Текст книги "Океан славы и бесславия. Загадочное убийство XVI века и эпоха Великих географических открытий"

О том, какой ужас наводили на португальцев эти неизведанные африканские территории, свидетельствует история, просочившаяся в порты Мозамбика в то самое время, когда в этом регионе был Камоэнс. В центре повествования находился возвращавшийся на родину флот, который в начале 1552 года отправился из Кочина; из-за войн с османами торговля в Аравийском море шла очень вяло, и такого богатого груза из Индии еще не возили: 12 000 арроб[94]94
  * Арро́ба – мера объема и массы на Иберийском полуострове. Португальская арроба для массы – около 14,7 кг. (Прим. пер.)


[Закрыть] (около 176 тонн) перца, а также примерно 100 000 крузадо в золоте и драгоценных камнях. Вопреки совету своего лоцмана капитан Мануэл де Соуза Сепулведа направил небольшую флотилию – галеон и нао – поближе к мысу, чтобы лучше рассмотреть землю, но налетевший шквал уничтожил рули, мачты и паруса. Позже Камоэнс напишет о штормах в районе мыса Доброй Надежды, что в это время ветра объяли землю яростным дыханьем, стремясь разбить машину мирозданья[95]95
  Лузиады. Песнь шестая. Перевод О. Овчаренко. (Прим. пер.)


[Закрыть]. Около 500 человек, включая жену капитана Леонор и его детей, а также сокровища оказались на берегу в районе Транскей. От первоначального плана построить небольшое судно, на котором можно было бы вернуться и подать сигнал бедствия, пришлось отказаться, поскольку после шторма не осталось ни одного куска дерева крупнее человеческой руки. Проведя несколько дней в укреплении, сооруженном из бочек и сундуков, они отправились пешком до ближайшего португальского поселения у реки Тембе на юге Мозамбика: 600 миль вдоль побережья, но почти вдвое больше, если учесть, что им пришлось идти по внутренним районам континента. Отряд состоял из 180 португальцев и 300 рабов, несколько рабов несли на носилках жену и детей де Соузы[96]96
  Классический рассказ о кораблекрушении Соузы содержится в книге Гомеша де Бриту História Trágico-Marítima, I.1–35; существует рукописное сообщение XVI века в Biblioteca de Ajuda, cod. 50-V-22, fols. 418r–433r, которое, возможно, послужил источником для Гомеша де Бриту, но в котором также содержится несколько дополнительных деталей. Камоэнсовское описание бури у мыса Доброй Надежды смотрите в элегии «O Poeta Simónides, falando». Недавнее исследование этой истории и аргумент в пользу центрального места кораблекрушений в структуре современности смотрите в Steve Mentz, Shipwreck Modernity: Ecologies of Globalization, 1550–1719 (Minneapolis: University of Minnesota Press, 2015), 11–21.


[Закрыть].

Риса, спасенного с кораблей, плодов и морепродуктов, собранных на берегу, хватило примерно на месяц, и португальцы не встречались с местными жителями, с которыми можно было бы вести торговлю. Людьми стало овладевать отчаяние. Одним из первых потеряли ребенка де Соузы от любовницы (вероятно, индианки); несший его человек остановился отдохнуть и дождаться хвоста колонны, но с наступлением ночи пропал в буше[97]97
  * Буш (англ. bush– кустарник) – вид дикого ландшафта в некоторых регионах, в частности, в Южной Африке. Сам термин появился позже эпохи португальской колонизации, его ввели английские переселенцы в Австралии. (Прим. пер.)


[Закрыть]. Запаниковавший де Соуза предложил 500 крузадо – в два с лишним раза больше, чем Дамиан заплатил за шедевр Иеронима Босха, – любому, кто вернется и поищет пропавших, но даже за такие деньги никто не согласился встретиться с хищниками, которые регулярно нападали на отставших от группы; среди этих зверей имелись львы и «тигры» (так португальцы называли полосатую гиену, пока еще неизвестную). Это стало лишь началом гиперинфляции: вскоре вода стала переходить из рук в руки по 10 крузадо за пинту[98]98
  Неясно, о какой именно пинте речь (она имела разную величину), но речь идет об объеме примерно 0,5 литра. (Прим. пер.)


[Закрыть], а человек, готовый отправиться в заросли кустарника, чтобы наполнить котел из ручья, мог заработать 100 крузадо. Теперь люди целиком зависели от найденной падали, и возникла бойкая торговля объедками: за 15 крузадо можно было купить сухую змеиную кожу, измельчив ее и смешав с водой – еще 10 крузадо – получали еду, которая обходилась в двадцать пять раз дороже, чем месяц жизни в Гоа.

Спустя три с лишним месяца путешественники неожиданно встретили пожилого вождя народа тсонга, который, как ни удивительно, представился Гарсией де Са: это имя в знак уважения ему дали два португальских торговца, которым он помог. Вождь предложил разместить всех в двух деревнях, главой которых он был. Он также уговаривал их не продолжать путь на север через реку, поскольку места дальше опасны для чужаков. Но де Соуза, которому рассудок уже начал отказывать, заподозрил, что вождь хочет задержать их, чтобы удовлетворить свои политические амбиции; португалец настоял, чтобы их перевезли через реку, не поняв, что это был один из рукавов реки, которую они разыскивали и которая вывела бы их к побережью. Им удалось добраться до следующего рукава, но, как свидетельствуют все сообщения, Мануэл де Соуза лишился рассудка и набросился с мечом на нанятых местных лодочников, решив, что они что-то замышляют против него. Ошарашенные африканцы кинулись в реку и уплыли, а на противоположном берегу португальцев приняли в деревне, где предложили еду и кров, но только если они согласятся разделиться на небольшие группы и сдать оружие, из-за которого местные жители боялись подходить к ним с припасами. Несмотря на мольбы жены и офицеров, де Соуза согласился на это; как сообщается, после этого чужаков ограбили, раздели и выгнали в буш, где жена де Соузы, стыдясь своей наготы, закопалась по пояс и отказалась двигаться дальше. Де Соуза исступленно, но безуспешно пытался найти еду для жены и детей. Они умерли, а сам де Соуза скрылся в зарослях кустарника, и больше его никто не видел. Из 500 человек, высадившихся на берег, до Мозамбика удалось добраться двадцати пяти – четырнадцати рабам, восьми португальцам и трем женщинам, сопровождавшим дону Леонор де Соузу. Здесь капитан и лоцман второго корабля составили подробный отчет о своих злоключениях. Вскоре эта история стала известной в Гоа – как из рассказов выживших, так и благодаря дешевой книжечке, оказавшейся одной из первых напечатанных в Индии, – а Камоэнс включил ее в свои «Лузиады», чтобы проиллюстрировать опасности, с которыми португальские искатели приключений сталкивались в своем движении на восток. Со временем она превратилась в одну из самых известных морских историй того времени, стала темой нескольких пьес, эпической поэмы и пересказов на многих языках[99]99
  Edwin J. Webber, ‘The Shipwreck of Don Manuel de Sousa in the Spanish Theater’, PMLA 66/6 (1951), 1114–22.


[Закрыть].

Не все сообщения об этом эпизоде стыкуются друг с другом. В рассказе Камоэнса не говорится, как обезумевшие от голода путешественники передавали друг другу золото и как огромное богатство превращалось в ничтожный прах по сравнению с основными потребностями плоти. Ни в одном из опубликованных отчетов не упоминается о деньгах, сменивших хозяина незадолго до того, как Мануэл де Соуза бесследно исчез, а именно о том, что лоцман (с которого отчет выживших снимает все обвинения в кораблекрушении) вернулся в Мозамбик богаче по меньшей мере на 1000 крузадо. В любопытном продолжении этой истории рассказывается, как помощник капитана экспедиции, некто Панталеан де Са, появился в Мозамбике позже остальных. По его словам, он блуждал по бушу и наткнулся на большой дворец, где ему сказали, что король умирает от незаживающей раны. В качестве фола последней надежды Панталеан объявил, что он врач и избавит правителя от его болезни, если его накормят. Не имея реальных медицинских знаний, которыми можно было бы подкрепить браваду, он помочился на землю, сделал из получившейся грязи пасту и приложил в качестве компресса к ране. Окончание истории имеет все признаки того, что ее автор – искусный рассказчик: Панталеан терпеливо ждал смерти короля, а затем и собственной, но через несколько дней его окружила ликующая толпа; ему сообщили, что правитель чудесным образом исцелился, а затем понесли Панталеана к алтарю, где ему поклонялись как божеству. Благодарный король, по словам рассказчика, умолял его остаться и править половиной государства, но Панталеан благородно отказался, желая вернуться к своему народу, и его отправили в путь, нагрузив золотом и драгоценными камнями. Никому, похоже, не пришло в голову подвергнуть сомнению плутовскую историю Панталеана, связать ее с артуровской легендой о Короле-Рыбаке, с которой она имеет определенное сходство[100]100
  * В артуровском цикле Король-Рыбак ранен в ногу или в пах, и его может исцелить только избранный. (Прим. пер.)


[Закрыть], и соотнести приобретенные им богатства с теми сокровищами, которые предположительно украли у де Соузы безжалостные жители внутренних районов Мозамбика. Этот эпизод оказался поучительным для Камоэнса, по крайней мере, в одном отношении: стало ясно, что когда вы привозите какую-нибудь байку из неизведанного мира, то крайне маловероятно, что ее проверят или опровергнут, и рассказчик может свободно строить ее так, как того требуют обстоятельства. Или, как сказал один писатель того времени, великие путешествия способствуют великой лжи[101]101
  Gomes de Brito, História Trágico-Marítima, I.37–8. Orta, Coloquios dos simples, sig. Eviii^v. Мотив «колонизатора, которому поклоняются туземцы» был уже хорошо известен и широко распространен (например, в трудах Колумба и о Колумбе); португальским примером является рассказ об Антониу Фернандеше, которому якобы поклонялись как богу те, кого он встретил во время экспедиции в Мономотапу, как описано в отчете Алькайде-мора (главного алькайда) Софалы за 1516 год (ANTT PT/TT/CC/1/20/64).


[Закрыть].

Решимость превратить индийские плавания португальцев в легенду нашла опору в одном из открытий – или, скорее, «переоткрытий», – сделанных в Южном полушарии. Мореплаватели увидели созвездие Корабль Арго[102]102
  Корабль Арго – огромное созвездие, входившее в атлас Птолемея. Ныне не существует, в XVIII веке разделено на созвездия Киль, Корма и Паруса. (Прим. ред.)


[Закрыть], описанное Птолемеем еще во II веке, но с тех пор не наблюдавшееся европейцами, и это послужило для некоторых подтверждением, что европейцы повторяют легендарное путешествие Ясона и его команды, включавшей, в частности, певца Орфея и героя Геракла, на борту корабля «Арго», который впоследствии увековечили, превратив в созвездие. Трофей, найденный аргонавтами, – золотое руно, висевшее на ветке в Колхидском царстве, – обещал подарить своему владельцу не только огромное богатство, но и солдат, выросших из земли, засеянной зубами дракона – чудесного союзника, напоминающего того, которого искали португальцы[103]103
  * Автор слишком вольно трактует миф. Засеять землю зубами дракона Ясону предложил царь Колхиды в качестве невыполнимой задачи; выросшие из зубов солдаты были не союзниками, а врагами: Ясону пришлось с ними сражаться. (Прим. пер.)


[Закрыть]. Поэт Вергилий даже предсказывал, что море снова соблазнит людей на легендарные путешествия:

 
Явится новый Тифис и Арго, судно героев
Избранных. Боле того: возникнут и новые войны,
И на троянцев опять Ахилл будет послан великий[104]104
  Вергилий. Буколики. Эклога IV. Перевод С. Шервинского. Тифис (Тифий) – кормчий аргонавтов. (Прим. пер.)


[Закрыть].
 

Вполне естественно, что в этом пророчестве португальцы увидели себя, несмотря на некоторые разногласия по поводу того, куда указывает Корабль Арго – на восток, в сторону Индии, или на запад, к испанским завоеваниям в Северной и Южной Америке. Орден Золотого руна, основанный в Бургундии как братство рыцарей-крестоносцев, обрел новую жизнь как символ европейской экспансии в мир; Дамиан даже присутствовал в Брюсселе, когда Карл V сделал короля Мануэла членом ордена, и покупал по поручению короля золотое облачение для капеллы братства. Классический труд о путешествии Ясона – поэма «Аргонавтика» Аполлония Родосского, написанная, как считается, библиотекарем знаменитой Александрийской библиотеки в III веке до нашей эры – обрел огромную популярность после плаваний 1490-х годов, и ученые по всей Европе, в том числе и в португальских университетах, изучали его, разыскивая подсказки, касающиеся античного мореплавания. Читал поэму и Дамиан, хотя его в основном интересовали морские жители, которых аргонавты якобы встретили у Африки[105]105
  Lusiadas IV.lxxxiii; смотрите также расширенное обсуждение португальцев как нового созвездия Корабль Арго в комментариях Мануэла Фариа-и-Созы к «Лузиадам»: Lusiadas de Luis de Camoes […] comentadas por Manuel de Faria e Sousa (Madrid: Juan Sanchez, 1639), cols. 107–8, 398–400. Созвездие стало невидимым на европейских широтах из-за прецессии земной оси [прецессия – периодическое изменение направления земной оси под влиянием Луны. – Прим. пер. ], но люди, желавшие сопоставить португальские плавания с плаваниями аргонавтов, могли проигнорировать этот факт. Вергилий, «Эклоги», IV.34–6. Аполлоний следует установившейся традиции помещать руно в колхидском городе Айя (Эя) на восточном берегу Черного моря, но более ранние версии предполагали, что оно находилось в царстве солнца, на самом дальнем востоке; в некоторых традициях обратный путь пролегал через океан, опоясывающий весь мир, что приближало такой маршрут к плаванию вокруг Африки; смотрите Apollonius of Rhodes, Jason and the Golden Fleece, trans. Richard Hunter (Oxford: Oxford University Press, 1993), xxi—xxvi. О вручении Дамианом одеяния капелле ордена Золотого руна смотрите CM IV, sig. F[1]^v; о его чтении о Ясоне и тритоне смотрите Urbis Olisiponis Descriptio, sig. [aviii^v], и Ruth (trans.), Lisbon in the Renaissance, 11. Аннотации к «Аргонавтике» Джорджа Бьюкенена, шотландского гуманиста, читавшего лекции в Коимбре в конце 1540-х годов, находятся в экземпляре, оставленном им библиотеке Университета Глазго: Glasgow University Library (Sp Coll Bh20-a.11); об интересе Нового времени к повествованию об аргонавтах смотрите John M. McManamon, «Res Nauticae: Mediterranean Seafaring and Written Culture in the Renaissance», Traditio 70 (2015), 307–67.


[Закрыть].

Ясон, возвращающийся с золотым руном. Гравюра Уго да Карпи (1480–1532)

После того как Васко да Гама вышел в Мозамбике к торговым путям Аравийского моря, португальцам оставалось просто следовать вдоль восточного побережья Африки, пока не найдется лоцман, готовый провести их в Индию. В конце концов в Малинди они наняли лоцмана-гуджаратца по имени Малемоканакуа и после не отмеченного какими-либо событиями 23-дневного перехода прибыли в Каликут (Кожикоде) на Малабарском побережье. Для португальцев это был первый опыт встречи с переменными муссонными ветрами, которые в течение полугода быстро доставляли корабли из Индии в Восточную Африку, а затем меняли направление, дуя в сторону Малабарского побережья; впрочем, португальцы не сразу осознали, что против этих ветров плавать бессмысленно. 17 мая 1498 года экспедиция увидела Каликут, хотя поначалу его было трудно различить сквозь дождь, сильный, как металлические цепи, разворачивающиеся с неба (если прибегнуть к выражению одного тамильского поэта). Когда небо прояснилось, казалось, что их молитвы услышаны: хотя местные жители с трудом понимали магрибский арабский, на котором говорили португальские переводчики, в торговом квартале быстро нашелся человек, который не только понимал переводчиков, но даже говорил на кастильском испанском, поскольку сам был родом из Туниса и активно вел дела с португальскими купцами в Оране. Этот человек, Ибн Тайиб (или Монсаид для португальцев), поздравил их с прибытием в самый богатый порт мира и предложил стать посредником между ними и местным заморином (правителем), дворец которого находился в 15 милях вглубь страны в Патане. Португальцы даже узнали о существовании местных христианских общин, и это послужило подтверждением того, что апостол Фома действительно добрался до Индии и распространял Евангелие в этой странной земле и что Азия (как считали португальцы) полностью поделена между их врагами-мусульманами и вожделенными союзниками-христианами[106]106
  CM I, sig. EII^r. О личности (и даже настоящем имени) лоцмана, которого Дамиан называет «Малемокануа», давно ведутся споры: смотрите Sanjay Subrahmanyam, The Career and Legend of Vasco da Gama (Cambridge: Cambridge University Press, 1997), 121–8. О неудачной попытке да Гамы плыть обратно против муссона смотрите CM I, sig. Evii^v. О роковом отказе Винсенте де Содре прислушаться к совету, который в 1503 году оманцы дали ему относительно ветров в районе островов Куриа-Муриа, смотрите CM I, sig. K1^r. Строки из эпоса Камбана «Рамаватарам» взяты из перевода А. Рамануджана в ‘Three Hundred Ramayanas’, в The Collected Essays of A. K. Ramanujan, ed. Stuart Blackburn (New Delhi: Oxford University Press, 2004), 152. О первоначальной путанице в отношении религии в Азии смотрите Sanjay Subrahmanyam, Empires Between Islam and Christianity, 1500–1800 (Albany, NY: SUNY Press, 2019), 27–8, и Maria Augusta Lima Cruz, ‘Notes on Portuguese Relations with Vijayanagara, 1500–1565’, in Sanjay Subrahmanyam (ed.), Sinners and Saints: The Successors of Vasco da Gama (Delhi: Oxford University Press, 1998), 13–16.


[Закрыть].

Аудиенцию у правителя организовали быстро, и охваченный волнением да Гама согласился покинуть свой корабль, отказавшись от правила, которого он до сих пор придерживался в путешествии – всегда оставаться на борту. Португальских офицеров несли в паланкинах, и измученные пешие солдаты с трудом поспевали за ними; поэтому делегация остановилась на отдых в Капотати, а затем двинулась вверх по течению в крытых листьями лодках к какому-то святилищу, где хозяин предложил им отдохнуть и вознести благодарность за успех их плавания. В своей тщательной реконструкции этих событий Дамиан отмечает, что португальцы понимали: это очень важное место, пункт паломничества верующих, причем, очевидно, христиан: над входом висели колокола, как на кампаниле[107]107
  * Кампани́ла (ит. колокольня) – колокольня в итальянской архитектуре. Однако увиденные португальцами колокольчики были маленькими. (Прим. пер.)


[Закрыть], рядом стояла колонна, похожая на церковный шпиль, с петухом на вершине; и хотя встречавшие их святые люди были обнажены по пояс, они накинули платки, похожие на сто́лы[108]108
  Сто́ла – длинная лента, элемент облачения христианского священника при литургии. (Прим. пер.)


[Закрыть] священников, и благословили посетителей, как делалось у них на родине: окропив их водой с ветки иссопа и помазав сандаловым маслом. Португальцев провели в здание размером с большой монастырь; они прошли через комнаты с множеством нарисованных на стенах изображений – безусловно, поразительных, хотя, возможно, и не таких впечатляющих, как сцены сверхъестественных явлений на алтарных картинах Мемлинга и Босха, – во внутреннее святилище, где в темноте едва различался силуэт какой-то статуи. Подойти ближе чужакам не позволили. Обратившись к статуе и произнося: «Мария! Мария!», все хозяева простерлись ниц, вытянув руки перед собой, а затем поднялись на ноги и принялись молиться; португальцы последовали их примеру, упав на колени и прославляя в экстазе Пресвятую Мать[109]109
  CM I, sig. Eiiii^r; сравните Lusiadas VII.xlix, где Камоэнс заканчивает этот эпизод словами о том, что после осмотра храма они прошли дальше «без дальнейших событий» («Direitos vão sem outro algum desvio»), что делает пропуск эпизода ложного поклонения еще более значительным. Прекрасный обзор историографии этого эпизода и первой встречи в целом представлен в книге Alexander Henn, Hindu-Catholic Encounters in Goa: Religion, Colonialism, and Modernity (Bloomington: Indiana University Press, 2014).


[Закрыть].

Появившееся позже осознание того, что христиане по ошибке поклонились чужеземному идолу, стало поводом для смущения и определенного беспокойства. Существовали люди, видевшие в индийской триаде – Брахма, Вишну и Шива, вместе известные как Тримурти, – подтверждение того, что идеи христианства универсальны и могли появиться только в результате откровения, а не случайно. На этом сходство не заканчивалось: индийский бог-создатель Брахма, как и христианский Иегова, был несколько отстраненной фигурой, и культовые сооружения ему посвящались редко; зато они часто украшались статуями женских фигур, подобно тому, как европейские соборы в подавляющем большинстве случаев посвящались Деве Марии. Центральное место в обеих религиях занимает святой праздник – месса в христианском богослужении и прасад, подношение божеству в виде пищи, которую затем раздают верующим как божественное благословление; по сей день в индийских церквях есть таблички, разъясняющие, что святое тело Спасителя – это не бесплатный обед. Томе Пиреш сообщил о широко распространенном убеждении, что Тримурти – доказательство того, что индийцы некогда были христианами, а наслоившийся позднее ислам просто испортил их веру.

В то же время у других людей подобная параллель вызывала глубокую тревогу: она свидетельствовала, что в христианском откровении, лежащем в основе европейской культуры, нет ничего уникального или избранного, а значит, нет ничего, что требовало бы присутствия европейцев в нехристианском мире. Многие пришли к выводу, что все это представляло дьявольскую ловушку – предполагалось завлечь христиан в ересь, выставив перед ними идолов и прельстив знакомыми вещами. Когда Камоэнс переписывал сцену в храме в Каликуте, ему было необходимо полностью убрать неловкие сходства, и в его тексте путешественники немедленно признают святилище аномальным еретическим местом, на которое реагируют с ужасом:

 
Неведомые, странные скульптуры
Входящих в зал немедля обступали,
И демонов зловещие фигуры
Изваянные в камне пребывали.
Исчадия причудливой Натуры
Химеры – среди статуй обитали.
Так очи христиан в недоуменье
Чужих богов узрели воплощенье[110]110
  Лузиады. Песнь седьмая. Перевод О. Овчаренко. (Прим. пер.)


[Закрыть].
 

У одного из богов имелись рога, у другого – два разных лица; у третьего руки раздваивались так, что конечности торчали, как щупальца; еще один взирал на них собачьей головой[111]111
  Параллели между Тримурти и Троицей проводятся, например, в CM I, sig. Ev^v; Tomé Pires, The Suma Oriental of Tomé Pires, ed. and trans. Armando Cortesão (London: Hakluyt Society, Second Series LXXXIX, 1944), 39; The Book of Duarte Barbosa, 115. Эта идея получила широкое распространение в Европе после включения ее в труд Фраканцио да Монтальбоддо Paesi Novamenti ritrovati (Милан: Giovanni Angelo Scinzenzeler, 1508), глава cxxxi, который стал первым и наиболее популярным сообщением о португальских плаваниях. Мнение Камоэнса по этому поводу смотрите в Lusiadas VII.xlvii—xlix. В церкви Носса-Сеньора-ду-Монте в Гоа висит табличка с надписью: «ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: Святое причастие – это не прасад».


[Закрыть].

Потрясение, которое Камоэнс вложил в умы Васко да Гамы и его команды, на самом деле было довольно искусственным. В христианских церквях хватало скульптур и картин, где смешивалось животное и человеческое: ангелы обладали птичьими крыльями, Моисей часто изображался с рогами (в частности, на величайшей скульптуре Микеланджело в церкви Сан-Пьетро-ин-Винколи в Риме), четырех евангелистов представляли зачастую в виде человека с четырьмя лицами – быка, орла, льва и ангела[112]112
  Такие существа (тетраморфы) описаны в видении пророка Иезекииля, и только существенно позже их связали с евангелистами. (Прим. пер.)


[Закрыть], и даже существовала традиция изображать святого Христофора с головой собаки (Христофор Псеглавец), как в крупной церкви Сан-Мильян в Сеговии. И если одни при встрече с индийскими богами категорически отрицали сходство с христианским искусством, то для других подобные изображения послужили неопровержимым доказательством, что иконы в европейских церквях – это опасные чужеродные элементы, от которых нужно избавляться, чтобы вернуть вере исходную чистоту. Эти настроения, пожалуй, лучше всего передал английский комментатор-протестант, который извлек следующий урок из опыта да Гамы в Каликуте: Насколько близко кровосмешение ко всем видам идолопоклонства? Насколько легко перейти от поклонения неизвестно чему к поклонению самому дьяволу? Вскоре после возвращения да Гамы из Индии Европу начнет раздирать религиозный конфликт, в котором центральным предметом распрей являлись именно те вещи, в которых религия Востока демонстрирует поразительные отголоски христианской практики: идолы, воздержание и пост[113]113
  Samuel Purchas, Purchas his pilgrimes In fiue bookes (London: William Stansby for Henrie Fetherstone, 1625), I.ii.8, sig. Cc2^v; это примечание подтверждает, что Перчас использовал в качестве источника De rebus Emanuelis regis Осориу (и, соответственно, CM Дамиана) (смотрите обсуждение в главе XVIII ниже). Аниконизм [от др. – греч. αν «отрицательная частица» и εἰκόνα «образ» – отказ от образов божеств и прочих персонажей священной истории. – Прим. пер. ], характерный для протестантской культуры, следует рассматривать как более широкий жест в сторону онтологического разрыва между божественным и человеческим, который лежал в основе более трансцендентных форм христианства, возникших в XVI веке, но это, в свою очередь, подчеркивало иконоцентризм католичества; смотрите Strathern, Unearthly Powers, 49–50, 88. Обвинения католиков в идолопоклонстве, как правило, опирались на язык раннехристианских нападок на язычников, однако степень реформирования этих идей перед лицом столкновений с «язычниками» в Азии и Америке, возможно, недооценивается. Здесь, как и везде, мое намерение – позволить «форме, присущей сути природного дискурса […], изменить суть, присущую форме антропологического знания» (Eduardo Viveiros de Castro, The Relative Native: Essays on Indigenous Conceptual Worlds (Chicago: HAU Press, 2015), 6).


[Закрыть].

VII
Между устами и чашей

Спустя годы никто уже не мог вспомнить, в пятницу или субботу Дамиан устроил необычный ужин в своих покоях в замке. Фактически согласия нет даже по поводу года: вероятно, 1557 – как раз в тот период, когда он перешел от сортировки документов к написанию своих хроник, но возможны 1556 или 1558. Многочисленные свидетельства сходятся по поводу других подробностей этой истории. Естественно, присутствовал сам Дамиан (явно в хорошем настроении), жена Жуана и дочь Катарина восьми или девяти лет. Они принимали у себя несколько родственников, в том числе племянника Дамиана, жену племянника и их дочь Бриоланью, которая в то время была беременна. Не исключено, что имелись и другие гости, поскольку Дамиан часто принимал у себя людей с севера, где провел свою юность; например, большую часть 1555 и 1556 годов у него жил Леонард Турнейссер цум Турн[114]114
  Леонард Турнейссер – известный швейцарский алхимик, фармацевт, врач, астролог XVI века. Был врачом при ряде европейских дворов, но позже против него выдвигались обвинения в шарлатанстве. Современные ученые считают, что его труды не имеют научной ценности. (Прим. ред.)


[Закрыть]: Дамиан помогал ему составлять исчерпывающий перечень растений, животных и народов Португалии (где фигурировали и морские жители – вероятно, по просьбе Дамиана). Однако точно известно, что стоял сезон апельсинов[115]115
  Об этом обеде существует значительное количество свидетельств в Inéditos II, из которых составлен следующий отчет: 19–21, 23–30, 65–6, 75–7, 85–90. A História Natural de Portugal de Leonhard Thurneysser zum Thurn, 89.


[Закрыть].

Похоже, что еда уже стояла на столе, и слуг отпустили, когда беременная Бриоланья, которую тошнило при мысли о приготовленной рыбе, решила поискать апельсиновый сок: по-видимому, она надеялась, что эта кислая жидкость поможет успокоить ее желудок. Дамиан хорошо разбирался в плодах: в своем путеводителе по Лиссабону он отметил лучшие сады в окрестностях города, а также упомянул в хрониках о плодовых деревьях, которые растут на Азорских островах, в Малакке и Мозамбике; он даже задавался вопросом, не это ли побуждало морских жителей выходить на берег возле Синтры: ведь здесь имелись самые замечательные плоды всех видов, какие только могли расти в этой части света. Дамиан догнал Бриоланью, и они решили, что, возможно, вместе с апельсиновым соком ей стоит попробовать соленую свинину, а не рыбу – хорошее сочетание, чтобы успокоить расстроенный желудок. Это было несколько грешно, потому что в постные дни мясо и молочные продукты запрещались, однако ничего из ряда вон выходящего, поскольку такие дни составляли почти треть года, а при недугах допускались исключения, к тому же считалось, что беременность вызывает у женщин тягу к тяжелой пище. Бриоланья даже говорила об изменении аппетита своему духовнику[116]116
  О плодах в окрестностях Синтры смотрите CM I, sig. C1^r; о фруктах на Азорских островах смотрите CJ, sig. B[1]^r; о Мозамбике смотрите CM I, sig. C7^v—C8^r; о Малакке смотрите CM III, sig. A2^r—v; о стремлении тритонов к плодам смотрите Urbis Olisiponis Descriptio, sig. [aviii^r]—bi^r, Ruth (trans.), Lisbon in the Renaissance, 10–12. О постных днях в XVI веке смотрите Carlos Veloso, ‘Os sabores da Expansão: continuidade e ruptura nos hábitos alimentares portugueses’, in Turres Veteras IX: Actas do Encontro História da Alimentação (Lisbon: Ediciões Colibri, 2007), 115–34.


[Закрыть].

Дамиан (который, судя по сообщениям, весьма заботился об удовольствии окружающих) принес несколько хороших кусков мяса, колбасу лингвиса, бекон вроде панчетты, ветчину презунту из филея, или, возможно, антрекота. Ему незачем было беспокоиться, что о таком обеде узнают посторонние: не требовалось никого посылать за продуктами, потому что у хрониста имелась кладовая, до отказа набитая провизией; она находилась в конце его покоев и примыкала к Каза-ду-Эшпириту-Санту – капелле, предназначенной для обитателей замка. Посреди выложенной плиткой кладовой стояли бочки, и за всем этим присматривала еще одна его дочь – незаконнорожденная Мария. Содержимое этой кладовой запомнилось многим в замке: там хранились пшеница и ячмень, масло и вино, бекон и солонина, мешки с пшеницей, сардины и банки с маринованной и соленой рыбой из Фландрии – любовь к такой еде Дамиан привез с севера (наряду с женой-голландкой), он сохранял это пристрастие, несмотря на изобилие свежих морепродуктов на лиссабонских причалах. Найти для всего этого место оказалось довольно проблематично, поэтому продукты, переполнив кладовую, вторглись еще и на галерею, которая выходила в саму капеллу. Предполагалось, что такая конструкция, подобно ложе в театре, позволит привилегированным жителям с удобством посещать службы – не выходя из дома и не смешиваясь с другими людьми; однако никто не видел, чтобы Дамиан использовал галерею с этой целью – что, пожалуй, неудивительно, если учесть, что она была забита провизией, не вместившейся в кладовку. Более того, люди пожаловались, что жидкости из кладовой просачиваются сквозь щели между досками галереи в помещение церкви: жир, уксус и рассол с мяса и рыбы в смеси с мучной пылью из мешков капали вниз, и человек, посланный на уборку, сначала подумал, что это, возможно, моча – вполне понятно, если учесть странный запах, – и решил, что кому-то приспичило, и он не успел дойти до уборной, либо сделал это намеренно. Об этом сообщили Мастеру королевских работ, кого-то отправили пожаловаться Дамиану, и казус устранили, хотя для этого потребовалось несколько дней, и некоторые тогда отметили, что королевский архивариус не спешил отреагировать на этот весьма тревожный инцидент[117]117
  Кладовая в апартаментах Дамиана, а также использование вспомогательной галереи, выходящей на Каза-ду-Эшпириту-Санту, являются предметом отдельной серии свидетельств в Inéditos II, 83, 91–9, 102–5, 117.


[Закрыть].

Когда на стол подали соленую свинину, Бриоланья отведала немного – ей же нездоровилось; возможно, жена Дамиана Жуана тоже чувствовала себя неважно, поэтому тоже немного попробовала. Однако Дамиан пребывал явно в веселом настроении, и Бриоланья вспоминала, как он посетовал, что ей придется есть одной, и поэтому поел колбасы, а также свиной лопатки; возможно даже, что он стал есть первым и сказал, что она может присоединиться, хотя муж Бриоланьи утверждал, что Дамиан поступил так только для того, чтобы ей было комфортнее, и, возможно, у него имелось разрешение. Если у Дамиана и было какое-то заболевание, освобождавшее его от соблюдения поста, то в тот день оно не проявлялось, и его поведение шокировало Бриоланью, хотя, возможно, и несильно, поскольку ее отец всегда говорил, что Дамиан верит в Бога не больше, чем эта стена, не больше, чем какой-нибудь камень или палка, и вообще он никогда не доверял Дамиану, желавшему отправить своих детей обратно во Фландрию, чтобы они воспитывались там. Должно быть, кто-то сделал замечание или, по крайней мере, поднял бровь, потому что Дамиан ответил сомневающимся: то, что входит в уста, не оскверняет дух, или, возможно: то, что входит в уста, не пачкает душу. Это был не единственный раз, когда он так выразился, и его дочь Катарина считала, что он имел в виду просто размер порции, а не то, что именно вы едите.

Позднее Дамиан утверждал, что услышал эту фразу во время попоек в Лёвенском университете[118]118
  * Из-за бельгийского двуязычия город Лёвен имеет также французское название Луве́н, так что иногда этот университет именуют Лувенским. (Прим. пер.)


[Закрыть], куда отправился учиться после почти десятилетней службы секретарем и посланником в Доме Индии в Антверпене. Среди ученых Лёвена существовала культура пития, и когда они подзуживали друг друга употребить сверх меры – немецкий ритуал, известный как Zutrinken[119]119
  Zutrinken (нем.) – выпивка в честь кого-нибудь. (Прим. пер.)


[Закрыть], – они подзадоривали собутыльников фразой ничто, входящее в человека извне, не может осквернить его, и ясно (настаивал Дамиан), что эта шутка не оскорбляла авторитет церкви, так как произносившие эти слова являлись католическими теологами. Действительно, чтобы понять такую шутку, требовалось знакомство с богословием, поскольку это евангельские слова Иисуса, а остальная часть стиха ясно говорит, что только то, что исходит из него, то оскверняет человека (Мк., 7:15) – предложение пьющему удержать выпивку внутри и не опозориться, исторгнув все обратно.

Дамиан появился в университете в зрелом возрасте, и, хотя ему так и не удалось добиться того уровня беглости латыни и греческого, которого достигали начинавшие учиться в юности, свою долю алкоголя он выпил; и пусть в Лёвене он впервые сыграл в эту игру на грани святотатства, это определенно был не первый случай, когда из-за выпивки он оказался в двух шагах от ереси. Перед тем как уйти с дипломатической службы, де Гойш активно разъезжал два года по поручениям короны, в основном по тем же северо-восточным районам Европы, что и во время своей первой миссии – снова встречаясь с Иоанном и Олафом Магнусами в Польше, а также посещая Данию и Пруссию и, возможно, некоторые другие места. Сочетание излишеств и полемики во время этих путешествий привело к тому, что Дамиан придумал собственное выражение и называл встреченных им людей философами живота. Как-то во время Великого поста, уезжая из Дании в Польшу, он принял приглашение посетить одного из датских королевских советников в Шлезвиге, и тот, изрядно напившись, послал за потиром[120]120
  * Поти́р – чаша для причастия. (Прим. пер.)


[Закрыть], ранее использовавшимся для мессы, наполнил его белым вином для очередного тоста и сказал Дамиану, что его предков долгое время дурачили, заставляя верить в то, что такие вещи священны. Какой бы разгоряченной ни была в тот момент голова португальца, он не сомневался, что это действительно оскорбление Церкви. Впоследствии он утверждал, что умолял этого человека прекратить богохульство, но это только распалило хозяина, и, поставив перед Дамианом великолепную хмельную чашу, советник поднял руки в насмешку над освящением[121]121
  Освящение хлеба и вина – часть литургии. (Прим. пер.)


[Закрыть] и призвал господа совершить чудо и превратить белое вино в кровь. Когда Дамиан отказался пить, хозяин назвал его суеверным, и, похоже, вечеринка расстроилась; позже Дамиан заявит: если это не все, что произошло, то пусть огонь сойдет с неба и поглотит меня[122]122
  Описание этой трапезы в Шлезвиге приводится в Inéditos II, 48–9; смотрите также Hirsch, Damião de Gois, 20–1, 137–8, и (о польском контексте приездов Дамиана в Краков), Franciszek Ziejka, ‘Un humaniste portugaise à Cracovie’, Studia Slavica Academia Scientarum Hungaricae 49/1–2 (2004), 99–102. О Zutrinken смотрите, например, Hieronymi Emser dialogismus de origine propinandi (Leipzig: Melchior Lotter, 1505), и B. Ann Tlusty, Bacchus and Civic Order: The Culture of Drink in Early Modern Germany (Charlottesville: University of Virginia Press, 2001), 91–5.


[Закрыть].

Несмотря на всю атмосферу дружелюбия, и де Гойш, и датский советник понимали, что речь идет о смертельно серьезном деле: Дамиану предлагают перейти на другую сторону в битве, которая бушует по всей Европе. В центре теологических дебатов Реформации стоял вопрос, какую роль играют физические действия человека для его спасения. Реформаторы склонялись к убеждению, что соблюдение всех мелких требований религиозной жизни – ничто по сравнению с простой и абсолютной покорностью воле Божьей – верой. Хотя разногласия возникали во многих областях, пожалуй, ни одна из них не была так прочно связана с повседневной жизнью, как питание: должны ли христиане обращать внимание на церковные запреты употреблять определенные продукты в постные дни или же эти правила противоречат духу христианства и имеют слабое отношение к Богу? Ко времени Реформации в христианской Европе сложился замысловатый календарь рациона, регулировавший процесс пищеварения: в течение 40 дней Великого поста запрещались мясо и молочные продукты; кроме того, их нельзя было есть по пятницам, субботам и в некоторые другие дни, разбросанные по всему году. Эти правила оказали глубокое влияние на все культуры – от изобретения заменителей (например, молока и сыра из миндаля, которые обрели популярность во Фландрии) до развития сельскохозяйственной и рыболовной отраслей. Протестантская Англия не решилась запретить католические рыбные дни, опасаясь, что рухнет рыбный промысел, а вместе с ним исчезнут корабли и моряки, которых можно забрать на службу во время войны. В результате государство просто решило продолжать традицию, но отрицать ее религиозный смысл, предложив англичанам покупать рыбу для телесного, а не для душевного здоровья народа.

Битва за законы рациона достигла драматического крещендо в швейцарском городе Базель в 1522 году – в инциденте, который начался как стычка из-за еды, а закончился угрозой для карьеры самого известного человека в Европе. Некий врач, вдохновленный атмосферой бунта, захлестнувшего Европу, решил устроить грандиозный пир во время Великого поста, предложив своим гостям есть свинину и выбрасывать яичную скорлупу из окна в знак насмешки над невежественными горожанами, упорствующими в своих глупых суевериях. Городские власти не одобрили такое поведение и строго наказали врача за дерзость. В этот момент выступил Дезидерий Эразм, известный как Эразм Роттердамский; блестящий ученый-гуманист находился тогда на пике своего влияния, будучи первой знаменитостью эпохи книгопечатания. Однако его ответ не удовлетворил никого из участников конфликта. С одной стороны, он осудил поведение пировавших, безрассудный фанатизм которых оказывался проклятием для общества и вредом для религии. По его наблюдениям, пьянству и разврату чаще предавались именно те, кто претендовал на праведность. С другой стороны, он также порицал и наказание за эти проступки, поскольку они нарушали правила, не имеющие обоснования в священном Писании, и являлись в основном инструментом для принуждения людей. Он процитировал текст Евангелия от Марка – ничто, входящее в человека извне, не может осквернить его – и подкрепил эти слова цитатой из святого Павла, который сказал: ибо Царствие Божие не пища и питие[123]123
  Рим., 14:17. (Прим. пер.)


[Закрыть]. Хотя Эразм признавал, что первые христиане постились и даже использовали своеобразную форму веганства, этим они скорее отвлекались от телесных страстей, нежели следовали какому-то набору заумных правил. В наши дни, отметил он, правила, касающиеся того, что можно есть, никак не поощряют умеренность: наоборот – кухни оживленнее всего в рыбные дни, и все предпочитают осетрину, форель и мурену, а не копченую баранину или свинину; продукты, разрешенные в пост – такие как черепахи, улитки и змеи, – гораздо наваристее говядины или баранины и вызывают большее вожделение. (Сам Эразм получил от папы разрешение употреблять мясо в пост, хотя всегда утверждалось, что это было сделано по соображениям здоровья.) Какой смысл воздерживаться от баранины, если вы набиваете живот травами, финиками, инжиром, изюмом, трюфелями, артишоками и луком, которые возбуждают половые органы сильнее, нежели молодые цыплята? Единственный смысл этих правил, по словам Эразма, заключается в том, что они дают возможность мелодраматично демонстрировать гневную набожность: в наши дни трапезы происходят повсеместно, и никто не впадает в трагедию. Но если кто-то вкусил плоти, все кричат: «О небеса, о земля, о моря Нептуна»; устои церкви шатаются, ереси наводняют ее! Блестящая острая сатира Эразма одновременно и разъярила протестантов, которые напали на него в печати, и убедила многих католиков, что мыслитель явно находится на противоположной стороне[124]124
  Erasmus, De Esu Carnium, in Collected Works of Erasmus, vol. 73, ed. and trans. Denis L. Drysdall (Toronto: University of Toronto Press, 2015), особенно xxiv—xxvi, 76–7 (откуда взяты переводы). Цитата из святого Павла – Послание Римлянам, 14:17. Тогда же в Цюрихе произошел аналогичный случай, часто называемый «Дело о колбасе». Дамиан (Inéditos II, 37, 29–30) утверждал, что у него есть разрешение «папы Павла» (то есть Павла III) есть мясо в праздничные дни; возможно, вдохновением стал пример Эразма. О разрешении есть мясо во время Великого поста, выданном Эразму кардиналом Лоренцо Кампеджо в 1525 году, смотрите Er. Epist. 1542.


[Закрыть].