Текст книги "Океан славы и бесславия. Загадочное убийство XVI века и эпоха Великих географических открытий"

IV
Дыра в стене, провал на лестнице

Даже если Торре-ду-Томбу и был центром, куда стекалась вся информация мира, то по его виду вы бы этого не сказали. В отличие от архива Светлейшей Республики Венеция, где в цепочке все более и более секретных помещений трудились 80 высококвалифицированных сотрудников, лиссабонский архив представлял собой более скромное заведение. Два скудно обставленных этажа в приземистой башне замка святого Георгия: пара деревянных столов и два стула, на которые несколько десятилетий назад уложили мешки со старой шерстью, чтобы смягчить дискомфорт от жестких сидений. Когда в 1549 году Дамиан занял пост гуарда-мора, ему стоило немалых усилий просто получить ключи от башни, а когда он, наконец, вошел, то обнаружил полный беспорядок. Возможно, для обитателей замка, подобных Дамиану, в этом не было ничего удивительного: в то время он также обратил внимание, что крыша церкви Каза-ду-Эшпириту-Санту протекает и может обрушиться, если ее не починить. Высокопарные слова, что Торре-ду-Томбу – это «библиотека», являлись не более чем выдачей желаемого за действительное. Правда, некоторые важнейшие документы под руководством Дамиана объединяли в изысканные пергаментные манускрипты, где государственные права собственности соседствовали с тонкими рисунками пером, на которых в причудливых зарослях сидели птицы, готовые вот-вот запеть.

Работа с документами в конце XV века: изображение переводчика Жана Мьело, секретаря герцога Бургундского

В то время как тома Leitura Nova («Нового чтения») располагались в прочных деревянных шкафах, подавляющее количество документов не поддавалось такому упорядочению. Их не удавалось соединять в книги, потому что они отличались: одни имели сургучные печати, другие обладали неправильной формой, а некоторые вообще были изготовлены не из бумаги или пергамента. Для подобных отдельных документов использовались gavetas (ящики) и arcas (сундуки или ларцы, название которых происходит от слова, означающего «ковчег» – подобно библейскому ковчегу Завета, где хранились скрижали с заповедями), и в них в небывалом изобилии лежали тексты со всего мира. К самым ранним документам в Торре-ду-Томбу относится запись о размерах и весе особенно крупного осетра, которого в XIII веке подарил королю глава местной еврейской общины. Здесь лежали письма от османского султана Сулеймана Великолепного, чья тугра (подпись) изгибалась великолепными позолоченными линиями арабской каллиграфии, словно кальмар, погруженный в золото; письма на пальмовых листьях из царства батаков на Суматре; копия японского алфавита, присланная вернувшимися иезуитами; письма от заморинов Малабара и правителей Конго. И хотя архив в основном предназначался для хранения юридических указов, писем, договоров и других документов, призванных укрепить позиции короны как арбитра во всех спорах, люди, составлявшие эти документы, часто не могли скрыть хаотичную полноту мира с его историями, чудесами и проявлениями чувств. Даже бюрократические тома Leitura Nova не могли противостоять проникновению в них странностей мира, особенно в великолепной Livro das Ilhas («Книге Островов»), в которой Дамиан начал описывать заморские путешествия. В ней Дамиан отметил указ от 1461 года, запрещавший частным лицам торговать перцем, циветтами и единорогами[52]52
  Историография архива Торре-ду-Томбу начинается с книги Жуана Педру Рибейру «Подлинные мемуары по истории настоящего архива» – Memorias Authenticas para a Historia do Real Archivo (Lisbon: Impressão Regia, 1819); в 1905 году несколько важных документов были опубликованы в работах José Pessanha, «Uma rehabilitação historica: Inventarios da Torre do Tombo no seculo XVI», Archivo Historico Portuguez 3, 287–303, и D’Azevedo and Baião, O Archivo Da Torre do Tombo, 4–5, 9–10, 23–44. Отчет об архиве 1583 года, составленный бывшим писцом Дамиана Кристованом де Бенавенте для Филиппа II и хранящийся в Симанкасе, опубликован Динишем в «Relatório», 115–59, в нем на стр. 153 упоминается осетр; ряд документов, воспроизведенных там, дает представление о Торре в конце XVI века, когда его штат состоял из канцеляриста, двух охранников и носильщика; при этом при необходимости время от времени нанимали различных писцов. Кроме Кристована де Бенавенте, в числе работников Торре Дамиан также упоминает Амадора Пинту (Inéditos II, 107–8). О венецианском архиве смотрите Filippo de Vivo, Information and Communication in Venice: Rethinking early modern politics (Oxford: Oxford University Press, 2007), и «Ordering the archive in early modern Venice (1400–1650)», в Archival Science, 10/3 (2010), 235. Дамиановское описание состояния, в котором он обнаружил архив, смотрите в его письмах королеве и королю от 15 февраля 1549 года, ANTT PT/TT/ GAV/2/11/13 и PT/TT/CC/1/82/000053. Пример золотой подписи Сулеймана Великолепного можно увидеть в его письме от 14 ноября 1563 года, ANTT PT/TT/GAV/15/14/20. Письмо на пальмовом листе из Баттака упоминается в работе: Stefan Halikowski-Smith, ‘“The Friendship of Kings was in the Ambassadors”: Portuguese Diplomatic Embassies in Asia and Africa during the Sixteenth and Seventeenth Centuries’, Portuguese Studies 22/1 (2006), 106. О японском алфавите, который Франциск Ксаверий послал Жуану III в своем письме от 14 января 1549 года, смотрите Luis Frois, The First European Description of Japan, 1585: A critical English-language edition of striking contrasts in the customs of Europe and Japan by Luis Frois, S.J., trans. and ed. Richard K. Danford, Robin D. Gill and Daniel T. Reff (London: Routledge, 2014), p. 183–4, и Michael Cooper (ed.), They Came to Japan: An anthology of European reports on Japan, 1543–1640 (Лондон: Thames and Hudson, 1965), с. 180. Об эдикте 1461 года смотрите CM I, sig. E1^v. О Leitura Nova смотрите Head, Making Archives, ch. 4; рассказ Дамиана о происхождении Leitura Nova в CM I, sig. Civ^r, подтверждает, что к его времени эти книги хранились в Торре-ду-Томбу, об этом же свидетельствуют его ссылки в других местах на них, как на «книги из Торре-ду-Томбу» (а именно: CM I, sig. Ei^v). Хотя большинство сообщений, приведенных в Dinis, «Relatório», Head, Making Archives, etc., касаются материалов канцелярии, хранящихся в архиве в доказательных целях, Дамиан явно представлял себе гораздо более широкие полномочия архива, как, например, в случае с медными табличками, найденными в Кранганоре и посвященными якобы святому Фоме (смотрите главу X): он считал, что их перевод следует хранить в Торре-ду-Томбу «как дело, достойное памяти» (CM I, sig. Niii^r).


[Закрыть].

Как можно было найти хоть какой-то смысл в этом безумном многообразии? Один из способов – попытаться набросать общую картину мира, каким он был известен Европе, чтобы она послужила каркасом, в котором можно размещать бесконечные детали. Среди государственных документов сохранились и первые попытки португальцев составить словесную карту мира: первые фрагментарные описания земного шара, сделанные людьми, которые уже кое-что повидали и попытались обновить и исправить сообщения средневековых путешественников, таких как Марко Поло и Никколо Конти. Среди них был труд Esmeraldo de Situ Orbis Дуарте Пашеку (испанизированный вариант – Пачеко) Перейры, прославленного ветерана португальских кампаний в Индии, который позже занимал пост губернатора главного португальского форта на западе Африки – в Сан-Жорже-да-Мина (форта Святого Георгия), а также одолел французского пирата Мондрагона, когда тот терроризировал моря у мыса Финистерре. В перерывах между демонстрацией своей храбрости он взялся за космографическое описание мира, начиная с Северной Африки и следуя вдоль побережья на юг, затем вокруг материка и через океан до Индии, хотя его рассказ так и не продвинулся дальше мыса Доброй Надежды. Законченные фрагменты представляют собой странную смесь сухой наблюдательности и лихорадочного кошмара: он подробно описывает торговлю с людьми, живущими южнее Сахары (это арабское слово означает «пустыня»), но одновременно одержимо рассказывает о существах, населяющих этот регион. Среди них были змеи, которые выбирались из реки Нигер недалеко от Тимбукту и росли по мере движения, достигая к моменту выхода к океану почти мили в длину. Однако, по словам Перейры, по пути их мягкую плоть постоянно клевали птицы, так что к моменту появления в дельте от них оставались только скелеты, растворявшиеся на прибрежном мелководье. Тексты Перейры свидетельствуют о его попытках сформировать какое-то последовательное понимание мира из того, что он видел на морских путях; опыт плаваний даже заставил капитана согласиться с мнением Фалеса, первого греческого философа, что планета имеет жидкое ядро и что вся земная кора покрывает эту воду, как корка[53]53
  О Дуарте Пашеку Перейре и Мондрагоне смотрите CM II, sig. I6^v. Duarte Pacheco Pereira, Esmeraldo de Situ Orbis, trans. George H. T. Kimble (London: Hakluyt Society, Second Series LXXIX, 1936), 10–11, 69, 82; представления Фалеса, что земля покоится на воде, изложены в работе Аристотеля «О небесах», 294a28–b1. Идея о том, что вода лежит в основе земли и существовала до нее, была распространена в космологии Мексики; смотрите Caroline Dodds Pennock, ‘Aztecs Abroad? Uncovering the Early Indigenous Atlantic», American Historical Review, 125/3 (2020), 793. Ротейро (судовые журналы) и путевые заметки Перейры должны были находиться в Доме Индии, и Дамиан мог иметь к ним доступ через своего близкого друга Жуана де Барруша, однако методы их использования Дамианом (и их выживание после уничтожения Дома Индии) позволяет предположить, что они также могли храниться в Торре-ду-Томбу.


[Закрыть].

Книга Дуарте Барбозы продолжает дело Перейры и представляет собой путеводитель, описывающий маршрут, идущий из Мозамбика по краю Восточной Африки, Аравийскому полуострову, Персии и Гуджарату, вниз по Малабарскому побережью и вверх по Коромандельскому берегу до Бенгалии и далее. Барбоза много лет был доверенным лицом португальцев в Кочине; утверждают, что он знал местный язык малаялам даже лучше, чем носители, и Дамиан стал считать его труды об Азии самым надежным путеводителем для тех, кто, подобно Камоэнсу, отправлялся на Восток. Но также ясно, что информацию о местах к востоку от Индии Барбоза получал исключительно из сообщений торговцев, и за пределами территорий в Западной Индии, знакомых ему по личному опыту, его тексты становятся все более отрывочными и часто ограничиваются товарами, которые можно приобрести в регионах, расположенных по направлению к Китаю. Более полную информацию о Дальнем Востоке можно было почерпнуть из трактата Suma Oriental («Полный справочник по Востоку») Томе Пиреша; этот труд, подобно Esmeraldo и книге Барбозы, преподнесли королю Мануэлу, когда Дамиан был еще молодым пажом при дворе. Несмотря на то, что Пиреш долго жил в Китае, он написал Suma еще до приезда туда, используя информацию, полученную от торговцев в оживленном порту Малакка, который с 1511 года служил центром португальских операций в Юго-Восточной Азии.

Титульный лист Livro das Ilhas («Книги Островов»), тома Leitura Nova, посвященного португальским владениям за границей

Эти книги послужили отправной точкой для написания хроники Дамиана, которая должна была охватить годы первого знакомства Португалии с внешним миром; однако у него не было возможности выжать из авторов дополнительную информацию по сомнительным вопросам. Дуарте Пашеку Перейра закончил свои дни в нищете и неволе, будучи привезенным из Западной Африки в цепях при загадочных обстоятельствах, которые Дамиан не мог объяснить. Барбоза осел в Индии, где вел непримечательную жизнь обывателя. Томе Пиреша, впоследствии лично побывавшего в тех областях Китая, о которых так много писал, вскоре арестовали после высокомерной выходки какого-то неопытного португальского командира. Похоже, Пиреш умер после нескольких лет в кантонской тюрьме, хотя имеется ряд любопытных и необъяснимых свидетельств, что Пиреша видели на Востоке спустя много лет после того, как сочли мертвым[54]54
  Рекомендация Дамиана, что желающим узнать больше о Малабаре следует прочитать труд Дуарте Барбозы, содержится в CM I, sig. Ev^v; любопытен тот факт, что он уточняет, что книга написана em lingoa portuguesa («на португальском языке») – учитывая, что единственная общедоступная версия труда Барбозы была только что опубликована в труде Джованни Рамузио Primo volume delle navigationi et viaggi (Венеция: Lucantonio I Giunta, 1550), fols. 310^r–348^v; хотя непонятно, был ли использованный Дамианом экземпляр работы Барбозы частью архива Торре-ду-Томбу, ясно, что при написании своих хроник он использовал книгу Барбозы наряду с документами из архива. О новых доказательствах авторства Book of Duarte Barbosa смотрите далее главу XVIII, пункт 8. О Барбозе смотрите Joan-Pau Rubiés, Travel and Ethnology in the Renaissance: South India through European Eyes, 1250–1625 (Cambridge: Cambridge University Press, 2000), 204–6, где автор проясняет давнюю путаницу между двумя разными людьми по имени Дуарте Барбоза, восходящую к Рамузио.


[Закрыть].

При всей своей фрагментарности и опоре на сообщения, проходившие через множество рук или даже являвшиеся плодом фантазии, эти трактаты являлись тщательно охраняемыми секретами; они включали новейшие представления европейцев об Африке и Азии и тем самым обеспечивали португальцам значительное преимущество в гонке за расширение торговых сетей и империй по всему миру. Но когда Дамиан начал собирать документы для своей хроники, охватывающей правление Мануэла, раскладывая историю продвижения Португалии на юг по разным ящикам и следуя маршрутом Камоэнса на юг и запад вдоль Carreira da Índia (Пути в Индию), он обнаружил в архиве башни другие сообщения об этом мире – прямые свидетельства от жителей этих регионов.

Среди них его особенно заинтересовали письма мавританского военачальника по имени Яхья бен Тафуф, к истории которого Дамиан прикипел. Вот что Дамиан собрал из сохранившихся документов. Бен Тафуф происходил из Сафи, города на атлантическом побережье Марокко, и в раннем возрасте участвовал в перевороте против правящей семьи, придя на помощь своему лучшему другу Хали, жизни которого угрожала опасность из-за любовного свидания с дочерью правителя. Друзья решили нанести удар первыми и захватить власть в Сафи, договорившись в дальнейшем поделить все аспекты правления поровну. Чтобы сторонники прежнего правителя не убили их, они обратились за помощью к командиру ближайшего португальского гарнизона, который согласился прислать им на помощь корабль и людей в обмен на одну небольшую уступку – крепкое здание на берегу, которое будет служить торговой конторой для португальских купцов. Но сразу после восстановления мира португальцы принялись подрывать позиции бен Тафуфа и Хали, пытаясь посеять между ними раздор. В частности, португальский командир надавил на еврейского врача, который лечил обоих друзей от болезни, охватившей город, и заставил его подбросить в их спальни записки с информацией, что каждый из них замышляет против другого. Друзья отказались портить отношения, а когда португальцы потребовали, чтобы один из них стал единоличным правителем, решительно настаивали на праве обоих на власть. Тем временем португальцы медленно превращали здание торговой конторы в крепость, протащив туда артиллерию: пушки находились за амбразурами, направленными в сторону города и заложенными кирпичом, чтобы скрыть их назначение. Португальцы продолжали стравливать между собой местные группировки, пока все не было готово, а затем, найдя подходящий предлог – пощечину, которую один из их людей получил от местного торговца, – устроили стычку, которая дала им повод открыть амбразуры, обстрелять разъяренных горожан и занять город[55]55
  Об охране географических знаний как государственных секретов, часто называемой «заговором молчания», смотрите Donald F. Lach, Asia in the Making of Europe, Volume I: The Century of Discovery, Book I (Chicago: University of Chicago Press, 1994), 151–4, и Rubiés, Travel and Ethnology, 3–4; тот факт, что до Рамузио трактат Барбозы распространялся в рукописи только благодаря шпионажу, а также свидетельство Рамузио о трудностях с приобретением отчетов о путешествиях, позволяют предположить, что этот «заговор» был реален – по крайней мере, в какой-то степени; дальнейшее обсуждение смотрите ниже в главе XVIII. Рассказ Дамиана о Яхье бен Тафуфе (в источниках Нового времени его называют по-разному: Iheabentafuf или Jehan Bentafuf, и по поводу правильной версии его имени существует много разногласий) разбросан по всей его хронике: CM II, sig. D4^v—D8^r; CM III, sig. D4^v—[D6^v], sig. I4^v, sig. L8^r—M3^r, sig. N1^v—N2^r; и CM IV, sig. I8^r—v, sig. K8^v—L1^v. Его рассказ частично опирается на географа Льва Африканского (похвалы которому он возносит в CM III, sig. [D6^r—v]), чья версия событий содержится в Primo volume delle navigationi et viaggi Рамузио, fols. 22^v–23^r: даже своеобразное дамиановское именование «Haliadux» (которого Лев называет Хали), кажется неправильным прочтением второго упоминания этого человека, которое гласит: «Hali adunque (che cosi era il suo nome) dubita[n]do davero della sua vita…» (то есть Дамиан присоединил к имени итальянское слово adunque, «поэтому»). Дамиан явно также пользовался другими источниками поскольку он добавляет множество деталей к общему рассказу и рассказывает о деяниях этой пары в более героическом ключе, чем Лев. На протяжении всей CM встречаются многочисленные ссылки на «арабских писателей», которых он использует в качестве своих источников, хотя неясно, сколько из них – просто через Льва Африканского; возможно, в некоторых случаях он также опирается на хронику Гомеша Эанеша де Зурары о взятии Сеуты; смотрите CM IV, sig. F6^v, и Sanjay Subrahmanyam, Europe’s India: Words, People, Empires, 1500–1800 (Cambridge, MA: Harvard University Press, 2017), 61–71. Также очевидно, что Дамиан работал вместе с Жуаном де Баррушем, автором Décadas da Ásia, которого на суде назвал «одним из лучших друзей, которые у меня были в королевстве» (Inéditos II, 121), и поэтому у него был доступ к различным неевропейским материалам, используемым Баррушем. Дополнительный контекст смотрите также в работе David Lopes, Textos em Aljamia Portuguesa: Estudo filológico e histórico (Lisbon: Imprensa Nacional, 1940). Португальскую систему собирания гораздо более широкого круга документов, нежели только королевской переписки, позже перенял для Испании Филипп II; смотрите Arndt Brendecke, ‘“Arca, archivillo, archivo”: the keeping, use and status of historical documents about the Spanish Conquista’, Archival Science, 10/3 (2010), 268–9.


[Закрыть].

Возможно, часть этой истории рассказал Дамиану сам Яхья бен Тафуф, который жил в Лиссабоне во времена молодости Дамиана – после того как смирился с потерей своего города и согласился служить португальцам в качестве начальника местных войск в Магрибе. Однако хронист не собирался полагаться на устные сообщения, каким бы достоверным ни был источник, и принялся собирать свидетельства в архиве и вне его, чтобы разобраться в этом драматическом моменте в истории страны. Разумеется, в его распоряжении имелись десятки писем – от португальского командира, захватившего Сафи, от местных посредников и торговцев, но притягательность этой истории заставила Дамиана пойти дальше. В ходе поисков в архиве он обнаружил множество писем самого бен Тафуфа, написанных на хлопковой бумаге, которая к этому моменту стала бурой, хрупкой и испещренной прожилками, как крыло мотылька; чернила проступали на ней так, что каждая арабская фраза перепутывалась с текстом на обороте. Дамиан также тщательно сверял португальскую версию с арабскими источниками, в частности, с историей жившего в Италии арабского писателя аль-Хасана ибн Мухаммеда ал-Ваззана аль-Фаси, который опубликовал труд «Об описании Африки» и вошел в историю как Лев Африканский[56]56
  После пленения европейским корсаром арабский географ был подарен папе Льву X, окрещен и принял его имя. (Прим. пер.)


[Закрыть]. Это была кропотливая работа, и Дамиан отмечал, как сложно установить точную хронологию событий, учитывая не только то, что в различных документах использовались христианские и исламские календари, но и то, что капитаны часто ограничивались в отчетах днем и месяцем, не указывая год – если могли счесть, что документы дойдут до Лиссабона в течение нескольких дней или недель. Появившиеся позже предположения, что Дамиан умел читать по-арабски, вероятно, отчасти стали результатом недопонимания: значительное количество арабских рукописей в архиве на самом деле были на португальском языке, просто для них использовался так называемый метод альхамьядо[57]57
  Aljamiado, от арабского аль-джамия «чужеземный», в данном случае – иностранный язык. Термин применяется к записи слов на любых европейских языках (особенно на романских), и принятое в русском языке альхамьядо – испанское чтение слова, по-португальски альджамьяду. (Прим. пер.)


[Закрыть], когда европейские слова записываются арабскими буквами, и вполне возможно, что Дамиан относился к тем, кто мог читать такую арабскую вязь, не зная языка[58]58
  О попытках датировать события в Северной Африке смотрите CM IV, sig. B1^r; об использовании Льва Африканского смотрите CM II, sig. D4^v, и CM III, sig. [D6]^r—v. Интересный пример этого можно увидеть на ANTT PT/TT/ CART/891.2/67, fol. 1, где рукописное примечание демонстрирует попытки датировать этот арабский документ: «/27/daugsto 1517 o 1518 [??]1520». Далее следует описание содержания письма: «fala em mexeriquos q della scriverao…», что соответствует языку, который использует Дамиан в своей хронике, описывающей те же события – «Dom Nuno Mascarehas por mexeriquos, & maos raportes que lhe faziam mouros, & judus de Sidihiebētafuf… começou de desgostar d[e] sua amizade… Sidihieabentafuf soube destas cartas, pelo que screveo a el Rei…» (CM IV, sig. I8^r) – подтверждение того, что Дамиан использовал эти документы при написании своей хроники и, возможно, является автором этого примечания к письму. Поскольку письмо не сопровождается переводом, это может свидетельствовать о том, что в Торре-ду-Томбу с Дамианом работал помощник, умевший читать по-арабски. О традиции альхамьядо смотрите Lopes, Textos em Aljamia Portuguesa. Возможно, некоторые ссылки Дамиана на арабские источники также относятся к тем арабским хроникам, с которыми работал Барруш, например, к персидской хронике Мирхонда [Мирхонд или Мухаммед ибн Хонд-шах ибн Махмуд – персидский историк XV века. – Прим. пер.]. Дамиан был близок к Николасу Клейнарту (Кленардусу), который сам преподавал арабский язык в Лёвене, а также к Роке де Алмейде, который как минимум намеревался присоединиться к проекту Клейнарта по арабизации (Jean Aubin, Le Latin et l’Astrolabe: Recherches sur le Portugal de la Renaissance, son expansion en Asie et les relations internationales, vol. I (Lisbon: Centro Cultural Calouste Gulbenkian, 1996), 226).


[Закрыть].

Как бы то ни было, этот незначительный эпизод португальской истории, который так подробно изложил Дамиан, также создавал определенные проблемы. Во-первых, герой этой истории не был португальцем – по сути, письма бен Тафуфа свидетельствуют о том, что он, как и его друг детства Хали, был верен португальцам, однако ему отвечали подозрительностью и неблагодарностью, и он постоянно жаловался королю на такое отношение. В одном великолепном пренебрежительном демарше бен Тафуф с небольшим отрядом захватил для Португалии Марракеш – жемчужину Магриба, – просто чтобы показать нелепость слухов, что ему нельзя доверять. Однако эпизод в Сафи не только показал предательское отношение лично к бен Тафуфу, но и начал раскрывать ту схему, которую Дамиан позже наблюдал по всему миру: португальцы завоевывали доверие встреченных ими народов, во всеуслышание заявляя, что их единственное желание – торговать на справедливых и выгодных для всех условиях, а затем дожидались какого-нибудь местного раскола, который можно было использовать для превращения своего торгового влияния в политическую силу, и при этом невинно утверждали, что такой шаг необходим для сохранения торговых интересов. Если бы требовалось выбрать символ для мировых империй, которые начинали создаваться европейскими нациями, вряд ли может найтись что-то хуже, нежели крепость с пушками, наведенными на рынок.

Попытки найти местные источники, которые можно использовать наряду с португальскими сообщениями, не всегда представляли собой простую задачу. Например, Дамиан столкнулся с этим, когда писал об Азорских островах, заселенных португальцами на заре XV века, в самом начале периода, который должна охватывать его хроника. Этот вулканический архипелаг, расположенный в середине Атлантического океана, к моменту прибытия португальцев был необитаем, и мореплаватели назвали его именем населявших его многочисленных ястребов-тетеревятников (açor), которые, как отмечал Дамиан, мощнее, но медленнее, чем привычные ирландские ястребы-тетеревятники[59]59
  * Другая версия связывает название островов с португальским azures – «голубые». (Прим. пер.)


[Закрыть]. Португальцы гордились прибылями, которые они получали от острова, превращая обильный урожай пшеницы в pasteles, которые шли в Амстердам и Лондон, однако Дамиан также отметил плачевное сокращение популяции ястребов после появления людей.

Однако, похоже, эти птицы были не единственными свидетелями истории острова до прихода португальцев, и Дамиан, разбираясь с документами об Азорских островах, быстро перешел от празднования португальского открытия к погружению в таинственные откровения архипелага. На острове Корву, самом северном в группе, португальцы обнаружили свидетельства, что они, похоже, высадились здесь не первыми. На высочайшей вершине острова они наткнулись на созданную неизвестным и давно исчезнувшим народом конную статую человека с непокрытой головой и в короткой накидке. Левая рука мужчины покоилась на гриве лошади, пальцы вытянутой правой были сжаты – лишь один, который на латыни называется index[60]60
  Указательный палец (лат.). (Прим. пер.)


[Закрыть], указывал на запад. Услышав сообщение об этой чудесной статуе, высеченной неизвестными мастерами из одной мегалитической глыбы, король Мануэл послал своего личного рисовальщика Дуарте д’Армаса, чтобы тот срисовал ее с натуры. Изображение только усилило восхищение монарха, и он поручил одному человеку из Порту, который много путешествовал по Франции и Италии, где изучил новейшие инженерные технологии, отправиться на архипелаг и построить оборудование для спуска монумента с горы, чтобы отправить его в Португалию. Здесь случилась беда. Мастер сообщил, что нашел статую разрушенной: ее уничтожила сильная буря, пронесшаяся над островом. Дамиан целиком отверг этот рассказ, приписав трагедию преступно плохому качеству работы инженера. Мастер привез с собой несколько уцелевших фрагментов великого сокровища: головы лошади и человека, ногу и палец, указывавший на запад через океан. Эти реликвии некоторое время хранились в гардеробной короля, где сам Дамиан служил пажом. Однако за время, прошедшее с его детства при дворе, эти обломки исчезли, и ему не удалось выяснить их местонахождение[61]61
  Сообщение Дамиана о старинных находках на Азорах смотрите в CJ sig. B[1]^r—B2^v.


[Закрыть].

На этом история не закончилась. Когда служащий королевской канцелярии, получивший права на остров, побывал на Азорах в 1529 году, до него дошли местные слухи, что на скале, где стояла статуя, имеется надпись, но ее трудно прочитать – не только потому, что она стерлась от времени, но и потому, что она высечена на утесе под статуей, и добраться до нее можно только с большим трудом. Не смутившись этим, служащий организовал экспедицию, и несколько человек спустились на веревках к месту надписи, захватив с собой воск, чтобы снять отпечаток букв. Однако попытки расшифровать восковые оттиски не увенчались успехом. Буквы не только сильно выветрились из-за древности и атлантического климата, но и явно принадлежали не к латинскому алфавиту, а других участники экспедиции не знали.

Загадка этого всадника на Азорских островах остается нерешенной и по сей день. Комментаторы XVII и XVIII веков полагали, что статую могли воздвигнуть финикийцы или карфагеняне, которые, по мнению некоторых, добрались до Америки задолго до Нового времени. Более скептические современные версии предполагают, что монумент – плод воображения: фрагмент вулканического происхождения, в котором наблюдатели увидели то, что хотели увидеть, или ложное воспоминание, восходящее к всаднику, изображавшемуся на средневековых картах: он предупреждал моряков не выходить за пределы безопасного восточного побережья Атлантики. У Дамиана, который как-никак видел фрагменты этой статуи, сомнений не было – разве в античности не проследили, спрашивал он, историю Египта за 13 000 лет до его жизни? Кто может рассказать, что появилось, что исчезло и что забыли за такое время? Он указывал, что такие великие географы, как Геродот и Помпоний Мела, свидетельствуют, что в течение египетской истории даже солнце четыре раза меняло свой ход, и дважды случался период, когда оно заходило там, где сейчас восходит. У Дамиана имелось собственное излюбленное объяснение статуи и неразборчивой надписи под ней. По его словам, такие предметы во множестве рассеяны по Норвегии, Готланду, Швеции и Исландии, жители которых задолго до появления христианства были талантливыми мореплавателями и оставили каменные свидетельства о своих подвигах – скульптуры огромных размеров, подобные этой. Кроме того, существовали люди, умевшие читать их почти забытые письмена, например, епископ Уппсальский Иоанн Магнус из Швеции, с которым Дамиан познакомился в молодости во время своих путешествий по Балтике. По словам Дамиана, послать на Азорские острова человека, способного разгадать эту тайну, несложно, если бы только короли стремились к познанию мира так же, как к извлечению из него прибыли[62]62
  Патрисия и Пьер Бикаи в статье ‘Timelines: A Phoenician Fable’, Archaeology 43/1 (1990), 20, 22–23, 84, предполагают, что рассказы об этой статуе происходят от карфагенской легенды о всаднике у Гибралтарского пролива, который указывал на запад, демонстрируя, что никто не может идти дальше, и он затем был воспроизведен на карте Пиццигано 1367 года; однако эта теория основывается на представлении, что сила внушения была настолько сильна, что совершенно естественные вулканические осколки, хранившиеся в гардеробной короля Мануэла, принимали за куски статуи. Источником представлений Дамиана о древности египетской культуры являются «Истории» Геродота, II.242. Более масштабное обсуждение переноса классических средиземноморских культур на ранние культуры Нового времени, встречающиеся на атлантическом побережье, смотрите в Giuseppe Marcocci, The Globe on Paper: Writing histories of the world in Renaissance Europe and the Americas (Oxford: OUP, 2020), ch. 1.


[Закрыть].

Единственное, в чем мы можем быть уверены, по словам Дамиана, – здесь он перефразирует Соломона, предполагаемого автора Книги Екклесиаста, которую перевел за несколько десятилетий до этого, – что нет ничего, чего не существовало бы раньше: и нет ничего нового под солнцем[63]63
  Ек., 1:9. (Прим. пер.)


[Закрыть], и даже само солнце много раз меняло направление движения. Неудивительно, что в сознании Дамиана все подобные вещи – норманны, древние плавания, изменение хода солнца – слились воедино, ведь он столкнулся с ними одновременно, в особенно бурный период за двадцать с лишним лет до этого.

V
Дом Индии

Появиться в Антверпене в 1520-х годах, как это было с Дамианом, означало оказаться в чем-то необычайно новом. Недавно заново выстроенный речной форт с’Херен Стен напоминал лиссабонский Торре-де-Белен, а сам город походил на храм торговли, где роскошные здания стояли как памятники могуществу купцов. Парящие башенки рынка Гроте Маркт, готические галереи здания торговой биржи (Ханделсберс), гильдии, похожие на соборы, – все это превращало прибытие товаров в нечто вроде паломничества к богатству. На улице, разделявшей полукруглый город на две части, Дамиан, которому на момент приезда было немного за двадцать, несколько лет проработал секретарем португальского Дома Индии, расположенного неподалеку от Синт-Якобскерк, церкви святого Иакова. Предполагалось, что это вторая церковь Антверпена, однако ее исполинская башня, до сих пор возвышающаяся через дорогу от дома, где жил Дамиан, грозила затмить шпиль городского собора. Церковь святого Иакова издавна служила промежуточной станцией на пути паломников в Сантьяго-де-Компостелу в Галисии – своеобразным напоминанием о том, что движение между Нидерландами и Пиренейским полуостровом не является чем-то новым; но, как заставляла предположить эта башня, гораздо более активный поток теперь шел в другом направлении, особенно после того как Испания и Фландрия объединились в империю Габсбургов Карла V. Дамиан был всего лишь одним из тысяч людей, ежегодно приезжавших в Антверпен в 1520-х годах и превративших этот маленький порт в эстуарии Шельды в один из крупнейших городов Европы. Хотя рыночные площади, стены и окружающие поля являлись стандартными признаками позднесредневекового города, они не могли замаскировать новую суть Антверпена: он стал местом, где ничего не производилось, но все продавалось – поистине всемирным городом[64]64
  Полезное обобщение последних исследований, посвященных Антверпену Нового времени, содержатся в статье Эрика Миелантса ‘Early Modern Antwerp: The first “World City”?’, Journal of Historical Sociology, 30/2 (2017), 262–83. Документы, касающиеся этой португальской фейтории (фактории), собраны в Anselmo Braamcamp Freire, Noticias da feitoria de Flandres (Lisbon: Archivo Historico Portuguez, 1920). Для более широкого контекста смотрите также Simon Schama, The Embarrassment of Riches: An Interpretation of Dutch Culture in the Golden Age (London: Harper Perennial, 2004), и Immanuel Wallerstein, World-Systems Analysis: An Introduction (Durham, NC: Duke University Press, 2004).


[Закрыть].

Секретарю португальского Дома Индии в Антверпене требовалось быть мастером на все руки. Вскоре после приезда в начале лета 1523 года Дамиан расписывался за грузы португальского сахара, которые доставлялись напрямую с Мадейры без захода в Лиссабон и направлялись на рафинадные заводы во Фландрии – 36 сундуков на борту судна Tres Reis Magos, 251 на Conceição; головы сахара отличались различным качеством – чистейший белый, медовый, темный мусковадо и açúcar d’espuma[65]65
  * Сахарная пенка (португ.). (Прим. пер.)


[Закрыть], сделанный из остатков в сиропных чанах. В Антверпене их уваривали и снова кристаллизовали, в результате чего получались гранулы невиданной ранее концентрированной сладости. Но это была лишь глазурь на торте, и Дамиан перечислял другие товары, шедшие из Испании и Португалии на север во Фландрию: масло, воск, мед, рис, шафран, изюм, сушеные фиги и сливы, миндаль, кедровые орехи, каштаны, оливки, портулак, китовый жир, спермацетовое масло, мыло, красители (пурпур, вермильон[66]66
  Вермильон – ярко-красный краситель, киноварь (сульфид ртути), минерального происхождения. Кошениль – насекомое, из которого получали краситель кармин. (Прим. ред.)


[Закрыть] и кошениль), яшма, алебастр, кораллы и гагат.

Кроме этого, с востока через Лиссабон везли груды пряностей, которые, что ни говори, пользовались большей популярностью в Северной Европе, поскольку сильные ароматы компенсировали скудость постного рациона и отбивали вкус еды и напитков, портившихся к концу зимы. Молодой Игнатий Лойола в те годы был студентом в Париже, но часто посещал испанских и португальских торговцев в Антверпене, чтобы просить подаяние; будущий основатель ордена иезуитов пришел в ужас от того, что местные жители использовали специи, чтобы превратить Великий пост в пир. Традиционный период ограничений, когда верующие жили воздержанно в память о посте Спасителя в пустыне, сменился круглогодичной оргией всемирных ароматов. Маринованных угрей обильно приправляли перцем и шафраном, а вино, помутневшее от времени, трижды процеживали через смесь корицы, имбиря, гвоздики, мастики и эфиопской зиры, чтобы освежить его вкус. Можно даже сказать, что с развитием мировой торговли времена года исчезли, и все больше людей получали доступ к экзотическим продуктам в те месяцы, когда раньше приходилось довольствоваться запасами на зиму. Кусочки всего мира направлялись из Антверпена в богатые дома Англии, Франции и Германии; каждое блюдо и каждый предмет мебели становились странным коллажем вкусов и текстур со всего земного шара. Из Антверпена на юг уходили суда с грузом немецкого огнестрельного оружия и зерна из Восточной Европы, которое производилось в таком изобилии и так дешево, что не только Антверпен, но и Португалия с Италией отказались от попыток прокормить себя и постоянно жили за счет польской пшеницы. Национализм, охвативший Европу в XVI веке, был отчасти озлобленной реакцией на растущую зависимость от мировой торговли и космополитический колорит повседневной жизни[67]67
  О грузах сахара смотрите ANTT PT/TT/CC/2/111/6 и PT/ TT/CC/2/111/7; оба груза были получены 18 сентября 1523 года, и подпись Дамиана четко видна на документе для первого, но не для второго. О технических деталях торговли сахаром с Мадейры в этот период смотрите прекрасное исследование Naidea Nunes, «A terminologia de açúcar nos documentos dos séculos XV e XVI na ilha da Madeira», Actas do XIII Encontro Nacional da APL (Lisbon: APL/Colibri, 1997), II.155–73. О споре Лойолы с богословом Хуаном Луисом Вивесом по поводу использования специй в пост смотрите рассказ секретаря и биографа Лойолы Хуана Поланко в Vita Ignatii Loiolae et rerum Societatis Jesu historia (Madrid: Typographorum Societas, 1894), 43, и James Brodrick, SJ, Saint Ignatius Loyola: The Pilgrim Years (London: Burns and Oates, 1956), 222–8. О голландской кухне с конца XV века смотрите замечательное издание/перевод Кристианны Музерс MS Gent University Library 1035, Wel ende edelike spijse (Good and Noble Food) (https://coquinaria.nl/kooktekst/Edelikespijse0.htm); оттуда я взял рецепты галантина из миноги и кларета с пряностями. Дамиановский список товаров, отправляемых во Фландрию, смотрите в Opúsculos 111; Мануэл Северим де Фариа, историк и нумизмат XVII века и один из первых биографов Дамиана и Камоэнса, упоминает, что Дамиан спас свой родной город Аланкер во время нехватки зерна, отправив груз из Фландрии: «Vidas de Portugueses Ilustres», BNP COD. 13117, fol. 73^v.


[Закрыть].

До наивысшего качества в Антверпене доводили не только сахар. Богатство, быстро накапливавшееся благодаря бесчисленным мелким комиссионным и пошлинам, привлекало также ремесленников, предлагавших изумительные вещи, и Дамиан ходил в город, чтобы приобрести их для лиссабонской знати. Новая биржа имела крытое помещение для торговли предметами роскоши и послужила образцом для торговых центров, возникавших по всей Европе в эпоху Возрождения. За годы пребывания в Антверпене Дамиан купил для короля вырезанную из коралла статую святого Себастьяна на постаменте из халцедона; для юного инфанта Фердинанда – рукописи по истории Нидерландов и Испании; для королевы – часослов, написанный непревзойденным Симоном из Брюгге, который должен был закончить другой голландский художник уже в Португалии; убранство для орденской капеллы из золотой ткани, посланное Жуаном III испанскому королю по случаю вступления короля Португалии в орден Золотого руна – братство Габсбургов, поклявшееся объединиться против турок[68]68
  * Изначально орден Золотого руна, учрежденный герцогом Бургундии Филиппом Добрым в 1430 году, не имел отношения к Габсбургам. Однако в 1477 году последняя представительница бургундской династии Мария вышла замуж за Максимилиана I, так что к моменту вступления Жуана III в XVI веке орден уже управлялся габсбургской династией. (Прим. пер.)


[Закрыть]. Подобные ремесленники пользовались большим спросом, так что Дамиану пришлось не раз писать инфанту Фердинанду, извиняясь за то, что гобелены, заказанные в знаменитых мастерских Фландрии, еще не готовы, и поторопить ткачей нельзя. Среди мастеров быстро сформировалась элитная группа живописцев: известных художников приходилось обхаживать, чтобы заказать у них картину. За несколько лет до приезда Дамиана в Доме Индии побывал Дюрер. Он оставил рисунки тех же крыш, которые молодой секретарь позже видел из своих окон, а также портреты некоторых обитателей Дома Индии; взамен мастер получил кучу чудес света – от сахарного тростника и кораллов до кокосовых орехов и шелка[69]69
  О деятельности Дамиана по приобретению манускриптов и книг для инфанта Фердинанда смотрите CM II, sig. F8^r—v. Часослов был приобретен для королевы Екатерины несколько позже, в 1544 году; изображение святого Себастьяна, вероятно, также относится к 1530–40-м годам (смотрите Inéditos II, 114–17); о том, как Дамиан преподнес великолепную парчовую ткань капелле ордена Золотого руна в Саблоне (собор Нотр-Дам-дю-Саблон в Брюсселе) в 1524 году смотрите CM IV, sig. E8; письма Дамиана к Фернандо о гобеленах – ANTT PT/TT/CC/1/45/107 и PT/TT/CC/1/45/113. О пребывании Дюрера в Доме Индии смотрите Jeffrey Ashcroft, Albrecht Dürer: A Documentary Biography (New Haven: Yale University Press, 2017), I.560.


[Закрыть].

Среди рисунков Дюрера из Дома Индии есть рисунок в технике серебряной иглы[70]70
  Серебряная игла – техника рисунка острым серебряным инструментом на специально подготовленной поверхности. (Прим. пер.)


[Закрыть], на котором изображена западноафриканская женщина по имени Катерина – почти ровесница Дамиана и «девушка» его работодателя, комиссионера Жуана Брандана. Неясно, была ли она одной из рабынь, благодаря которым Антверпен стал вторым (после Лиссабона) городом Европы по числу чернокожих, или же относилась к гораздо более редким свободным африканцам, жившим в этом северном городе. Возможно, на ее головном уборе изображено поддерживающее кольцо – петля из волокна, которая помогала переносить груз на голове. Подобным умением обладали многие привезенные африканские женщины, и сам Брандан отмечал, что самые низшие по положению выносили таким образом в Лиссабоне экскременты из ночных горшков. Портреты Дюрера – это всегда внешнее совершенство, скрывающее, но намекающее на внутреннюю суть безмолвствующей модели: отведенные в сторону глаза Катерины – это особый шедевр, одновременно и не рассказывающий ничего об этой женщине, и указывающий на беспредельность, которую она несет в себе, – индивидуум, хранящий память о трагической глубине мира. И она, и другие западноафриканские женщины того времени не только сами пережили поругание, но и были вынуждены молча наблюдать за унижениями своих мужчин – братьев, отцов, любимых, – сломленных и лишенных всякого достоинства. В тот же период появилось и единственное сохранившееся изображение Дамиана – портрет нарисовал либо сам Дюрер, либо один из его менее востребованных последователей[71]71
  Об африканских женщинах, носящих грузы на голове, в португальском искусстве смотрите Gschwend and Lowe (eds.), Global City, 63–5, and fig. 54; список Брандана 1552 года, где указывались африканские женщины, носившие на голове грузы в Лиссабоне, и то, что они носили, приводится в книге «Majestade e grandezas de Lisboa em 1552». Arquivo Histórico Português 11 (1917), 76.


[Закрыть].

Молодой секретарь быстро учился и вскоре приобрел и вкус к необычным произведениям искусства, и средства для их покупки – средства, которые не могло обеспечить ни его скромное наследство, ни жалованье; вероятно, он зарабатывал умелой торговлей на стороне, что вполне ожидаемо для агентов короны. Посетители его комнат в лиссабонском замке особенно запомнили множество картин, пользовавшихся спросом у городских вельмож; эти полотна должны были занимать значительную часть пространства в его жилище. Однако после позирования для того раннего портрета его вкусы в искусстве изменились. Хотя картины и рисунки Дюрера безошибочно передавали свет, падавший на объекты его мира, эти остановленные мгновения не отображали толчею и суматоху, в которых жил Дамиан. Однако существовал художник, стиль которого привлек внимание португальца и побудил его потратить поразительные суммы на три картины, причем одна из них обошлась в 200 крузадо – почти столько же, сколько стоили вещи, купленные им по поручению королевской семьи. Эта ценная картина была не портретом, а сценой, не поддававшейся объяснению. Мужчина стоит на коленях в молитве у разрушенной часовни; перед ним – другой человек, у которого нет туловища, только голова и ноги. За спиной этого коленопреклоненного человека изображен стол с людьми вокруг: какой-то тип со свиным рылом, на голове которого примостилась сова, женщина, сделанная, по-видимому, из камня, и фигура в капюшоне с птичьими глазами и клювом, причем ее клюв переходит в сакбут[72]72
  Сакбут – медный духовой инструмент эпохи Ренессанса, предок тромбона. (Прим. пер.)


[Закрыть] или гобой. На заднем плане полыхает город, а на холме стоит дом, в который можно войти через расставленные ноги опустившегося на четвереньки гигантского человека; различные люди и жабы двигаются в синеве неба на летательных аппаратах, которые сами состоят из птиц и рыб, канатов и досок. На переднем плане птица в воронке вместо шляпы катит на коньках по пруду, чтобы доставить письмо, а человек, частично являющийся клубнем, едет верхом на мыши мимо другого существа, у которого животная задняя часть переходит в кувшин. На переднем плане обезьяна с помощью кормового ложкообразного весла медленно правит рыбой под панцирем, обгоняя рогатую мышь.

Этот триптих «Искушение святого Антония» стал одной из трех работ Иеронима Босха, приобретенных Дамианом. Он помнил – даже во время ослепляющих болей суда инквизиции, – что картины Босха стоят таких разорительных сумм, потому что их оригинальность, изобретательность и совершенство не имеют себе равных; при этом он старался удостовериться в принадлежности работ самому мастеру, а не какому-то подражателю. Один из самых близких друзей Дамиана (еще со времен юности) оставил описание, как увидел Дамиана среди его картин, простершегося на полу и плачущего под впечатлением от увиденного. В целом принято считать, что принадлежавшее Дамиану «Искушение» сейчас находится в Национальном музее старинного искусства в Лиссабоне, однако менее ясно, что стало с двумя другими картинами Босха: одна из них изображала коронование Христа терновым венцом и, возможно, сейчас выставлена в лондонской Национальной галерее, проведя много лет в Риме; другая, явно парная с «Искушением», изображала страдания Иова, и, возможно, в конце концов вернулась во Фландрию, оказавшись в Брюгге, неподалеку от которого Дамиан приобретал картины. Босх умер за несколько лет до появления Дамиана в Антверпене, и, хотя его звезда взошла высоко (особенно художника ценили испанские короли, выставлявшие его работы в Брюсселе и отсылавшие затем на юг в свои королевские коллекции), было неясно, что означали его тревожные видения. Многие утверждают, что расшифровали какие-то их элементы – относящиеся к алхимическим секретам или доктринам тайных религиозных братств, хотя нет никаких оснований полагать, что Дамиан был посвящен в подобные оккультные истины. Скорее, если учесть наличие у Дамиана других картин – например, полотен Квентина Массейса, еще одного мастера дезориентации – то одержимость Дамиана Босхом кажется весьма созвучной его интересу к морским жителям и эмоциям слонов. Хотя легенды о святом Антонии и Иове являются примерами человеческой стойкости и описывают то, как эти два человека подверглись немыслимым испытаниям, трактовка этих сюжетов Босхом – не углубление в ужас: многие элементы сюрреалистических видений Босха любопытны, забавны и даже трогательны, и трудно представить, что Дамиан не видел в них мастера, открывающего себя всем чудесам этого величественного мира[73]73
  Inéditos II, 82, 107–12, 114–17. Дамиан упомянул в списке принадлежавших ему картин распятие, за которое он заплатил более 100 дукадо, работы мастера Квентина («mestre quentino»), то есть Квентина Массейса (Inéditos II, 82); а его воспитатель Корнелий Шрайвер (в латинизированной форме Корнелиус Графеус) писал, как он простерся перед картиной Массейса (Legatio, sig. D5).


[Закрыть].