеграммы, извещавшие, что большевики, или как они себя называют Совнарком, должны согласиться на мир на унизительных условиях Германского правительства ввиду того, что неприятельские войска движутся вперед и задержать их нечем! Кошмар!…»

Это действительно был кошмар, наваждение!

Прибалтика, Польша, часть Белоруссии, часть Кавказа – все это уходило из России. Империя, полученная от отца, более не существовала.

Николай был типичный «телец» со всеми свойствами этого астрологического знака. Медлительный, упрямый и скрытный, малоразговорчивый, обожавший детей, семью. Но два свойства «тельца» у него будто отняты: сила и способность впадать в бешенство. «Да рассердитесь вы наконец, Ваше Величество!» – тщетно умолял его один из министров.

Да, он был особый «телец», «телец-жертва», «телец», рожденный на заклание, Иов Многострадальный.

Но в тот день, читая сообщение о Брестском мире, он почувствовал в себе эту ярость «тельца».

И она ему вторит. Из письма Аликс Подруге:

«3 марта 1918 г. Боже, спаси и помоги России… Один позор и ужас… Не могу мириться с этим, не могу без страшной боли в сердце это вспоминать…»

3 марта был заключен Брестский мир. Ровно через год после его отречения они отреклись от всех жертв, принесенных Россией. Тысячи тысяч загубленных жизней – все оказалось напрасным…

К Брестскому миру Ленин готовился давно. Только мир с немцами мог привести к роспуску старой армии. Это было одним из условий сохранения власти, столь легко, почти чудом захваченной его партией. Когда большевики разгоняли первый русский парламент, Ленин видел перед собой мечту – Брестский мир, который никогда не был бы одобрен Учредительным собранием.

В партии многие считали этот мир позорным. И второй большевистский лидер – Троцкий – был против. Но Ленин сломил противников, собрав экстренный съезд РКП(б). В бесконечных изнурительных дебатах и голосованиях – он победил! И вместе с ним – его тень Я. Свердлов, опора, верный исполнитель! (Когда Свердлов умрет, он будет лихорадочно искать «нового Свердлова» – того, кто сможет столь же беспрекословно проводить его идеи. И найдет: Сталин – он должен был стать его новой тенью. Но на этот раз не удалось: тень стала самостоятельной и в конце концов победила хозяина.)

Но вернемся к Брестскому миру. Итак, он заключен. У бывшего царя теперь достаточно времени на размышления.

Человек с истинно религиозным сознанием, он быстро успокаивается.

Он верит: только по прошествии времени, когда уплывет в Лету революция и вся катастрофа, случившаяся с Россией, может быть, откроется чертеж истории. И замысел Того, кто творит историю… Вот почему с таким вниманием он будет читать четвертую часть «Войны и мира», «которую не знал раньше»… «Мария и я зачитывались „Войной и миром“. (Из дневника 8 и 9 мая 1918 года.)

Да, царь – только раб… Раб истории, которую творит Бог.

Но Аликс – в яростном недоумении: что же союзники? Как они все это терпят? Нет-нет, она чувствует: что-то случится. И может быть, этот ужасный мир как-то переменит и их судьбу?

Аликс была права. Именно в это время в Москве решилась их судьба.

Соглашение старых друзей

В феврале в Москву на заседание VII съезда, где обсуждался Брестский мир, прибывает глава уральских большевиков Филипп Голощекин.

Вместе с Лениным он голосует за Брестский мир. Против Троцкого, против тех, кто не понимает: нужна передышка. Ничего, потом мы от всего откажемся. Уже сформировали принцип: заключая соглашение, сразу начинать думать, как его впоследствии нарушить. Политика – всего лишь спасительная ложь во имя революции.

И тогда же, сразу после победы ленинцев, состоялся у Голощекина разговор с еще одним сторонником Брестского мира – старым другом, Председателем ВЦИК Свердловым. Разговор этот был, конечно же, о том, что более всего волновало уральцев: о переводе Царской Семьи в Екатеринбург.

Голощекин имеет право на плату за верность ленинской линии, за верность Брестскому миру. И он просит поддержки у своего друга и старого друга уральцев…

Что же Свердлов? Свердлов наверняка обрисовал ему ситуацию. В Москве решено: всемогущий Троцкий организует в столице суд над Николаем Романовым. И Свердлов, как Председатель ВЦИК, должен и будет делать все, чтобы перевезти Царскую Семью в Москву. («Вечно возбужденный Лев Давыдович» жаждет превратить этот суд в собственный бенефис. Но нужен ли очередной бенефис Льва – ему, руководителю ВЦИК? Да, она уже началась – драка между вчерашними единомышленниками. И если прежде образование фракций внутри партии означало борьбу идей, теперь – борьбу за власть.)

Почти без слов они поняли друг друга: Свердлов и Голощекин. Итак, Свердлов будет проводить линию Центра, но… Но, если Урал будет достаточно энергичен, ВЦИК сможет уступить.

Получив заверение Свердлова, Голощекин сделал доклад на Президиуме ВЦИК о безнадзорности Царской Семьи в Тобольске и опасности монархического заговора. Он предложил перевести Царскую Семью в Екатеринбург под строгий надзор столицы Красного Урала.

Вернувшись в Екатеринбург, Голощекин начинает бурную деятельность. И, видимо, связывается со «шпионом».

«Шпион»… Я представляю его первую встречу с Матвеевым в Доме Свободы. «Шпион» узнает, что Семья начала сильно нуждаться. Много выудил Соловьев «на заговор», и Царской Семье все чаще не хватает денег. Новое правительство денег, естественно, не дает. И Кобылинский, Татищев, Долгоруков ходят по тобольским купцам, берут деньги в долг. Сначала им давали охотно: ждали, что новая власть не удержится. Но теперь уже совсем не дают.

А обильные обеды в доме все продолжаются. И по-прежнему единственная прогулка императрицы – на хозяйственный двор, где разгуливают утки и гуси. Там она ведет увлекательные беседы с поваром Харитоновым. Еда – развлечение в заточении. И они едят, едят, и запах отходов стоит на заднем дворе.

Но теперь атмосфера во дворе очистилась, денег не стало. Московское правительство, к восторгу Матвеева, перевело Семью на солдатский паек. Николай Романов получил солдатскую продовольственную карточку.

Новый скудный обед по-прежнему подают слуги в ливреях. Но и слуги начали бунтовать: нет жалованья.

Из дневника: «14 (27) февраля. Приходится значительно сократить наши расходы на продовольствие и прислугу… Все эти последние дни мы были заняты высчитыванием того минимума, который позволит сводить концы с концами.

15(28) февраля. По этой причине приходится расстаться со многими из людей, так как содержать всех находящихся в Тобольске мы не можем, это, разумеется, очень тяжело, но неизбежно…»

Вот в какие дни «шпион» появился в доме. И, конечно же, Матвеев помог ему и определил в дом плотником.

А потом, ночью, они в первый раз обследовали кладовую. Матвеев вынул огромную связку ключей, и они начали открывать бесчисленные сундуки и чемоданы. Чего там только не было! Сразу видно, собирались нелепо, впопыхах. Был чемодан, целиком набитый стеками для лошадей. Был сундук с крохотными детскими сапожками – видимо, Алексея, когда он был маленький. Множество платьев, белья… Но был там и большой чемодан коричневой кожи, с золотой монограммой, весь набитый бумагами… В нем лежали черные тетради, исписанные четким почерком. Это был дневник царя. И «шпион» сразу почувствовал, как важен будет в дальнейшем этот коричневый чемодан.

А потом был бал в честь уезжавших «людей». Пьяные слуги галдели всю ночь. Семья затворилась в своих комнатах.

«Кажется иногда, что дольше терпеть нет сил…»

Из дневника: «2(15) марта. Вспоминаются эти дни, в прошлом году в Пскове, в поезде… (отречение. – Э.Р.). Сколько еще времени будет наша несчастная Родина терзаема и раздираема внешними и внутренними врагами? Кажется иногда, что дольше терпеть нет сил, даже не знаешь на что надеяться, чего желать? А все-таки никто, как Бог… да будет воля его святая!»

«9(22) марта. Сегодня годовщина моего приезда в Царское Село и заключения моего с семьею в Александровском дворце. Невольно вспоминаешь этот прошедший тяжелый год, а что еще ожидает нас всех впереди? Все в руце Божьей – на него все упование наше».

Охрана менялась на глазах. Уже после поездки во ВЦИК Матвеева сразу уволили многих «хороших стрелков».

«30 января. Во время утренней прогулки прощались с уходящими на Родину лучшими нашими стрелками. Они очень неохотно уезжают теперь зимою, и с удовольствием остались бы до открытия навигации…»

Из воспоминаний Матвеева: «Правым „зубрам“ дали в зубы волчий билет и предложили убираться на все четыре стороны…»

С появлением «шпиона» дело пошло еще быстрее. Кобылинский с трудом справлялся с оставшимися стрелками и уже молил царя отпустить его домой: «Я не могу быть вам полезным более». Но Николай упросил его остаться: «Мы терпим – и вы потерпите».

И вскоре «шпион», видимо, мог передать в столицу Красного Урала: «Настроение охраны изменилось. Пора!»

Действующие лица: Люханов и Авдеев

На знаменитом металлургическом Злоказовском заводе (по имени хозяев – братьев Злоказовых) трудился машинистом невысокий человек средних лет с невзрачным угреватым лицом – Сергей Люханов. Был он работник замечательный, на все руки мастер, женат на «образованной» – на учительнице с экзотическим именем Августа. Перед революцией на завод приехал родной брат Августы – Александр Авдеев. Люханов сделал его своим помощником и выполнял за него всю работу. Потому что Авдеев приехал на завод отнюдь не работать – он был профессиональным революционером и на заводе занимался большевистской агитацией, в чем преуспел. Высокий блондин с усиками, Авдеев скоро стал вождем злоказовских рабочих. Сразу после Октября под его началом рабочие захватывают завод. Вчерашний помощник Сергея Люханова становится комиссаром на заводе. Он и увез на подводе бывшего хозяина. Сказал, что везет в острог. Но больше хозяина никто никогда не видел. Серьезный человек Авдеев. «Шлепнуть, ликвидировать» – любимые слова 1918 года… На заводе Авдеев создал свой вооруженный отряд.

И вот в конце февраля Авдеев был вызван в ЧК – в «Американскую гостиницу». Здесь его поджидал Паша Хохряков, один из руководителей ЧК: русые кудри, румянец во все лицо, – красавцем был этот балтийский матрос. И силы страшнейшей. Силы и революционной ярости.

Здесь, в ЧК, и обсуждали план, задуманный Голощекиным: Хохряков и Авдеев с группой злоказовских рабочих должны будут тайно проникнуть в Тобольск, сбросить старую власть и установить новую, большевистскую. После чего установить связь с Домом Свободы, использовать настроения охраны и увезти Семью в столицу Красного Урала.

Они входили в город ночью, маленькими группами. Как потом описывал сам Авдеев – «первыми просочились разведчики – Паша Хохряков и большевичка Таня Наумова»… Они изображали любовников, и можно только догадываться, сколько счастья получили от этой игры матрос и девушка. Эта любовная игра потом закончилась браком (но счастливы они будут недолго – яростный Паша Хохряков погибнет в Гражданской войне).

Потом в Тобольск вошла группа Авдеева – в 16 человек. Но они умело распустили слух о тысяче большевиков, окруживших город. Перепуганные жители Тобольска слух подхватили – тысяча превратилась в тысячи.

Но авдеевцы опоздали.

В Игру вступил еще один претендент на звание тюремщика Царской Семьи: город Омск – революционная столица Западной Сибири. Омичи тоже прибыли в Тобольск за Семьей и царскими драгоценностями.

Из дневника: «14(27) марта… Прибытие этой Красной гвардии (из Омска), как теперь называется всякая вооруженная часть, возбудило здесь всякие толки и страхи… Комендант и наш отряд тоже были смущены, – караул усилен и пулемет привозится с вечера. Хорошо стало доверие одних к другим в нынешнее время».

Ночью омичи попытались силой заставить охрану впустить отряд в дом. Дом был окружен. Но Кобылинский и охрана выставили пулеметы. Дом Свободы остался за охраной.

Голощекин немедленно высылает на подмогу екатеринбуржцам еще один отряд. Но омичи – сильнее.

Из дневника: «22 марта (Николай вновь перешел на старый стиль. Теперь до конца дневника он останется верен старому стилю – стилю его мира. – Э.Р.)… Утром слышали со двора, как уезжали из Тобольска разбойники-большевики… На 15 тройках с бубенцами, со свистом и гиканьем. Их отсюда выгнал омский отряд».

Но рано омичи торжествуют победу: Екатеринбург наносит новый удар. В город вошел третий вооруженный отряд екатеринбуржца Заславского. И одновременно екатеринбуржцы захватывают власть в Совете. Теперь Хохряков – председатель Совета, Авдеев и Заславский – влиятельнейшие его члены. Совет из екатеринбуржцев начинает править Тобольском. Но не оправдались их ожидания: несмотря на то что теперь они – городская власть, несмотря на все старания Матвеева, их тоже не впустили в Дом Свободы.

Кобылинский заявил Совету: мы присланы сюда Центром и только ему передадим Царскую Семью.

И тогда вокруг дома начинается борьба телеграмм: Омский Совет телеграфирует в Москву требование, чтобы Центр разрешил заменить «старую охрану» омским отрядом. Тобольский Совет требует от Москвы заменить старую охрану екатеринбургскими красногвардейцами.

Одновременно Голощекин пересылает в Москву «достоверные сведения», полученные от «шпиона», – о заговоре монархиста Соловьева и готовящемся побеге Семьи – «как только вскроются реки». Указывается даже судно «Мария», на котором должен быть совершен побег. Но Москва загадочно молчит.

А пока в Тобольске отряды красногвардейцев ждут – не смеют приблизиться к дому. Боятся отлично вооруженных, еще царской выучки стрелков охраны. Боятся и друг друга.

Наконец Москва решает вмешаться…