Текст книги "Сосновая крепость"

Глава 28
Конец

Такого не могло быть, но мне казалось, я видел. Каким-то шестым чувством, рентгеновским зрением, астральной проекцией! Нарисованный Джокер на спине Романовского зашевелился. Подмигнул, вытянул губы трубочкой и снова обнажил острые зубы. Он полз! На плечо, шею, дальше и дальше. Вот Джокер уже на щеке, натягивает собственное безумие на лицо моего друга. Знакомая эльфийская улыбка превращается в бешеную ухмылку.

– Я тебя ненавижу, Григорьев! Всегда ненавидел. Тупой ты неудачник! И почему ты тогда не сдох?! – в словах чёрная ярость. Такая горячая, что обжигает лицо. От удара полыхнула щека. Другая. Снова. И снова. – Чем ты лучше меня? Да ничем! Ничтожество. Тупое ничтожество! Так почему у тебя всё есть? Почему Ника выбрала тебя? Почему у тебя семья нормальная? Почему тебя любят?! Чем ты это заслужил?!

Удар. Удар. Удар.

«Ян. Ян! Что ты творишь? Что это за бред? Остановись!» – хочу я сказать. Но не получается. Слова застряли в горле. Чьи-то руки не дают им выйти наружу. Сжимают, сжимают, сжимают…

В глазах темнеет. Но я вижу их. Моих призраков.

Курт с гитарой. Улыбается и что-то напевает себе под нос. Слишком тихо. Не могу разобрать. Эй, Курт, как там, на небесах? Ничего?

Кристофер Маккэндлесс – Александр Супербродяга – сидит на крыше автобуса, смотрит на меня и тоже улыбается. За его спиной полыхает Сосновая крепость. Языки пламени похожи на большие огненные крылья. Осторожно, Кристофер, там горит моё детство. Слишком горячо. Слишком больно. Пора взрослеть.

Призрак утонувшего мальчика. У него моё лицо. Он тянет ко мне руки. Улыбается. И я тону. Захлёбываюсь криком.

Только Леночка не улыбается. Я не вижу её лица. Я не могу знать, как она выглядит. Как могла бы выглядеть. Но знаю, она не улыбается. Моя сестра недовольно качает головой. Я её подвёл. Почти.

Да, иногда я злюсь на Леночку. Но если бы не Леночка, появился бы я на свет? Был бы я тем, кто я есть? Этого никто не знает. Получается, я ей благодарен? Не за то, что она умерла, конечно! Я же не больной маньяк. За то, что она существовала. Леночка слегка коснулась этого мира, но вызвала рябь. Из которой появился я.

Благодарен!

Я. Ей. Благодарен.

Вот теперь Леночка улыбается. Я не вижу её лица, но знаю – она улыбается.

Кто-то кричит. Кажется, Ника. Откуда она здесь? Не кричи, не надо. Всё в порядке. Просто это Конец. Сейчас не станет Ромы Григорьева. Но это ничего, не страшно. Ромы Григорьева никогда не существовало.

Его выдумал Ян.

Так он отомстил мне за «Ваньку». Ян просто поменял мои имя и фамилию местами и начал называть меня Ромой. В шутку. Которую поддержали даже родители, а я подыграл. В документах я, конечно, со старым именем, но скоро все привыкли, что я Рома Григорьев. Даже в школе! Даже я сам. Просто удивительно, как легко мы соглашаемся быть кем-то другим.

К тому же Романов и Романовский звучит слишком похоже. А я не имел права походить на Яна. Не имел права иметь то, чего не было у него.

Но знаешь, Ян, я тебе ничего не должен. Ты спас меня на озере, а я спас тебя. День за днём я строил для тебя Сосновую крепость. Все мы. Моя семья, частью которой ты стал. С собственной зубной щёткой, чашкой и полотенцем. Убежище. Дом, где тебе всегда рады. Мы в расчёте, старик.

Я отчётливо услышал последний щелчок. Пружина, что не давала мне покоя, давила, перехватывая дыхание, наконец, распрямилась. Вытолкнула Рому Григорьева прочь. И я стал тем, кем всегда был, – Гришей Романовым. Самим собой.

Эй, Курт, кажется, я наконец-то тебя понял!

 
Come as you are,
As you were
As I want you to be[5]5
Входи какой есть,Каким былИ каким должен стать.Come as You Are, песня группы Nirvana.

[Закрыть]
 

Эй, Курт, наверное, там, на небесах, тебе аплодируют каждый раз, когда ты возвращаешь человеку самого себя.

Извини, Ян, я не стану умирать, чтобы тебе стало легче. Только хуже станет. Ты же не меня ненавидишь – себя. И поэтому разрушаешь всё, что может быть тебе дорого. Отталкиваешь всех, кто может тебя любить.

«Кто сказал, что я себе не враг?»

Враг. Самый главный. А ещё ты мой друг.

Извини, Ян, что ничего не сделал. Видел, как ты тонешь, и ничего не сделал. Я пытался. Честно. Руку протягивал, но ты не взял.

Но прямо сейчас я не дам тебе утонуть.

Держись за меня, я тебя вытащу.

Я набрал горсть земли и швырнул Романовскому в лицо. Он растерялся и ослабил хватку. В горло хлынул воздух. Боже, как же это больно – дышать! Боже, как же это волшебно – дышать! Я закричал. Вышло нечто среднее между хриплым карканьем и скрипом двери в убогой хибаре. Но кто-то услышал. Кто-то увидел, как Романовский придавил меня к земле и душит. Кто-то спешил на помощь!

– Ты совсем охренел, Романовский! Ты же его убьёшь! – Лёха врезался в Яна, оттолкнул и впечатал лицом в землю. – Ромыч, ты жив? – рявкнул Могильщик.

Он-то откуда тут взялся? Вот уж загадка века!

– Да, – кое-как выдавил я, горло сдавил мучительный кашель.

– Рома! – Ника бросилась ко мне. – Ты как?

Так. Стоп. Что они вообще тут делают?!

– Гриша, – прохрипел я.

– Что?

– Меня зовут Гриша.

Она осторожно коснулась моего лица. Кожа под её пальцами горела. Глаз заплыл, но, по крайней мере, на месте! Горло пылает, будто горящих углей наглотался. А неплохо меня сегодня отделали.

– Это долгая история, но меня зовут Гриша. Гриша Романов.

– Хорошо. Гриша, – она серьёзно кивнула.

– О, давненько не виделись, Романов, – прошипел Ян, сплёвывая землю.

– Вы тут спятили, что ли? Какой ещё Гриша Романов? – Могильщик вылупился на нас, как на идиотов.

– Отпусти, тупая рожа! – огрызнулся Романовский.

Могильщик держал крепко.

– Отпусти его, – я устало махнул рукой.

– Да щас! Он же тебя чуть не прибил. Псих ненормальный!

– Лёха!

Могильщик послушался. Разжал хватку. Ян оттолкнул его, но не ударил. Вместо этого Романовский подошёл ко мне. Посмотрел сверху вниз.

– Отойди! – Ника вскочила и заслонила меня собой.

Ну, блестяще! Не хватало ещё, чтобы меня девчонка защищала.

– Ника, я разберусь.

Я начал подниматься. Неловко, пошатываясь, будто марионетка с обрезанными ниточками. Марионетка, которой нужно учиться двигаться самостоятельно. Но я встал.

Время остановилось. Вот он, Ян Романовский. Мой лучший друг. Человек, который спас мне жизнь. Человек, который хотел меня задушить. Он смотрит на меня. Я смотрю на него. Будто впервые в жизни. Без масок. Без вранья. Ложь-нож. Но правда тоже бывает ножом.

– Я бы это сделал. Ты знаешь.

Я киваю.

– Я тебя ненавижу.

Снова киваю.

– Теперь ты тоже меня ненавидишь.

– Нет.

– Но почему?! – он закричал.

– Ты мой друг…

Он стоит передо мной. Спутанные волосы, грязное лицо, а всё равно похож на эльфийского принца. Маленького и обиженного эльфийского принца. «Некоторым просто приходится взрослеть». Нет, старик, ты не повзрослел. Так и остался ребёнком, до которого никому нет дела.

Ты меня ненавидишь, потому что я понимаю, как тебе нужен. Все мы нужны. Семья нужна. Убежище нужно. Дом нужен. Сосновая крепость нужна. Чья-то любовь нужна. А себя ненавидишь за эту слабость. По-твоему, нельзя быть слабым. Быть слабым стыдно. Слабому не выжить. «Мир готов ударить в любой момент. Вопрос в том, когда он это сделает. И будешь ли ты готов. Иногда лучше ударить первым». Прости, старик, но это не так. Пока есть хоть крохотный кусочек шанса, не кусочек даже – пылинка с левой пятки шанса, что это не так, – я буду за него хвататься. Я отказываюсь жить в мире, где всё время нужно бить.

– Мне тебя жаль, – сказал я через секунду и понял, что так оно и есть.

– Запихни свою жалость знаешь куда?! – прорычал Романовский. – Тоже мне святой Григорий! Не попадайся мне на глаза. В следующий раз точно убью!

Он толкнул меня плечом и пошёл прочь.

Глава 29
Квантовый скачок

Финальный кадр должен выглядеть так.

Я стою в ночном лесу. Весь такой из себя брутальный парень с художественными потёками крови на лице. Именно художественными – это важно! У героев боевиков кровь всегда размазана по лицу красиво. Ничего общего с убожеством, которое было на самом деле.

За моей спиной пылает Сосновая крепость. Горящие деревья с треском валятся на землю. Что-то непременно взрывается, даже несмотря на то, что взрываться больше нечему. Но я даже бровью не веду. Образец сурового безразличия. Рядом красотка и верный кореш. Стоп! Снято! Титры.

Если бы это было кино, то оно закончилось бы так. Но жизнь не похожа на кино. В реальности у меня случилась истерика. Я хрипел, потому что орать уже не мог. И колошматил ни в чём не повинную землю. Я не спал почти двое суток. Наматывал бешеные километры на велике. Какой-то гопник грозился вырезать мне глаза, а лучший друг чуть не задушил. Капец!

Меня тошнило и колотило. А потом накатило тупое безразличие. Вот бы сейчас отключиться и сразу начать с того места, когда вся эта хренотень закончилась. Я бы продал почку, лишь бы оказаться в своей кровати. В городе. С шумом машин и запахом сигарет из окна, когда сосед сверху выходит на балкон подумать о жизни. В кино оно всё так бы и случилось. Но в реальности никакой Скучающий бог не щёлкнет пальцами и не сделает за тебя всю работу. Разгребай свои неприятности сам.

Я прислонился к сосне, съехал на землю и закрыл глаза. С твёрдым намерением не открывать их ближайшие лет сто. Ника гладила меня по волосам и что-то сбивчиво бормотала.

Могильщик, громко матерясь (я вообще ни разу не слышал, чтобы Лёха так ругался!), пытался потушить пожар. Получалось у него так себе. Трудно тушить пожар голыми руками. Но Могильщик не растерялся. Он наломал веток с молоденьких деревьев и своим гигантским веником прихлопывал огонь. На наше счастье, доски отсырели после дождей. И когда бензин прогорел, огонь дальше не пошёл. Лёха с веником вовремя подоспел. В общем, пожар мы потушили. Ладно, не мы, Могильщик потушил.

А вот теперь я всё-таки совершу квантовый скачок и не стану подробно рассказывать, как на меня орал Могильщик за то, что я такой идиот и снова вляпался в передрягу из-за Романовского. Как мы в темноте добирались до дома. Как в поле нас всё-таки застигла обещанная ночная гроза. Как у бабушки чуть не случился сердечный приступ, когда я нарисовался дома в три часа ночи в своём потрясающем виде – мокрый, умотанный, избитый. Я же ей ничего не сказал, когда убегал. И сомневаюсь, что Романовский хоть что-то объяснил. Хорошо, что Ника и Лёха были со мной. Вместе мы насочиняли бредовую историю про деревенских гопников, которые приставали к Нике, и бла-бла-бла.

А вот объяснить, куда подевался Ян, было сложнее. Я сказал, что он поехал домой, и очень надеялся, что так оно и есть. Бабушка позвонила маме. И они вместе с папой уже мчались на дачу. У Ники тоже разрывался телефон от звонков её мамы. Ника же сорвалась на ночь глядя в неизвестном направлении, после того как к ней забежал какой-то парень и одолжил велик.

Это, конечно же, был Ян. Когда я проколол шину и сбежал, он не придумал ничего лучше, чем отправиться к Нике! За великом. Её дача ближе всего. После истории с чучелом Ника не стала бы помогать Яну, но Романовский наплёл, что я попал в беду. Хитрый гад! Ника звонила мне, но я оставил телефон в рюкзаке. А рюкзак на даче. В общем, Ян уломал Нику отдать велик и бросился в погоню.

Романовский всегда всё планирует заранее, но тут не учёл, что Ника пойдёт к Могильщику. Он вообще не знал, что они знакомы. Сработала та самая пылинка с левой пятки шанса. Лёха согласился помочь. Вдвоём на Лёхином велике они добрались до Сосновой крепости. Вовремя! Похоже, теперь я по гроб жизни обязан Могильщику.

А дальше снова будет квантовый скачок. Эту позорную страницу своей жизни я хочу навсегда вычеркнуть из памяти. На дачу заявились родители! И мои, и Никина мама. Только бабушки Могильщика не хватало. Она спала себе спокойно в полной уверенности, что внучок видит десятый сон в своей кровати. Мы рассказали ту самую, наспех сшитую историю. Кажется, никто не заметил белых ниток.

Мама Ники хотела вызвать полицию, моя – отвезти меня в больницу. Но всё обошлось. Мама позвонила тёте Свете, чтобы узнать, добрался ли Ян до дома. Добрался. У меня прямо камень с души свалился. Он ведь ушёл пешком. Никин велик оставил в лесу, рядом с моим. Фиг его знает, что Ян ещё мог придумать. Но ничего лучше, чем завалиться домой через забор, наплевав на сигнализацию, в эту эльфийскую голову не пришло. Ключи, как и все его вещи, остались у нас на даче. В результате Романовский перебудил домашних, закрылся в своей комнате и ни с кем не разговаривал.

А дальше? Дальше меня увезли домой. В город. Где я слушал уличный шум и думал о жизни вместе с соседом.

С Яном я не разговаривал. Не писал и не звонил. За своими вещами он не пришёл. Поэтому я привёз с дачи его шмотьё и передал консьержке в городской квартире, а велик оставил Шурику. Сложнее всего было объяснить маме, почему мы с Яном больше не общаемся. Как я мог ей рассказать, что Романовский пытался меня задушить? Ян хоть и гад, но разочаровывать маму я не хотел. Она переживала, пыталась поговорить, но я упорно молчал. Папа, кажется, о чём-то догадывался, но ничего не спрашивал.

Я должен был злиться. Я должен был ненавидеть. Но я не злился, не ненавидел. Я был разочарован. Мы дружили шесть лет. Это почти половина моей жизни. Неужели это всё был обман? А может, здесь с самого начала крылась ошибка? Я хватался за Яна, как за спасательный круг, а он хватался за меня. Но мы не вытаскивали друг друга, а топили. Нельзя только отдавать и нельзя только брать. Дружить – значит быть на равных.

Жаль, что никто из нас этого не понимал. Если бы всё происходило в кино, мы с Романовским простили бы обиды, обнялись и начали с чистого листа. Но, увы, это всё-таки не кино. Никакие квантовые скачки не помогут. Скучающий бог выбросил карты.

Глава 30
Август

Август, пожалуй, мой любимый летний месяц – спелый, томный, загадочный. Уже не лето, но ещё не осень. Предчувствие, дымка, призрак. Где каждый не наступивший день становится воспоминанием.

Август подарил мне сестру.

Я сидел на диване и перебирал летние снимки. Странно, но мне больше не нужно было фиксировать мир, чтобы почувствовать его реальность. Я смотрел на эти кадры и видел только красоту момента, которую удалось поймать. И не важно, как я это сделал – через бумагу или фотоплёнку, – это моё ви́дение. Пожалуй, это единственное, что имеет значение.

– Красивые снимки, – сказала мама.

Я не заметил, как она вошла, и вздрогнул.

– Ага, спасибо.

– А эти сделал дедушка, – она протянула мне простой коричневый конверт.

Я вздрогнул во второй раз, когда понял, что сейчас увижу.

Леночка. Моя сестра. Обычная новорождённая девочка. Русый пушок на макушке, носик пуговкой, пелёнка с котиками и совершенно космические глаза. Глубокие и серые, как озёрная вода. Смотрят сквозь и вовнутрь, оглушают нечеловеческим пониманием. Окна распахнуты настежь, и оттуда смотрит сам Скучающий бог.

– Мам… Я…

У меня задрожали руки, и снимки упали на диван, перемешались с моими. Перепуталось прошлое, недостающие куски встали на место.

– Мы должны были тебе рассказать. Это ведь твоя сестра. Но я почему-то думала, что ты не поймёшь, Ро… Гриша. Что она станет кем-то вроде умершей сто лет назад прабабушки, которую ты никогда не видел. Кому есть дело до столетних прабабушек? Но я не могла позволить, чтобы Леночка, – мама с трудом произнесла её имя, словно заводила заржавелый мотор, – стала кем-то вроде забытого дальнего родственника.

Я хотел ей возразить. Сказать, что я бы так не думал! Но мне не хотелось врать. Если бы не тайна, если бы не молчание родителей, я бы наверняка так и думал.

– Знаешь, мы с папой тогда чуть не развелись. Мы почти не разговаривали. Взрослые не любят говорить о своих ранах. У каждого хватало сил только на собственную боль. На чужую уже ничего не оставалось. Утопающий не может спасти утопающего.

– Как вы справились?

– Боль нас разделила, но она же и объединила. Кроме папы в мире не было никого, кто скорбел бы так же, как я. Конечно, и бабушка, и дедушка тоже страдали, но по-другому. Иногда быть взрослым – значит говорить о своей боли. Даже несмотря на то, что она может ранить того, кто рядом.

– А мне можно с вами?

Мама рассмеялась и взлохматила мне волосы.

– Хочешь горевать вместе с нами?

– Хочу говорить о своей боли… – я глубоко вздохнул. – Как взрослый.

Мама изменилась в лице и уронила руки – две безжизненные плети.

– Ох, сынок, конечно! Как ты можешь такое спрашивать! Я всегда тебя выслушаю.

– Даже если от этого тебе будет плохо?

– Ничего не может быть хуже, чем твоё недоверие.

И я рассказал ей про Яна, про Сосновую крепость. Это оказалось трудно. Я был раздавлен и предан. Я чувствовал себя жалким, что приходится рассказывать всё это маме. Как шестилетка, честное слово! Но кроме неё, никто не смог бы понять. Мы оба доверяли Яну больше, чем себе.

Мама не ругалась, не читала нотаций. Она вообще ничего не говорила. Только сжимала мою руку и тяжело вздыхала. Я знал, что ей сейчас тоже больно. И был ей за это благодарен. Боль нас разделила, но она же и объединила.

* * *

Август подарил мне сестру, а я подарил август Нике. Мы скитались по пустому городу. Бетонные бродяги в поисках себя. Я рисовал тенистые улочки. Рисовал Нику. Её руки, по которым бегут капли ванильного мороженого. Загорелое плечо со сползающей бретелькой платья. Её карамельно-медовый силуэт рядом с нарисованным Гришей, который больше не одинок.

– Ты с ним говорил? – спросила Ника и легонько толкнула меня плечом.

Был один из тех вечеров, когда нестерпимо пахнет летом. Но ты уже знаешь, что это последнее тепло. Грустно и сладко.

– Нет.

– Не будешь?

Я пожал плечами. Я не знал.

– Он не захочет со мной говорить.

– Надо же! Не захочет! Тоже мне принц, – фыркнула Ника, а я рассмеялся. – Что тут смешного? Должен же Ян как-то объяснить эту жесть?

– Знаешь, Ник, в жизни не все истории заканчиваются красиво. Чаще всего они заканчиваются ничем.

– Да ну, это бред! Только сам человек может решить, как закончится его история.

А ведь она права! Я не могу ничего решить за Яна. Не могу изменить всю эту грёбаную дичь, что он натворил. Но я наконец-то могу решать за себя! Я понял, что Конец наступит только тогда, когда я сам этого захочу.

* * *

В сентябре я узнал, что Ян уехал к матери в Калифорнию. Судя по тому, как быстро он это провернул, такая возможность была всегда. Интересно, что его держало? Мы так и не увиделись, не поговорили, не попрощались. Я знал, что он не сможет. И я тоже не смогу.

В декабре, на мой день рождения, я получил посылку. Курьер принёс, когда меня не было дома. Без имени отправителя и обратного адреса. В коробке лежал плёночный «Никон», только модель поновее, и футболка с Куртом Кобейном.

Я зашёл в блог Яна, других контактов у меня больше не было, и долго писал ему сообщение. Писал и снова стирал. Писал и стирал. Писал и стирал. Так ничего и не отправил. Пролистал несколько фоток. Я иногда заглядываю в его блог. Просто чтобы проверить, как там Романовский. Не то чтобы прям слежу. Как-то стрёмно следить за бывшим другом. Но мне важно знать, что он в порядке.

Интересно, Ян заглядывает на мою страницу? С тех пор как я начал выкладывать рисунки, всё как-то закрутилось! Мои скетчи вдруг стали популярны. Я сделал несколько уличных зарисовок и принтов для местной кофейни. Теперь на бумажных стаканчиках с капучино красуются мои рисунки. Ника страшно гордится и всем рассказывает, что это работа её парня. А я подумываю пойти учиться в художественную академию. Наверное, это то, чего я действительно хочу.

Калифорния Романовскому на пользу. Ян обрезал волосы и перекрасился в синий. Спорю, его мать ненавидит этот цвет. К Джокеру добавились другие татуировки. И на одной фотке на предплечье я разглядел маленькую сосновую шишку. Может, это совпадение. Но я хочу думать, что Ян сделал её на память о Сосновой крепости и нашем общем детстве. В котором всё-таки было много хорошего. Надеюсь, я ещё увижу Романовского. Надеюсь, он когда-нибудь простит меня. И простит себя. Я его простил. Почти.