Текст книги "Сосновая крепость"

Глава 17
Апокалипсис

На пятый день я начал верить, что мира за пределами Сосновой крепости не существует. Настолько он казался вымышленным, будто нарисован простым карандашом. Выцветший набросок. Вот железная чашка кофе настоящая. Вот рука в занозах – настоящая. Ящерица скользнула по пню – настоящая! Воздух густеет, плавится, облепляет с ног до головы прозрачной душной плёнкой. Капелька пота катится по спине. Тоже по-настоящему!

Про телефон я забыл ещё в первый день, и батарейка благополучно села. С телефоном Романовского случилось абсолютно то же самое, только на второй день. Когда я едва успел поговорить с мамой. Ян, что неудивительно, никому не звонил. Но очень жалел, что не может снимать этапы строительства. Пришлось фиксировать мне. Я делал плёночные фотки и быстрые скетчи, пока Романовский не начинал ворчать, что я отлыниваю от работы.

Остался последний скетч. Я нарисовал Волшебный автобус. С вывернутыми внутренностями под отсутствующим капотом. С бараньим черепом на крыше, над лобовым стеклом. Волшебный автобус, похожий на пузатого жука в ржавой бело-синей броне, с острыми зубами из сосновых кольев. С индейскими тотемами из шишек и палок, больше похожих на обломанные кости. Дико, жутко, прекрасно!

Над автобусом парил синий дом. Сосновое гнездо, втиснутое между двух массивных стволов и длинных веток. В домик можно забраться по верёвке с узлами или по лестнице, приколоченной к одному из стволов. А можно прямо с крыши автобуса пролезть в люк. Романовский хотел ещё сделать частокол из палок, но не успел. Они так и остались лежать в стороне грудой остро заточенных великанских карандашей.

– Круто вышло! – с гордостью сказал Романовский, заглядывая в мой блокнот.

Эти рисунки я от него не прятал. Он имел на них право. Всё-таки Сосновая крепость – наше общее дело.

– Ты про рисунок или крепость?

– И то, и другое, – знакомая улыбка эльфийского принца.

Ян смыл с лица кровавые узоры, замотал волосы в шишку, натянул чистую футболку и вновь сделался будничной версией себя.

– А ты чего такой подозрительно прибранный? – я покосился на Романовского, который все эти дни немногим отличался от бродяги.

– Пора возвращаться в цивилизацию.

Я и сам это понимал. Заканчивалась питьевая вода. Пошёл третий день, как я маме не писал. Она наверняка уже переживает. Но покидать Сосновую крепость не хотелось. Стоит выйти за её пределы, как магия разрушится. Ничего не будет прежним. Сосновое племя исчезнет с лица земли, как сон. При одной мысли об этом что-то сжималось внутри, тянуло, толкало, давило. Пружина, о которой я почти забыл.

– А с чего вдруг так неожиданно?

Я разозлился на Романовского. Он всё решил без меня! Отнял у меня право самому решать, когда закончить этот сон. Даже вещи собрал.

– Старик, у меня дело.

– Какое ещё там у тебя дело? – проворчал я себе под нос.

– Свидание, – ухмыльнулся Романовский.

– Чего? Когда ты успел-то?! Ты же в лесу торчишь целыми днями.

– Ой, Григорьев. Ты про интернет не слышал, нет? Ах да, ты же у нас олдскульщик. В твою эпоху дедовских фотиков интернет ещё не изобрели. Прости, всё время забываю.

– Да, да, очень смешно. Что за девчонка?

– Ника.

Гнетущая тишина заполнила лес. Слышно, как от жара трескается сосновая кора. Как шуршат по земле муравьи. Как скрипят на зубах слова, которые мне хочется выплюнуть Романовскому в лицо. Но вместо этого я тупо говорю:

– Ника? Но она же на море.

– Должна была вернуться вчера. Но телефон умер, точно сказать не могу.

– Откуда ты знаешь?

Романовский помахал передо мной телефоном.

– Она тебе написала?!

– Ты рот-то закрой, а то муха залетит. Написала, а что в этом странного?

– Погоди… – я поморщился от неприятного озарения, – ты с ней переписывался!

– Ага.

– Почему не сказал?

– А должен был? Я думал, мы всё решили, – Романовский отвернулся, наглухо запечатывая тему.

– Блин, Ян, – я схватил его за футболку. Нет, так дело не пойдёт. – Так нечестно! Какого хрена! – я начал ругаться. Глупо, по-детски.

– Отпусти, Григорьев, – произнёс Романовский чужим, ледяным голосом. – Что нечестно? Ты же знал, что у меня есть её номер. Не такой уж ты тупой. Понял ведь, когда я ей фотку перекидывал. Кто тебе мешал спросить и самому написать? Так что нехрен сейчас ныть и строить оскорблённую невинность только потому, что я переписывался с девчонкой, которая мне нравится. Лучше не вмешивайся. Это я тебя по-хорошему предупреждаю.

Кажется, я ошибся. Никуда у Романовского злость не делась. Горела, сквозила, кусалась в каждом слове. А я ничего не мог сделать. Только стоять и глотать эту злость, как мутную озёрную воду. И тонуть.

– Я же о тебе забочусь, Рома. Не хочу, чтобы ты потом страдал. Она не для тебя. ОК? Найди себе тёлку попроще. И желательно такую же шарахнутую любительницу карандашей и мёртвых рокеров. Но это точно не про Нику.

– Да пошёл ты! – жаль, слова не камень. Я поплёлся собирать вещи, со злости запихивая в рюкзак всё, что попадалось под руку.

Пять дней прошли, как пять лет. Я успел забыть обо всём. О Нике. О своём одиночестве. О призраке утонувшего мальчика. Но мир не исчез. Он затаился в засаде и ждал, пока я окончательно поверю, что сосновое племя имеет право на жизнь. И теперь реальность мстила с хладнокровной жестокостью серийного убийцы. Именно так и наступает апокалипсис. Когда меньше всего ждёшь.

Именно тогда и появились чужаки.

Глава 18
Чужаки

Их было трое. Сначала я почувствовал запах сигарет. Глянул на Романовского, но тот не курил. Ян мрачно смотрел за моё плечо. Я обернулся и увидел их.

– Оп-па, это мы удачно зашли.

Насмешливый тон, с тем особым, гнилостным оттенком, разговаривать которым могут исключительно гопники. Чутьё не обмануло. Парень оказался ортодоксальным, классическим, карикатурным гопником эпохи раннего неолита. Бритая неровная черепушка, мохнатая монобровь, угристая морда, вытянутые спортивки, в жёлтых зубах зажата вонючая сигарета. На вид лет пятнадцать, гонора на все сорок три.

– Чё за хег'ня? – поддакнул второй.

Длинный, тощий, картавый. Узко посаженные глазки, острый нос, вылитая лисья морда. Взгляд мутный, бегает, шарит по крепости, ощупывает меня и Яна. Аж противно! Губа оттопырена, будто он туда засунул что-то. Ну, так и есть. Сплюнул какую-то тёмную гадость. На подбородке осталась ниточка коричневой слюны, меня чуть не стошнило.

Третий держался поодаль. Руки в карманах, несмотря на жару, наглухо застёгнутая олимпийка. Через русую бровь белеет старый шрам. Вожак.

Пешком пришли? И зачем, интересно, попёрлись в такую даль? Уж точно не по грибы. В городе такие ископаемые уже почти не водятся. Деревенские? Старая школа. Может, обойдётся?

– Как зашли, так и ушли, – Романовский смотрел прямо на вожака. Не отводя глаз. С иронией, азартом и лёгкой полуулыбкой, в которой безошибочно угадывался Джокер.

Чёрт, не обойдётся!

Именно в тот момент я всё понял про Романовского. Про его злость. Клубок ядовитых змей. Ворочается, шипит где-то внутри. Всегда. Без остановки. И если никого рядом нет, змеи жалят самого Яна. Кусают и рвут на части. Вгрызаются в сердце, вместо крови качают раскалённый яд.

Поэтому он бросается на Могильщика. Орёт на мачеху. Отталкивает сестру. Делает татуировки и отращивает волосы, которые ненавидит его отец. Пусть змеи жалят кого-то другого! Чтобы не так больно было. Врать-то, оказывается, несложно. Особенно самому себе.

И сейчас ничего не обойдётся. Змеи зашевелились, поползли по венам. Скучающий бог, который равнодушно наблюдает за всеми нами, перестал скучать. Конца не избежать. Не сейчас, но скоро. Не может человек просто так гореть изнутри. Обязательно сожжёт всех, кто рядом. А так уж вышло, что рядом с Романовским оказался я.

– Чё сказал?! – Монобровь ощетинился, как бродячий пёс на палку.

– С хег'а ли! – снова поддакнул Лисья морда.

Шрам вытащил руки из карманов. Этот нехитрый жест заставил его дружков заткнуться.

– Чё делаете тут, пацаны? – он спрашивал нас, но смотрел исключительно на Яна. Оценивал и что-то для себя решал.

Лисья морда продолжал обшаривать глазами пространство, прикидывал, что у нас можно взять. Монобровь продвигался вперёд. Незаметно так, бочком. Окружают ведь!

Сейчас мы либо просто уйдём, либо…

– А тебе какое дело? – холодно ответил Ян.

– Да так, – небрежно отозвался Шрам, – мы с пацанами тусим тут иногда. Наше место.

Последние слова он произнёс с особым нажимом. Я вспомнил остатки костра, окурки и обгоревшие банки.

– Было ваше, стало наше, – Романовский пожал плечами.

– С хег'а ли ваше! – снова Лисья морда. Интересно, он вообще знает другие слова?

– Да ладно, пацаны, всё норм, – сказал Шрам. – Вы тут прибрались, я смотрю. Ничё так. Сами построили? – Шрам кивнул на крепость.

– Я что-то не помню, когда вызывался тебе докладывать, – усмехнулся Романовский и лениво прислонился спиной к автобусу. – Идите-ка лесом, пацаны. Место занято.

– А ты чё такой борзый? – скривился Монобровь. Глаза опасно сузились, ноздри раздулись.

– А ты чё такой урод? – огрызнулся Ян.

Ну всё. Мы трупы.

– Ян. Не надо, – прошипел я сквозь зубы.

Романовский скользнул по мне взглядом, но ничего не ответил.

– Чё сказал?! – Монобровь подскочил к Романовскому.

– А ты не только урод, ещё и глухой? – ослепительная эльфийская улыбка.

Монобровь чуть не поперхнулся от возмущения. Быстрый взгляд на вожака, но тот никак не отреагировал.

– Саня, чё за хег'ня?! – опять Лисья морда. Нет, он точно про другие слова не слышал.

Саней оказался парень со шрамом. Он медленно шёл вокруг автобуса, рассматривал наши постройки. Без сигнала вожака другие не решались нападать.

– Эй ты, – Монобровь глянул в мою сторону, – а есть позвонить?

– Нет.

– Да ладно, не жмись. Дай позвонить.

– У меня батарейка села, – ответил я спокойно, но по спине побежали капельки пота.

Вот так оно и начинается. Тупая ситуация. Почти комичная, если не брать в расчёт, что мы где-то посреди ничего. В лесу. На старой свалке.

– Так я заряжу.

– Спасибо, я сам.

– А это чё, фотик? – Монобровь кивнул на «Никон», который не влез в рюкзак и висел у меня через плечо.

– Не твоё дело.

– Валите уже отсюда, – сказал Ян.

– Это вряд ли, пацаны, – подал голос Шрам. – Нам тут понравилось. Я же сказал – наше место. Сами валите.

– Пошёл на хрен, никуда я отсюда не уйду.

Романовский сплюнул под ноги Шраму. Бледное лицо с белёсыми бровями начало багроветь. Красные пятна поползли по щекам, забрались на лоб и шею, будто Шрам сунул рожу в крапиву. И пока он не успел ничего сделать, Ян врезал ему под дых. Шрам согнулся и крякнул какое-то ругательство.

Ян ударил первым. Мы могли уйти, но Ян ударил первым! Никогда ему этого не прощу.

Это послужило сигналом для остальных. Лисья морда вцепился в мой фотик, а Монобровь набросился на Романовского.

– Отвали! – я пытался отпихнуть нападавшего, но Лисья морда оказался не только на голову выше, но и сильней. Он ударил меня в лицо. Я уклонился, но кулак всё равно задел подбородок. Во рту появился вкус крови. Жесть, похоже, губу разбил. Как там Ян, смотреть было некогда.

Лисья морда с силой тряхнул ремень. Щёлкнул карабин, и мой «Никон» остался в руках у картавого. Я потянулся за ним, но Лисья морда перекинул его Моноброви.

– Жека, лови!

Чёрт! Чёрт! Чёрт!

Длинный хищно уставился на мой рюкзак. В маленьких глазках зажглось гаденькое превосходство и крысиный азарт. Фиг нас теперь отпустят.

Бей, беги или замри. Романовский всегда предпочитал бить, я всегда замирал. Но и то, и другое уже не сработает. Остаётся одно – бежать!

Я отпрыгнул в сторону. Краем глаза заметил, как Монобровь сжимает палку и заходит Романовскому за спину.

– Ян! Сзади!

Он обернулся и нырнул вниз. Перекатился, встал на ноги. Как раз вовремя, палка рассекла воздух. Я подскочил к Романовскому и схватил его за шкирку.

– Ян, валим отсюда!

Он, казалось, меня не слышал. Лицо – застывшая маска. Голубые глаза – две стекляшки. Из носа течёт тонкая струйка крови. По губам, по подбородку, капает на футболку. Но Ян не замечает, он смеётся! Почти безумно. Почти восторженно. Почти как Джокер с лицом эльфийского принца. Почти.

– Романовский, валим! – проорал я ему в самое ухо и потянул за собой.

– Валим, старик! – Ян наконец-то очнулся.

И мы побежали. Чужаки неслись следом, кричали, свистели, матерились. Но мы бежали быстрее. А когда добрались до великов, то вообще полетели.

Вместо крови по венам бежал чистый адреналин. Сердце рокотало, ноги крутили педали с бешеной скоростью. Я проскочил по останкам мостика и глазом не моргнул. Футболка промокла от пота, волосы прилипли ко лбу, губа распухла. Где-то за спиной продолжал хохотать Романовский. И от этого смеха мороз бежал по коже.

Глава 19
Удобное пустое место

Никто нас не преследовал. Мы добрались до озера и бросили велики. Берег порос ивняком и был восхитительно пуст. Ни одного дачника-купальщика-рыбака на расстоянии пары километров. Явиться домой в таком, мягко говоря, потрёпанном виде – вообще не вариант. Нужно хоть искупаться или как-то привести себя в порядок.

Ян завалился в траву, раскинул руки и закрыл глаза.

– Сто лет так не гонял, – промурлыкал он себе под нос.

Нет, ну нормально?! Лежит себе довольный кот, и плевать ему, что рожа вся в крови.

– Ян! Какого. Хрена. Это. Было?! – я навис над Романовским, до хруста сжимая кулаки.

– Ты о чём, старик?

– Зачем ты это сделал? Зачем ты всегда так делаешь?! Мы же могли просто уйти. Но тебе опять понадобилось нарываться!

Меня натуральным образом колотило. Выходили остатки адреналина. Щёки горели, лёгкие горели, обида горела.

– Да брось, – Романовский приподнялся на локтях и уставился на меня, – ты же знаешь подобных типов, Григорьев. Они просто так не отстанут. Пойми, старик, мир – это не твои рисульки в блокнотике. Мир готов ударить в любой момент. Вопрос в том, когда он это сделает. И будешь ли ты готов. Иногда лучше ударить первым.

– Но это было опасно! Я же просил тебя не начинать. А теперь у них мой фотик остался! Инструменты папины, да куча всего!

– Это дедовское старьё? Эх, жаль, я их морды не увижу, когда они поймут, какой антиквариат отработали. – Романовский хохотнул. Клянусь, в этот момент я его ненавидел. – Кстати, есть вариант, что они его там и бросят. Поищем потом.

– Что? Я не собираюсь туда возвращаться.

– Ты чего, старик? Это же наше место. Хрен я его отдам. Не поселятся же там эти уроды, – Ян невозмутимо прихлопнул комара, как отмахнулся от моих слов, для него они были чем-то вроде жужжания надоедливого насекомого. – К тому же во всей этой фигне есть и твоя вина. Ты же сам сказал, что на свалку никто не заходит. Как видишь, заходит. Но ничего. Мы этих упырей оттуда выкурим.

Мне захотелось заорать, завизжать, схватить Романовского за грудки и как следует встряхнуть. Он же вообще меня не слышит! Не хочет. Не умеет.

– Нет.

– Что?

– Я сказал «нет»! Не буду я никого выкуривать! И это было не смешно. Если бы я не заметил, тебя бы палкой по башке огрели. Да они же оборванные на всю голову!

– Видишь, как хорошо, что ты заметил, – Ян лениво потянулся и снова завалился в траву.

– Романовский, это не игра! Всё могло кончиться плохо.

– Да, да, мамочка, – Ян вытер подбородок тыльной стороной ладони и несколько секунд разглядывал красный след. – Вернёмся через пару дней и проверим.

– Нет!

– Да что ты заладил, как попугай! Нет, нет, нет! Задолбал! – Романовский вскочил.

Где-то в глубине кипели слова, которые я не мог произнести. Сердце гудело. С каждым стуком невысказанных слов становилось всё больше. Они росли, как раковая опухоль, быстро и необратимо разрушая меня изнутри. Скажи ему! Просто скажи ему! Ну же!

Но я не мог. Вместо этого в груди полыхал тугой комок злости. Калёная ярость выжигала на рёбрах слова: «С МЕНЯ ХВАТИТ». Но я не мог их сказать. Не мог наорать на Романовского или дать по морде. Просто не мог. Я тихо падал на дно, в мутную воду. Где нет чувств, нет желаний, нет меня. Где ждёт не дождётся призрак утонувшего мальчика. И по какой-то безумной прихоти Скучающего бога никто, кроме Романовского, не может меня вытащить. Но Ян не станет этого делать, пока я с ним не соглашусь. Либо соглашайся, либо тони. Выбор же очевиден?

– По-твоему, я не имею права на собственное мнение?! – сказал я жалко дрогнувшим голосом.

– Почему же? – знакомая эльфийская улыбка, но ледяной взгляд режет и жалит. – Ты, Ромочка, имеешь право на свои старпёрские загоны, рисульки-карандашики. А в остальном ты делаешь то, что я скажу. Ясно? – он наклонился и понизил голос до шёпота. – Потому что без меня, Григорьев, ты – пустое место. Запомнил? – последние слова Ян прошипел мне на ухо, а затем толкнул. Не сильно, просто чтобы унизить. – Осторожно, не упади, – ухмыльнулся он и похлопал меня по плечу. – Надо бы умыться.

И я захлебнулся. Невысказанными словами. Обидой и яростью. Пустотой. Что же со мной не так?! Почему боюсь решать за себя сам? Почему снова сделаю так, как скажет Ян? Почему?

* * *

Я умылся, но губу всё равно разнесло. Мама наверняка заметит. Романовский переоделся в некое подобие чистой футболки, но опухший нос говорил сам за себя.

– Вот блин. Эта откуда взялась?! – фыркнул Ян, когда мы подъехали к даче.

Около забора стояла машина тёти Светы. Злость внутри мигом схлынула, будто смытая цунами. На её месте остались выброшенные на берег нехорошие предчувствия.

Тётя Света стояла на ступеньках веранды и курила. Мама нервно расхаживала по двору, сжимая в руке телефон. По пятам за ней топали куры. Это выглядело бы смешно, если бы не мамино выражение лица.

– Я же говорила, шляются где-то, – тётя Света заметила нас первая. – Явились!

Мама обернулась. И у меня внутри словно лопнул воздушный шарик. Стало пусто и гулко. Нельзя делать так больно близкому человеку. С маминого лица будто одну за другой обрывали маски. Отчаяние. Надежда. Облегчение. Радость. Тревога. Злость.

– Рома! Ян! Где вы были? – мама подскочила ко мне и тряхнула за плечи. – Что у тебя с лицом?

– Подрались, – Романовский ответил за нас обоих. – Так, ерунда. Жить будет.

Мама осторожно взяла меня за подбородок, повертела в разные стороны, оценивая ущерб. Хмыкнула и отпустила.

– Где вы были все эти дни? – голос строгий, а руки всё ещё дрожат.

– Мам, да всё в порядке, – я попытался сказать как можно спокойнее. Не вышло.

– В порядке? – крикнула мама. – Телефоны у обоих выключены. Я звоню Свете и узнаю, что вас там и в помине не было. Появились избитые. Что я должна думать?! Это, по-твоему, в порядке?! Да я чуть с ума не сошла! Собралась в полицию звонить.

– Мам… – я не знал, что сказать. Стоял оглушённый, пристыженный, виноватый.

– Ян, – Саурон обратил всевидящее око на Леголаса, – что всё это значит? Где вы были?

– В походе, – а Леголасу выдержки не занимать. – Это была моя идея. Тёть Маш, я всё объясню.

Вот тут нужно отдать должное Романовскому: держался он более чем спокойно. Сразу видно, для человека скандалы – родная стихия. Чего не скажешь обо мне.

– Я говорила, Маш, что скоро вернутся, – спокойно заметила тётя Света. Она потушила сигарету и подошла к Романовскому: – Домой или дальше бродяжничать?

– Тебя не спросил.

– Как хочешь, – тётя Света направилась к машине. – Маш, ты там валерьянки выпей, а лучше чего покрепче.

Она ушла. Романовский проводил её взглядом. Посмотрел на меня, на маму, и по его лицу пробежала тень. Может, мне показалось, но, кажется, это была зависть.

– Бывай, старик, спишемся, – бросил он и тоже ушёл.

Мама нахмурилась, набрала воздуха – и понеслось.

– Как ты можешь так поступать?! Рома! Неужели ты о нас вообще не думаешь?! Где ты был? Что за поход? Я чуть с ума не сошла! Неужели сложно написать, что всё в порядке? Тебе настолько наплевать на мои чувства? – мама почти визжала.

– У меня батарейка села, – промямлил я.

– Почему соврал, что будешь у Яна? Что с тобой происходит? Отвечай! Неужели сложно сделать, как я прошу?!

И тут взорвалась бомба. Слова, которые я не смог сказать Романовскому, острыми камнями полетели в маму.

– С меня хватит!

– Что?

– С меня хватит!!! – заорал я в ответ. – Да сколько можно! У меня вообще есть право на свою жизнь? На собственное мнение? Как же вы все удобно устроились! Просто заткнись и делай, как мы скажем. А мне надоело быть удобным! Хватит! Не буду!

– Рома, что ты несёшь?

– Хватит! Не называй меня так!

– Да что с тобой?

– Хватит! Хватит! Хватит! С меня хватит! Я не хочу делать, как ты говоришь! Как он говорит, – я продолжал кричать на маму. Не важно, что эти слова предназначались не ей. Мне было всё равно. В груди полыхал невидимый пожар.

Сейчас я понимал Романовского как никогда. Это слишком горячо. Слишком больно. Вся разница в том, что Яну плевать. Чужих чувств не существует. Ему становится легче, когда больно другим. Иногда лучше ударить первым. Ян думает, раненый человек не опасен. Он заблуждается. Если человека ранить слишком сильно, внутри просыпается зверь. А раненый зверь кусает сильнее. Только не всегда ту руку, что ударила.

Но я не такой. Когда я причиняю кому-то боль, она рикошетит в меня. Бом-бом-бом! Словно бью в барабан из стали. Бью, а у самого ладони разбиты в кровь. Я понял это ещё тогда. На берегу Белого, в восемь лет. Когда увидел своих родителей такими… сломленными. Родители не имеют права быть уязвимыми. Для восьмилетнего мальчика они скала, стена, опора! Страшно видеть, что это не так. Но ещё страшнее понимать, что их самое уязвимое место – это ты. Нельзя в восемь лет нести такую ответственность. «Некоторым просто приходится взрослеть».

А когда я узнал про сестру, груз стал почти неподъёмным. Чужой груз. Не мой. Но несу его почему-то я. Поэтому я всегда такой удобный. Делаю, что скажут. Чтобы никого не разочаровать, не причинить боли. Чтобы она не вернулась мне. Прав Романовский: я – пустое место, которое боится страдать. Но от этого страдаю только сильнее.

Кричу на маму. Каждое слово – пуля. Она скрестила руки – прячется, защищается. Мамина злость тает. Вытекает сквозь рваные раны, что оставляют мои слова. Но я не могу остановиться. Пружина толкает. Кричу, обвиняю, ядом плююсь. Я бронепоезд. Лечу и лечу вперёд, не замечая, что рельсы закончились. Но легче не становится. Только хуже. Как Ян этого не понимает? Боль умножает боль. И когда её становится слишком много, человек начинает гореть.

– Сын, да что с тобой?

Я и сам не знаю, мам. Только не может человек просто так гореть изнутри. Обязательно сожжёт всех, кто рядом. А так уж вышло, что рядом со мной оказалась ты.