Текст книги "Океан славы и бесславия. Загадочное убийство XVI века и эпоха Великих географических открытий"

II
Ни рыба ни мясо

Первые месяцы 1554 года Дамиан де Гойш в отчаянии сидел среди кип бумаг. Мало того, что ему – как гуарда-мору королевского архива Португалии – предстояло получать, сортировать и хранить огромное количество разнообразнейших документов, так еще традиция возложила на него неблагодарную и бесконечную задачу по превращению этого водоворота бумаг в официальную летопись королевства. Подробные исследования Дамиана показали, сколько архивариусов потерпели поражение в этом деле. Все начиналось достаточно хорошо: один выдающийся предшественник написал истории каждого правления, начиная с короля Афонсу I Великого, провозгласившего независимость страны в 1139 году, и заканчивая захватом в 1415 году Сеуты, первой заморской территории Португалии. Но после этого на задачу создания хроники легло не снятое с тех пор проклятие. Несколько попыток продолжить летопись не сумели связать воедино огромное количество фактов, и в итоге получились лишь рассказы об отдельных событиях; но даже эти немногочисленные фрагменты кто-то увез в Италию и не вернул обратно. Потуги восстановить утраченные тома оказались бесплодными. Еще бо́льшим проклятием для предшественников Дамиана стала задача рассказать о конце XV века, который многие считают золотым веком Португалии: ее корабли постепенно продвигались вдоль побережья Западной Африки и открыли пути в Индию и Бразилию, активно используемые впоследствии. Эта работа забрала жизнь одного гуарда-мора, который передал и должность, и свою незаконченную летопись сыну, который тоже умер, оставив труд незавершенным. Следующий человек, которому поручили работать над хроникой, просто отказался от такой чести, и когда Дамиан получил фрагментарные черновики, он нашел их в таком беспорядке, что решил: проще начать все сначала, чем упорядочивать сумбур, доставшийся ему в наследство. Он с некоторым огорчением отметил, что один из его предшественников получил в качестве взятки роскошные кольца – требовалось хорошо отозваться об определенных государственных деятелях; кольца давно исчезли, но Дамиану все равно пришлось писать. Разочаровавшись всем этим, он решил начать с чего-то другого, более посильного, с того, что (по его словам) мог бы уложить в часы между исполнением своих официальных обязанностей – с описания Лиссабона, раскинувшегося под крепостными стенами Торре-ду-Томбу[17]17
  Urbis Olisiponis Descriptio (Évora: Andream Burge[n]sem, 1554), sig. aii^r—v; Damião de Góis, Lisbon in the Renaissance: A New Translation of the Urbis Olisiponis Descriptio, trans. Jeffrey S. Ruth (New York: Italica Press, 1996), 1–2. Рассказ Дамиана о работе над хроникой правления Мануэла (CM; r. 1495–1521) до того, как она попала к нему, смотрите в CM IV, sig. F6^v; его жалобу на то, что хроникер Руй де Пина принял в дар от Афонсу д’Албукерки несколько колец, чтобы описать события в Индии, повторяет Жуан де Барруш в Décadas da Ásia II.vii.1. К 1556 году Дамиан уже работал над хроникой правления Жуана II (CJ; r. 1481–1495), поскольку он упоминает о написании CJ sig. A3^v в это время. Однако пролог к Urbis Olisiponis Descriptio позволяет предположить, что до того, как ему было поручено написать хронику правления Жуана (а в 1558 году кардинал-инфант Энрике предложил ему написать также хронику правления Мануэла) он работал над хрониками путешествий первооткрывателей и, скорее всего, помогал Баррушу составлять Décadas; позднее Дамиан называл Барруша «hum de mores amigos que eu tive nestes Reynos», «одним из лучших друзей, которые у меня были в королевстве» (Inéditos II, 121).


[Закрыть].

Дамиановский план «Описания города Лиссабона» был прост: начав от места впадения реки Тежу[18]18
  Река течет по территории Испании и Португалии. Тежу – португальское название, Тахо – испанское. (Прим. пер.)


[Закрыть] в океан под Синтрой, он предполагал описать северный берег: двинуться мимо островной крепости Торре-де-Белен, приблизиться к городским стенам, потом следовать вдоль них на протяжении 7000 шагов, придерживаясь выступающих костяшек пяти лиссабонских холмов, а затем снова выйти к реке на восточной стороне города. Здесь он должен был войти через самые восточные из 17 ворот города, обращенных в сторону суши, и описать наиболее примечательные из более чем 22 тысяч зданий Лиссабона. Однако хронист нарушил этот разумный план почти в самом начале, когда в устье реки отвлекся на пространное повествование о морских пещерах и населяющих их морских жителях. В качестве свидетельства очевидца он записал рассказ местного рыбака, который повстречал одного из этих морских людей во время рыбалки у мыса Промонториу Барбару к югу от устья реки; Дамиан отметил, что и по сей день этот человек с удовольствием рассказывает историю всем желающим ее послушать. Однажды, когда рыбак забрасывал свою удочку у обители Санта-Мария, из волн на камни вдруг вынырнул морской житель – тритон. Его борода и волосы струились и переплетались, грудь была странно смята, однако лицо выглядело пропорциональным, и во всем остальном он походил на человека. По словам рыбака, они некоторое время сидели на солнце, настороженно разглядывая друг друга, затем морской житель чего-то испугался и с весьма человеческим воплем нырнул обратно в соленые волны.

Дамиан также узнал еще одну историю, на этот раз о голом мальчике: рыбак увидел, как тот поедает сырую рыбу, которую сохраняли свежей в каменном бассейне. Когда мальчика заметили, он со смехом взлетел и тоже исчез под водой. Дамиан отмечает, что подобных морских жителей встречали еще при римском императоре Тиберии: из этого отдаленного форпоста империи в Рим приходили сообщения о тритоне или подводном жителе, которого видели дующим в свою раковину в пещере, куда воды то втягивались, то с грохотом вырывались наружу. Дамиан, подобно сороке, падкой на диковинки, был очарован огромным и удивительным царством, которое может скрываться под зеркальной гладью воды. В недрах архива хронист даже нашел договор трехвековой давности, который давал королям Португалии право облагать налогом любого, кто поймает кого-нибудь из этих морских жителей[19]19
  Urbis Olisiponis Descriptio, sig. [aviii^r]—bi^r; Ruth (trans.), Lisbon in the Renaissance, 10–12. Копия этого договора находится в Книге магистров (Livro de Mestrados) в Leitura Nova, ANTT PT/TT/LN/0053, fol. 198v: «E se perventura algua balea ou baleato: ou serea: ou coca: ou Roas: ou musurana ou outro pescado grande que semele algun destes morrer en-se Simbra…» («И если случайно какой-нибудь кит или детеныш кита, или сирена [русалка], или coccinus, или морж, или змея, или другая большая рыба, подобная этим, умрет в Сезимбре…»). Полезный путеводитель по представлениям Нового времени о морской жизни содержится в книге Chet van Duzer, Sea Monsters on Medieval and Renaissance Maps (London: British Library, 2013), в которой смотрите 26–47, 83, 88 и др. Отметим, что Дамиан также, по-видимому, обсуждал тритонов со швейцарским натуралистом Леонардом Турнейссером цум Турном во время пребывания последнего у него в 1555–1556 годах; смотрите A História Natural de Portugal de Leonhard Thurneysser zum Thurn, ca. 1555–1556, ed. Bernardo Jerosch Herold, Thomas Horst and Henrique Leitão (Lisbon: Academia das Ciências de Lisboa, 2019), 89. Более масштабный вопрос встраивания устных рассказов в письменные истории в эпоху Нового времени и об особой важности этого для написания историй неевропейских народов смотрите в книгах: Walter D. Mignolo, The Darker Side of the Renaissance: Literacy, Territoriality, and Colonization, 2nd edn (Ann Arbor: University of Michigan Press, 2003), ch. 3; Kathryn Burns, Into the Archive: Writing and Power in Colonial Peru (Durham, NC: Duke University Press, 2010).


[Закрыть].

Удовлетворив свое любопытство в этом вопросе, Дамиан, наконец, двинулся к городу, добрался до стен у Старого дворца в Сантуш-у-Велью и начал подниматься к парящей на возвышенности столице.

Карта Лиссабона, составленная Брауном и Хогенбергом, возможно, на основе описания Дамиана; впервые опубликована в Civitates Orbis Terrarum, том V (1598)

Пытаясь дать своим читателям общее представление о местности, Дамиан сообщил, что с противоположного берега Тежу Лиссабон похож на плавательный пузырь рыбы: низ этого овала – длинная плавная линия вдоль берега реки, а холмы его волнистого верха венчают большие здания – Сан-Роке, Санта-Ана, замок Святого Георгия, в котором писал Дамиан, и Носса-Сеньора-да-Граса. Когда облака с океана беспрепятственно плыли вверх по Тежу, дождь серыми цепями обрушивался с неба на эти холмы, и когда вода стекала по склонам, улицы превращались в каналы, что заставило одного голландского гостя того времени особо отметить, как трудно ходить по скользким булыжникам во время лиссабонских ливней[20]20
  О трудностях прогулок под лиссабонским дождем смотрите Eddy Stols, Jorge Fonseca and Stijn Manhaeghe, Lisboa em 1514: O relato de Jan Taccoen van Zillebeke (Lisbon: Cadernos de Cultura, 2014), 116.


[Закрыть].

Очертив контур столицы, Дамиан начал заполнять его, предоставив почетное место двум крупным богоугодным заведениям города – церкви Милосердия и больнице Тодуз-уш-Сантуш (больнице Всех Святых), которые ежегодно тратили на бедных 24 000 дукадо[21]21
  * Дукадо – португальское название дуката. (Прим. пер.)


[Закрыть], предоставляли ночлег больным и нуждающимся и даже давали им с собой немного денег, когда они достаточно окрепли и могли уйти. Наряду с этим он описал общественное зернохранилище, созданное милостивой короной, чтобы город никогда не голодал, и многочисленные общественные фонтаны, из которых жители Лиссабона набирали родниковую воду. Здесь Дамиан отвлекся и отметил вкусовые качества разных фонтанов: хотя вода в них поступала слегка теплой и мутной, вскоре она превращалась в прозрачный и освежающий напиток. Фонтаны продолжали называть арабским словом шафариж (чафариз), и каждый из них имел свое название: шафариж короля, шафариж для лошадей и так далее. Вода сбегала по склонам холмов вниз, к пульсирующему сердцу Лиссабона: набережным вдоль реки, огромным открытым пространствам, где мог собираться весь мир; их обрамляли символы внезапного могущества Португалии: королевский дворец Пасу-да-Рибейра (Речной дворец) с его новой башней, с которой короли могли наблюдать за флотилиями, прибывающими со всего мира, оружейная палата и большие здания таможни, предназначенные для товаров из Северной Африки, Западной Африки и с Востока – Дом Сеуты, Дом Мины[22]22
  Сеута – город в Северной Африке, Эльмина (Мина) – город в Западной Африке. (Прим. пер.)


[Закрыть] и Дом Индии.

Лиссабон всегда извлекал выгоду из своего положения на полпути между разными странами. Отнять город у мусульман в 1147 году удалось только потому, что флот крестоносцев, направлявшийся из Северной Европы в Святую землю, остановился в устье реки Тежу для пополнения запасов: Лиссабон регулярно становился промежуточным пунктом на пути паломников в Иерусалим. (Большей частью наших знаний об осаде мы обязаны английскому клирику по имени Осберн[23]23
  На самом деле имя автора труда De expugnatione Lyxbonensi («О завоевании Лиссабона») неизвестно. В начале текста есть сокращение Osb. de Baldr. R. salutem, однако эта латинская фраза двусмысленна даже в отношении автора и адресата: либо кто-то по имени Osb. de Baldr. приветствует человека по имени R., либо, наоборот, R. приветствует Osb. de Baldr. Традиционно используется первое толкование, хотя существуют аргументы и в пользу второго. Сокращение Osb. чисто предположительно стали расшифровывать как Осберн, и это имя прижилось в науке. (Прим. пер.)


[Закрыть], труд которого был похищен из аббатства во время Реформации и попал в библиотеку одного из колледжей Кембриджа.) В классических источниках даже высказывались предположения, что само название города – Olisipo на латыни – является искажением слова Ulysses (латинизированной формы имени греческого царя Одиссея), и поселение получило свое название, поскольку этот сладкоречивый путешественник основал город во время своего долгого возвращения из Трои (к подобным гипотезам Дамиан был романтически неравнодушен). Лиссабон и широкое устье реки Тежу всегда являлись идеальной срединной точкой, где могли сливаться север и юг, удобным местом для встречи кораблей, передвигающихся между обширными рынками Северной Европы, где порты Антверпена и Амстердама обслуживали Англию и Германию, и обширными рынками Средиземноморья, где товары из Александрии и Стамбула шли через Венецию и Геную. Этот поток проходил через лиссабонскую Новую таможню (Alfandega Nova), после чего товары выплескивались на площадь, где смешивались с местными. Дамиан перечислил торговцев, которые ежедневно наводняли площадь: кондитеры, продавцы фруктов, мясники, пекари, конфетчики и ткачи. Но главными среди них были рыботорговцы, размах деятельности которых был настолько велик, что им приходилось арендовать корзины, чтобы продавать на огромные суммы в 2000 дукадо в год[24]24
  Экземпляр De Expugnatione Lyxbonensi Осберна из Боудси находится в Кембридже, Corpus Christi College MS 470, fols. 125^r–146^r, и его можно посмотреть с помощью превосходного ресурса Стэнфордского университета «Parker Library on the Web»; по предположению М. Р. Джеймса, штамп на fol. 24^r принадлежал приорату Нориджского собора; о провенансе, то есть истории владения документом, смотрите C. W. David (ed.), De Expugnatione Lyxbonensi (New York: Columbia University Press, 1936), 27–8. Sanjay Subrahmanyam, The Portuguese Empire in Asia, 1500–1700: A Political and Economic History (London: Longman, 1993), 39. Ян Таккун ван Зиллебеке посетил Лиссабон в 1514 году на паломническом судне; смотрите Lisboa em 1514. Dinis, ‘Relatório’, 153.


[Закрыть].

Однако в XV веке процветающая торговля с другими европейскими портами отошла на второй план, поскольку португальские корабли стали возвращаться с товарами из Африки, а затем из Персии, Индии и других стран. Именно для этого появились Дома Сеуты, Мины и Индии, и тот факт, что они примыкали к королевскому Речному дворцу, знаменовал собой событие исключительной важности. В то время как большинство других европейских монархий упорно придерживались королевских и дворянских традиций, когда статус зависел от наличия земли и людей, которые ее обрабатывали, португальская корона рано проявила интерес к возможностям торговли, финансируя исследовательские путешествия и сохраняя за собой королевскую монополию на самые важные товары. Даже величайшего из них – того самого короля Мануэла, хронику правления которого должен был писать Дамиан, – высокомерные правители севера осмеивали как короля-торговца, но подобный позор, вероятно, смягчался колоссальными прибылями от этого занятия. В ответ на эти насмешки Дамиан даже составил подробную опись всего, что проходило через гавань Лиссабона. Начав с Западной Африки, товары из которой поступали в Дом Мины, он перечислил золото, хлопок и черное дерево, бычьи и козьи шкуры, рис и «райские зерна», или малагету – красный перец, который был менее популярен у европейцев, нежели черный, поскольку плохо переносил кулинарную обработку[25]25
  На самом деле малагета (райские зерна, Aframomum melegueta) относится к семейству имбирных, а не перечных. Тем не менее эта пряность дала даже название Перечному берегу в Западной Африке. Не следует путать это растение с перцем малагета (разновидностью перца чили, Capsicum frutescens), которому оно передало свое название. (Прим. пер.)


[Закрыть]. Из Бразилии везли лучший сахар, а также пау-бразил – дерево, давшее название стране. Из Индии и Китая поступали шелк, имбирь, мускатный орех и цветы того же растения, камфора, корица, тамаринд, ревень и «миробалан» (чернослив). Дома в городе отделывали сарматским деревом с Черного моря, а жемчуг и кора гваякового дерева доставлялись из Америки через Севилью. Сейчас эти продукты растительного и животного происхождения, развивавшиеся на далеких почвах, прежде чем их собрали, обработали и подготовили для транспортировки, нам во многих случаях незнакомы, но им предстояло сыграть странную и важную роль в жизни Дамиана[26]26
  Opúsculos, 118–19. О причинах меньшей популярности малагеты смотрите Garcia de Orta, Coloquios dos simples, e drogas he cousas mediçinais da India (Goa: Ioannes de endem, 1563), sig. Giii^v.


[Закрыть].

Не все товары прибывали в Лиссабон в виде сырья, которое требовалось обработать в соответствии с европейскими вкусами. В список Дамиана вошли также плащи и головные уборы из птичьих перьев, изготовленные жителями Бразилии и Канарских островов, ткани из пальмового волокна, из которых в Западной Африке создали поразительную одежду, золотые и серебряные сосуды, сделанные в Индии и Китае, а также китайский фарфор, который, по мнению хрониста, изготавливали из толченых морских ракушек и выдерживали под землей в течение 80–100 лет. Неудивительно, что эти диковинные изделия из странной жизни, пришедшие из давних времен, могли продаваться по 50, 60 и даже 100 дукадо за штуку, хотя существовали и более дешевые разновидности, которые делали фарфор предметом повседневного обихода в богатых семьях. Позже Дамиан с удивлением вспоминал о тканях из коры, доставленных из королевства Конго вскоре после его появления при дворе: если не подойти вплотную, их трудно было отличить от шелка. Став пажом короля, Дамиан получал самые необычные вещи, привозившиеся со всего мира, например, огромный фетровый тюрбан, присланный шахом Исмаилом из Персии. Пожалуй, самыми большими сокровищами были изделия из слоновой кости, прибывшие из Бенина и Сьерра-Леоне – сосуды и скульптуры, выполненные с таким мастерством, что Дамиан особо остановился на них в своих описях. Эти шедевры западноафриканского искусства, несколько десятков из которых до сих пор разбросаны по музеям всего мира, с почти невыносимым красноречием свидетельствуют о первых встречах с европейцами. На боковых поверхностях этих солонок и олифантов (охотничьих рогов, сделанных из слоновьих бивней) изображены лица португальцев, какими их увидели художники Бенина: глаза навыкате, бороды лопатой, клювообразные носы; люди срослись со своими ржущими лошадьми, словно какие-то гибридные звери. Их тела скрыты под кольчугами, парчовой тканью, круглыми воротниками, шлемами и бусами – странные животные, собравшие на себе материальный мир[27]27
  Opúsculos, 118–20; CM III, sig. K1^v (о ткани из коры) и sig. Q1^r—v (о тюрбане, присланном из Персии). Эта всемирная материальная культура Лиссабона недавно получила фундаментальную трактовку в книге: Annemarie Jordan Gschwend and K. J. P. Lowe (eds.), The Global City: On the Streets of Renaissance Lisbon (London: Paul Holberton Publishing, 2015), в приложениях к которой приводится несколько списков товаров, прибывших в Лиссабон; смотрите главу 8 о распространенности китайского фарфора к середине XVI века и главу 10 об олифантах. Как отмечает Лоу, некоторые фигурки из слоновой кости, сделанные мастерами народов сапи и бини, вероятно, восходят к европейским печатным изображениям. О закапывании фарфора смотрите The Book of Duarte Barbosa, ed. and trans. Mansel Longworth Dames (London: Hakluyt Society, Second Series XLIV and XLIX, 1918–21), I.214; это заблуждение относительно метода изготовления фарфора было позднее исправлено в трудах: Gaspar da Cruz, Tractado em que se cõtam muito por esteso as cousas da China (Évora: Andre de Burgos, 1569), sig. ciii^r, и C. R. Boxer (ed.), South China in the Sixteenth Century (1550–1575): Being the Narratives of Galeote Pereira, Fr. Gaspar Da Cruz, O.P., Fr. Martin de Rada, O.E.S.A. (1550–1575) (London: Hakluyt Society, Second Series CVI, 1953), 126–7; смотрите Mary Laven, Mission to China: Matteo Ricci and the Jesuit Encounter with the East (London: Faber and Faber, 2011), 87, и Anne Gerritsen, The City of Blue and White: Chinese Porcelain and the Early Modern World (Cambridge: Cambridge University Press, 2020), глава 10. Дамиан указан в качестве одного из камер-пажей (Moços da Camara) в 1519 ‘Pagamento de Moradias e Soldos’, ANTT PT/TT/CRC/N/2/139, fol. 37^r, где писец явно начал имя его брата «Fr[uctoes]», но зачеркнул его.


[Закрыть].

На лиссабонские пирсы прибывали и живые существа. Дамиан скрупулезно указывает, что наряду с пряностями и обработанными материалами на кораблях имелись также попугаи, макаки и восточные кошки. Во времена его юности в городе также проживали пять или шесть слонов и носорог. Впоследствии он весьма подробно остановился на этих животных в своих хрониках, посвятив несколько тысяч слов – шесть страниц в две колонки – уму слонов. Самое длинное описание относится к событию, произошедшему в 1515 году, когда на площади у дворца, напротив Дома Мины и Дома Индии, построили специальное сооружение для проверки тезиса, восходящего к классической античности, а именно: носорог и слон являются заклятыми врагами. Их свели на арене, и носорог, натянув цепь, двинулся вперед, чтобы понюхать слона; дыхание из его ноздрей поднимало пыль и сено. Слон стоял отвернувшись, но при приближении носорога обернулся к противнику; раздавшийся трубный сигнал тревоги из хобота зрители восприняли как знак, что он собирается напасть. Но когда носорог приблизился к брюху врага, слон в смятении бросился прочь, согнул часто посаженные прутья металлических ворот и помчался по набережной в сторону домов на реке, сбросив со спины погонщика-махаута – оглушенного, но счастливого, что его при побеге не растоптали. Оттуда зверь направился по Каминью-дуз-Эстауш, устраивая такой же хаос, как батальон при отступлении. Слон возвращался домой, в свой загон возле Старого дворца Эстауш, и, казалось, знал дорогу[28]28
  CM IV, sig. C7^v—D1^v; Дамиан относит это событие к 1516 году, но на самом деле оно произошло в 1515 году. О нем также сообщается в книге Giovanni Jacopo de Penni, Forma, natura e costumi dello rinoceronte (Rome: Stephano Guiliretti, 1515), которая сохранилась в единственном экземпляре в коллекции Фернандо Колумба (Biblioteca Colombina 6-3-29(29)). Lisboa em 1514, 118. Близкий к современности аналог смотрите в труде Кристована да Косты «Трактат о слоне и его свойствах», содержащемся в Christóvão da Costa, Tractado de las drogas, y medicinas de las Indias Orientales (Burgos: Martin de Victoria, 1578), 411–48, и в работе Ines G. Županov, ‘Drugs, health, bodies and souls in the tropics: Medical experiments in sixteenth-century Portuguese India’, Indian Economic and Social History Review, 39/1 (2002), 1–45.


[Закрыть].

Гравюра «Носорог» Альбрехта Дюрера, посмертный портрет носорога, которого Дамиан видел в Лиссабоне в 1515 году*

В подробном рассказе Дамиана о том дне примечательно стремление вникнуть в смысл звуков и действий слона: он представлял мотивы зверя так, как представлял бы мотивы человека – гордая непокорность воина, стремление к дому в момент ужаса.[29]29
  На самом деле портрет не был посмертным. Носорог погиб в начале 1516 года во время плавания в Рим (король решил подарить зверя папе Льву X), а Дюрер создал свою гравюру еще в 1515 году, причем исключительно по чужим описаниям, из-за чего изображение не вполне соответствует настоящим носорогам. (Прим. пер.)


[Закрыть] При ведении хроники славы португальской короны архивариусу предстояло столкнуться со многими еще более странными персонажами, и при описании он часто прибегал к тому же характерному приему, рефлекторному желанию расширить границы личности. Однако этот импульс был противоположен другому мощному движению того времени – стремлению ограничить число тех, кто заслуживает гуманного отношения от существ собственной природы. Необычная способность Дамиана представлять себе морских жителей и слонов как людей, понимаемых в тех же терминах, в каких он понимал себя, усугубляет тот факт, что он ограничился всего несколькими словами в отношении яркого аспекта этого процесса – рабства. Один иностранный гость заметил, что на улицах португальских городов было так много чернокожих, что они напоминали шахматные доски, и черных фигур было столько же, сколько и белых; и, хотя среди них имелись свободные люди, большинство составляли рабы. В реестрах Дамиана записано, что каждый год из Нигерии прибывало 10–12 тысяч невольников, а ведь были еще рабы из Мавритании, Индии и Бразилии. Хронист отмечает, что за них давали 10, 20, 40 и 50 золотых дукадо за штуку, но эмоций здесь у него не больше, чем тогда, когда он пишет о китайском фарфоре, который продавался по тем же ценам. В самом деле, нет практически никакого различия между этим товаром и другим видом «черного золота», на котором строилось процветание Португалии, – перцем, торговля которым принадлежала королю. Две тысячи тонн перца в год приносили свыше миллиона дукадо; 12 тысяч невольников давали чуть меньше половины этой суммы. Один очевидец отмечал, что если среди рабов есть женщина, которая приехала из-за границы беременной, то этот ребенок теперь принадлежит хозяину, который купил ее, а не отцу, и что мужчин заставляли бегать по пристани, чтобы продемонстрировать свою выносливость, однако Дамиан об этом умалчивает. Его сдержанность тем более поразительна, что он, как свидетельствует его жизнь, был одним из немногих, кто видел в раздвигании горизонтов Европы чудесное расширение смысла гуманизма – точка зрения, которая опасно противопоставляла его тем, кто усматривал угрозу в каждом различии. Хотя нет никаких свидетельств того, что у Дамиана имелись собственные рабы, он, как и большинство людей его эпохи, жил в трагическом лабиринте, где даже тонкое нравственное чутье сочеталось со слепотой к бесчеловечности рядом[30]30
  Opúsculos, 119; Gschwend and Lowe (eds.), Global City, 61–73; смотрите также CM III, sig. K2^v, где Дамиан пишет, что дом губернатора Гражданской палаты [Гражданская палата (Casa do Cível) – один из верховных судов Португалии. – Прим. пер. ] полон «escravas brancas» («белых рабов»), что, вероятно, означало рабов из Китая, Японии и Индии. Lisboa em 1514, 116. О природе, личности и онтологии смотрите Philippe Descola, Par-delà nature et culture (Paris: Éditions Gallimard, 2005), 126–32.


[Закрыть].

Среди множества ужасов рабства, возможно, не последнюю роль играло молчание, на которое были обречены эти люди. Подавляющее большинство из них появлялось в стране, не зная португальского языка, не говоря уже о грамотности, и, естественно, система рабства старалась как можно меньше изменить это положение, отчасти поддерживая убеждение, что рабы не способны к обучению. Хотя голландский гуманист Николас Клейнарт (в латинизированной форме Кленардус), приехавший в Португалию в 1530-х годах для распространения методов гуманистического образования, обучил латыни двух приобретенных «эфиопских» рабов, он сделал это исключительно для того, чтобы продемонстрировать свое чудесное мастерство преподавания – обучив тех, кого считали необучаемыми. Однако рабами были далеко не все приехавшие из-за пределов христианской Европы. Среди самых ранних воспоминаний Дамиана, разбросанных среди его текстов, мы находим записи не только о людях, которых он встречал в своих зарубежных путешествиях, но и о гостях со всего мира, с которыми он сталкивался в самом Лиссабоне: брахманы, армяне, китайский переводчик, марокканцы, торговец из Ормуза, которого называли Коджебеки (Ходжа-бек), тоскующий по дому наследник конголезского престола, эфиопский священник. Всего через несколько лет после того как Дамиан появился при королевском дворе в качестве пажа, он присутствовал на церемонии, когда возле слоновника один торговец деревом пау-бразил представил королю трех человек, пересекших Атлантический океан на вернувшихся домой португальских кораблях. Внешний облик этих людей из племени тупинамба[31]31
  * Тупи – этническая общность коренных народов Бразилии. В нее входило в том числе племя индейцев тупинамба. Родственная тупи этническая общность – гуарани. (Прим. ред.)


[Закрыть] визуализировал вещи их мира: они носили такие же одежды из перьев, что продавались в Доме Индии, а их губы, носы и уши были увешаны драгоценностями и подвесками из кости и смолы, напоминавшей янтарь, – подобные величественные регалии можно увидеть на картине того времени «Поклонение волхвов» работы Гран Вашку[32]32
  Португальский художник Вашку Фернандеш (около 1475 – около 1542) носил прозвище Гран Вашку (Grão Vasco) – Великий Вашку. (Прим. пер.)


[Закрыть]: волхв Балтазар, изображенный как тупинамба, представляет собой первый европейский портрет южноамериканца. Каждый из тех, кого видел Дамиан, имел лук из того же дерева пау-бразил и стрелы из тростника, снабженные перьями и наконечником из рыбьей кости; этим оружием они владели мастерски, однако новый миф, появившийся у народов тупинамба и гуарани, утверждал, что оно появилось в результате рокового выбора: из всего предложенного богами оружия индейцы из-за легкости предпочли деревянное, а не железное, отдав в руки европейцев причину своих страданий. Король обратился к ним через переводчиков и попросил продемонстрировать свое мастерство; они прицелились в плывущие по реке куски пробки размером не больше ладони и с видимой легкостью по очереди поразили свои цели, ни разу не промахнувшись. Сами европейцы, похоже, впечатлили индейцев меньше: тупинамба пытались понять, почему одни мужчины (или «половинки», как они их называли) нищенствуют, в то время как другие «половинки» богаты, и почему взрослые мужчины опускаются до служения детям монарха. Почти через год после встречи с тупинамба Дамиан в том же самом месте стал свидетелем приема посла из Эфиопии по имени Матфей, который прибыл с письмами на арабском и персидском языках и святой реликвией в золотой шкатулке. Эти письма, как и многие другие, им подобные, естественно, оказались в Торре-ду-Томбу, наполняя королевский архив потусторонними голосами, молча поджидавшими подходящего слушателя[33]33
  Joseph Klucas, ‘Nicolaus Clenardus: A Pioneer of the New Learning in Renaissance Portugal’, Luso-Brazilian Review 29/2 (1992), 87–98; CM I, sig. Giiii^v (о бразильских лучниках) и sig. Hi^r (о Коджебеки, ормузском торговце, с которым Дамиан познакомился при дворе в юности); CM III, sig. N8 (об эфиопском посольстве от царицы Ылени), а также труд Дамиана Legatio Magni Indorum imperatoris presbyteri Ioannis (Антверпен: Johannes Graphaeus, 1532), более подробно рассматриваемый в главе V далее. О мифах, возникших на американском континенте в попытках объяснить наличие у европейцев огнестрельного оружия, смотрите Alfred Métraux, La Religion des Tupinamba, et ses rapports avec celle des autres tribus tupi-guarani, ed. Jean-Pierre Goulard and Patrick Menget (Paris: Presses Universitaires de France, 2014), 49–50. Полезные сведения о развороте к возрождению голоса угнетенных народов в архиве дается в Head, Making Archives, 31–2. Дамиан приводит подробную этнографию тупинамба в CM I, sig. Giiii^r—Gvii^r. История о «половинках» взята из эссе Монтеня «О каннибалах»; смотрите The Complete Essays, trans. M A. Screech (London: Penguin, 1991), 240–1.


[Закрыть].

Однако не только заморские гости впервые попадали в письменные документы. Распространение гуманизма увеличило число тех, кто умел читать и писать, и отделило эти навыки от религиозного призвания, предоставив грамотным людям возможность прокладывать свой путь в мире. Это не для всех стало однозначным благом, поскольку растущая социальная значимость грамотности не всегда быстро трансформировалась в достаточно квалифицированную работу для таких образованных людей. Среди огромного разнообразия занятий, которые Дамиан упомянул в своем описании Лиссабона, самой интригующей, пожалуй, является работа людей, сидевших за столами в центре площади Пелоуринью-Велью (Площадь Старого позорного столба). При всей странности расположения конторы на улице эти люди ничем внешне не отличаются от нотариусов или клерков – просто у них нет официальной должности. Они зарабатывают на хлеб тем, что выслушивают своих клиентов и составляют документы для тех, кто не может сделать это сам; обширный список Дамиана включает деловую переписку, любовные письма, молитвы, хвалебные и порицательные речи, выступления на похоронах, прошения, ходатайства, стихи, праздные размышления и всевозможные вещи, какие только можно записать, причем каждому тексту писец придавал свой собственный стиль. Сообщения, которые создавали эти люди как для других, так и для себя, представляли, по сути, вселенную, параллельную миру официальных документов и указов – архив общественной жизни, который показывал Лиссабон гораздо более хаотичным и грязным, нежели стремились фиксировать хронисты, подобные Дамиану[34]34
  Urbis Olisiponis Descriptio, sig. ciii^r—v; Ruth (trans.), Lisbon in the Renaissance, 27. О росте числа общественных нотариусов в Европе смотрите полезную сводку Александры Уолшем в ее предисловии к Corens et al. (eds.), The Social History of the Archive, § III.


[Закрыть].

Одни из самых подробных и распущенных рассказов о лиссабонском полусвете вышли из-под пера молодого человека, который до недавнего времени содержался в печально известной тюрьме Тронку, весьма мрачном месте города; тюрьма находилась рядом с больницей Тодуз-уш-Сантуш на площади Росиу, однако в своем парадном портрете португальской столицы Дамиан не упомянул о ней. Автор этих писем был высокообразованным, глубоко циничным, одноглазым человеком, который в будущем станет национальным поэтом Португалии.