Текст книги "Скрытые корни русской революции. Отречение великой революционерки. 1873–1920"

Е. Брешко-Брешковская
Скрытые корни русской революции. Отречение великой революционерки. 1873–1920

Предисловие

Жизнь Екатерины Брешко-Брешковской[1]1
  Екатерина Константиновна Брешко-Брешковская, урожденная Вериго, родилась в 1844 г., умерла в 1935 г. в Чехословакии.


[Закрыть] можно назвать воплощением истории целого столетия. Она до сих пор жива и ведет политическую деятельность,[2]2
  Предисловие написано в 1931 г.


[Закрыть] однако в ее памяти еще сохранилось то время, когда поход Наполеона на Москву был свежим семейным преданием. Ее старшие родственники были современниками декабристов. Первым политическим событием, отложившимся в ее сознании, стало поражение русской армии под Севастополем. Уже девушкой она вместе с отцом участвовала в подготовке к освобождению принадлежавших им крестьян от крепостной зависимости, а вместе с мужем открыла первые земские школы и библиотеки в своем уезде. У нее на глазах разворачивалось все то, о чем помнили наши деды, и все, через что прошли наши отцы и мы сами.

Бросая из сегодняшнего дня взгляд на поток событий, в которых участвовали или которые засвидетельствовали Брешковская и ее политические единомышленники, как на звенья в цепи, которая вела к катастрофе – крушению империи, – именно в деятельности этих людей мы можем найти ключ к народной трагедии; исходя из их дел, мы способны определить место революционеров в российской истории более четко, чем это было возможно до переворота.

И прежде всего мы должны отдать должное нравственной высоте и исключительной готовности к жертвам, которой отличались русские революционеры – Брешковская и ее современники.

Идеал Чайковского,[3]3
  Речь идет о Николае Васильевиче Чайковском (1850–1926), одном из создателей в конце 1860-х гг. Большого общества пропаганды (кружка чайковцев), в дальнейшем члене партии эсеров.


[Закрыть] Кропоткина, Желябова, Перовской, Синегуба, Брешковской и прочих состоял в том, чтобы, выражаясь словами Лаврова из его «Исторических писем», «развивать человеческую личность в физическом, умственном и нравственном отношениях и воплощать истину и справедливость в социальных формах».

С этой страстью к установлению на земле высшей справедливости и истины сочеталось стремление к искупительной жертве для облегчения ужасных страданий низших классов, столь характерное для того поколения революционеров, типичным представителем которых является Брешковская. «Нам казалось, – писал Чайковский, ближайший друг и соратник Брешковской, – что сама история возложила на нас миссию раскрыть людям истину, которая известна нам одним, и тем самым осуществить социальное чудо, освободив людей от страданий и унижений, чтобы иметь возможность сполна приобщиться к образованию и культуре. В этом состоял наш неискупимый долг перед народом – долг, требовавший от нас величайших подвигов во имя спасения народа».

В Западной Европе и Америке подобный идеализм у зрелых людей считался бы непрактичным, романтическим и, возможно, по-детски наивным. Но мы должны помнить, что глубочайшие и самые ужасные детские впечатления русской культурной молодежи из поколения Брешковской были связаны с крепостничеством. На их глазах одни русские продавали других – семьями и поодиночке, ради удовольствия подвергали их телесным наказаниям, насиловали молодых женщин и девушек, а иногда даже травили собаками. Именно подобные впечатления побуждали молодых юношей и девушек из известных и богатых помещичьих семей с таким энтузиазмом «идти в народ», чтобы искупить грехи своих отцов и дедов. И там, в революционном подполье, они находили для себя моральное оправдание, работая рука об руку с детьми рабов, лишь вчера освобожденных от крепостной зависимости, и ведя борьбу с наследственными привилегиями своего класса.

Если крепостное право было опухолью, разъедавшей социальный организм России, то абсолютизм Николая I, доведенный до абсурдной степени, серьезно подорвал политический фундамент империи. Жестокое поражение под Севастополем, произошедшее вопреки всей доблести русской армии, произвело сильное впечатление как на Брешковскую в детстве, так и на все культурное поколение той эпохи. Севастополь стал первым тревожным сигналом не только для самодержавия, но и для всей России – сигналом о том, что время, отпущенное империи, истекает и что для спасения государства требуется конституционная реформа.

В шестидесятые годы, в самом начале «великих реформ» Александра II, практически все культурные люди России были единомышленниками – все желали прогрессивных перемен. В то время еще не разверзлась глубокая пропасть между революционерами, с одной стороны, и либералами – с другой.

Однако, как мы знаем, идиллический период великих реформ – освобождение крестьян, учреждение местного самоуправления, судебная реформа, введение всеобщей воинской обязанности, свобода печати – длился недолго. Имперское правительство, встревоженное добровольной деятельностью прогрессивного общества и не желая объединить отдельные реформы принятием конституции, вскоре вступило на путь реакции. С самого начала семидесятых правительство Александра II – разумеется, действуя не так жестко, как во времена Николая I, – возобновило противодействие реформаторским порывам, даже в чисто культурной сфере, особенно тем, которые исходили от организаций и лиц, стремившихся насадить ростки грамотности и культуры в деревне, только что освобожденной от рабства.

В то время помыслы Брешковской не шли дальше легальной культурной работы в деревне. Вместе со своим отцом, мужем и их соседом Синегубом она всей душой отдалась организации школ, библиотек и больниц в своем уезде.

Но ни в земстве, ни на прилегающей территории Синегуб и Брешковская ничего не добились. Власти, встревоженные слишком быстрым распространением культурных учреждений в деревне, закрыли школы, основанные семьями Брешковских и Синегубов, и запретили им работать среди крестьян. Тогда-то и произошел раскол. Отец и муж Брешковской покорились правительству и остались лояльными либералами, а юная Екатерина и Синегуб долг перед народом поставили выше верности правительству. Они оба начали революционную деятельность, навсегда отказавшись от удобств и привилегий своего социального и экономического положения.

Раскол в семье Брешковской был типичен для прогрессивного российского общества в условиях внезапного возобновления реакционной политики правительства. Не отрицая необходимости дальнейших социальных реформ, русские либералы поставили своей целью борьбу за конституцию в рамках монархии и исключительно методами легальной оппозиции. Революционеры же, не отрицая необходимости борьбы за конституционную реформу ради освобождения народа, планировали добиться ее путем насилия, направленного на достижение радикального социального переворота.

Я стараюсь быть объективным. Право на это мне дает прошедшее с тех пор время, а текущая ситуация в России обязывает к объективности. В те давние годы, в эпоху семидесятых и восьмидесятых, логика российской истории не совпадала с социальной программой, выдвинутой революционерами. В ту пору, несмотря на мрачные прогнозы Кавелина и некоторых других, возможность уберечь Россию от потрясений посредством конституционной реформы еще не была безвозвратно потеряна, хотя следует признать, что для реализации программы либеральных реформ был необходим чрезвычайно решительный революционный темперамент, но его-то ни у либералов, ни у среднего сословия и буржуазии в целом не наблюдалось вплоть до падения монархии в 1917 г.

Но хотя революционеры, друзья Брешковской, поставили перед собой утопическую цель вместо исторически достижимой, рациональной программы государственных реформ, адаптированных к уровню экономического и политического развития России, они тем не менее обладали волей к борьбе и обостренной интуицией. Они питали глубокое убеждение, что невозможно создать ничего нового и что абсолютизм не победить, если не вовлечь в задачу государственного строительства и политического переворота широкие массы крестьян и рабочих.

Русские революционеры из числа единомышленников Брешковской и ее друзей, порывая со своим классом, жертвуя своим личным благополучием и отправляясь «в народ», понимали, что обречены на гибель. Они знали, что далек тот час, когда низшие классы выйдут на передний план русской истории. Уходя в политическое подполье, они в сущности оставляли всю область легальной политической борьбы на откуп либералам, которые верили в возможность мирного переустройства России посредством угрозы революции, а не самой революции. Такая угроза, исходящая из низов, была вполне реальна, если бы император отказался прислушиваться к мудрым советам умеренно консервативных кругов.

Революционеры не верили в возможность мирного исхода борьбы между традиционным абсолютизмом и потребностями новой России. Они не знали, но чувствовали, что времени им отпущено немного. Предвидя, что приближается конец старого режима, они спешили вести пропаганду среди рабочих и крестьян, чтобы интеллектуально подготовить их к неизбежному и величественному моменту, когда в ходе стихийной революции массы поднимутся не только на защиту своих политических прав и классовых интересов, но и на спасение самой России. «Мы считали первейшей необходимостью, – писал Чайковский незадолго до своей смерти в 1926 г., – поспешить с подготовкой наших преемников из числа самого народа. Отсюда подготовленные нами отряды промышленных рабочих, отсюда наше желание заразить их чувством долга и безграничной любви ко всему российскому народу, чтобы они сумели продолжить наше дело».

Однако было бы большой ошибкой считать, что все революционное движение подпитывалось таким высоким идеализмом и глубоким гуманизмом. С самого начала шестидесятых параллельно с идеалистическим движением, основанным друзьями Брешковской, в революции развивалось, как я бы сказал, реакционное направление. Реальным основателем этой аморальной тенденции к ненависти и разрушению был Сергей Нечаев, и прямым наследником его организации – нечаевцев – является Ленин, величайший реакционер нашего времени.

Но это реакционное течение в революции, представленное Нечаевым и Лениным, никогда бы не восторжествовало над движением Брешковской, Желябова, Чайковского, если бы Россия в 1914 г. не была втянута в мировую войну, которая и в экономическом, и в техническом отношении превосходила ее возможности.

Сперва казалось, что российская катастрофа, ставшая результатом сложного комплекса причин и последствий, свела на нет все плоды многолетнего труда российских либеральных и демократических партий. Но одно обстоятельство имеет колоссальное значение как памятник трудам Брешковской и ее соратников – а именно то, что будущее страны находится в руках трудящихся классов – крестьян, рабочих и интеллигенции, не имеющей классовой принадлежности. Брешковская и ее товарищи связали свою судьбу с судьбой низших классов, вложив в дело весь обширный капитал своей интеллектуальной и нравственной культуры. Таким образом в течение многих десятилетий они аккумулировали человеческий материал для строительства той России, которая призвана прийти на место традиционной монархической России.

Нет никаких сомнений, что после того, как нынешний эксперимент выдохнется, Россия продолжит развитие по принципам политической и социальной демократии, основы которых были заложены более полувека назад Екатериной Брешковской и ее товарищами.

А. Ф. Керенский

Посвящение

Для вас, мои друзья, мои внуки и внучки, я пишу эту книгу о духовной жизни русского народа. Читая ее, вы поймете, что у меня была возможность установить тесные отношения со всеми слоями населения нашей великой страны и было достаточно времени, чтобы познакомиться с психологией простого народа, а также привилегированных классов и интеллигенции. Под «интеллигенцией» я понимаю тех образованных людей, которые пытались ускорить тяжелый переход от старых, отсталых форм социальной жизни в России к новым, более гуманным условиям, лучше отвечающим требованиям нынешней эпохи.

Мне хочется порекомендовать вам, чтобы вы, читая историю нашего народа, видели в нем не бесформенное скопище марионеток, которыми управляют непонятные законы, а членов единого живого тела, наделенного уникальным духом, который оставил свой отпечаток как на позитивных, так и на негативных явлениях в истории России. Интеллектуально и духовно эти люди всегда отличались чувствительностью к внешним влияниям. Если их реакция не была такой быстрой и отчетливой, какой бы могла быть, то вовсе не из-за апатии, робости или природной глупости, а из-за полного невежества относительно внешнего мира – невежества, в котором эти люди продолжают жить и поныне. Это невежество, эта «коварная темнота», как они сами называют нехватку знаний о науке и о том, как живут другие народы мира, нередко так далеко уводило русский народ не в ту сторону, что тому удавалось снова выйти на верный путь лишь ценой больших усилий и многих жертв.

Сейчас, в 1922 г., наш народ, столь физически и интеллектуально могучий и столь многочисленный, страдает и умирает в мучениях, каких никогда не испытывал никакой другой народ в мире. Но и на самом краю гибели, покинутый, ограбленный и порабощенный, русский народ прилагает все силы, чтобы вырваться из пучины бедствий. Вы ошибаетесь, если думаете, что русские люди переносят свои испытания и несчастья с безразличием, что они не осознают своего положения, не критикуют недавнего прошлого и не думают серьезно о ближайшем будущем. Мы знаем, что русские крестьяне, составляющие подавляющее большинство нашего народа, с самого начала противостояли большевистскому режиму. Сейчас их противостояние сменилось активной ненавистью, и в большевиках они видят мучителей и грабителей. Ни один народ не стал бы так долго выносить те притеснения, которым русские подвергаются безропотно. Они с удовольствием создали бы новую форму правления, но эта задача для них непосильна.

Вы не должны забывать, друзья мои, что российский народ состоит из нескольких сотен национальностей, разбросанных по огромной территории в Европе и Азии – территории, которая сейчас лишена всех обычных средств связи. Кроме того, им запрещено проводить публичные митинги и отказано в праве иметь национальные собрания. Короче говоря, в настоящее время русские люди лишены какой-либо организации и поэтому совершенно бессильны. Возможно ли без организации, без всеобщего просвещения предпринимать коллективные действия с целью выразить волю народа?

В таких обстоятельствах именно вы можете помочь. Долг младшего поколения интеллигенции – идти в народ, обучать его и внушать ему мысль о значении коллективных действий и необходимости национальных и международных организаций. Выполните свой долг. Именно вам предстоит возродить Россию и преобразовать ее в великую федерацию демократических республик.

Чтобы строить будущее, необходимо знать прошлое. Вы должны познакомиться с характером вашего народа, с его огромными возможностями и основными недостатками. Мой долгий опыт наполняет меня уверенностью в том, что русский народ – действительно великий народ с высокоразвитым чувством справедливости, который будет преданно стремиться к идеалу, даже если на этом пути его ждут трагедии.

Е. Б.

Прага, январь 1922

Часть первая
Хождение «в народ»

Глава 1
Киев, 1873 год

Уже в 1873 г. в Киеве возникла коммуна «интеллигентной молодежи». В нее входили студенты и девушки – учащиеся акушерских курсов. В то время в Киеве не было других женских курсов.

Сначала у нас были две большие комнаты и кухня в светлом, сухом полуподвале. В них жили я с моей сестрой Ольгой, Мария Александровна Коленкина, Фишер, Шпейер, С. Венецкий и, кажется, еще кто-то. Поскольку молодежное революционное движение было уже широко развито, в нашей маленькой коммуне одни люди постоянно сменялись другими. К нам заходили те, кто проезжал через Киев по пути из Одессы в Петербург и Москву и обратно. Киевская молодежь тоже нами интересовалась.

Одними из самых частых наших посетителей были Николай Судзиловский и его сестра Надежда. Судзиловский был странным, но способным и амбициозным молодым человеком и потому заметной фигурой в молодежной среде. В то время он готовился к выпускным медицинским экзаменам. Экзамены он сдал благополучно, но диплома получать не стал. Будучи народником,[4]4
  Народниками в то время назывались молодые идеалисты, надеявшиеся, что пропаганда в народе поможет приблизить экономическую революцию.


[Закрыть] он отказывался от всех привилегий и преимуществ, намереваясь работать в деревне фельдшером. Его судьба была совершенно иной, чем у прочей революционной молодежи. Во время массовых арестов, прокатившихся по всей России в 1874 г., он бежал за границу. Там он продолжил медицинское обучение, получил диплом и, вследствие склонности к перемене мест и кипучей энергии, лечил людей почти во всех странах Средиземноморья. Затем он уехал в Калифорнию, где долго работал, после чего купил плантацию на Гавайских островах, завоевал популярность среди туземцев и был избран председателем сената Гавайев. Много лет спустя мы получили его фотографии, снятые на плантации сахарного тростника. В настоящее время (февраль 1918 г.) он уже много лет живет в Нагасаки (Япония). Он активно участвовал в российском революционном движении 1905 г., издавая в Нагасаки русскую газету и печатая прокламации и памфлеты, которые успешно распространял среди военнопленных и переправлял во Владивосток для тамошних местных жителей. Во время второй великой революции Судзиловский писал мне, что с удовольствием бы вернулся в Россию, чтобы служить своему народу, но ему мешает нездоровье; а кроме того, привыкнув к жаркому климату, он боится холода. Он прислал мне довольно интересную книгу «Мысли вслух», в которой собрал свои наблюдения за разными сторонами жизни людей. Его вера в человека как носителя величайших духовных возможностей, присущих живому существу, нисколько не ослабла, а, напротив, только укрепилась. По его мнению, будущее человечества зависит от хода исторического развития. Эта книга была издана в 1916 г., и самое интересное в ней то, что автор явно предвидел бурные события последних нескольких месяцев. Он видел необходимость в создании федеративного союза великих держав, которые распадутся на части.[5]5
  После переселения на Гавайи Судзиловский стал известен как доктор Николас Расселл.


[Закрыть]

Его сестра, Надежда Судзиловская, тоже очень рано покинула круг революционной молодежи – не потому, что ей грозили преследования, а из-за страха перед той ношей, которую пришлось бы взвалить на себя, решившись трудиться на благо других. Точно не помню, но кажется, она даже не окончила акушерских курсов. Она вышла замуж за студента, не пожелавшего участвовать в деятельности, не обещавшей никакой уверенности в завтрашнем дне.

Шпейер и Венецкий также пробыли с нами недолго. Венецкий стал храбрым и опытным военным врачом и отличился во время Русско-турецкой войны 1875 г. В 1878 г. он был свидетелем на «Процессе 193-х».

Фишера арестовали и судили вместе со всеми нами, но освободили из-под стражи. Позже он много лет был сельским врачом в Вологодской губернии и прославился своей общественной деятельностью.

Меня с сестрой, Ольгой Константиновной Ивановой, связывали узы величайшей дружбы. Она была душой и телом предана общему делу и служила ему всем, чем могла, но, прожив несколько месяцев в нашей коммуне, заболела и умерла. Она посещала акушерские курсы при университете Св. Владимира, и все ее бумаги хранились в канцелярии ректора университета, Бунге,[6]6
  Бунге был первым министром финансов при Александре III. Он всегда выступал за разумные административные реформы в интересах крестьянства. В 1886 г. он отменил подушный налог, оставив казначейство без источника крупных поступлений, и ввел систему налоговых инспекций, чтобы выяснить, какая налоговая ноша посильна для населения. Кроме того, он основал Крестьянский банк для выдачи кредитов желающим увеличить свои земельные владения. Александр вскоре отказался от его либеральной политики, но Бунге сохранил свою должность и после того, как были уволены все прочие либеральные министры. В 1882–1886 гг. он успешно провел несколько важных фабричных законов, патерналистский характер которых привел к его отставке в 1886 г. по обвинению в «социализме».


[Закрыть] исключительно честного человека и будущего министра финансов. В то время, как и во все периоды конспиративной деятельности, революционеры старались раздобыть подлинные документы и паспорта, поскольку многим приходилось прятаться и жить под вымышленными именами. В тот момент в таких документах нуждалась некая Е. Ширмер, и я попросила Бунге отдать мне документы моей покойной сестры. Подобная просьба была необычна, но я получила их ценой некоторых хлопот и даже уловок.

Позже это привело к серьезной проблеме, когда многие из нас были арестованы и содержались в различных полицейских участках, и жандармы на одном из допросов в участке пытались выяснить адрес и образ жизни Ольги Ивановой у Сергея Филипповича Ковалика.[7]7
  Друг детства госпожи Брешковской. Их семьи находились в очень тесных отношениях.


[Закрыть]

«Зачем вам понадобилась Ольга Иванова? – спросил он. – Она давно умерла».

Жандармы были поражены, так как, согласно их бумагам, Ольга Иванова находилась под стражей. Личность арестованных не вызывала никаких подозрений. Но Ковалик:, не разобравшись в ситуации, снова и снова утверждал, что она мертва, и жандармы, проведя расследование, убедились, что он прав. Четыре года спустя, как раз перед судом над нами, когда нас содержали в Петропавловской крепости, Ковалик сообщил мне об этом случае, стуча пальцами по оконной решетке. «Больше я не дал никаких показаний, – закончил он свой рассказ, – но и этого хватило, чтобы нанести ущерб делу».

Ковалик был и остается таким интересным человеком, что умолчать о нем невозможно. Позже я расскажу о нем более подробно.

Из первых обитателей нашего подвала самым выдающимся человеком, вследствие своих нравственных качеств, была Мария Александровна Коленкина, подруга моей сестры Ольги по курсам. Прежде я не встречала никого, более решительного и упорного в исполнении принятого решения. Ей превосходно удавалось все, что она начинала, но, будучи сдержанной и скромной, она оставалась в тени более шумных, самодовольных молодых людей, и лишь те, кому довелось участвовать вместе с ней в серьезных делах, могли ее полностью оценить. Она была одна из тех редких личностей, которые обязаны своим совершенством исключительно природным дарованиям и собственным усилиям с целью еще выше подняться по лестнице морального совершенствования.

В двадцатилетнем возрасте она приехала в Киев из Темрюка, маленького городка на Азовском море. Она происходила из небогатой купеческой семьи и получила домашнее образование. Изучая лучших русских писателей, она в совершенстве овладела родным языком, а чтение Некрасова, которого она знала наизусть, развило в ней страстное желание учиться дальше, чтобы служить людям.

Мария Александровна в то время была женщиной среднего роста, изящно сложенной, с правильными чертами лица и волнистыми золотистыми волосами. Она была весьма привлекательной, но притом очень замкнутой. Никогда, ни в шутку ни всерьез, она ни на кого не нападала первой, хотя всегда незамедлительно отвечала на любую шутку или замечание товарищей в ее адрес. Она навсегда присоединилась к нашим революционным кругам и сначала была энергичной и видной работницей, но впоследствии судебные процессы и тяжелые болезни сильно измотали ее. Она отличалась непоколебимым сочувствием к правому делу и неизменной ненавистью к жестокости и несправедливости. Я лично очень часто встречалась с этой выдающейся женщиной.

Мы вели серьезную и спокойную жизнь. Две наши большие комнаты всегда были чистыми. Мужчины прибирались в своей комнате, а мы – у себя. Кроме того, наша комната служила столовой. Помимо комнат, у нас была кухня, где спала женщина, готовившая нам обед и кипятившая самовары. У нее была маленькая пятилетняя дочь, постоянно подражавшая взрослым. Поскольку наши студенты проводили все свое время за книгами, Танюшка тоже брала книгу и часами сидела неподвижно, делая вид, что читает.

После полутора лет странствий в поисках среды, в которой я могла бы проявить свои способности наилучшим образом, я решила осесть в Киеве. Я сожгла за собой все мосты и навсегда отказалась от условностей. Из старой жизни в новую я перешла одна.

Поскольку сейчас я жила с дорогими мне, но малообеспеченными людьми, было необходимо зарабатывать деньги. Я связывала свои надежды с педагогическими способностями, но не знала, как их применить, поскольку в Киеве у меня не было ни друзей, ни знакомых. Поэтому я не только поместила объявление в газетах, но испробовала и другой способ. Я написала свое имя и предложение брать учеников на восьми листках бумаги. После этого, в два часа дня, когда из Фундуклеевской гимназии расходились ученицы, я смешалась с их толпой и раздала листовки, прося девочек передать их родителям. Мой способ увенчался полным успехом – на следующий день ко мне стали приходить матери гимназисток и нанимали меня давать их дочерям уроки языка. Вскоре у меня было столько учениц, что пришлось отказывать новым желающим.

Через газету я получила предложение преподавать французский в частной школе для девушек из провинции, учившихся в киевских гимназиях. Эту школу основала молодая женщина, чей муж служил инженером во французской компании. Уроки представляли собой разговорную практику, и, чтобы не выделять для них специальное время, они обычно проводились во время обеда или после обеда в саду. Девочкам такой приятный способ учебы очень нравился. Они были старшеклассницами и быстро учились. Я была довольна, что наладила контакт с молодежью, и мало-помалу начала сопровождать объяснения правил грамматики беседами на социальные темы, указывая на резкие контрасты в жизни людей, вызывавшие столько ненависти и взаимного недоверия. Девочки, очевидно, пересказывали мои слова родителям, но никто не выказывал недовольства. Молодой инженер попросил меня позволить ему за особое вознаграждение принять участие в наших уроках. Он объяснил, что его должность во французской компании обязывает его к хорошему знанию французского, и я не могла отказать ему, хотя жалела, что наши беседы стали более формальными. Однако вскоре я отказалась от этих занятий, так как они отнимали два часа в день, помимо долгого пути от университета на Подол, где располагалась школа. Хозяйка школы разозлилась на меня, вероятно, из-за того, что ей было жаль терять учительницу, которая давала двухчасовые уроки, стоившие по меньшей мере 75 рублей, за обед и 25 рублей. Но поскольку у меня было достаточно предложений и, следовательно, возможность выбирать, я предпочла давать уроки ближе к дому и там, где больше платят.

В промежутках между уроками я торопливо возвращалась в свой подвал, чтобы пообедать или выпить чашку чаю, и всегда заставала там двух или трех посетителей. Одним из самых частых гостей был некто П. Б. Аксельрод.[8]8
  Вождь киевских лавровцев. Позже, в Швейцарии, он стал одним из организаторов «Группы за освобождение труда», созданной в 1883 г. Цель группы состояла в том, чтобы пробудить рабочее движение в России посредством издания и распространения книг и листовок. В 1898 г. эта группа была преобразована в Российскую социал-демократическую рабочую партию.


[Закрыть] Он был очень деятельным человеком, всегда готовым к новым, рискованным начинаниям. Он представил нам двух братьев Левенталь и сестер Каминер. У Судзиловского и других студентов были свои друзья, которых они приводили с собой. Наш дом славился гостеприимством и свободой, киевская молодежь любила его, и к нам часто приводили новых друзей и знакомых.

Пока что мы не вели у себя никакой реальной конспиративной работы, хотя постоянно шли разговоры на революционные и социальные темы. Однажды я застала у нас Аксельрода, обедавшего с неизвестным господином. После того как все ушли, Аксельрод, который в то время был членом киевского кружка чайковцев,[9]9
  Чайковцы – группа интеллигенции, созданная в начале 70-х гг. в Петербурге для распространения социальных идей в массах. Свое название она получила по имени одного из своих членов, Чайковского. Позже аналогичные группы были основаны во многих частях России.


[Закрыть] таинственно и даже робко сказал мне, что своей властью приглашает меня на собрание делегатов организации Лаврова.[10]10
  П. Лавров возглавлял тех, кто выступал за политику постепенного обучения крестьян революционным идеям, в противоположность Бакунину, призывавшему к немедленным действиям. И тот и другой много лет прожили в изгнании в Швейцарии.


[Закрыть] Социально-политические теории Лаврова служили основой для учения Чайковского. Далинский, помещик из южной губернии, только что прибывший из-за границы, был отправлен в Россию проинспектировать все группы чайковцев на предмет практического приложения их сил к революционной работе. Аксельрод рассказал, что Далинского сопровождает студент из Одесского университета, некто Желябов,[11]11
  Андрей Желябов был самым видным вождем революционеров в конце семидесятых. Он организовал и возглавлял группу заговорщиков, совершивших убийство Александра II, и был казнен в 1881 г. вместе с Софьей Перовской, Рысаковым, Кибальчичем и Михайловым.


[Закрыть] и что собрание проводится в строжайшем секрете. По его словам, на собрании будут присутствовать исключительно чайковцы, и ему стоило изрядных трудов добиться разрешения привести меня. Иван Федорович Рашевский и его друг Эмме, самые выдающиеся чайковцы в Киеве, которые тоже знали меня, но не обладали энтузиазмом Аксельрода, возражали против моего присутствия. Я сама не приняла бы приглашение, если бы не настойчивые уговоры Аксельрода. Во-первых, я не думала, что речь пойдет о таких делах, для которых требуется особое мужество, и поэтому чрезмерная секретность встречи мне не нравилась. Во-вторых, меня не привлекала перспектива долгой ночной прогулки после дня тяжелой работы. Но Аксельрод ждал меня, и мы отправились по темным улицам на встречу с неизвестностью. Аксельрод предупредил, что собрание состоится в необставленном и необитаемом доме.

После долгого пути мы остановились у дома, окруженного строительными лесами. Перешагивая через доски и бревна, вошли в угловую комнату, ремонт в которой почти закончился. Вероятно, тут жили рабочие, так как в комнате был стол, сбитый из досок, и несколько скамеек. Нас встретили Эмме, Рашевский, Далинский и высокий, цветущий, черноволосый молодой человек с большими, живыми, даже веселыми глазами. Это был Андрей Желябов. Он был самым молодым из нас и относился ко всем прочим с заметной почтительностью. В то время он только начинал свою революционную карьеру, очевидно, считал себя неопытным и стремился лишь к тому, чтобы участвовать в движении, не претендуя на руководящую роль в нем.

Далинский привез с собой из-за границы вопросник, и дискуссия должна была вестись на его основе. Я забыла большинство вопросов и сколько их всего было. Однако один вопрос я помню очень хорошо, так как мы разбирали его подробно. Заграничная организация запрашивала своих российских товарищей, считают ли они необходимым наряду с революционной пропагандой заниматься также преподавательской работой и не полагают ли они, что основание школ в деревнях и малых городах должно стать обязательной частью их программы.

Эмме и Далинский думали, что революционеры не должны заниматься чисто просветительской деятельностью, поскольку преподавание в школах для детей отнимает много сил и дает малую отдачу вследствие общего невежества населения. Но я, никогда не терявшая тесный контакт с массами, знала, с какой жадностью они тянутся даже к самым элементарным знаниям. Я утверждала, что даже если мы, революционеры, не в состоянии открывать школы для детей крестьян, то мы должны по крайней мере просвещать всех способных детей более старшего возраста, насколько это в наших силах. Я полагала, что неграмотному народу очень трудно привить наши социалистические взгляды и нашу решимость покончить с монархией. Аксельрод, часто разделявший мои взгляды, соглашался со мной, и на вопрос дали утвердительный ответ. Было сочтено желательным учить детей старшего возраста.

Встреча продолжалась долго. Ораторы говорили медленно и с запинками, и две пылкие головы – моя собственная и Аксельрода – устали и постепенно стали клониться. В конце концов мы погрузились в такой глубокий сон, что товарищи разбудили нас только на рассвете. Нам было очень стыдно, особенно когда мы узнали, что наши товарищи приняли множество резолюций по разным вопросам. Нам зачитали эти резолюции, в числе которых значилась и рекомендация всем группам чайковцев создавать школы для подростков.

Еще до того, как мы постыдно уснули, Аксельрод с восхищением рассказал нам о происхождении Желябова. Он был сыном крепостного в поместье богатого южного землевладельца и провел детство среди дворовых как казачок. Теперь же он учился в Одесском университете. В то время это было крайне необычно и вызывало у народников не только внимание, но также удивление и восторг. Крепостной мальчик, ставший студентом университета, представлял собой неопровержимое доказательство того, что наш народ достоин усилий и жертв, понесенных, чтобы поднять его интеллектуальный и духовный уровень. Это было 44 года назад, но я как сейчас вижу перед собой энергичную фигуру Андрея и его красивое лицо, лучащееся счастьем. Вероятно, наше восхищение его несколько поражало, однако он был явно доволен, видя искреннюю радость, с которой «интеллигенция» приветствовала и принимала в свои ряды выходца из самых низов народа. Роль, которую играл Желябов в организации народников, была плохо известна полиции, и, когда он был схвачен во время массовых арестов 1874 г., его вскоре отпустили под поручительство и поселили под надзором полиции поблизости от Одессы.