Электронная библиотека » Эдвард Уолдо » » онлайн чтение - страница 30

Текст книги "Брак с Медузой"


  • Текст добавлен: 19 января 2021, 23:22


Автор книги: Эдвард Уолдо


Жанр: Любовно-фантастические романы, Любовные романы


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 30 (всего у книги 32 страниц)

Шрифт:
- 100% +

За его словами она распознала такую глубокую тоску, что потянулась к руке, которой он держался за край кровати. Он не отпрянул, но и радость от прикосновения не выказал.

– Разве я не могу испытывать благодарность прямо сейчас?

– Это был бы акт веры, – с горечью сказал он, – а в наши дни веры нет, если она вообще когда-нибудь была.

Он встал и пошел к двери.

– Не уходите сегодня ночью, пожалуйста. Уже темно, а дорогу вы не знаете. Увидимся утром.

Когда утром он вернулся, дверь была открыта, кровать заправлена, а простыни, наволочки и полотенца аккуратно сложены на стуле. Девушка ушла.

Он вышел во дворик и стал пристально разглядывать свой бонсай. Раннее солнышко задекорировало золотой глазурью плоскую макушку старого дерева, превратив корявые ветви в изящный рельеф, а грубую поверхность бурых трещин в бархат. Только спутник бонсай (хотя есть еще и владельцы, но они в меньшем почете) в полной мере понимает эту связь. К дереву отношение особенное, личное, потому что это живой организм, а живые организмы меняются, но меняются согласно их собственному желанию, по собственным правилам. Человек смотрит на дерево, в голове рождаются определенные идеи – здесь добавить, здесь продлить, – потом приступает к реализации. А дерево в свою очередь будет делать только то, что может, до последнего сопротивляясь любой попытке пойти против своей природы, или сделать что-то быстрее, чем нужно. Поэтому сформировать бонсай можно лишь путем компромисса и сотрудничества. Человек не может создать бонсай, как и дерево не может стать им самостоятельно. Обязательно нужны оба, и они должны понимать друг друга. Это долгий процесс. Человек помнит свой бонсай, каждую веточку, иголочку, угол каждого сучка, и за тысячу миль от своего дерева, лежа бессонной ночью, когда выдается минутка, он вспоминает ту или иную линию, думает о формировании, он строит свои планы. Проволокой, водой или светом, наклоняя ветки, высаживая сорняки, забирающие воду, или укрывая корни, человек объясняет дереву, чего он хочет. И если делает это хорошо и между ними рождается взаимопонимание, то дерево откликнется, послушается… до определенной степени.

Ведь всегда есть место для гордости, для самостоятельных изменений: отлично, я сделаю, как ты хочешь, но сделаю по-своему. И дерево всегда готово все ясно и логично объяснить, часто (с улыбкой) давая человеку понять, что он мог бы эти изменения обойти, если бы лучше дерево понимал.

Это самая медленная скульптура в мире, и временами возникают сомнения, дереву ли придается форма или человеку…

Так он стоял минут десять, наблюдая, как солнечные лучи золотят верхушку кроны, потом подошел к резному деревянному сундуку и вытащил приличный кусок старой парусины. Отворив окно в атриуме, он укрыл тканью часть корней и земли, другую же предоставил ветру и влаге. Нужно время: месяц или два. Потом, возможно, нужный отросток уловит намек, и неравномерное поступление влаги через слой камбия убедит его продолжить свой путь не вверх, а в сторону. Может, и нет. Тогда потребуются более жесткие меры, придется связывать, обматывать проволокой. Возможно, дерево все-таки захочет расти вверх и будет вести себя столь убедительно, что склонит человека к полноценному и оправдывающему себя диалогу.

– Доброе утро.

– Ох ты ж, черт возьми! – гаркнул он. – Я из-за вас язык прикусил. Думал, вы ушли.

– Ушла. – Она присела в тенек, спиной к стене, лицом к атриуму. – Но задержалась, хотела немного побыть с этим деревом.

– И что?

– Я много думала.

– О чем?

– О вас.

– И сейчас?

– Послушайте, – твердо сказала она. – Я не пойду ничего проверять по врачам. Не хотела уходить, не объяснив этого вам, не убедившись, что вы поверили.

– Давайте зайдем внутрь и поищем какой-нибудь еды.

Она глупо захихикала.

– Не получится. Ноги затекли.

Он, не раздумывая, подхватил ее на руки и понес.

– Вы мне верите? – спросила она, обвив руками плечи, глядя ему в лицо.

Он молча дошел до деревянного сундука, остановился и посмотрел ей в глаза.

– Верю. Не знаю, почему вы приняли такое решение, но очень хочу вам верить.

Он посадил ее на ящик и сделал шаг назад.

– Акт веры, вы сами говорили, – она была очень серьезна. – Нужно испытать его хоть раз в жизни, чтобы больше не повторять таких ужасных слов.

Она с опаской переминалась с ноги на ногу на плиточном полу.

– Ой! Все онемело, теперь покалывает, – ее лицо исказила болезненная гримаса.

– Похоже, вы долго думали.

– Долго. Хотите подробности?

– Естественно.

– Вы сердиты, напуганы.

Ему, похоже, стало приятно.

– Ну, так откройте мне глаза!

– Нет, – тихо произнесла она. – Лучше вы. Я серьезно. Почему вы такой сердитый?

– Неправда.

– Почему вы такой сердитый?

– Говорю вам, я не сердитый. Хотя, – добродушно добавил он, – вы меня и доводите.

– Ну так почему?

Он долго ее разглядывал, во всяком случае, ей так показалось.

– Вы правда хотите узнать?

Она кивнула.

– Откуда, по-вашему, все это взялось: дом, земля, оборудование? – обвел рукой он свое имущество.

Она молчала.

– Система выхлопа двигателя, – признался он с уже знакомой хрипотцой. – Способ выведения выхлопных газов из двигателей внутреннего сгорания с помощью вращения. Несгоревшие частицы оседают в выхлопной трубе на стекловолокнистом вкладыше, который просто вытаскиваешь и меняешь на новый, раз в пару тысяч миль. Остатки выхлопов воспламеняются свечами зажигания, что горит, сгорает, а из-за высокой температуры предварительно прогревается двигатель. Остатки, вращаясь, снова попадают в фильтр. То, что в конечном итоге выходит на улицу, по современным стандартам, по крайней мере, экологично. А учитывая прогрев, двигатель на деле и служит дольше.

– Так вы заработали кучу денег.

– Кучу денег, – повторил он. – Но не потому, что мое изобретение стали использовать на благо окружающей среде. Автомобильная компания приобрела документацию, заплатила деньги, и… похоронила все в сейфе. Новшество им не по вкусу: пришлось бы тратиться на установку оборудования в новых машинах. А их дружкам, что занимаются очисткой топлива, не нравится, когда двигатель работает хоть на сырой нефти. Понятно, тогда я еще плохо соображал, но больше такой ошибки не повторю. Да, я сержусь. Как сердился, когда на нефтяном танкере меня, еще юнца, послали отмывать переборку стружкой хозяйственного мыла и тряпками. Я спустился на берег и купил моющее средство, которое оказалось лучше, действовало быстрее и стоило дешевле. Но когда показал его лоцману, то получил кулаком в челюсть: нечего выпендриваться. Правда, в тот момент он был навеселе. Но самое ужасное началось, когда команда, старые морские волки, ополчилась против меня, окрестив «каждой бочке затычка». Хуже и быть не могло. Я все не понимал, почему люди так противятся переменам к лучшему.

– С подобными трудностями я сталкивался всю жизнь. Сам не перестаю задаваться вопросами: «Почему здесь устроено именно так, а не иначе?», «Можно ли сделать наоборот, вот так и эдак?». Всегда нужно задавать следующий вопрос, не важно, речь идет о вещи или о ситуации. Нельзя сдаваться, даже если вам нравится ответ, потому что будет и следующий. А мы живем в мире, где люди не хотят задавать следующий вопрос!

– Я получил сполна за вещи, которыми люди не будут пользоваться. И признаю, сам виноват, что все время бешусь, просто не могу прекратить задавать вопросы и находить на них ответы. В этой лаборатории полдюжины стоящих открытий, их никто никогда не увидит, а еще полсотни – в моей голове. Но что можно сделать в мире, в котором люди лучше поубивают друг друга в пустыне, хотя им показали, что ее можно превратить в зеленый цветник? В котором люди гордятся тем, что вливают миллиарды в развитие новых нефтяных месторождений, хотя им неустанно доказывают, что ископаемое горючее нас всех погубит. Да, я сержусь. А разве повод не веский?

Она ждала, пока его голос эхом облетел дворик и устремился вверх, помолчала еще чуть-чуть, чтобы он понял, что не один, не безумен, несмотря на свою ярость. Он понял и застенчиво улыбнулся.

– А может быть, вы задаете следующий вопрос, когда нужно задать нужный? – спросила она. – Знаю, люди, которые живут по старым поговоркам, пытаются не думать своей головой, но есть одна, к которой все же стоит прислушаться. Если задать вопрос правильно, то ответ получишь сразу. Понимаете, если вы положили руку на горячую плиту, спросите себя, как можно спасти руку, не обжечься? Согласны, что ответ лежит на поверхности? Если мир упорно отвергает то, что вы хотите ему предложить, можно поинтересоваться почему и найти ответ.

– Ответ очевиден, – отрезал он. – Люди – глупы.

– Вы ведь понимаете, что это не ответ, – сказала она.

– А какой ответ?

– Этого я сказать не могу! Но когда речь идет о людях, я знаю, что то, как ты делаешь, намного важнее того, что ты делаешь. С деревом вы ведь уже решили, как добиться нужного результата?

– Черт возьми!

– Люди тоже живые, растущие существа. Я не знаю и сотой доли того, что знаете вы о бонсай, но понимаю, что изначально вы берете не самое здоровое и прямое дерево. Самые красивые экземпляры получаются из хилых и кособоких. Когда приступите к формированию человечества, не забывайте об этом.

– Даже не знаю, то ли рассмеяться вам прямо в лицо, то ли двинуть!

– Я лучше пойду.

Она встала. И только сейчас он заметил, насколько она высока.

– Да ладно. Вы же понимаете, это всего лишь выражение.

– Нет, я не испугалась. Но все-таки лучше пойду.

– Боитесь задать следующий вопрос? – угадал он.

– Ужасно.

– Задавайте, не стесняйтесь.

– Не буду.

– Тогда я сделаю это сам. Вы сказали, что я сердит и напуган. И хотите знать, чего я боюсь.

– Хочу.

– Вас. Я до смерти боюсь вас.

– Вы серьезно?

– Почему-то вам не хочется лгать, – с трудом признался он. – Знаю, вы думаете, я в принципе боюсь близких отношений. Боюсь того, что нельзя разобрать отверткой, исследовать масс-спектроскопом или высчитать с помощью таблицы косинусов и тангенсов. И я не знаю, как с этим справиться.

Он произнес это шутливым тоном, но руки дрожали.

– Вы справитесь, польете с одной стороны, – нежно сказала она, – может, развернете к солнцу. Считайте отношения живым организмом, животным, женщиной, бонсай. Они станут такими, как вы захотите, если позволите им быть самими собой, проявите терпение и заботу.

– Кажется, вы делаете мне своего рода предложение. Но почему?

– Я просидела здесь почти всю ночь, и в голове родилась сумасшедшая мысль. Как по-вашему, два хилых, искореженных дерева могут образовать бонсай?

И он решился.

– Как тебя зовут?

Летающее блюдце одиночества

«Если она утонула, мне уже никогда не отыскать ее в слепящем половодье лунного света над белой полосой прибоя, с пенным шипением набегающего на мертвенно-бледный песок пляжа», – с ужасом подумал я. Самоубийцы, выбравшие пулю или нож в сердце, почти всегда старательно обнажают грудь, и тот же самый необъяснимый порыв побуждает тех, кто решил утопиться, снять с себя одежду.

Чуть раньше или чуть позже – и мне помогли бы упавшие на дюны тени и вздымающиеся волны. Теперь же единственной тенью на берегу была моя собственная – крошечное густо-черное пятнышко, похожее на след от воздушного шара. Чуть раньше – и я бы увидел, как она бредет по серебристому пляжу, отыскивая уединенное местечко, чтобы умереть. Чуть позже – и я не смог бы сделать больше ни единого шага по рыхлому, предательски рассыпающемуся, сводящему с ума песку.

Тут мои ноги подкосились, и я со всхлипом упал на колени. Нет, я не оплакивал ее, еще нет, мне просто не хватало воздуха. Вокруг бушевал хаос: ветер, соленые брызги, дикое мельтешение света и тени, цветов и красок, которые вовсе и не были красками, а лишь разными оттенками белизны и серебра. Будь этот свет звуком, он шуршал бы волной по песку. Такой свет увидели бы мои уши, стань они глазами.

Я скорчился на песке посреди светового водоворота, первая волна вскипела у моих ног и разбилась на тысячи пляшущих цветочных лепестков, а в следующее мгновенье на меня обрушилась плотная лавина бурлящей воды. Я прижал кулаки к глазам. Море на губах отдавало солеными слезами, и казалось, что сама ночь кричит и рыдает в голос.

Вот он – светлый изгиб плеч над опадающей пеной. Должно быть, девушка почувствовала мое присутствие, а может, я закричал – повернула голову, увидела меня и прижала руки к вискам. Лицо ее болезненно искривилось, она издала отчаянно-яростный крик и ринулась в воду. Я скинул туфли и бросился в волны, не помня себя, что-то выкрикивая и хватая руками светлые блики, которые проходили сквозь пальцы холодными солеными брызгами.

Мы оказались почти рядом, и ее тело, подхваченное прибоем, больно ударило меня в бок, а налетевшая волна сбила с ног нас обоих. Захлебнувшись соленой водой, я перевернулся и увидел стремительно несущуюся на меня кривую зеленовато-белую луну. Потом снова ощутил под ногами вязкий песок, а в руке – ее волосы. Отступающая волна потянула ее за собой, и она стала ускользать от меня. В тот момент я был уверен, что девушка мертва, однако, почувствовав под ногами дно, она с трудом встала на ноги и начала яростно отбиваться.

Мокрый кулак врезался мне в ухо, голову пронзила острая боль. Девушка рванулась прочь, но моя рука запуталась в волосах, и я не мог отпустить ее, даже если бы захотел. Со следующей волной она вновь набросилась на меня, пустив в ход кулаки и ногти, и нас понесло на глубину.

– Нет… не надо! Я не… – крикнул я, но острые ногти снова полоснули меня по лицу.

– Отстань от меня! – завизжала она. – Оставь – сказали ногти – меня – сказали зубы – в покое! – закончил маленький твердый кулак.

Тогда я притянул ее голову за волосы к плечу и ребром свободной руки дважды рубанул по шее. Она обмякла, я вытащил ее на берег и отнес за дюну, закрывшую нас от бушующего моря и ветра, который теперь шумел где-то высоко над нами. Там тоже было светло как днем. Я растирал ей запястья, гладил по лицу и говорил:

– Ну вот, все хорошо, – и еще какие-то слова, что снились мне давным-давно, в далеких снах.

Девушка лежала неподвижно, с крепко зажмуренными глазами, хрипло дыша сквозь стиснутые зубы, на ее лице застыла мучительная улыбка. Она давно пришла в себя, однако дыхание оставалось свистящим и хриплым, а веки – крепко сжатыми.

– Зачем ты это сделал?

Она наконец открыла глаза, в которых было столько боли, что для страха просто не оставалось места, затем снова смежила веки и прошептала:

– Ты знаешь, кто я.

– Да.

Она заплакала. Я терпеливо ждал. Когда она перестала плакать, между дюнами уже залегли тени.

– Ты не можешь знать. Никто не знает.

– Об этом все газеты писали.

– А, это…

Глаза медленно открылись. Она изучающе осмотрела мое лицо, плечи, губы, на секунду поймала мой взгляд, потом закусила губу и отвернулась.

– Никто не знает, кто я.

Я ждал, когда она шевельнется или заговорит, и наконец попросил:

– Расскажи мне.

– Кто ты? – спросила она, не оборачиваясь.

– Тот, кто…

– Ну?

– Не могу… может, потом.

Внезапно она села и попыталась прикрыться.

– Где моя одежда?

– Я не видел.

– А, помню… я сняла ее и бросила в песок под дюной, чтобы он засыпал ее навсегда, спрятал, как будто ее никогда не было. Ненавижу песок. Хотела утонуть в нем, но он меня не принял.

– Не смотри на меня! – вдруг закричала она. – Ты не должен на меня смотреть!

И стала беспомощно озираться в поисках укрытия.

– Не могу так. Что же делать? Куда идти?

– Пойдем, – сказал я и помог ей встать, но она вдруг вырвала руку и отвернулась.

– Не прикасайся ко мне. Отойди.

– Иди за мной, – сказал я и пошел вниз, где за изгибом песчаного холма, посеребренного луной, снова начиналось буйство ветра.

Она все-таки двинулась следом, опасливо заглянула за дюну – раз, другой.

– Там? – спросил я.

Она кивнула.

– Не видел.

– Так темно…

Девушка нерешительно шагнула вниз, в зияющую черноту лунных теней. Она двигалась медленно и осторожно, как слепая, и постепенно растворилась в темноте.

Оставшись на свету, я присел на песок.

– Ты слишком близко, – выплюнула она.

Я встал и шагнул назад.

Невидимая в темноте, она выдохнула:

– Не уходи.

Я ждал. Из острых теней выросла ее рука.

– Будь там… рядом, но в темноте. Как будто… просто голос.

Я сел на песок в тени. И она рассказала мне все, а не то, что было в газетах.

Когда это случилось, ей было лет семнадцать. Она гуляла по Центральному парку в Нью-Йорке. Денек выдался на удивление теплый для такой ранней весны, и на черных склонах появилась первая травка, нежно-зеленая, едва заметная, словно иней на камнях после ночных заморозков. Днем выглянуло солнце, и храбрая травка переманила к себе с холодного асфальта и бетона не одну сотню пар ног. Не удержалась от искушения и она. Просыпающаяся почва оказалась удивительно приятной на ощупь, а свежий весенний воздух имел особенный вкус. Ноги перестали чувствовать надетые на них туфли, а тело – пальто.

Только в такой чудесный день коренная горожанка может поднять голову и посмотреть в небо. Так она и поступила. И на какое-то мгновение забыла о своей жизни, где не было ни ароматов, ни тишины, где все было ей не по душе и не по размеру. Ее больше не угнетала четкая упорядоченность зданий за оградой парка, и вдруг стало не важно, что весь мир принадлежит всем этим изображениям на экранах, холеным богиням из стеклянных и стальных башен, да и всегда принадлежал не ей, а кому-то другому.

Подняв голову к небу, девушка вдруг увидела летающее блюдце: прекрасное, золотистое, с тонким матовым налетом, как на созревающих гроздьях винограда. Оно издавало негромкий звук, похожий на аккорд из двух тонов и шелеста ветра в пшеничном поле. Ласточкой взмывало высоко в небо и падало вниз, кружилось и замирало на месте, горя на солнце, словно золотая рыбка. Прелестное, будто живое, однако в его совершенстве угадывались выверенность пропорций и кропотливый труд.

Поначалу она даже не удивилась. Блюдце столь разительно отличалось от всего, что ей приходилось видеть, что могло быть лишь обманом зрения, оптической иллюзией, солнечным бликом от самолета или отблеском сварочной дуги. Но, оглядевшись по сторонам, она вдруг поняла, что другие люди тоже заметили странный предмет. Многие гуляющие остановились, замолчали и уставились в небо. Вокруг нее будто возник купол молчаливого изумления, за пределами которого угадывался астматический шум большого города, гудящего, хрипящего и кашляющего исполина, которому нечем дышать. Она снова подняла голову и только теперь осознала наконец величину и отдаленность странного объекта, вернее, его малость и близость. Блюдце могло поместиться в ее расставленные руки, и до него было всего каких-то полтора фута.

Охваченная внезапным страхом, девушка отпрянула назад и заслонилась руками, но блюдце просто висело в воздухе. Она метнулась в сторону, развернулась, прыгнула вперед и посмотрела, удалось ли отделаться от наваждения. Сначала ничего не увидела, но когда подняла глаза повыше, блюдце снова покачивалось и гудело прямо у нее над головой. Она прикусила язык, чтобы не закричать, и вдруг заметила боковым зрением, что какой-то мужчина, глядя на нее, перекрестился. Ее переполнил восторг. Она подумала: «Это потому, что у меня над головой золотой нимб». До сих пор перед ней никто так не преклонялся, ни разу в жизни. Эта приятная мысль проникла в душу даже сквозь изумление и ужас, чтобы служить утешением в будущие минуты одиночества.

Впрочем, в ту же минуту ею снова овладел панический страх. Она попятилась назад с поднятой головой, словно в каком-то нелепом танце, но почему-то не столкнулась ни с кем из зевак. Обернувшись, с ужасом поняла, что находится в самом центре огромной толпы, которая отступает, тараща глаза и тыча в нее пальцами.

Мягкое гудение изменило тембр, блюдце чуть накренилось и опустилось еще на пару дюймов. Кто-то испуганно вскрикнул, любопытные отхлынули, образовав более широкий круг, в который вливались новые зеваки. А блюдце между тем продолжало гудеть и крениться.

Девушка онемела от страха и рухнула на подкосившиеся колени. И тут блюдце спикировало вниз и зависло у самого лба, словно пытаясь поднять ее с земли. Она выпрямилась и снова попробовала заслониться руками, но они безвольно упали. Пару секунд блюдце удерживало ее в неподвижном состоянии, а потом она вздрогнула, обмякла и шлепнулась на землю, нелепо подвернув под себя ноги. Блюдце рухнуло рядом, прокатилось по кругу на ребре и остановилось. Тусклое, неподвижное, холодное, оно казалось мертвым.

Она лежала, словно в тумане, и смотрела в подернутую серой дымкой голубизну весеннего неба. До слуха доносились далекие свистки. И чьи-то запоздалые крики. Какой-то глупый голос твердил прямо у нее над головой: «Воздуху, дайте ей воздуху!», но толпа смыкалась еще теснее.

Потом небо заслонила внушительная фигура, затянутая в синий мундир с медными пуговицами, державшая на изготовку дешевый клеенчатый блокнот.

– Спокойно… что случилось… все в сторону…

По толпе кругами расходились варианты объяснений:

– Эта штука сбила ее с ног.

– Ее сшиб какой-то парень.

– Швырнул прямо на землю.

– Какой-то тип толкнул ее изо всех сил, и она упала.

– Прямо среди бела дня, у всех на глазах, этот хулиган…

– Даже днем в парке проходу не дают!

Эмоции в таких случаях всегда важнее правды, поэтому факты постепенно искажались до полной неузнаваемости. Скоро в круг протолкался еще один крепкий малый, тоже с блокнотом, в котором на ходу переправлял «красивую» брюнетку на «привлекательную», потому что женщина, фигурирующая в качестве жертвы в вечернем выпуске новостей, просто обязана быть привлекательной.

Медная бляха и багровое лицо склонились ниже.

– Ты как, сестренка? Сильно пострадала?

И по толпе эхом пронеслось: сильно пострадала, очень сильно пострадала, избита до потери сознания, жестоко искалечена…

Появился еще кто-то, в бежевом габардиновом пальто, с раздвоенным подбородком, решительный и целеустремленный.

– Гм, летающая тарелка? О’кей, сержант, принимаю командование на себя.

– А кто ты, черт возьми, такой, чтобы здесь командовать?

Мелькнул раскрытый кожаный футляр со значком, и кто-то из толпы, уткнувшись носом в габардиновое пальто, благоговейно выдохнул:

– ФБР!

Новость мигом разнеслась по толпе. Полицейский закивал как-то всем телом.

– Вызовите помощь и освободите место происшествия, – распорядилось пальто.

– Слушаюсь, сэр!

– ФБР, ФБР, – толпа заволновалась, и над лежащей девушкой вновь появился кусочек неба.

Она села с торжествующей улыбкой на лице и произнесла нараспев:

– Летающее блюдце со мной разговаривало!

– Тихо! – рявкнул габардиновый. – Еще успеешь наговориться.

– Да уж, сестренка… – поддакнул полисмен. – Кто знает, сколько в этой толпе чертовых коммунистов.

– Ты тоже помолчи!

Кто-то в толпе уже рассказывал, что на девчонку напали коммунисты, другие же, напротив, утверждали, что она сама коммунистка, за что и пострадала. Она хотела подняться, но чьи-то заботливые руки уложили ее обратно. К этому времени на место происшествия прибыло уже не меньше трех десятков полицейских.


– Я могу идти сама, – сказала она.

– Не волнуйтесь, вам нельзя двигаться, – ответили ей.

Уложили на носилки и накрыли большим одеялом.

– Я могу идти сама, – повторяла она, когда ее несли через толпу.

Какая-то женщина побледнела и со стоном отвернулась.

– Боже, какой кошмар!

Коротышка с круглыми глазами таращился и облизывал губы.

Носилки втолкнули в «Скорую». Габардиновый был уже там.

– Как это случилось, мисс? – спросил человек в белом халате с очень чистыми руками.

– Никаких вопросов, – перебил агент, – дело государственной важности.


– Мне надо на работу, – сказала она в больнице.

– Снимите одежду, – ответили ей.

У нее впервые в жизни появилась собственная комната, только за дверью дежурил полицейский. К ней приходило множество посетителей: гражданские, подчеркнуто любезные с военными, и военные, еще более любезные с некоторыми гражданскими. Она не понимала, кто все эти люди и что им нужно. Каждый божий день ей задавали пять миллионов вопросов, причем спрашивающие, очевидно, не общались между собой, потому что вопросы были одни и те же: «Ваше имя?», «Сколько вам лет?», «В каком году вы родились?», «Как вас зовут?». Но попадались и совсем уж странные. «Ваш дядя был женат на уроженке Центральной Европы. Из какой страны?», «В каких клубах и братствах вы состоите?», «А кстати, кто стоит за бандой Порченого с Шестьдесят третьей улицы?» и наконец: «Что вы имели в виду, когда заявили, что разговаривали с летающим блюдцем?».

– Это оно со мной говорило.

– И что же оно сказало?

Но девушка лишь качала головой. Некоторые кричали на нее, другие казались добрыми, даже слишком, но скоро она поняла, что и эти просто хотят усыпить ее бдительность, чтобы получить ответ на все тот же главный вопрос: «Что сказало блюдце?» Все было как с матерью, в школе и везде, поэтому она просто сидела и ждала, когда им надоест. Однажды ее несколько часов держали на очень жестком стуле, не давали пить и направляли в глаза нестерпимо яркую лампу. Но дома над дверью ее комнаты было застекленное окошко, и каждую ночь в глаза бил яркий свет из кухни, который оставляла мать, чтобы ее не мучили кошмары. Так что лампа оказалась ей нипочем.

После больницы – тюрьма. Там оказалось, в какой-то степени, даже лучше. Еда, сносная постель. Она видела через окно других женщин, гуляющих во внутреннем дворике. Ей объяснили, что их койки значительно жестче, а она – важная персона. Сначала она обрадовалась, но скоро опять стало ясно, что всем на нее плевать. Ее продолжали обрабатывать. Однажды в камеру даже принесли летающее блюдце. Оно лежало в большом деревянном ящике с задвижкой, внутри которого находился стальной сейф с автоматическим замком. Само блюдце весило не больше пары фунтов, но после такой упаковки для его перемещения потребовалось двое крепких мужчин, за которыми присматривали четверо вооруженных охранников. Ее заставили в точности воспроизвести, как все случилось, и охранники держали блюдце у нее над головой, только оно было уже не такое, как прежде. В нем насверлили дырок и выпилили крошечные кусочки, и оно стало мертвого серого цвета. Когда ее спросили, что с ним, девушка ответила:

– Теперь оно пустое.

Единственным, с кем она соглашалась говорить, был низенький толстяк с круглым животиком. Когда они впервые остались одни, тот честно сказал:

– Мне не нравится, как с тобой здесь обращаются, но я должен делать свою работу. Мне поручили выяснить, почему ты отказываешься рассказать, что сообщило тебе летающее блюдце. Меня не интересует, что оно сказало, и я не буду об этом спрашивать. Мне надо только узнать, почему ты держишь это в секрете.

Он выяснял это довольно странным способом. Они часами беседовали о воспалении легких, перенесенном ею в детстве, о цветочном горшке, сделанном ею своими руками во втором классе и сброшенном матерью с пожарной лестницы, о том, как ее забывали забрать из школы, и даже о ее заветной мечте – держать обеими руками бокал с вином и смотреть поверх него на красивого мужчину. Однажды она объяснила своему собеседнику, почему не хочет рассказывать:

– Потому что оно говорило только со мной, и это больше никого не касается.

Девушка даже рассказала ему о мужчине, который перекрестился, глядя на нее. Это была вторая тайна, принадлежавшая только ей. Толстяк действительно оказался порядочным человеком. Именно он посоветовал ей, как держаться в суде.

– Я не должен это говорить, но тебя собираются судить по всей строгости закона – судья, присяжные и все такое. Но ты не бойся и говори только то, что хочешь, не больше и не меньше, ясно? И не позволяй вывести себя из равновесия. У тебя есть право на личную жизнь. Он встал, ругнулся и ушел.

Перед судом к ней пришел какой-то тип и долго рассказывал, что на Землю могут напасть из космоса существа гораздо более развитые и сильные, чем люди, и что у нее в руках, возможно, находится ключ к спасению человечества, а значит, она должна открыть свою тайну людям.

– Но если даже нападения из космоса не будет, – добавил он, – подумай о решающем преимуществе, которое ты можешь дать своей стране в борьбе с ее врагами. Потом он погрозил ей пальцем и сказал, что такое упрямство можно квалифицировать как пособничество врагам родины. Оказалось, что именно он будет защищать ее на суде.

К счастью, все обошлось. Ее признали виновной в неуважении к суду, и судья зачитал длинный список грозящих ей наказаний, из которых выбрал только одно, условное и с отсрочкой приговора. Ее вернули в тюрьму, а через несколько дней выпустили.

Сначала все складывалось удачно. Она нашла работу в ресторане и сняла комнату. Мать не пустила ее на порог, потому что о ней писали в газетах. Ее родительница пила, как лошадь, и время от времени ставила на уши весь квартал, однако у нее были свои представления о приличиях, и выдвинутые газетчиками обвинения в шпионаже плохо с ними сочетались. Поэтому она написала на почтовом ящике свою девичью фамилию, а дочь выставила вон.

В ресторане девушка встретила мужчину, который впервые в жизни пригласил ее на свидание. Последние сбережения были потрачены на красную сумочку в тон туфлям. Немного другого оттенка, но все-таки красную. Они пошли в кино, однако после фильма поклонник даже не попытался поцеловать ее, а сразу спросил, что сказало летающее блюдце. Она ничего не ответила и всю ночь проплакала в подушку.

Потом, на работе, какие-то мужчины в кабинке замолкали и хмурились, как только она проходила мимо. Они подозвали хозяина и долго с ним беседовали. Оказалось, что это инженеры-электронщики, выполняющие правительственный заказ, и они боятся обсуждать при ней свои дела, потому что вдруг она шпионка. Так она осталась без работы.

Однажды она увидела свое имя на панели музыкального автомата в закусочной и, бросив монетку, услышала пошлую песенку про летающее блюдце, вскружившее голову глупой девчонке. Пока слушала эту чушь, кто-то в забегаловке узнал ее и окликнул по имени. Четверка подвыпивших работяг преследовала ее до самого дома, пришлось подпереть дверь шкафом.

Ей удавалось пожить спокойно не больше пары месяцев, а потом кто-нибудь снова приглашал ее на свидание. В трех случаях из пяти не обходилось без слежки. Один раз ее кавалер арестовал следившего за ними парня, а два раза те, кто следил, арестовали кавалера. И все поголовно расспрашивали о летающем блюдце. Отправляясь с кем-то в ресторан или в кино, она старалась притвориться, что это настоящее свидание, но ничего не получалось.

Тогда она переехала на побережье и нашла новую работу – убирать по ночам в магазинах и конторах. Платили не бог весть что, но она радовалась, что будет меньше сталкиваться с людьми, способными узнать ее по фотографиям в газетах, которые все никак не успокаивались. Каждые год-полтора какой-нибудь ретивый писака снова начинал мусолить эту историю в журнале или воскресном приложении, а уж если кому случалось заметить в небе огни какого-нибудь прожектора или метеозонда, их сразу объявляли неопознанными летающими объектами, и тогда не обходилось без воспоминаний о «летающей тарелке, которая хотела рассказать секрет».


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации