Текст книги "Сосновая крепость"

Екатерина Аксенова
Сосновая крепость

© Аксенова Е. Ю., 2023

© Уланова О. А., 2023

© ООО «Издательство «Абрикос», 2024

Глава 1
Бетонный бродяга

Это случилось в лето гроз. Когда сгорела Сосновая крепость. Когда не стало Ромы Григорьева. Когда закончилось моё детство.

Но до Конца ещё далеко. Обратный отсчёт не начался. В моём скетчбуке полно чистых страниц, а лето только набирает высоту. Идеальное время, чтобы ничего не делать.

Этим я и собирался заняться – морально разлагаться в пустом городе, слегка одуревая от одиночества и тонны свободного времени. Горстка несчастных, которых я могу назвать друзьями, разъехалась кто куда. Алекс рванул к тётке в Питер. Пашка отбывал срок в деревне. Романовский жарился на крутом заграничном пляже. Кипр? Мальдивы? Юпитер? Никто бы не удивился.

Я же никуда не уехал. Можно было, конечно, отправиться в командировку с дедом. Но перспектива кормить комаров в тундре, изучая быт очередного малого народа, мне не слишком улыбалась. Хотя дед звал. Говорил, художник нужен в каждой экспедиции. Ладно бы дед отправился в Африку, тогда я бы подумал. Но тундра! Где нет ничего, кроме оленей и комаров размером с оленей, нет уж, спасибо.

Зато мне достался город! Пустой. Летний. Только мой. Звучит как оправдание закоренелого неудачника, но меня вполне устраивал такой расклад. У меня был велик, бутылка колы, новенький скетчбук и плёночный «Никон». Я воображал себя этаким Бетонным бродягой, который скитается по городским джунглям в поисках себя. Романтично!

Я не то чтобы законченный интроверт – рядом с Романовским никакой интроверт бы просто не выжил, – но я люблю одиночество. Когда не нужно постоянно казаться кем-то. Быть классным, на позитиве и вот это вот всё. С Романовским это сложно вдвойне. Хорошо, что он загорает на своём Юпитере. Иногда от лучших друзей тоже полезно отдохнуть. Я могу спокойно гонять по пустому городу, слушать, как скрипит по бумаге маркер или щёлкает затвор «Никона». И никакой Романовский не ржёт над моей «старпёрской» привычкой снимать на плёнку.

Плёнка – не просто цифровой файл, это нечто живое. Ценное. На айфон можно щёлкать, пока он не треснет. А на плёнке максимум тридцать шесть кадров. Каждый особенный! И всё, что снято на плёнку, тоже становится особенным. Даже если это всего лишь чьи-то руки со стаканчиком кофе или золотые окна на закате. Плёнка умеет сохранять свет! Творить красоту из раздолбанных панелек. Сложно объяснить. Тот, кто никогда не пробовал, не поймёт. Это магия.

Так что я был вполне доволен жизнью. Пока мои планы не разрушили… куры.

– Рома, бабушкиных кур нужно кормить, – виновато сказала мама.

– А я тут при чём? Пусть сама их и кормит. Бабушка же на даче живёт! В чём проблема-то? – ответил я. А потом в голове закрутились шестерёнки – куры, бабушка, операция… – А когда у неё операция? – спросил я тут же, чтобы мама не догадалась, что я забыл.

– На следующей неделе, – вздохнула мама и потёрла переносицу.

Мне стало стыдно. Мне всегда становится стыдно, когда она так делает. Будто я надоедливый шестилетка, которому нужно объяснять элементарные вещи.

Я действительно забыл. Плановая операция на колене. Да. Точно. На следующей неделе.

– Я помню, – соврал я, – просто в числах запутался.

– Дедушка в экспедиции. Папа работает как сумасшедший, ему нужно сдавать проект. А я буду приглядывать за бабушкой после операции. Ей лучше особо не двигаться. Кто-то должен кормить кур… – мама замолчала. Типа я, как хороший мальчик, должен сам сделать выводы и предложить свою помощь. Но Бетонный бродяга сдаваться не собирался.

– А нельзя их куда-нибудь отдать? Или пусть соседи кормят? Это же птицы! Может, если отпустить кур на свободу, они вспомнят дикую сущность. Тем более на даче! Там же нет природных хищников, опасаться нечего.

– Нет уж, давай обойдёмся без диких сущностей. Ты же знаешь, как бабушка мечтала об этих курах, – мама снова потёрла переносицу. Два раза за пять минут. Плохой знак.

А я мечтал о вольном лете Бетонного бродяги. Как буду скитаться по опустевшим улицам, словно персонаж постапокалиптической утопии. С блокнотом и камерой. С единственной целью – сохранить последние следы исчезающей цивилизации. Прямо как дед! Может, стоило поехать в тундру? Но в тундре точно нет стеклянных переходов над шестиполосной дорогой. Где же мне наблюдать огненные закаты сквозь пыльные окна и думать о бренности всего живого?

Если что, это была ирония. Просто, когда тебе четырнадцать и у тебя нет планов на лето, это слишком стрёмно. Даже чтобы признаться самому себе. Поэтому я и выдумал Бетонного бродягу.

Ладно, ладно. Я не такой эгоист, как может показаться. Бабушка действительно мечтала о курах. Она выросла в деревне и всегда хотела туда вернуться. Вот только мой дед, профессор этнографии, каждое лето и так пропадал в затерянных деревнях и стойбищах оленеводов. Подобной экзотики ему хватало по горло.

В качестве компромисса бабушка с дедушкой купили дачу на озере Белом. Настоящую старую дачу. Яблони, сосны, вишни – полный комплект! Застеклённая веранда, увитая виноградом – классика!

Дача – это, конечно, не деревня. Но бабушка была довольна. Дело стало за курами. С покупки дачи прошло шесть лет, прежде чем папа построил курятник. Весьма сомнительное сооружение из старых дверей, кусков шифера и облупившихся досок: всякого хлама, который выбрасывали другие дачники.

Папа, конечно, мог купить нормальных досок или нанять строительную бригаду, но в последнее время он одержим идеей тотального ресайкла. Плюс сортировка мусора, макулатура, авоськи вместо пакетов и всё в таком духе.

Даже теплицу он построил из старых оконных рам. Которые подобрал… На помойке! Когда люди меняют окна, старые рамы складывают у мусорных баков. В некоторых стёкла остаются целыми. И тут подъезжает мой папа, уважаемый инженер, между прочим, и загружает уцелевшие окна в машину. В такие моменты хочется, чтобы кто-нибудь меня придушил. Лишь бы не видеть этого позора.

В нашем доме, как назло, часто меняют окна. Дом старый, зато в центре города. Но квартиры в нём на порядок дешевле, чем в стекляшке, где живёт Романовский. А район-то тот же самый – престижный! Поэтому новых жильцов полно.

Теплица, правда, получилась… оригинальная. Не теплица, а оранжерея. Всё-таки настоящие стёкла – это вам не полипропилен. Или поликарбонат. Или как там называется эта полихренотень, из которой сейчас делают теплицы. Смотрится круто. А какой там свет! Живой! Это как плёнка и цифра. На одной есть душа, а на второй – нет.

Если теплица вышла душевная, то на курятник без слёз не взглянешь. Какая-то убогая хибара. Но бабушка была счастлива. Она раздобыла парочку кур и в мае окончательно переселилась на дачу. Пенсионерская идиллия. Если бы не операция.

А ещё говорят, подростки ни о чём не думают. По-моему, пенсионеры дадут подросткам сто очков вперёд. Зачем заводить кур, если их потом кормить некому?

– И что ты предлагаешь? Ездить каждый день на дачу из-за кур?! Это же сдохнуть можно! Ты когда в последний раз видела дачный автобус? Там же количество старушек на квадратный миллиметр в сотню раз превышает опасное для жизни значение.

Я, конечно, люблю дачу. Там классно. Дождь по крыше. Малина прямо с куста. Густой запах сосен. Но никакая малина не стоит того, чтобы полтора часа трястись в духоте среди старушек!

– Рома…

– Я серьёзно! Смерти моей хочешь?

– Слушай, за кого ты меня принимаешь? – мама шумно вздохнула. – Я же не чудовище!

– Тогда я ничего не понял. Ты же сама сказала, что кур нужно кормить каждый день.

– Я думала… Мы с папой посовещались… Может, ты поживёшь на даче? Ты почти взрослый. Конечно, будет непривычно, но ты справишься.

Кажется, мой мир больше никогда не будет прежним. Моя мама предлагает мне пожить на даче? Одному?! Это точно моя мама или человекоподобный робот, подосланный инопланетянами? Та самая мама, которая шлёт гневные сообщения: «Рома, ты где? Почему не отвечаешь?», стоит мне задержаться на пятнадцать минут? Сама предлагает?

– Это всего на несколько недель. Планов у тебя вроде не было, – мама замялась.

Я прямо-таки видел, как у неё внутри шла борьба между облегчением, что у ребёнка нет планов на лето, и чувством вины, что они с папой ребёнку эти самые планы не обеспечили. Про Бетонного бродягу я ей, конечно же, не рассказывал.

– Там, правда, нет телевизора и интернет слабоват. Я думаю, вы с Яном и без интернета придумаете, чем заняться. Ты можешь порисовать…

– Ян на Юпитере.

– Где?

– На Кипре.

– О… – мама замолчала. – А мы с папой думали, он уезжает в июле. Похоже, не ты один путаешься в числах. Столько всего разом навалилось. Папин проект, бабушка, ещё и куры эти… Как же ты совсем один… С Яном ещё ладно, а так…

Вот что такого есть в Романовском, что даже моя собственная мать доверяет ему больше, чем мне?

– Но скоро вернётся, не переживай! Я буду звонить каждый день.

Как же, так я и позволил Романовскому испортить мне каникулы. Вместо городских джунглей – убогая хибара с курами. Бетонный бродяга перевоплощается в Дачного бездельника. Вызов принят!

– Так ты согласен? Спасибо, Рома! Это по-настоящему взрослое решение. Эти куры… – мама снова потёрла переносицу. Но я уже мысленно рисовал в скетчбуке наброски пасторальных пейзажей.

– Да, куры – это важно, – согласился я с умным видом. – Не переживай, мам. Всё будет ОК. Чаю хочешь?

Какая-то она у меня усталая.

– Хорошо, что я встала в очередь, когда раздавали идеальных сыновей, – улыбнулась мама.

М-да, чувство юмора у нас не семейное. Факт.

Глава 2
Дачный бездельник

Я до сих пор пытаюсь понять, когда же включился обратный отсчёт до Конца. Может, когда я нашёл Волшебный автобус? Или когда забил первый гвоздь в Сосновую крепость? Или когда озеро Белое чуть не проглотило меня шесть лет назад?

Скорее всего, я просто не заметил, как что-то пикнуло внутри. Слишком громко хлопнула дверь машины. И побежали невидимые секунды.

– Ну что, сын, красота! – папа вдохнул полной грудью густой смолянистый воздух. – Я тебе даже завидую.

– Я сам себе завидую, – ответил я и тоже вдохнул. Смола и озон. Лес и гроза. Свобода и дикость.

– Ром, помоги. Отнеси пакеты в дом, – мама выгружала из багажника запас продуктов, которых хватило бы на небольшую страну.

– Мам, вы же только на выходные. Куда столько еды?

– Это для тебя. Папа в среду заедет. Ещё привезёт, – мама поставила на траву очередной пухлый пакет (бумажный, естественно, папа других не признавал), из которого кокетливо выглядывала упаковка куриных ножек. – Но до среды тебе нужно что-то есть.

– Спрячь! Скорее! – я подскочил к пакету, засунул ножки поглубже и воровато огляделся.

– Что такое? – всполошилась мама.

– Надеюсь, Валя и Галя не видели останки своих собратьев. Они же могут начать мстить! Ты просто не представляешь, какими злопамятными бывают куры! Говорят, человеческие глаза – их любимое лакомство.

Мама покачала головой, а папа расхохотался и показал большой палец. Наш человек.

– Серьёзно, Маш. Ну куда столько еды? Будто парень на необитаемый остров приехал. Тут же есть магазин, и свежие яйца всегда под боком, – сказал папа. – Иногда из-за гроз отключают электричество. Все твои запасы испортятся без холодильника.

– Ты мне ничего не говорил про электричество, – надулась мама.

– Можно подумать, он не справится. Ну, посидит пару часов без электричества. У бабушки там запас свечей, керосина, батареек и газовая горелка.

– А я давно тебе говорила, что нужно купить на дачу генератор. На всякий случай! А тебе всё некогда, Дим. Вот теперь придётся оставить ребёнка в холодном доме, где даже воды не вскипятить!

Мама сложила на груди руки и уставилась на папу с твёрдым намерением просверлить в нём дырку. Папа бросил на меня жалобный взгляд: «Выручай, старик!»

– Да всё нормально, мам! – я подхватил ещё один пакет и направился к дому. – Воду можно и на костре вскипятить.

– Костёр?! Нет уж! Никаких костров. Вдруг ты что-нибудь спалишь?

– Мам, мне уже четырнадцать. Я вообще-то умею разжигать костры.

– Давай, на всякий случай, ты без Яна не будешь пробовать. Идёт? Когда он приезжает, кстати?

– На следующей неделе, – соврал я.

– Вот и отлично.

Я только закатил глаза. Иногда прямо бесит, что мама так обожает Романовского.

– Специально для тебя, мам, клятвенно обещаю, что буду держать под рукой полный термос кипятка. На всякий случай.

* * *

Небо потяжелело. Тучи опустились к земле. Ещё чуть-чуть, и сосновые макушки распорют тугие животы. И хлынет дождь.

Но дождя всё нет. Только предчувствие неуловимой опасности накатывает волнами. Словно кто-то дышит в затылок. Повернёшься – никого. Но каждым волоском чуешь Присутствие. Небо вздыбилось, запузырилось. Неистово и безумно. Невозможно усидеть на месте. Бежать! Приплясывать с диковатой улыбкой. Чтобы ветер царапал лицо пригоршнями песка.

И свет! О, какой становится свет! Сумеречный. Акварельный. Как в кино. Как во сне. Много раз я пытался его уловить, но ничего не выходит. То ли с выдержкой не могу угадать, то ли композицию выбираю не ту.

На даче грозу чувствуешь острее. Здесь небо ближе. Тонкий слой досок и шифера и вот оно, небо! Прямо над головой. И плотные тучи, отяжелевшие от грозы. Я распахнул окно моей комнаты со скошенным потолком. Вдохнул запах смолы и озона, свободы и дикости.

Родители уехали сегодня утром. Маме понадобились целые сутки, чтобы провести полный боевой инструктаж по эксплуатации устройства для загородного проживания под кодовым названием «ДАЧА».

Не знаю, зачем был нужен этот цирк, будто я на дачу первый раз в жизни приехал. Но мама не успокоилась, пока я не сдал экзамен. Мне пришлось выучить, где находятся таинственные пробки и что с ними делать, если их вдруг выбьет (но лучше не трогать и ждать электрика или папу). Прошёл мастер-класс от папы, как затопить баню, и клятвенно пообещал маме не делать этого без Яна. Можно подумать, Романовский хоть раз в жизни топил баню. Выдержал допрос с пристрастием о том, где лежат аптечки, огнетушитель, средства от насекомых, свечи, фонарики, батарейки (на фига они мне?) и керосин для ламп (привет из девятнадцатого века). И, самое главное, дал честное слово, что буду кормить кур и поливать те жалкие посадки, что бабушка гордо зовёт огородом. ВСЁ.

– Купаться ещё рано, вода холодная, – добавила мама, хлопая дверью машины. – И вообще, лучше не ходи на озеро без…

– Яна. Да, да, знаю. А дышать без Яна можно?

– Ты же знаешь, что мне спокойней, если он рядом. Если бы не Ян…

– Ладно, ладно, мам. Хватит уже. Пока! – вышло немного грубо, но сколько можно слушать про Яна? Хотя мама права, если бы не Романовский, я бы здесь не стоял.

– Бывай, старик! – улыбнулся папа. А вот его взгляд говорил: «Я в тебя верю. Маму беру на себя».

Это наш с папой тайный язык. Взгляды. Мама не умеет их читать и называет мужской солидарностью. Как по мне, так пусть хоть третьим глазом. Главное, что папа меня всегда понимает.

Зашуршали шины. Папа посигналил три раза, и машина скрылась за поворотом. Ветер швырнул в лицо песок и сосновые иглы. Невидимый внутренний таймер ускорил обратный отсчёт. Начиналась гроза.

* * *

Наконец-то один. Один! С пухлой стопкой инструкций, полным холодильником и парочкой кур, которых к вечеру нужно как-то загнать обратно в хибару. Четырнадцатилетний Дачный бездельник, который собирается провести лучшее лето в своей жизни.

Именно с подобного пафоса всегда начинаются подростковые ужастики. Но пока ничто не предвещало Конца. Может, стоило проникнуться атмосферой невидимой тревоги. Почувствовать, как из-за сосен за мной наблюдает судьба.

Ничего я такого не чувствовал. Только отчаянную, пьяную радость от внезапной свободы. И лёгкую вибрацию. Почти щекотку. Когда миллион вариантов, что с этой свободой можно сделать, гудел где-то внутри.

Я решил, что непременно должен сохранить этот момент. Поймать свет, настроение, гудение и щекотку. Это моя фишка. Отчаянная потребность фиксировать мир вокруг. С тех пор как я чуть не утонул, мне постоянно требуется доказательство, что я существую.

Именно тогда я начал рисовать. Хватался за соломинки обыденных мелочей. Было страшно, что меня когда-нибудь не станет! В восемь лет считаешь себя бессмертным. Но озеро убедило меня в обратном.

Я исчезну, а мир останется прежним. Этого я ему простить никак не мог.

Помню, сидел в той самой комнате со скошенным потолком, в которой ещё оставался весь хлам предыдущих владельцев, и таращился на трёхколёсный велосипед. Я думал: вдруг его хозяин, такой же мальчик, как я, утонул? А призрак пытался утянуть меня на дно, потому что я занял его место? Как в страшилках. Там обычная семья переезжает в старый дом, и понеслось… Проклятье, все дела. Вдруг все эти истории взяты из жизни? В восемь лет легко веришь в подобную чушь.

Стало только хуже. Ещё страшнее. Я почти поверил, что скоро умру. Вот прямо сейчас! Воздух потяжелел. Каждый вздох давался с трудом. В животе открылся портал в зиму, и холод начал расползаться по телу.

Скорее к солнцу! Туда, где лето! Туда, где жизнь!

Я ломанулся к выходу. Но запнулся о коробку и повалился на пол. Между прочим, ударил колено! А из коробки разноцветным веером рассыпались старые книжки, раскраски и фломастеры. Вот я бегу на улицу, спасаясь от немедленной смерти. И вот уже сижу и увлечённо рассматриваю содержимое коробки. Восемь лет. Это всё объясняет. А ещё через секунду я раскрашивал кролика в зелёный цвет. Зелёный фломастер оказался единственным, который не засох.

Я разглядывал своего кролика. И вдруг нарисовал тот самый велосипед утонувшего мальчика (ОК, предположительно утонувшего мальчика). Не знаю, с чего я вообще решил его нарисовать. Как-то само собой вышло.

Получилось, конечно, коряво. Но чары рассеялись! Велосипед стал обычным. Даже смешным. Всего лишь старый хлам с чердака. Мир вокруг обрёл прочность!

С тех пор я не мог остановиться. Когда накатывал страх, я рисовал! Всё подряд. Чайную чашку. Надкушенный бутерброд. Яблоки. Лампу и сахарницу. Стоптанные кроссовки. Чем обыденней вещь, тем больше мне хотелось её нарисовать. Потому что обычные вещи – это якоря. Они всегда одинаковые, что бы ни случилось. Бутерброд – это всегда бутерброд, а чашка всегда чашка. Пока я их вижу, пока могу потрогать, нарисовать, – я жив. И мир вокруг вращается по тем же правилам, что и всегда.

Потом начал рисовать людей. Правда, с людьми всё сложнее. Люди – не кроссовки. Люди текучи и переменчивы. Но на страницах моего скетчбука они всегда одинаковые. Это успокаивает.

Рисование стало привычкой. Мой способ понимать мир. Мой способ понимать себя.

А потом появился свет.

Такой разный. Неуловимый. Прозрачный. Густой. Свет – это клей, который собирает плоскости в единое целое, лепит из них объём. Как гравитация удерживает планеты на орбитах. Без света всё бы давно рассыпалось.

Свет способен превращать мгновения в красоту. А красота – это единственное, ради чего стоит жить.

Наверное, я начал снимать на плёнку из-за этого особого света, который получается только на ней. А может, потому что плёнка тоже реальна, осязаема! Материальный объект материального мира. Который мне так важно было фиксировать.

В общем, одна заморочка на другой. Как бы сказал Романовский: «Клиника!»

Сейчас мне тоже хотелось сохранить этот момент. Наверное, где-то в глубине я понимал его важность. А может, просто надвигалась гроза. Тучи нависли низко-низко. Ветер шатал сосны. В небе носились стрижи, а на моём лице расцветала диковатая улыбка.

Плёнка? Нет. Тут нужна бумага. Я сбегал за блокнотом, встал на то же самое место. Нарисовал сосны – длинные прямые линии. Штрихи распахнутых ворот. Прерывистая чёрточка – мелькает в траве тропинка. Прямо к дому. Растрёпанная акация прячет стеклянную веранду. Распахнутые окна второго этажа, которые я забыл закрыть. Тюлевые занавески трепещут на фоне чёрной древесины, словно лебединые крылья. И тучи – махровые завитки.

Последний штрих – моя кудрявая голова. Рома или кто-то очень на него похожий смотрит в распахнутые ворота. На тучи, что вот-вот рухнут вниз.

Глава 3
Курт

Первая тяжёлая капля упала прямо на рисунок. Карандашный Рома превратился в размытое пятно – призрак утонувшего мальчика (предположительно утонувшего мальчика). Я бросился к дому закрывать окна.

Дождь барабанил по шиферу. Громко и звучно. Словно кто-то сыпал горох в жестяную банку. Это вообще нормально, так любить дождь? Я вот люблю. До мурашек.

Когда идёт дождь, можно не притворяться. Можно спокойно быть хмурым и задумчивым, и никто не скажет: «Эй, ты чего такой мрачный?» Дождь ведь, понятно чего. Дождь – мой союзник. Моё убежище. Здесь, на природе, он тоже может не притворяться. Дождь становится собой – напористым, наглым, свободным. Нет, наверное, я всё-таки законченный интроверт.

Занавески промокли, на пол натекла приличная лужа. Я пошёл за тряпкой и тут вспомнил – куры! Валя и Галя до сих пор где-то в саду. Хорошая же из меня куриная нянька. Забыть о питомцах в первый же день!

Я выскочил под дождь и тут же промок до трусов. Куры забились под крыльцо. Тогда-то я и постиг философское значение фразы «как мокрая курица». Ничего более жалкого в жизни не видел. Хотя, наверное, я выглядел не лучше.

Выбираться под дождь Валя и Галя отказались. Ещё бы! Я поплёлся за одеялом. План был такой: быстренько завернуть кур в одеяло и перенести в хибару. Не будут же куры ночевать под крыльцом? Вдруг они простудятся. Куры вообще могут простудиться? Пожалуй, проверять не стоит.

Но быстренько не получилось. При виде меня Валя и Галя насторожились. При виде одеяла – захлопали крыльями и бочком-бочком начали продвигаться в дальний угол. Там мне до них не добраться. Я и так скрючился в три погибели.

Я протянул руку и взвыл. Валя (или Галя?) меня клюнула! Вот зараза! Что это за скорость вообще?! Это какие-то особые бойцовские шаолиньские куры? Бабушка кормит их стероидами, чтобы потом устраивать подпольные куриные бои в теплице? Я дёрнулся, но сразу пожалел об этом. Макушка встретилась с досками крыльца. Похоже, будет шишка.

Да пошло оно всё! Я швырнул в кур одеяло. Пусть сами разбираются, раз такие умные.

Мокрый, замёрзший, исклёванный и побитый я вернулся домой. Стянул мокрую одежду. Натянул сухую. Щёлкнул чайник. Ничего. Щёлкнул выключатель – ничего! Вот блин! Электричество!

Небо содрогнулось от смеха. Громыхнуло так, что я чуть не подпрыгнул. Пожалуй, я поспешил называть дождь своим союзником. Сегодня мы явно играли в разных командах. Жаль, я не заготовил термос с кипятком, как обещал маме. Чай мне бы пригодился.

Только вспомнил про маму, как пискнул телефон.

«В городе льёт как из ведра. Ты в порядке? Свет не отключили?» – голосовое от мамы.

«Всё ОК. Я сух и сыт. Куры в надёжном месте. Свет есть», – голосовое от меня.

Улыбающийся смайлик и сердечко. Мама такая мама.

Я отправил сердечко в ответ. И ведь почти не соврал. Под крыльцом вполне надёжно. Свет действительно есть. Из окна. Тает с каждой минутой. Пора зажигать керосинку или включать фонарик. Но с керосинкой уютней. Где-то и походная горелка должна быть. Может, всё не так плохо, и мы с дождём по-прежнему на одной стороне?

Лампу я нашёл быстро. А вот горелка испарилась. Я обшарил все шкафы. Пусто! Чаю хотелось зверски. Это нечестно! Я же прошёл мамин инструктаж и назубок выучил, где что лежит. Тогда почему горелки нет на второй полке нижнего шкафа, справа, за мешком с мукой и пачкой соли?! Беспредел!

За окном стремительно темнело. Дождь перешёл в монотонный, почти ласковый шелест. По углам расползались тени.

У телефона по классике жанра села батарейка. Время остановилось. Я бродил по дому в поисках горелки. Словно призрак утонувшего мальчика, который никак не может согреться.

На самом деле никто из прошлых хозяев не тонул. Я спрашивал у бабушки, она подтвердила. Но я почему-то не мог расстаться со своим гипотетическим призраком.

Что если это был я? Тот утонувший мальчик. Какая-то часть меня осталась там, на дне озера. А здесь только половина. Может, из-за этого я чувствую тугую пружину внутри. С каждым днём она сжимается всё сильнее. Если ничего не произойдёт, она выстрелит. И меня разорвёт на части.

Если верить урокам биологии, озеро превращается в тучи, а тучи проливаются дождём. Дождь возвращается в озеро. Значит, и тот утонувший мальчик вполне может быть где-то среди тысячи капель, летящих с неба. Может, поэтому я люблю дождь? Надеюсь отыскать за водной завесой недостающий кусок и снова стать целым?

Я открывал шкафы, трогал стены, картины с дедушкиными фотографиями из далёких деревень. Именно дедушка научил меня снимать и подарил свой старый «Никон F100». Дед тоже любит плёнку. Мы с ним олдскульщики.

Только фотки не вскипятят воды. Больше не буду шутить про термос с кипятком. Реально полезная вещь! Я забрался на второй этаж. Когда мы купили дачу, его разделили на две части. В первой – моя комната, а вторая превратилась в чулан. Моя последняя надежда.

Я открыл скрипучую дверь и тут же пожалел об этом. Пыль в чулане копилась тысячелетиями! Когда покупаешь дачу, туда со скоростью света устремляется хлам всей родни.

Тётя Даша хранит свои лыжи. На нашей даче. Дядя Ваня заполнил целый угол зимними шинами. Наш угол! Папин двоюродный брат Вовка (он давно уже взрослый дядька, но все зовут его исключительно Вовка, даже я) перевёз полквартиры, когда делал ремонт. Тут и детская коляска, и сноуборд, и куча коробок с конспектами из универа. Кто вообще хранит старые конспекты?! Особенно если окончил универ сто лет назад. Вовка тот ещё барахольщик.

Тут же, в окружении свежих следов, стоял папин набор инструментов. Ага, значит, он заходил сюда. Может, и горелка тут?

Так и есть. Наверное, папа вместе с инструментами оставил в чулане «антигрозовую» коробку. С папой такое бывает. Он может задуматься и положить телефон в холодильник или сунуть сыр в ящик стола. В нашей семье никто не удивляется подушкам в раковине. Просто папа всё время что-то обдумывает, вымеряет, считает. У него математический склад ума, он же инженер. Иногда цифры его настолько увлекают, что он отключается от реальности. Но когда надо – за рулём там или на работе, – папа всегда собран.

В «антигрозовой» коробке лежала горелка, пара баллонов газа, упаковка пузатых батареек, спички, фонарик, аптечка № 4. Всего их по дому было шесть, на случай, если я не смогу доползти до ближайшей. Про туалетную бумагу мама тоже не забыла. Вдруг я настолько испугаюсь грозы, что до туалета добежать не успею.

Я оглядел чулан, вдруг ещё чего полезного найдётся. Вечер-то долгий. А под дождём, без электричества, с мёртвым телефоном разве что в карты с самим собой играть. Так себе перспектива. Кажется, я уже начинаю жалеть, что рядом нет Романовского. Халтурный из меня интроверт.

Стрёмно это признавать, но мне было не по себе. Я впервые ночевал один в дачном доме. Со всеми его запахами, скрипами, живыми тенями. Да что там, вообще впервые ночевал один!

Я включил карманный фонарик и начал шарить по коробкам. Должно же быть в Вовкином барахле что-нибудь интересное. Тетрадки с конспектами. Школьный выпускной альбом. Ну, держись, Вовка! Я пролистал альбом. Отыскал двоюродного дядю. Прыщавое лицо, длинные чёрные волосы, хмурый взгляд, в ухе серьга. Жирная подпись поверх фотки «Rock’n’roll Forever». Я закатил глаза. И этот старый рокер теперь уважаемый сотрудник банка? Самый занудный человек на планете! Обалдеть, что с людьми жизнь делает.

А вот это уже интересно. В коробке из-под пылесоса нашёлся кассетный бумбокс! Реальный олдскул. Таких и не найдёшь теперь. Аналоговое звучание. Жаль, электричества нет, так бы послушал. Батарейки! У меня же их полно. Вдруг подойдут?

Я перенёс находку в комнату. Спустился за водой. Чай никто не отменял. Поставил кастрюльку на горелку, включил газ. Вода уютно зашипела. Почти как дождь, который тихонько бормотал за окном: «Я е-щ-щ-щ-щ-ё здесь, слы-ш-ш-ш-ш-и-шь?» Слышу!

Пока я возился с бумбоксом, вскипела вода. Я заварил пакетик из маминых запасов. Мята? Чабрец? Бергамот? Кто ж его знает, но пахло вкусно. Как на ведьмином чердаке.

Батарейки, кстати, подошли. Именно такие – пузатые бочонки. Правда, понадобился весь запас, восемь штук. Но это фигня! Главное – у меня есть музыка. Что там, интересно, слушал Вовка? Внутри осталась какая-то кассета. Я специально не стал смотреть, пусть будет сюрприз. Главное, чтобы антикварная техника работала.

Я нажал Play. Бумбокс щёлкнул, динамики сипло заурчали. И мой мир навсегда изменился.

Простой гитарный рифф. Хриплый надтреснутый голос. Меланхолия дождя и сумеречная тоска. Красота декаданса и романтика саморазрушения. Болезненный надлом и яркая вспышка надежды. Прямо в душу. Прямо насквозь.

 
Sit and drink Pennyroyal Tea
Distill the life that's inside of me
Sit and drink Pennyroyal Tea
I'm anemic royalty[1]1
Сижу и пью свой мятный чай.Жизнь внутри меня очищай.Сижу и пью свой мятный чай,Я бескровный принц.Pennyroyal Tea, песня группы Nirvana (Здесь и далее пер. ред.).

[Закрыть]
 

Песня закончилась. Раздались аплодисменты. Я достал кассету. Что это? Коробки, естественно, не было. Зато на самой кассете я прочитал: «Live On MTV Unplugged, 1993».

NIRVANA

Я, конечно, не в лесу родился. Про Курта Кобейна знаю. Но никогда не слушал. Это же что-то из махровых девяностых. Но эта музыка! Этот голос! Он был почти как свет! Соединял отдельные плоскости в единое целое, лепил из них объём. Наделял пустые детали смыслом. Когда каждый фрагмент на своём месте. И шёпот дождя. И керосиновая лампа. И мокрые сосновые спины за окном. И тугая пружина у меня внутри, что вот-вот разожмётся. И что-то произойдёт.

О, Курт, наверное, там, на небесах, тебе аплодируют каждый раз, когда ты кричишь очередному подростку, что он не одинок.

Я ещё долго сидел и слушал старую Вовкину кассету. И пил чай. Чабрец? Бергамот? Pennyroyal?