Текст книги "Брак с Медузой"

– Об этом наслышан. Хотя у нас в округе не встречал.

– Встретишь, – сдержанно ответил Карл. – Еще встретишь. В Пасадене над деталями сделки работает патентный поверенный. И я ни разу не слышал, чтобы Вилер промахивался.

– Совсем как твой глубокоуважаемый толстосум, только ранняя версия.

– Не только ты такой умный. Мой эксцентричный босс, может, и псих, но выгоду для бизнеса чует дай боже. Всегда держит руку на пульсе – где бы раздобыть ценных сотрудников. Насколько мне известно, на Кливленда Вилера он глаз положил давно. Не удивлюсь, что время от времени даже делал тому предложения, только раньше Вилер не собирался работать на дядю. Он привык заправлять как хочет, а в сложившейся империи так себя уже не поведешь.

– Явный преемник? – вспомнил Джо слова брата.

– Точно, – кивнул Карл. – Знал, что догадаешься на полпути.

– А ты не останавливайся.

– Ладно. Теперь слушай внимательно. Не жду, что сразу все поймешь. Но мне нужна твоя помощь, а не зная всей картины, ты толком помочь не сможешь.

– Валяй!

И Карл Триллинг вывалил:

– Вилер встретил девчонку. По имени Клара Приета, родом из мексиканской Соноры. Она была чертовски умна – по-своему, конечно, – хотя, подозреваю, Кливу не уступала, несмотря на его супер-пупер образование. К тому же симпатичная, и любила самого парня, а не то, что он мог ей дать. Она влюбилась, когда у Клива ничего не было, когда ему ничего не было нужно. Они стали друг для друга отдушиной, ежедневной, ежечасной. Подозреваю, именно тогда он и стал заводить то один бизнес, то другой, снова что-то создавая. Он прикупил домик и машину. Даже две машины: одну для нее. Не думаю, что она просила, но она того стоила – и он все искал, что бы еще такого для нее сделать. Как-то вечером они отправились к друзьям, она из магазина, а он с работы. Получается, были на двух машинах. По дороге домой он ехал за ней и видел, как машину повело и как она вылетела на обочину… Девчонка умерла у него на руках.

– Господи!

– Вот тебе и мистер Везунчик! Слушай дальше. Спустя неделю он заворачивает в центр города, там грабят банк. Шальная пуля пробивает ему шею. Семь месяцев он лежит и серьезно все обдумывает. А когда выходит, то узнает, что управляющий делами укатил со своей секретаршей на юга, перед этим переписав все на себя. Абсолютно все!

– И что он сделал?

– Устроился на работу и оплатил лечение.

Они долго сидели в машине без света, пока Джо не нарушил молчание:

– А в больнице он лежал парализованный?

– Почти пять месяцев.

– Интересно, какие мысли вертелись у него в голове?

– Какие вертелись, – сказал Карл, – я представить могу. Но у меня не укладывается, что он решил. К какому пришел выводу. Кем вознамерился стать. Черт возьми, даже слов подобрать не могу. Мы все работаем по максимуму или стараемся. Хотя бы должны стараться. А он этот максимум выжал! Старт, конечно, у него был великолепный. Он играл честно, работал упорно, сам – порядочный, законопослушный, справедливый, в хорошей форме и с мозгами. Когда вышел из больницы, два последних качества не пострадали. Зато одному богу известно, что с первыми.

– Итак, он стал работать на старика.

– Да. И меня это почему-то пугает. Как будто до этих ужасных событий его квалификация не в полной мере удовлетворяла их обоих. Не удовлетворяла, пока он не превратился в того, кем стал.

– И кем он стал?

– Нет у меня простого ответа, Джо. Старик – настоящий призрак. Никто его вообще не видит. Никто не в состоянии предсказать, каким будет его следующий шаг и почему? А когда он взял под крылышко Кливленда Вилера, тот растворился почти так же бесследно. Очень мало фактов. Босс всегда слыл затворником, а за те десять лет, что с ним провел Клив Вилер, стало еще хуже. В делах, конечно, все как обычно. Как обычно, необычно: то тишь да гладь, а потом раз… и череда махинаций. Скажешь, старик изобретает, а гений помоложе, из числа сотрудников, воплощает их в жизнь. Но вдруг этот гений подстрекает на конкретные шаги. Кто может быть в курсе? Только приближенные: Вилер, Эпштейн и я. Я точно не знаю.

– Но Эпштейн ведь скончался.

– Скончался, – кивнул в темноту Карл Триллинг. – Остается Вилер. Я же старика лечу, не Вилера, и никто не может поручиться, что перейду в штат последнего.

Джо Триллинг откинулся назад, всматриваясь в говорящую темноту.

– Так, ситуация в общих чертах ясна, – пробормотал он. – Старик одной ногой в могиле, ты тоже скорее всего не при делах, и кроме этого Вилера другого претендента на трон не наблюдается.

– Вот именно. А я не понимаю, что он за фрукт, чем займется. Зато знаю, что он будет могущественнее любого человека на Земле. И настолько богат, что алчность, ни в твоем, ни в моем понимании, станет над ним не властна. Ни ты, ни я просто не оперируем такими суммами. Но пойми, этот человек, можно сказать, сам себе доказал, что быть хорошим и умным, сильным и честным не особенно ценится. Вот куда он со всеми этими идеями зайдет? Чисто гипотетически предположим, что в последнее время он все чаще находил этому подтверждение… Вывод: что дальше? Уверенность есть лишь в одном – за что бы он ни взялся, успех придет. Так уж заведено.

– А что ему нужно? Ты это пытаешься выяснить? Что захотел бы такой тип, если бы считал, что дело выгорит?

– Я знал, что приду по адресу, – почти обрадовался Карл. – Зришь в корень. У меня так есть все, что нужно, и работу всегда найду. Жаль, что рядом нет Эпштейна, но от него остался только пепел.

– Кремировали?

– Ну да. Ты бы и не узнал. Распоряжение старика, а я все устроил. Наверняка слышал, что бывают личные бассейны с горячей и холодной водой, но бьюсь об заклад, ты и понятия не имел, что у кого-то есть личный крематорий, в подвале, под другим подвалом.

Джо развел руками:

– С двумя миллиардами долларов в кармане, наверное, можно позволить себе все, что угодно. Кстати, это вообще законно?

– Сам сказал: с двумя миллиардами… Но там был окружной патологоанатом, бумаги подписал. Когда старик покинет этот мир, он, кстати, тоже придет. Такие последние указания, все зафиксировано. Эй, стой, не хочу клеветать на патологоанатома. Ему денег дали. Осмотр Эпштейна он провел на высшем уровне.

– Ладно, что ждать, когда пробьет час старика – известно. Тебя же волнует, что будет потом.

– Да. Чем, интересно, он занимался все это время? Все последние десять лет, с тех пор как заполучил Клива? Были ли изменения? И если были, приложил ли к ним руку Вилер? Надо разобраться, Джо. Разобраться и подумать, как может распорядиться Вилер крупнейшим экономическим ресурсом, какой только видел этот мир. Еще и в единоличном владении.

– Давай обсудим, – предложил Джо, расплываясь в улыбке. Считав намек, Карл Триллинг ответил ему тем же.

И они обсудили.

II

Расположенный во втором подвале крематорий носил чисто функциональный характер, как будто все человеческие ритуалы – оплакивание, например, или поминки – проводились в другом месте. Или не проводились вообще. Последующие строки наиболее точно описывают, что произошло, когда в конце концов (а конец длился долго) умер старик. Все сделали строго, как он пожелал: непосредственно после констатации факта и до публичного объявления о смерти. Вплоть до, и включая момент, когда открылась квадратная пасть печи. Пугающий скрежет, ослепительный свет, жар огня, оттенок которого в былые времена кузнец назвал бы соломенным. Скромный гроб оперативно скользнул внутрь, крохотные язычки пламени тут же заплясали на его углах, и дверь захлопнулась. Несколько секунд потребовалось, чтобы глаза привыкли к опустевшей комнате, сальному следу, закрытой двери. За те же несколько секунд кондиционеры выдули резкий запах горелой сосны.

Патологоанатом, зависнув над небольшим столом, дважды поставил свою подпись. То же самое проделали Карл Триллинг и Кливленд Вилер. Оторвав копии, патологоанатом свернул их и сунул в нагрудный карман. Он бросил взгляд на квадрат железной двери, открыл рот, снова закрыл и пожал плечами. Потом протянул руку.

– Доброй ночи, доктор.

– Доброй ночи, доктор. У двери ждет Ругози, он вас проводит наверх.

Патологоанатом молча пожал руку Кливленду Вилеру и вышел.

– Знакомое чувство, – начал Карл. – Всегда нужно что-то сказать. Что-то запоминающееся, все-таки конец эпохи. Как «маленький шаг для человека…».

Кливленд Вилер растянул губы в улыбке – эдакий кумир университета, но пятнадцать лет спустя, – чуть менее широкой, чуть менее искренней и совсем не отражавшейся в глазах. И голосом, привыкшим отдавать приказы, произнес:

– Если вы хотели процитировать первые слова астронавта на Луне, то ошиблись. Первые слова он произнес, стоя на трапе, когда ткнул ногой грунт. «А тут, похоже, мягко. Можно ногой расшвырять». Эти слова – настоящие – мне всегда нравились больше. Их не повторяли, не заучивали и не выдумывали, но они подходили и к тому моменту, и к дальнейшим событиям. Патологоанатом пожелал доброй ночи, а вы сообщили, что его ждет шофер. Разве можно сказать лучше? Думаю, он бы согласился, – добавил Вилер, едва качнув волевым подбородком с чуть заметной ямочкой в сторону раскаленной черной двери.

– Хотя человеческого в нем было мало.

– Так говорят. – Вилер улыбнулся лишь уголками рта.

Не успел он развернуться, как Карл почувствовал, что пора. Сама комната отодвинулась на второй план – более важным, чем здесь и сейчас, стало то, какой следующий шаг предпримет Вилер. И какой предпримет потом.

– Я не оговорился, Вилер, – невозмутимо продолжил он, стараясь не упустить момент.

Сами по себе произнесенные слова могли бы вызвать еще одну полуулыбку и вылететь из головы. Но вот тон… и, возможно, еще «Вилер». В таких вещах обычно следуют неписаным правилам. Для тех, кто стоял на одной с ним ступеньке, и для тех, кто был на ступеньку пониже, он был Клив. Для тех, кто еще ниже – «мистер» в личной беседе и «Вилер» за спиной. Равный не стал бы употреблять «мистер», ну, может, только если хотел обидеть. И уж точно никогда равный, как и непосредственно подчиненный, не выбрал бы в качестве обращения фамилию. Не важно, что зацепило Кливленда Вилера, но руку с ручки двери он убрал. На напрягшемся лице читался интерес.

– Давайте вы мне поясните, доктор, что конкретно имели в виду.

– Я сделаю больше. Идемте, – сказал Карл.

Без лишних жестов, намеков и пояснений он подошел к задней части комнаты слева, оставляя за Вилером решение, пойти следом или нет. Вилер пошел.

В углу Карл развернулся и выпалил:

– Если вы потом кому-нибудь проговоритесь, я буду все отрицать. А если вернетесь обратно, то не найдете ничего в подтверждение ваших слов.

Он снял с пояса десятисантиметровое лезвие, сделанное из автомобильной нержавеющей стали, и просунул между булыжниками в стене. Часть кирпичной кладки тяжело, но абсолютно беззвучно стала отъезжать наверх, вскрыв узенький коридорчик. При льющемся оттуда тусклом свете становилось понятно, что кирпич настоящий, и пытаться пройти сквозь эту стену, не имея ключа и не зная точно, куда его вставлять, можно очень и очень долго.

Снова Карл пошел вперед, не оборачиваясь, снова оставил проблему «идти-не идти» Вилеру. А потом с удовольствием и чем-то похожим на восхищение отметил, что, когда тяжеленная стена со свистом рухнула вниз и жестко встала на место, Вилер, может, и бросил взгляд через плечо, но не притормозил.

– Как вы заметили, мы рядом с печью, – тоном экскурсовода произнес Карл. – Теперь уже позади.

Он сделал шаг в сторону и пропустил Вилера в маленькую комнату. Ее размеров едва хватало для ленты транспортера, которая выдавалась из задней части печи, по бокам было немного места. У противоположной стены притулился маленький столик с черным чемоданчиком. От стоявшего на ленте гроба с обугленными углами, влажной крышкой и стенками шел еле заметный пар.

– Извините, что пришлось захлопнуть проход, – будничным голосом произнес Карл. – Конечно, вряд ли кто-то сюда спустится, но не хотелось бы объяснять, что происходит, кому-то кроме вас.

Вилер не отводил глаз от гроба. Казалось, он абсолютно владел собой. Но Карл понимал, какой ценой давалось это напускное спокойствие.

– А вот мне неплохо бы объяснить, – сказал Вилер и расхохотался. Впервые Карл наблюдал, как у него сдали нервы.

– Объясню. Прямо сейчас.

Он расстегнул чемоданчик и разложил его на столике. Заблестели хромированные и стальные инструменты, в маленьких кармашках оказались крохотные пузырьки. Для начала Карл вытащил отвертку.

– При кремации шурупы не нужны, – бодро заметил он и просунул конец отвертки под угол крышки. Стукнул кулаком по рукоятке, и крышка с треском отошла.

– К стене не прислоните?

Кливленд Вилер молча подчинился, получив шанс отвлечься, отвернуться. Хоть какая-то передышка, хоть секунда подумать. Карлу же выдался шанс бросить беглый взгляд на его невозмутимое лицо и внутренне отметить: Он ни при чем. И вправду ни при чем.

Вилер заботливо поставил крышку, и они замерли с двух сторон от гроба.

– Он… Стал намного старше, – наконец выдавил Вилер.

– Вы что, не виделись?

– Только изредка. За последние месяцы я провел с ним в похожей комнате больше времени, чем за последние восемь-девять лет. Но каждый раз всего пару минут.

Карл понимающе кивнул.

– Сам знаю. То постоянно трезвонит телефон, не важно, полдень или полночь. Потом сутки, двое, трое – затишье; никого не вызывают, никого не впускают…

– Не хотите рассказать про эту «липовую» топку?

– Про какую топку? А, про печь? Почему липовая? Самая что ни на есть настоящая. И когда мы закончим, прекрасно справится со своей работой.

– Тогда к чему весь этот спектакль?

– Для патологоанатома. Бумаги, что он подписал, прямо сейчас как бы не существуют. Но когда мы сунем гроб обратно в печь и включим ее, вступят в законную силу.

– Тогда что происходит?

– Вам следует кое-что знать.

Наклонившись к гробу, Карл расправил скрещенные руки. Они выпрямлялись неохотно, пришлось силой придавить их к бокам. Потом он расстегнул пиджак, откинул полы, расстегнул рубашку, молнию на штанах. А когда закончил, то поднял глаза и увидел, что Вилер неотрывно следит, но не за телом старика, а за ним.

– У меня такое ощущение, что я вас впервые вижу.

«Но теперь-то видите, – про себя подумал Карл Триллинг и добавил: – Вот, спасибо тебе, Джо. Ты был чертовски прав».

Джо знал ответ на этот каверзный вопрос: как себя вести. И дал дельный совет, говорить на равных. «Будь как он». Как он. Человек без иллюзий (они ведь не работают) и безо всякой надежды (кому вообще она нужна?), зато с привычкой побеждать. Который произнесет «хороший денек», и все вокруг тут же примут стойку смирно со словами «так точно, сэр».

– Мы редко встречались, – коротко ответил Карл.

Он скинул пиджак, свернул его и положил на стол рядом с чемоданчиком. Затем надел хирургические перчатки и снял со скальпеля стерильный колпачок.

– Когда люди впервые присутствуют на вскрытии, бывает, кричат, в обморок падают.

– Не мой вариант, – косо усмехнулся Вилер.

Но от внимания Карла Триллинга не ускользнуло то, что он увидел тело старика только сейчас. А когда увидел, то кричать не стал и в обморок не свалился; лишь удивленно что-то промычал.

– Думал, что вы удивитесь, – небрежно заметил Карл. – И, если вам интересно, он был мужского пола. Вид, похоже, яйцекладущий. Тоже млекопитающие, но, видимо, откладывают яйца. Не отказался бы взглянуть на женскую особь. Вот это, кстати, не вагина, а клоака.

– До этого момента, – зачарованно промолвил Вилер, – я считал вашу ремарку про человечность не более чем фигурой речи.

– Не считали, – бросил Карл.

Оставив слова висеть в воздухе, как случается, если у говорящего хватает ума оградить их с обеих сторон молчанием, он ловко разрезал тело от грудины до лонного сочленения. Такое зрелище новичку всегда выдержать непросто. Трудно себя убедить, что мертвецу уже все равно, он ничего не чувствует. Ощущая напряжение, Карл поднял голову, хотел увидеть, как Вилер ахнет или вздрогнет. Но тот лишь задержал дыхание.

– Вдаваться в детали можно часами, я бы даже сказал, неделями, – произнес Карл, искусно выполняя поперечный надрез рядом с мечевидным отростком грудины. – Но вот что я хотел бы вам показать.

Поддев внутренний угол получившегося креста, он потянул вверх и налево. Кожные покровы – внутри не розовые, а бледно-лиловые – отошли легко, под ними показался жир. Стали видны полосы мышц на ребрах.

– При пальпации грудины, – сказал Карл, демонстрируя правую сторону, – чувствуются обычные человеческие ребра. Но взгляните.

Пара умелых движений, и он отделил от кости мышечные волокна, сантиметров десять, обнажая ребра. Потом еще немного, и еще… становилось ясно, что ребра соединялись тоненьким подвижным слоем кости или хитина.

– Похоже на китовый ус, – заметил Карл. – Видите? – Оторвав кусочек, он согнул его.

– Бог мой.

III

– А теперь посмотрите сюда.

Карл взял из набора хирургические ножницы и разрезал грудину до ключицы, потом по нижней границе ребер. Просунув в разрез руки, он потянул вверх. Грудная клетка, глухо щелкнув, раскрылась, выставляя напоказ легкое. Не розовое и даже не желчно-бурое, как у курильщика, а желтого, янтарно-желтого цвета чистой серы.

– Метаболизм, – сказал Карл, выпрямляясь и разминая затекшее плечо, – конечно, поражает. То есть поражал. Дышал он кислородом, как и мы, но выделял его из окиси углерода, двуокиси и треокиси серы, а по большей части двуокиси углерода. Не то чтобы хотел, приходилось. Он мог чуть-чуть продержаться на чистом, в нашем понимании, воздухе, а потом сбегал, чтобы глотнуть родной атмосферы. По молодости мог вытерпеть несколько часов подряд, но с годами вынужден был проводить все больше времени в привычной для него среде. Все эти его длительные исчезновения, затворнический образ жизни – не такой уж и бзик, как думали люди.

– Но… кто он? Откуда… – кивнул Вилер в сторону трупа.

– Это я сказать не могу. За исключением кучи медицинских подробностей и биохимических показателей, вам известно столько же, сколько и мне. Как-то попал на нашу планету. Пришел, увидел и стал действовать. Взгляните.

Он обнажил другую часть грудной клетки, вскрыл грудинную кость. Легочная ткань не делилась на две отдельные части, это был вытянутый в длину целостный орган.

– Легкое одно, хотя из двух долей. То же самое с почками и семенниками.

– Верю вам на слово, – выдавил Вилер слегка осипшим голосом. – Черт возьми, да что это такое?

– Двуногое, лишенное перьев, как однажды описал гомо сапиенса Платон. Я сам не знаю, что это. Я только знаю, что оно здесь. И подумал, что вы об этом тоже знать должны. Только и всего.

– Похоже, вы такое уже видели.

– Конечно. У Эпштейна.

– У Эпштейна?

– Естественно. Старику требовался посредник, который мог бы, не вызывая подозрений, проводить время как в его среде, так и в чужой. Он решал по телефону многое, но не все. Эпштейн стал, если можно так выразиться, правой рукой; он задерживал дыхание немного подольше. Что его и сгубило.

– Почему вы молчали?

– Во-первых, мне дорога моя шкура. Мог бы сказать «репутация», но шкура – верное слово. Я подписал контракт как лечащий врач, потому что был нужен. Для отвода глаз. Но я его практически не лечил: так, немного, по телефону. В девяти случаях из десяти, как я понял сравнительно недавно, мне пускали пыль в глаза. Даже врача можно обвести вокруг пальца. Мне звонили, перечисляли симптомы, а я осторожно предполагал диагноз и назначал лечение. Потом сообщали, что пациент идет на поправку. Так и работали. Были даже анализы: кровь, моча, кал. Я все проверял в лаборатории и никогда не задумывался, что они брали образцы оттуда, откуда и тело, за которое расписался патологоанатом.

– Какое тело? О чем вы?

– Старик мог достать все, что хотел, – пожал плечами Карл. – Абсолютно все.

– Получается, патологоанатом обследовал не… – И Вилер взмахнул рукой в сторону гроба.

– Конечно нет. Для этого и нужна задняя дверь. Похожий фокус можно купить за пятьдесят центов – ловкость рук, только и всего. Тело, что лежит здесь, уже было внутри печи. А его абсолютная копия, двойник, который взялся бог знает откуда – клянусь, я вообще не в курсе, – встречал патологоанатома снаружи. Нажали на кнопку, загорелся огонь, и второй гроб заехал внутрь, вытолкнув первый. Который тут же окатило водой. А человеческое тело превратилось в пепел. Как и в случае с Эпштейном, поступили распоряжения, неофициальные, конечно, только для моих ушей: ждать, пока не останусь один, через час зайти в эту комнату, нажать вторую кнопку и отправить второй гроб обратно в печь. Без клинических исследований, без вопросов, без заявлений. Как и многие из его приказов – логично, но зачем – не ясно.

Внезапно Карл рассмеялся:

– А вам известно, почему старик никогда не пожимал руки? И Эпштейн, кстати, тоже.

– Я считал, что он до смерти боится микробов.

– Просто нормальная температура его тела составляла сорок два градуса.

При этих словах Вилер дотронулся одной рукой до другой, но ничего не сказал.

– Итак, босс, что будем делать дальше? – небрежно произнес Карл, когда понял, что основательно отгородил слова молчанием.

Кливленд Вилер медленно отвернулся от тела, ему явно сложно было переключиться.

– Как вы меня назвали?

– Это я образно, – сказал Карл и улыбнулся: – Все-таки я работаю на компанию, получается, на вас. Сейчас я нажму ту кнопку и выполню приказ, окончательно и бесповоротно. Других распоряжений пока нет. Решайте.

– Вы говорите про него? Про это? Что с ним делать? – Вилер снова посмотрел на труп.

– Да. Есть варианты: сжечь тело и забыть или созвать сюда руководство в полном составе и эшелон ученых. Еще можно обо всем растрезвонить и напугать до чертиков все население Земли. Надо решать. Хотя меня лично волновал другой, более глобальный вопрос.

– Не понимаю…

– Что он здесь вообще делал? – Карл кивнул в сторону гроба. – Что успел? Чего добивался?

– Продолжайте, – попросил Вилер; впервые в его словах засквозила неуверенность. – У вас было время, чтобы все обдумать. Я же… – Он беспомощно развел руками.

– Понимаю, – спокойно сказал Карл. – Пока вы могли только слушать. Не хочу смущать, переходя на личности, но скажу, что вы восприняли новости очень достойно. У любого другого уже давно бы колени подкосились. Ну да ладно. Есть простая методика в курсе элементарной алгебры, когда нужно построить график. Отмечаешь точку с известными данными. Узнаешь больше, ставишь еще точку, потом еще одну. Имея три точки – хотя, конечно, чем больше, тем лучше, но с тремя уже можно справиться, – соединяешь, рисуя кривую. У этой кривой есть свои характеристики, и можно ее продлить немного дальше, предположив, что впоследствии данные подтвердятся.

– Экстраполяция.

– Точно. Представим, что ось Х – благосостояние нашего бывшего босса, а ось Y – время. Получается, что кривая благосостояния отражает, скажем так, его влияние.

– Столько данных…

– Так ведь более тридцати лет нужно охватить.

– Многовато.

– Теперь за эти же тридцать лет нужно отобразить другую кривую: изменения окружающей среды. – Карл, успокаивая, поднял руку. – Не собираюсь читать вам курс экологии. Давайте рассуждать более предметно. Скажем просто «изменения». Заметно повышение средней температуры из-за CO2 и парникового эффекта. Нарисуем кривую. Воздействие тяжелых металлов, ртути и лития на органическую ткань. Рисуем кривую. Отравление хлористым углеводородом, разрастание морских водорослей из-за фосфатов, количество инфарктов. Аналогично. А теперь совместим все кривые на одном графике.

– Понимаю, куда вы клоните. Но в подобные игры со статистикой следует играть осторожно. А то привяжете увеличение количества смертей на дорогах к расходу алюминиевых банок и детских булавок.

– Согласен, но мне кажется, я справлюсь. Хочу вам логично объяснить нечто нелогичное. Ведь если изменения, происходящие на нашей планете, явились результатом беспечности – где статистикой и не пахнет, – то как вышло, что беспечность не приносит пользу окружающей среде? Извините, обещал обойтись без лекций. Другими словами: как вышло, что беспечность портит и не сохраняет?

– Следующий вопрос. А куда ведут эти изменения? Наверняка вы встречались с теоретическими выкладками «формирования земли» – как преобразовать другие планеты и сделать их пригодными для жизни человека. А что, если это попытка видоизменить нашу планету, чтобы она подходила кому-то еще? А что, если кому-то нужно больше воды, и они охотно растапливали полярные льды парниковым эффектом? Увеличивая оксиды серы, уничтожали некоторые океанические виды: от планктона до китов? Уменьшали население, увеличивая случаи рака легких, эмфиземы, сердечных приступов, даже военных действий?

Не сговариваясь, мужчины опустили глаза на покойника.

– Припомните-ка область его интересов, – мягко сказал Карл. – Нефтепереработка, полезные ископаемые, пищевая промышленность, реклама… все, что провоцировало изменения или помогало тем, кто претворял их в жизнь.

– Но почему-то вы не сильно его вините.

– Так он нашел себе продажных помощников.

– Считаете, он пытался изменить целую планету ради личного комфорта?

– Не совсем. Перейду к главному. Неизвестно, есть ли среди нас подобные особи. Но если изменения продолжатся – и будут набирать обороты, – можно ждать гостей.

– Так что вы хотите? – спросил Вилер. – Поднять мир на борьбу с захватчиком?

– Ничего подобного. Просто тихо-мирно повернул изменения вспять. Если наша планета в обычном состоянии для них непригодна, я бы оставил все как есть. Не думаю, что придется давать отпор. На мой взгляд, они просто не придут.

– Или попробуют зайти с другой стороны.

– Вряд ли. Если бы они считали, что справятся эскадрой космических кораблей с суперпушками, они бы так и делали. Но нет, они выбрали другой способ. И если не сработает, будут искать другую планету.

Вилер задумчиво покусывал губу.

– Ведь что надо? Тот, кто в курсе происходящего, умеет отдавать приказы и распоряжается приличным капиталом, – тихо сказал Карл. – Чтобы сложилась такая личность, они могли бы даже переписать чью-то судьбу.

И прежде чем Вилер успел ответить, Карл взял в руки скальпель.

– Сделайте одолжение, – произнес он тоном, больше свойственным Вилеру. – С меня, черт возьми, достаточно; не хочу быть единственным, кто через это прошел.

Наклонившись над головой трупа, он сделал надрез вдоль линии роста волос от виска к виску. Потом, опершись локтями о края гроба и зафиксировав одну руку другой, направил скальпель прямо от центра лба вниз к носу, через верхнюю губу, через нижнюю и вниз до горла.

– Положите ладони на щеки, – выпрямившись, приказал Карл.

Вилер нахмурился – с ним давно никто так не говорил, – задумался, но затем подчинился.

– А теперь сожмите и потяните вниз.

Под давлением края разреза чуть разошлись, потом вдруг плоть перекосилась, кожа слезла с лица цельным куском. Вилер, не ожидая, что будет так легко, упал, упершись руками в дно гроба, и оказался лицом к лицу с покойником.

Глаза, как и легкие с почками, сливались в один орган, более узкий в центре. Овальный зрачок располагался вертикально. На бледно-лавандовой коже желтели сосуды, вместо носа было отверстие. Круглый рот, зубы какие-то неровные, подбородок вообще крохотный.

Вилер, не двигаясь, закрыл глаза, замерев так на секунду-другую, затем храбро открыл их снова. Перегнувшись через край гроба, Карл хотел помочь подняться. Вилер на секунду обмяк, но быстро оправился и отбросил руку.

– Зачем?

– Есть причина, – признал Карл. – Хотели бы сами оказаться на моем месте? Когда не с кем поделиться? Некому довериться?

И тут Вилер не выдержал и разразился смехом. А когда успокоился, сказал:

– Жмите на кнопку.

– Давайте сюда крышку.

Кливленд Вилер послушно поднял крышку, и они водрузили ее на место. Карл нажал на кнопку, и гроб медленно въехал в пылающую пасть. Потом они ушли.

Джо Триллинг зарабатывал на жизнь интересным способом. Жил он, кстати, вполне прилично, хотя, конечно, в городе смог бы позволить себе больше. С другой стороны, обитал он в горной местности в полумиле от живописной деревеньки, на свежем воздухе в окружении сосен и берез, что росли вперемешку с рододендронами. И сам был себе хозяином. Конкуренты практически отсутствовали.

А зарабатывал он, создавая медицинские муляжи, по большей части для военных, хотя принимал заказы и от мединститутов, и от кинопродюсеров. Случались и личные просьбы – вопросов никто не задавал. Джо мог сделать точную копию любой части тела, любого органа, закрепить ее или сделать съемной. Модели не отличались от оригинала на вид, их можно было трогать, нюхать и щупать. Гангрена источала зловоние, а на щитовидке проступали капли пота. Он мог отработать по индивидуальному заказу или поставить изделие на поток. Короче говоря, в своей области доктор Джо Триллинг был лучшим.

– С лицом получилось идеально, – рассказал ему Карл (уже в более приятных обстоятельствах: днем, за бутылочкой пива), – тут его вконец проняло. Бог мой, Джо, как красиво ты все сделал.

– Да ладно, просто детальки, заклепки. Вся красота в твоей идее – чтобы он руками все прочувствовал.

– Не понял?

– Я вот думаю, – начал Джо. – Это же такой блестящий ход. Разыграть парня – уже придумано неплохо, но заставить его в такой напряженный момент положить руки на «труп» – просто гениально. Как… Знаешь, помню, ребенком возвращался домой из школы, оперся об изгородь, а там плевок. – Он показал руку и потряс ей. – Все эти годы не мог забыть то ощущение. Все эти годы не смогли стереть его из памяти, столько раз мыл руки – и все без толку. Это, Карл, не просто психология или игры разума, это больше, чем воспоминания из прошлого. Думаю, что наши клетки, особенно на руках, способны запоминать. Мысль такая: сколько бы ни прожил Клив Вилер, его ладони не забудут, как слезла кожа. Поэтому он никогда не забудет то лицо. Так что это ты у нас гений, не я.

– Да лааадно. Зато ты знал, что делаешь. А я – нет.

– Ну уж, конечно.

Джо откинулся в садовом шезлонге – чтобы и пиво держать было удобно, и разглядывать через дно бутылки солнце. Любуясь пузырьками, которые нарушали законы перспективы (ведь, поднимаясь к поверхности, они увеличивались в размерах), он вдруг окликнул брата:

– Карл?

– Ну?

– Про бритву Оккама слышал?

– Ага. Давно, правда. Что-то из философии. Или логики. Дай-ка вспомню. Если известно следствие и ряд возможных причин, то самая простая из них и будет истинной. Оно?

– Не совсем, но близко, – лениво ответил Джо Триллинг. – Хмм. Ты вот всегда считал, что логика самодостаточна и не обязана иметь ничего общего с правдой.

– Я и сейчас так считаю.

– Понятно. Мы вот с тобой понимаем, что жадность и беспечность сами по себе в состоянии разрушить нашу планету. Но решили, что для Клива Вилера, который может исправить ситуацию, это не аргумент. И создали пришельца, которому для дыхания нужен смог. Получается, наших причин для спасения мира ему было мало, поэтому мы предоставили ему собственную причину. Проще говоря – выдумали.