Текст книги "Сосновая крепость"

Глава 9
Хештег «безразличие»

У калитки и правда стояла Ника. Медовая ягода. В платье цвета спелого яблока. С рыже-карамельными веснушками. С ореховыми глазами, которые смотрели не на меня.

– А откуда ты знаешь? – она удивилась.

– Рома рассказывал, – ответила эльфийская улыбка.

– О…

Я уже видел этот взгляд. Не один раз. Да каждая девчонка так смотрит на Романовского, стоит ему включить режим Леголаса! Плохи мои дела.

– Привет, – буркнул я из-за куста. Легко и небрежно.

Типа я так, мимо проходил. И дела мне нет, что девчонка, которая мне нравится, смотрит влюблёнными глазами на моего лучшего друга. Так, фигня. Хештег «безразличие».

– Рома, привет! Классный… э-э… макияж, – она улыбнулась, и моё безразличие затрещало по швам.

Я провёл рукой по лицу в бесполезной попытке стереть несмываемый маркер. Вдохнул и попытался как-то уложить в голове мысль: она пришла! Вернулась! Значит, я ошибался. Возможно?.. Нет. Слишком поздно. Рядом с этой эльфийской мордой у меня нет шансов. Хештег «безнадёжность».

– Да это… так, неудачная шутка, – промычал я.

– Извини, что я тогда исчезла. Мандарин сиганул в кусты. Пришлось его догонять. А потом как-то не получалось зайти. В общем, спасибо тебе за кота.

– Да ты тоже извини, что я убежал. Так внезапно. Я хотел… – я вдруг отчётливо представил, как сейчас выгляжу. Лохматый, помятый, с мокрой головой и чёрными полосами на лице. Стою и мямлю какую-то фигню. – Ну, в общем, сфоткать тебя хотел. На плёнку. Там так свет красиво падал… – последние слова я произнёс чуть ли не шёпотом. Просто удивительно, как она услышала.

– Ты фотограф? – глаза загорелись. Словно она только что узнала, что я умею летать.

– А наш Рома полон сюрпризов, – Романовский закинул руку мне на плечо. – Верно, старик? Он ещё неплохо приглядывает за курами, вышивает крестиком и просто обожает текилу. А я, кстати, Ян.

– Отвали! Ничего я не обожаю, – я пихнул его в бок. Вот ведь скотина!

– А, крестиком, значит, вышиваешь? – спросил Ника.

Она что, с Романовским заодно? Хештег «одиночество».

– Да ну вас, – я развернулся. И хотел уйти. Гордо. На пафосе. Как герой боевика, который слишком крут, чтобы испытывать хоть какие-нибудь чувства.

Но я даже близко не герой боевика.

– Ты не ответил, – сказала Ника. Легко так. Без насмешки. Но я отчего-то разозлился.

– Нет. Я не вышиваю крестиком, – отчеканил я каждое слово.

– Я не про это, – смутилась Ника.

И тут до меня дошло. Она же про фотографии спрашивает! Хештег «идиот».

– Я просто снимаю иногда. На плёнку. Понимаешь, плёнка – это совсем другое, – я зачем-то начал объяснять, чем плёнка отличается от цифры. Будто оправдывался. Будто хотел доказать, что это не ерунда.

– Рома у нас олдскульщик, – снова вмешался Романовский. – Щёлкает на дедовский фотик, рисует кроссовки и слушает всякое старьё на кассетах.

Я огляделся в поисках самого огромного ботинка, который только существует в этой галактике. Где-то на чердаке, среди Вовкиного хлама, я видел такой. Тяжелющий, с металлическими пластинами. Съездить бы таким по этой эльфийской роже!

– А сфоткаешь меня? – спросила Ника. Так запросто, словно я только и делаю, что людей снимаю.

– Прямо сейчас?

– Ну да.

Меня снова затошнило. И похмелье было ни при чём. Я ещё никогда никого не фотографировал специально! Одно дело – случайный кадр. Когда снимок будто выхвачен из жизни. Тогда он получается честный. Настоящий. Но если человек позирует, разве это не то же самое, что притворяться? Хотя, может, я снова слишком заморачиваюсь.

– Я сейчас! За камерой сбегаю. Ты проходи, Ян тебе всё покажет, – сказал я и мысленно поздравил себя со званием самого главного придурка во вселенной. Сам же оставляю её с Романовским! Но не отказываться же сейчас.

По классике жанра фотик куда-то запропастился. Я не помнил, когда снимал в последний раз, и тем более не помнил, куда его запихнул. Похоже, я начинаю становиться, как папа. Может, в холодильнике поискать?

Когда я выскочил на крыльцо, Ника сидела под яблоней. На той самой пружинистой кровати. Надо хоть матрас туда кинуть для приличия. Ян устроился рядом и что-то оживлённо рассказывал. Ника смеялась. По её лицу скользили солнечные пятна. Совсем, как тогда. Маленькие золотые рыбки, пойманные медовой кожей, лёгкой тканью цвета спелого яблока, карамельным облаком волос.

Я навёл фокус. Фотик, кстати, отыскался на полке с солью. Ага, на кухне. Как следствие вчерашнего безумия. Ника подняла руку – убрать с лица волосы. И я украл этот кадр. Только для себя.

– Ну что, готова? – спросил я, подходя.

– А что нужно делать? Что-то изобразить?

Ника выпрямилась, будто палку проглотила. Неуклюже откинулась на спинку кровати и слегка прикрыла глаза. Вот именно это я имел в виду. Невозможно позировать и оставаться самим собой. Когда за тобой наблюдают, ты подсознательно пытаешься выглядеть кем-то другим.

– Да просто расслабься, – я сделал вид, что кручу настройки на фотике, чтобы ещё больше её не смущать.

Ника поёрзала на кровати. Пару раз взлохматила волосы и робко улыбнулась. Вышло нечто среднее между фоткой на паспорт и семейным портретом к девяностолетию прабабушки. Официальная, протокольная радость. Но я не стал ничего говорить. Просто щёлкнул. Почти не глядя. Какая разница? У меня уже есть кадр с настоящей Никой. Мне хватит.

– Я тоже тебя сфоткаю, – Романовский полез в карман за телефоном. – Потом сравним, кто лучше. Махровая древность или передовые технологии.

– Вообще-то техника не самое главное, – пробурчал я в ответ.

– О, прости, Григорьев! Я и забыл, что ты у нас худо-о-о-ожник. Куда уж нам, простым смертным, до высокого искусства, – Романовский театрально прикрыл глаза ладонью. Хештег «придурок».

Пока я выдумывал, чего бы такого остроумного ответить, вмешалась Ника:

– А когда можно посмотреть?

– Ну, плёнку сначала нужно проявить, потом отсканировать. Можно и напечатать.

– Зато я могу скинуть прямо сейчас. Технологии – древность: один – ноль.

Ян уткнулся в телефон, и через секунду у Ники в кармане что-то пискнуло.

Он уже и номер её знает. Класс!

– Здорово вышло, – улыбнулась Ника.

– Это не я. Это просто модель красивая, – лучезарно ответил эльфийский принц.

А меня чуть не стошнило от такого откровенно примитивного флирта.

– Я тебе тоже потом скину. Или занесу отпечатанную фотку. Где твоя дача? – спросил я самым безразличным тоном, какой мог изобразить.

– Тут недалеко. Соседнее СНТ «Грушевое». Улица Западная, сорок пять. Нашу дачу легко заметить. Там дуб большой растёт у ворот. Тут дубы редкость. А у нас есть, – она рассмеялась, но тут же спохватилась: – Только я уезжаю завтра. На море. Поэтому и зашла, а то в тот раз как-то неловко вышло. Мне уже пора, – она глянула время на телефоне. – Ещё собираться надо.

– Давай мы тебя проводим, – предложил Романовский.

И мы её проводили. До самого дуба. Когда за Никой хлопнула дверь, я понял, что уже ничего не будет прежним.

– Ну? Что будем делать? – спросил Ян.

– Лично я найду аспирин, запью его тонной чая и лягу спать до завтрашнего вечера, – промычал я в ответ. – А ты, гений современных технологий, можешь катиться на все четыре стороны.

– У-у-у-у, Григорьев, похмелье тебя не красит.

– Как и твои подколы.

– Ты обиделся, что ли? Ну вот что за печалька.

– Я тебя убью когда-нибудь.

– Ну, попробуй, – оскалился Ян. – Могу посоветовать утопление. Самый надёжный способ. Озеро в двух шагах. Камень на шею – и никто не хватится. Меня уж точно. Только сам не захлебнись в процессе. Это у тебя хорошо получается. А то меня уже не будем рядом, чтобы вытащить.

Я вдохнул. Судорожно и резко. Я и не заметил, что перестал дышать. Что я, чёрт возьми, делаю? Это же Ян! Если бы не он, я бы уже давно рыб кормил. Ну, подумаешь, тупо пошутил. Ну, подкатывал к Нике. И что? Она же не моя девчонка. И плевать, что Ника мне нравится. Я в долгу перед Романовским. Смогу ли я когда-нибудь расплатиться?

– Забей! – я сделал вид, что ничего не произошло.

– Ну так что?

– Что «что»?

– Не прикидывайся, Григорьев. Она тебе нравится?

– А тебе?

– Может быть.

Знаю я это его «может быть».

– Тогда флаг в руки.

– То есть тебе по фигу?

– А у меня есть варианты?

– Вообще-то нет. Ты просто сделаешь, как я скажу, – Романовский улыбнулся. Почти легко. Почти небрежно. Почти дружелюбно. Почти.

– Ну, вот и решили.

Хештег «безразличие».

Глава 10
Скотина неблагодарная

Как и планировал, я отыскал в аптечке № 3 аспирин, хлопнул пару чашек чая и завалился спать. Самое мудрое решение за последнее время. С курами и всем остальным пусть гений современных технологий разбирается.

Проснулся к вечеру. Голодный, опухший – голова размером с дом. Ян обнаружился под яблоней. На той самой пружинистой кровати. Неплохо устроился, сволочь! Романовский имел почти сверхъестественную способность обустраивать под себя любое пространство. Ян приволок матрас, плед, разноцветных подушек, и старая кровать теперь выглядела уютно. Да не просто уютно – сказочно! Ещё и гирлянд на яблоню понавешал. Откуда он их вообще взял? С собой притащил, что ли? Ну, точно эльфийская магия!

– Кур покормил? – бросил я так, между прочим.

– А должен был? – ответил Ян, не отрываясь от телефона.

– Если ты тут прописался, помогай по хозяйству. Или вали домой.

– Надо было сказать, я бы покормил. Откуда мне знать, что с твоими курицами делать. Не съел и ладно. А то с голоду помрёшь на этой григорьевской даче.

– Иди на хрен, – я запустил в него подушкой. – Я ещё и кормить тебя должен! Нахлебник долбаный.

– Я, между прочим, тут красоту навёл, если ты не заметил. А то как-то стрёмно жить среди постапокалиптических руин, – Романовский вернул подушку. – А вот готовить я не умею.

– Ладно, хрен с тобой. Завтра теплицу польёшь. И каждый день будешь поливать, – добавил я с нажимом. – И посуду мыть.

– Да с чего вдруг! Теплица – ОК! Посуду сам мой. У тебя же тут каменный век, никаких удобств. Может, тарелок одноразовых купим?

– Фиг тебе! Я готовлю, ты – посуду мой! Или жри один хлеб.

– Ладно! Уговорил. Давай по очереди мыть.

– Идёт.

– Ага.

– Омлет будешь?

– Да я сейчас даже скорлупу готов сожрать.

– Ща сделаю.

И я пошёл готовить омлет. А потом мы его ели прямо со сковородки на кровати под яблоней. Ещё совсем недавно на месте Романовского сидела Ника, и я её фотографировал. Кусочек той реальности остался на плёнке. Реальности, в которой всё могло сложиться иначе. Реальности, в которой не существовало Конца.

– Слушай, Ян, – спросил я у Романовского, когда совсем стемнело и только разноцветные гирлянды и мерцающий огонёк его сигареты разбавляли июньскую ночь. – Ты думал, чем хочешь заниматься? Ну вообще, по жизни? Чего ты хочешь на самом деле?

– Ой, Григорьев, давай без этой туфты, – даже в темноте я увидел, как он поморщился. – Мне, блин, четырнадцать. Я ещё слишком молод для этой фигни.

– Татухи бить так он не молод, – пробурчал я.

– Ой, спасибо, мамочка. Тебя не спросил, – огрызнулся Ян.

Но где-то там, за напускной злостью, мелькнуло что-то другое. Досада? Обида? Тоска?

– Ты давно с ней говорил? – спросил я через минуту.

– С кем?

– Ну, с мамой.

– С твоей? Сегодня утром.

– Что?! Когда?

– Когда ты дрых в шубе из комаров. Сказал, что всё в порядке. Ты под присмотром. И вчера действительно была плохая связь.

– И она поверила? – поморщился я.

– Она всегда мне верит.

– А твоя?

– Что моя? – наспех сшитое равнодушие. Нитки торчат. Не обмануть.

– Твоя мама. Когда ты с ней говорил?

Тишина. Чирк зажигалкой. Вдох. Тишина. Выдох.

– Когда с днём рождения меня поздравляла.

– Что?! Так это же в феврале!

– И? Что ты от меня хочешь, Григорьев? – Ян впечатал окурок в землю. – Я понимаю, что в твоём волшебном мире единорогов все друг друга любят, заботятся, сопли подтирают. Но, вот сюрприз, некоторым бывает плевать на своих детей.

– Я ничего не хочу. Просто спросил. Ты же мой друг.

– Ну, раз друг, так и не лезь, когда не просят. Я спать.

Он ушёл. А я остался. Так бы и просидел, наверное, всю ночь. Но у гирлянды сели батарейки, в темноте стало совсем тоскливо.

Мы не разговаривали весь следующий день. Но в теплице Романовский полил. Даже бутербродов себе сделал. Может же, когда приспичит! К вечеру Ян сдался. Какой смысл торчать на чужой даче, если с хозяином не разговариваешь?

Романовский сделал вид, что ничего не было. И я тоже. Не хочет говорить про родителей – его право. Мы заключили молчаливое перемирие, и покатились дни.

Я старался не вспоминать о Нике. Вообще о ней не думать. И у меня получалось. Правда, непроявленная плёнка жгла карман, а в скетчбуке появился новый рисунок. Но это ничего не значило! Совсем ничего. Кто такая Ника? Не, не слышал никогда.

На выходные приехал папа. Пришлось в срочном порядке прятать одноразовые тарелки, которые мы всё-таки купили. Запас продуктов увеличился вдвое.

– Вы там с мамой спятили, что ли? Можно подумать, Ян жрёт за троих.

– Ну, еда лишней не бывает, – папа виновато пошуршал пакетом. – Тут ещё постельное бельё чистое и твоя одежда. А то ходишь в… обносках. Оба ходите в обносках, – добавил папа, когда заметил на Романовском свою дачную рубашку.

Из одежды Ян захватил только пару футболок, шорты и худи. Хорошо хоть про трусы не забыл. И всё это добро, кроме трусов, промокло под вчерашним дождём. Сгонять к себе домой за шмотками Ян категорически отказался, поэтому я переодел его в то, что попалось под руку.

На даче как-то вообще пофиг в чём ходить. Дедовские треники – ОК! Папины рубашки – кайф! Драные штанцы – супер! Ашановские шлёпанцы – пойдёт! Я за это время окончательно одичал и перестал обращать внимание на свой внешний вид. И когда папа выдал мне пакет городской одежды, от которой пахло мятным порошком, я даже растерялся поначалу. Что мне с этим добром делать? Когда я уже неделю хожу в одной папиной рубахе. Погода стояла прохладная, и образ фланелевого лесоруба был как нельзя кстати.

Мы снова сходили на рыбалку. Только втроём это было уже не то. Не получается уютно молчать и думать о своём, когда Романовский треплется без остановки. Рыбы, естественно, не поймали. Вот и все новости.

Когда папа уезжал, я отдал ему отснятые плёнки.

– Пусть их проявят и отсканируют. Сканы можно мне на почту скинуть. И ещё напечатать можно. Только не смотри пока! И не показывай никому.

– Да понял я. Смотреть не буду, за кого ты меня принимаешь! – оскорбился папа. – Но покажешь потом удачные кадры?

– Конечно. Только мне сначала самому нужно глянуть.

Романовский многозначительно хмыкнул. Я бросил в его сторону убийственный взгляд. На что он хмыкнул ещё раз. Более многозначительно. Папа сделал вид, что ничего не заметил. Гуру дипломатии.

Папа уехал. И дни покатились дальше. Мама звонила каждый день. Я давал краткий отчёт и снова забывал о внешнем мире. Мы собирали яйца в большую коробку, потому что есть их уже не хотелось. Я, наверное, на всю жизнь яиц наелся. Катались на великах, болтали, спорили, жгли костёр. В общем, ничего не делали. Но дни при этом казались полными, пузатыми, густыми. Будто каждая секунда вмещала ещё три дополнительных.

А потом позвонила тётя Света.

– Да, – я ответил на звонок. – Ага. Да. Так с прошлой недели. Ага. Ясно. Да, конечно.

Я уставился на Романовского. Он лежал на кровати под яблоней и с кем-то переписывался. Кровать стала хитом этого лета. Мы зависали там с утра до вечера. В дождь накрывали тентом, чтобы матрас не промок. В жару валялись в тени. Вечерами зажигали гирлянды и болтали.

– Чего пялишься, будто у меня гриб на голове вырос? – Ян поднял глаза от телефона.

– Тётя Света звонила. Ты что, не сказал, что у меня живёшь?

– А, эта… неужели хватилась, – скривился Ян. – Долго же до неё доходило, что меня дома нет. Это моя маленькая месть за Кипр.

– Ты реально не сказал? Даже записки не оставил? И почему она вообще мне звонит, а не тебе?

– Она у меня в чёрном списке.

– Ну так же нельзя…

– В мире единорогов, может, и нельзя, – Романовский безразлично пожал плечами. – Но в моём мире, как видишь, можно. Чего ей надо-то?

– Сказала, что ты куда-то пропал и не знаю ли я, где ты. И просила позвонить отцу. Я сказал, что ты у меня на даче живёшь.

– О! Так Большой Босс в курсе. Надо же!

– Может, позвонишь тёте Свете?

– Да щас! С какого перепугу?

– Ну хоть отцу позвони.

– Может и позвоню.

– Позвони.

– Что прям сейчас, мамочка?

– Прям сейчас.

– И ты отстанешь, Григорьев?

– Отстану.

– Ладно, – Ян закатил глаза и набрал номер.

Я услышал гудки. Он включил громкую связь. Гудки тянулись бесконечно долго. Наконец-то Романовский-старший взял трубку. Но лучше бы он этого не делал. Из телефона полился поток отборной брани, где «скотина неблагодарная» было самым мягким выражением.

Ян сжал губы в тугую нитку, которая растянулась в кривую ледяную гримасу. С нарочитым спокойствием он нажал отбой и посмотрел на меня. У меня живот скрутило от этого взгляда. Холодная, свирепая ярость на лице эльфийского принца.

– Ну что, оставишь меня в покое, мамочка?

– ОК, – выдавил я и пошёл кормить кур.

Ян выключил звук и зашвырнул телефон в траву. Я осторожно выглянул из курятника – Романовский невозмутимо разглядывал пустоту.

Глава 11
Вариант

Лето наливалось жаром, как чёрная смородина соком. Дни растаяли, потекли по рукам, слиплись в комок. Не разобрать, где понедельник, а где среда. Тотальное безвременье.

Можно уснуть на рассвете. Дремать на кровати под яблоней хоть целый день. Посреди ночи отправиться на озеро. Питаться исключительно чипсами или запечь картоху на костре. Однажды я даже заморочился и сварил веганский суп по рецепту с ютьюба. Со всякой крапивой, одуванчиками, щавелем. Вышла жуткая дрянь. Романовский даже пробовать не стал.

Но это не важно. Главное, разрешить себе эксперименты. Понять, что можно по-всякому! В череде бестолковых будней отыскать настоящую свободу. Ленивую, тягучую, спелую. Свободу быть любым. Свободу выбирать.

Казалось, так будет всегда. Но время и не думало останавливаться. Обратный отсчёт до Конца продолжал мерно отстукивать минуты. Просто я слишком расслабился, чтобы это заметить. Пока не пришло сообщение от мамы.

«Сын, бабушке уже намного лучше (стикер с радостной акулой). Мы приедем в субботу».

«Круто (стикер с цыплёнком, который показывает большой палец). С ночёвкой?»

«Да. В городе пекло (стикер с огоньком в солнечных очках). Поживём с вами!»

«Круто!»

Сердечко от мамы.

Сердечко от меня.

Совсем не круто. Ни разу не круто. Капец, как не круто!

– Ну, всё. Кончилась наша лафа, – я поспешил «обрадовать» Романовского.

– С чего вдруг? – тот даже бровью не повёл.

– Мама с бабушкой в субботу приедут. Пожить! В городе, видите ли, жарко. И бабушке уже лучше, она хочет назад. К своим курам, – я махнул рукой.

– О, блин! – Ян аж подскочил на месте. – Старик, это совсем не круто.

– А то я не знаю!

Нет, я, конечно, соскучился по маме. И счастлив, что бабушка в порядке. Но… не хочется терять эту свободу. Я впервые почувствовал, каково это – самому за себя решать! Когда подмести пол (очень редко). Когда футболка станет достаточно грязной, чтобы её сменить (вообще никогда). Когда можно принять душ из садового шланга или по десять раз жарить сосиски на одной сковородке и только потом её помыть (ополоснуть водой на самом деле). Быть хозяином своей жизни – это, блин, бесценно!

– Что будешь делать? – уныло спросил я у Романовского. – Домой вернёшься?

– Нет, – Ян поморщился. – Что мне там делать? В цирке Григорьевых хоть не скучно.

– Сам ты из цирка. Иди уже.

– Куда?

– Окурки собирать. Они, блин, опять по всему саду валяются!

Ян фыркнул, но пошёл. Нам предстояла нелёгкая работа. Вымести, вычистить, выгрести дом, который с тех пор, как уехал папа, превратился в отменную холостяцкую берлогу.

* * *

Когда явилась моя семья, на даче стало тесно. Будто пространство ужалось в несколько раз. Бабушка, ловко передвигаясь с палочкой, учинила инспекцию. Кровать под яблоней получила одобрение. Теплица с засохшими огурцами – нет. Огурцы были на Романовском, так что все шишки словил Ян. Валя и Галя были признаны растолстевшими, но здоровыми. Покрашенный курятник вызвал восторг. А некошеная трава – суровый вздох. В целом бабушка осталась довольна, что мы не разнесли дачу и не угробили кур.

Папа вручил мне конверт с фотками. Сканы он отправил на почту ещё раньше, но я не смотрел. Хотел подержать в руках. Почувствовать вес мгновений. К тому же там была Ника. А я почти научился делать вид, что её не существует.

Мама отругала нас с Яном за почти нетронутый холодильник. Она не спрашивала, почему Романовский не собирается домой. Наверное, понимала больше, чем я. Поэтому у Яна в нашем доме были свой матрас, полотенце и зубная щётка.

Все были рады, довольны, веселы и полны энтузиазма. Моего энтузиазма хватило ровно на два дня. То ли я настолько одичал, что с трудом выносил общество других людей. То ли общение с родными – это нечто вроде смертельного яда. В маленьких пропорциях – лекарство, но от переизбытка можно и помереть. В общем, через два дня мы с Романовским сбежали.

Жарища стояла адова. Я скучал по дождям и кровати под яблоней. Последнюю оккупировала бабушка. Удобно, на воздухе и можно указания раздавать, не отходя от кассы. Наш чилаут превратился в капитанский мостик. Без шансов отвоевать его обратно.

Целыми днями мы колесили по округе. Иногда тусили на пляже. Терпеть не могу такую движуху. Солнце бьёт прямо в темя. Куча полуголого народа. Пьяное бычьё, орущие дети, толстые тётки. Даже Романовскому, неистовому любителю пляжей, скоро наскучила эта тема. Он только и делал, что нудил, как же тут отстойно. Озеро Белое – это вам не золотые пески Карибских островов.

Я почему-то всё искал в пляжной толпе Нику. Хотя и знал, что она сейчас далеко. Но мне было приятно думать, что её тоже жарит солнце. Я представлял, как медовая кожа становится темнее. Цвета корицы или молочного шоколада. А карамельные волосы, наоборот, выгорают до оттенка спелой пшеницы. Интересно, какой у неё купальник? О чём я вообще думаю?!

– Эй, приём! – Ян помахал рукой у меня перед лицом. – Ты там не отъехал?

– Да почти. На таком пекле, – я глотнул воды. – Задрала эта жара.

– Несчастный северный ребёнок, – усмехнулся Ян. – Может, ты, Григорьев, вампир?

– Ой, захлопнись, Романовский. Слишком жарко для твоих приколов.

Я накрыл голову футболкой. Ненавижу жару! Мимо пробежал ребёнок. Пара холодных капель упала мне на живот, и я зашипел.

– Искупайся хоть.

– А толку-то?

– Может, в город рвануть?

– А там-то что делать? В городе ещё жарче, – я поморщился. Нет, когда я планировал Бетонного бродягу, жара не входила в мои планы. – По квартирам сидеть, что ли? У тебя хоть кондёр дома есть. Не против, если я впишусь на месяцок?

– Ой, нет. Там Большой Босс сейчас. Неохота видеть его рожу каждый день, – Ян так скривился, будто стакан лимонного сока выпил. – А в доме… эта.

– Ну и что? Дом-то большой. И вообще места полно. Это ж не наши шесть соток. Можно за целый день ни разу тётю Свету не встретить.

– Не, старик, так дело не пойдёт. Хватит шататься. Нам нужна берлога.

– А то я не знаю.

– Я бы даже на курятник согласился, – усмехнулся Ян.

И тут в моей голове что-то щёлкнуло. То ли идея, то ли невидимый таймер. Скорее всего, и то и другое.

– Блин, Романовский, есть один вариант. Погнали!