Текст книги "Лжедьявол"

«Срань господня!» – смеялись её товарки. Это высказывание они относили не к ситуации, а к самим людям, хотя те предпочитали верить, что бог их сотворил, а не высрал. Не больно-то велик такой бог, если эти жестокие неразумные создания стали венцом его творения. Но люди свято в это верили, не желая признавать, что они всего лишь животные, не больше и не меньше. Их склоки перед замковыми вратами были для юных ведьм чем-то вроде петушиных боёв. Они делали ставки корнями мандрагора и приворотным зельем. Роза ставок не делала.

Однако она подходит к кровати Тенёва и в нерешительности опускается на самый край.

«Мракобес! – доносится из разбитого экрана. Вопит очень тучная женщина. Изо рта её в камеру летят слюни. – Ирод поганый! Ничего святого у него нет!» Они будто бы уже и забыли, что должны были вызволить из психиатрической больницы здорового человека. Жена художника плачет. Роза отворачивается от экрана.

Глядя на собственные сложенные на коленях ладони, она спрашивает:

– Ребят, мы с вам друзья?

Вампир поднимает голову, внимательно смотрит на неё, хмурится. Друзья – это понятие, свойственное одним только людям. Что-то вроде стаи, основанной не бог весть на каких принципах: стая защищает друг друга, вместе охотится, справедливо делит еду, состайники греются о бока друг друга холодными ночами и почитают вожака. Люди принимают в свои «стаи друзей» тех, с кем есть о чём поболтать, с кем можно выпить кофе или пива… Вожаков, которые разрешали бы споры меж ними, нет, поэтому дружеские узы часто непрочны, не подкреплены никакими принципами и то и дело рвутся. А даже если и нет, друзья – не стая, и совсем не факт, что они станут прикрывать друг другу тылы, помогут перевезти мебель, поделятся едой в голодную зиму.

В собственных доводах Мариус не уверен: ему незнакомы понятия ни дружбы, ни стаи. Вампиры чаще охотятся по одному. Есть, конечно, и такие, кто образует кланы, но не он…

Но разве Роза не помогла ему спастись от обжигающих лучей солнца? Разве не тратит она собственные силы и драгоценные ингредиенты на мази для него? Дьявол не просил её об этом, только о своём колене… Но Роза добродетельна и милосердна, она никогда не ждёт, пока страдающий начнёт выть от боли и звать на помощь. Она скромна и честна: знает, что об оказанной услуге вампир её не просил, что сделок он с ней не заключал и ничего ведьме не должен, и поэтому теперь, придя просить о помощи, она ничего не требует, не выкрикивает ему в лицо пафосных слов, а смиренно спрашивает. Мариус уверен, что даже если сейчас он скажет ей: «Нет, Роза, мы не друзья», она не отвернётся от него, продолжит варить для него эту слизь, воняющую болотом, пока беда, пришедшая к ведьме, не обглодает её до костей. Но он ей этого не скажет: Роза добродетельна и милосердна, она помогла ему в трудный час, и будь она вампиром, Мариус непременно основал бы клан, чтобы принять её туда, будь он магом, он, конечно, хотел бы быть с ней в одном ковене. Но пусть она, по крайней мере, будет в его стае.

Другом Мариус её не назовёт: это понятие, свойственное людям, существам злым и жестоким, думающим лишь о том, как подставить ближнего ради собственной выгоды. Это понятие, под которое Роза не заслужила попасть.

– А это смотря что надо, – плотоядно усмехается Тенёв. Он однако так и не отворачивается от экрана, чтобы одарить ведьму хитрым и довольным взглядом.

У демонов, как и у вампиров, друзей не бывает, но Тенёв не приемлет, кроме того, ни стай, ни кланов: дешёвый торгаш, некогда бывший человеком, и так до конца и не изменившийся. Дьявол взял его затем, что полагает, будто Тенёв разбирается в человеческой психологии. Он и правда несколько в ней понимает.

Тенёв доволен видом загнанной жертвы, которая сама к нему пришла и просит об услуге, с которой можно будет потребовать услугу ответную… Требованием платы и взысканием долгов никогда не стоит пренебрегать! Можно, конечно, последнюю рубашку ближнему отдать, запястье подставить вампиру, чтобы напился, и вырвать своё чёрное сердце, чтобы ведьма сварила из него студень – но своя-то шкура подороже будет. «Спасибо тебе, мил человек», – вот и всё, что можно получить за добродетель и альтруизм. Нет уж, увольте! Мир – огромный рынок, покупай других, продавай себя. А за «спасибо» на рынке разве что плюху в нос получишь.

– У меня проблема, – бормочет Роза себе под нос. – Вернее, у всех нас проблема по моей вине…

По коридору разносится звонкая трель. Потом ещё раз. Затем во входную дверь начинают оглушительно колотить.

– Что это? – бурчит Мариус. – Ждёте кого-то?

– Думаю, это как раз проблема, – признаётся ведьма.

Тенёв вскакивает, довольно всклокоченный, выходит в коридор. Роза семенит за ним, на ходу рассказывая:

– Я оставила телефон человека, который жил здесь, и потом ответила на звонок…

Выражение лица обернувшегося Тенёва красноречиво свидетельствует о том, что Роза круглая идиотка, и никакой ему не друг, и он гораздо охотнее сейчас бы прибил ведьму, чем стал ей помогать. Но в дверь продолжают неистово молотить. Бежать некуда: спасать приходится не только Розу, но и себя самого.

Он отворачивается от ведьмы и пристально смотрит куда-то. На глазах Розы черты лица Тенёва плывут, искажаются, плечи становятся шире, ноги – длиннее, массивное брюхо вываливается из-под ремня – через две секунды перед ведьмой стоит владелец квартиры, точно такой, как на семейной фотографии, на которую смотрел демон.

– Если что, ты – наглая горничная, ответившая на звонок, – зло шипит Тенёв. Ведьма отчаянно кивает.

Незапертую дверь демон открывает до того резко, что стоящий за ней едва успевает остановить занесённую для очередного удара руку и не стукнуть Тенёва по лбу. Визитёр мало походит на сотрудника полиции: одет он не по времени, в какие-то грязные лохмотья, подвязанные добротным кожаным ремнём, роста в нём не меньше двух метров, сальные волосы переходят в такую же сальную бороду, свободная рука свисает до самых колен, другая – поддерживает лежащий на широком плече дубовый гроб. От гостя до того сильно несёт мертвечиной и разложением, что слезятся глаза, а желудок скручивают рвотные позывы.

Удовлетворённый тем, что ему наконец открыли, мужик достаёт клок бумаги и долго таращится в него, задумчиво кося глаза. Розе думается, что читать он не умеет. Тенёв отходит от двери, стараясь удержать внутри душу какого-то несчастного, найденного возле замка Дьявола. От тошноты маскировка его начинает понемногу сползать, но демон и не пытается удержать её.

– Стало быть, – бормочет визитёр, убирая бумажку и поскрёбывая обкусанными жёлтыми ногтями щёку; кожа его покрыта оспинами и коростами, ногти сдирают засохшие корки, – здесь живёт Мариус Фонфладнеров?

– Фон Фландерхоф! – возмущается вампир, высовывая из-за двери спальни свой длинный нос. В профиль, на фоне ввалившихся глаз и щёк, нос этот кажется и вовсе огромным.

– Ага, – соглашается мужик, снимая с плеча свою ношу и прислоняя её к стене. – Доставка, стало быть: гроб Мариуса Фонфладнерова – получайте.

Разгневанный неправильным произнесением своей фамилии вампир подлетает к мужику и злобно зыркает на него. Сделать больше Мариусу не позволяет собственная комплекция: он на голову ниже и раза в два уже в плечах. Вампир поднимает палец и медленно, с расстановкой и ядом в голосе произносит:

– Я Мариус, барон фон Фландерхоф! Запомни это имя, челядь, и не смей впредь его коверкать.

– Развелось вас, – беззлобно ворчит мужик, продолжая вычёсывать из бороды отсохшие коросты, – баронов траханых… Нет бы спасибо сказать, он орёт и пальцем тычет! Обратно вниз, стало быть, сам свой гроб попрёшь. Ну, бывай…

Он разворачивается и уходит, раскачивая своими длинными, как у гориллы, руками.

Роза тихо хихикает над его словами и подхватывает гроб, помогая Мариусу внести его в спальню. Тенёв недовольно насупливается: помощь Розе не потребовалась, значит, и ответной услуги от неё не получить – неприятно вышло.

***

На улице по-зимнему холодно: ветра нет, снег перестал валить и теперь лишь громко скрипит под каждым шагом, но мороз всё равно царапает щёки и хватает за уши своими обжигающими пальцами. Накидываю на голову капюшон. По парку бегают дети, парочками и по одному прогуливаются старики – как ни глянь, шумно и людно; воздух пропитан их парфюмами, запахом обувного крема и газировки, которую пьют дети – зимой не пахнет. Обледеневшая лавка щиплет за задницу и ляжки, но я устала стоять.

Достаю телефон, смотрю на время: мы условились встретиться здесь с Котом минут двадцать назад, но его всё нет. Даже женщине правила приличия позволяют опоздать на свидание всего на пятнадцать минут. Даже я, будучи образцом непунктуальности, ни разу не опоздала на встречу в Котом. Я не склонна судить людей: они имеют право делать что угодно в рамках закона, и нас это не касается; но Кот – бессовестный сукин сын! Я имею полное право осуждать его, потому что его поступок касается и меня.

«Стою в пробке, – пишет он. – Извини».

Поднимаюсь немного вверх, перечитываю нашу переписку: он выехал всего полчаса назад, за десять минут до назначенного времени, хотя оба мы знаем, что от его общежития до этого парка ехать час. И это по чистым дорогам, без пробок и гололёда. Он даже не пытался успеть.

Время не течёт по прямой, оно закручивается спиралями, расходится кругами по воде, заплетается в косы, запутывается в узлы и клубки и бог весть что ещё делает – но только ничего этого не происходит в течение часа или даже дня. Я это знаю. Кот, наверное, не знает…

Существует немало призм, сквозь которые люди воспринимают мир и своё окружение. Люди не делятся на одних только оптимистов и пессимистов, а реалистов и вовсе не существует, потому что реальность у каждого своя, искажённая собственной призмой. Такой, как она есть, реальность видит лишь тот, у кого нет призмы восприятия, кто существует вне реальности и не контактирует с ней. Впрочем, увидеть – это уже контакт…

Есть люди, которые думают, что весь мир настроен против них, что все их ненавидят, и в подавляющем большинстве случаев они ошибаются: человечеству плевать на отдельного человека, оно не станет растрачивать свою энергию на ненависть к какой-нибудь мелкой сошке. Есть такие, кто живёт, как живётся: с друзьями, приятелями, просто знакомыми, с любовниками, детьми, родителями, хомяками – уютные люди, набитые синтепоном. Они обыкновенно видят мир таким, каким его показывают новостные каналы, таким, каким его хочет показать нам власть – на их призме восприятия нет грани критического мышления, они только потребляют то, что за них оценил кто-то другой. Не самая плохая жизнь, на самом деле, довольно спокойная, нервосберегающая… А есть и такие, кому непременно нужно что-нибудь доказать окружающим; увы, не всегда есть что, поэтому не все протесты несут под собой хоть какую-нибудь подоплёку – они просто кричат и возмущаются, хотя их права как раз никто не ущемляет. Бывают такие, кто думает, будто он герой американского подросткового романа, под которого подстраивается мир: они не бунтуют, они лишь с гордостью заявляют, что все им должны и пусть ещё радуются, что герой снизошёл до них. Мой Кот именно таков.

«Ты что, уже приехала?»

Приехала. Двадцать пять минут назад, потому что именно тогда мы и договорились встретиться! И все эти двадцать пять минут я жду его в промёрзшем насквозь парке. Я заходила погреться во все магазины, которые отсюда только видно, а его до сих пор нет.

Мир совсем не таков, как в подростковых романах: время не замедлится только потому, что герой опаздывает, ключи от всех дверей не упадут к его ногам, снег не растает, и прекрасная принцесса может не дождаться. В реальности не существует никаких предназначений, ничего, предначертанного судьбой. Не бывает «вторых половинок», которые дождутся, несмотря ни на что. Не бывает заклятых врагов. Бывает так, что за чередой неудач и трудностей следует не счастливый финал, а ещё одна череда преград. Бывает так, что прекрасные девы оказываются сиренами, готовыми высосать все твои деньги и душу. Но чаще всего бывает так, что, хотя ты и нацепил корону, оказываешься никаким не принцем, а самым обычным зевакой в толпе. И роман этот написан совсем не про тебя.

«Чёрт! Ну, подожди, ладно?»

Я без труда отыскиваю место Кота в мире моей технической альтернативы: он – ночник. Симпатичный и милый, немного отгоняющий темноту моего одиночества. И всё-таки света ночника не хватит, чтобы читать. Чтобы писать, рисовать, отыскать упавшую серёжку… Этого света хватит только на то, чтобы дойти до выключателя, не наступив в темноте на кота. Или на то, чтобы спокойно уснуть при боязни темноты.

Я не боюсь ни темноты, ни одиночества, у меня даже нет кота. И всё-таки ночник стоит у меня на полке. Я купила его в IKEA просто потому, что он симпатичный. С котом та же история: он мне не нужен, я не люблю его, и у нас это взаимно. Я была очарована его манерой говорить тихо и подбирать слова, мне нравилось, что он пользуется популярностью у девушек и всё-таки обратил внимание на меня. Но больше всего мне нравилось, что окружающие наконец отстали от меня с вопросами, почему я одна, и предложениями познакомить с кем-нибудь.

Вот только я не знаю, какая выгода от отношений со мной самому Коту. Я несимпатичная и неумная, занудная и предпочитающая проводить время в одиночестве. Порой мне кажется, что всё это какая-то глупая шутка или спор, что Кот и его друзья смеются надо мной, поверившей, что со мной кто-то хочет быть. Они делают ставки, буду ли я ждать его в заснеженном парке, как долго я стану терпеть его скотство. Я знаю, что это глупо, что такие нелепые розыгрыши тоже бывают только в подростковых фильмах и романах, и всё же меня не отпускает чувство неправильности происходящего. Я почему-то совсем не верю Коту. Я даже не могу заставить себя называть его по имени.

«Нет, – отвечаю я ему. – Я иду домой».

Прошло уже полчаса. Можно было пересесть на трамвай и доехать без пробок. Можно было уже пешком дойти. Те, кто ставили сегодня на то, что я уйду, могут забирать свой выигрыш и угощать друзей выпивкой.

Отключаю звук на телефоне, убираю его в карман. Встаю. Заледеневшая скамейка отпускает меня со скрипом, на заднице остаются плотные снежные полосы. Отчаянно пытаюсь отряхнуться.

Только теперь вижу то, что скрывал от меня капюшон с пышной меховой оторочкой: рядом со мной на скамейке уже некоторое время сидит Дьявол. Одет он всё в то же шерстяное пальто, в котором я встретила его в первый раз в сентябре, и которое выглядит не особенно тёплым. Шапки на нём, конечно, тоже нет. Наверное, дьяволы не мёрзнут и не валяются в постели с температурой и соплями. Он совершенно ничем не занят, даже не прикрылся газетой ради приличия, а абсолютно беззастенчиво взирает на меня.

– Алиса Евгеньевна, – произносит он наконец, опустив приветствие, – вы не изволите пройтись со мной?

– Я тут жду кое-кого, – беззастенчиво вру я.

– Неправда, – сухо отвечает Дьявол. Ни лукавой усмешки угадай-откуда-я-знаю, ни раздражения не-ври-мне-смертная – одна только констатация факта. Пожалуй, он мог бы оказаться реалистом, не имей слишком явного личного интереса к людям. – Неправда, вы уже собираетесь уходить.

– Вы что, читали мою переписку?!

– Ни в коем случае.

Стоит ли верить Лукавому? Само его имя говорит, что нет, что честности и правды от этого персонажа не дождёшься… Я однако не припоминаю, кому он врал. В библии Дьявол говорит правду, другой разговор, что это обычно лишь часть правды, та, что выгодна ему самому. Но всё-таки это правда. С другой стороны, стоит ли опираться на такой ненадёжный источник, как библия? Научных доказательств она под собой не имеет, списка использованной литературы и исследований не прилагается.

Пытаюсь вспомнить, успел ли он мне наврать или подгадить за те полтора месяца, что мы знакомы. Кажется, не успел…

А, впрочем, пусть даже он и следил за мной и таращился в мой телефон, и читал мои сообщения – личного там ничего нет. Любому в этом парке и без чтения моих переписок ясно, что я ждала кого-то целых полчаса, а он так и не явился и уж, скорее всего, не явится, и теперь я совершенно определённо собираюсь уходить.

Дьявол не спешит подниматься с обледеневшей скамейки. Болезненно морщась, он растирает своё больное колено.

– Сильно болит? – неожиданно для самой себя спрашиваю я.

Он поднимает склонённую над коленом голову, смотрит мне в глаза и вдруг начинает смеяться. По-доброму, искренне, будто он рад мне и моим словам. А глаза остаются злыми и ненавидящими.

– Я так и знал, – произносит он тихо, с мягкой улыбкой, – что ветеринар пожалеет старого козла.

Тихо фыркаю, на смех меня не хватает. Даже Дьявол со всей его чопорностью и серьёзностью снизошёл до самоиронии, снял с себя маску. Он ненавидит и презирает меня, считает меня меньше себя по статусу и рангу, и он, без сомнения, прав. Но я не одна из его подданных, и передо мной нет необходимости держать лицо.

Люди всегда разные в разных компаниях. И всякий раз они лишь отчасти остаются собой, выбирают необходимую сторону личности и многократно увеличивают её, подчёркивают. Вы знаете человека таким, каким он хотел показаться, весёлым, услужливым, вежливым – знаете человека, искажённого кривым зеркалом, с длинными, как у гориллы, руками и крохотной головой: он не говорит вам о том, что бьёт жену и пропивает весь аванс до копейки, а вы и не спрашиваете. Кто-то говорит, что человек этот носит маску. Да, так, пожалуй, и есть: у всех нас миллионы масок, но все они, если присмотреться, оказываются всего лишь нашими настоящими, изуродованными и искажёнными лицами.

Дьявол уже открылся передо мной. Кривое стекло, сквозь которое я видела его, дало трещину. Не знаю только, исказила эта трещина изображение ещё больше или сделала его ровнее.

Он встаёт, продолжая держаться за колено и едва заметно кривясь от боли. Распрямляется. Одёргивает на себе пальто. Лицо Лукавого снова непроницаемо серьёзно.

– Так вы пройдётесь со мной, Алиса Евгеньевна? – настаивает Дьявол.

– Только если вы скажете, почему вам нужна именно я.

Сатана усмехается над моей наглостью и тянется к своим напомаженным усам, забыв о том, что избавился от них.

– Что ж, – соглашается он, – пожалуй, вам можно знать. Таков обычай, что королеву для бала Сатаны выбирает бог. Он указал на вас. Теперь идёмте.

Не понимаю, шутит он или говорит это всерьёз, но Дьявол, словно не собираясь продолжать этот разговор, разворачивается на каблуках и неспешно направляется к главным воротам. Мне остаётся только последовать за ним: во-первых, я сама сказала, что пойду, если он ответит, во-вторых, надо ведь расспросить его поподробнее.

Не может быть такого, чтобы бог выбрал меня. Это даже звучит как-то дико и высокомерно и пахнет психушкой… Я не хожу в церковь. Не молюсь. Не верю в бога, если уж на то пошло. Как мог он при наличии толпы прихожанок указать перстом своим на меня? Разве не было бы правильнее выбрать какую-нибудь обезумевшую фанатичку, чтобы она разрушила планы Дьявола? Она привела бы с собой батюшку и на горбе бы притащила чан со святой водой, она подала бы на Дьявола в суд за оскорбление чувств верующих – словом, она бы разобралась, загнала бы Сатану под землю ещё до бала, и он бы оттуда потом век не вылезал. Можно было бы отыскать среди прихожанок нормальную женщину, чья вера сильна. Она не поддалась бы на обольстительные дьявольские речи, не позарилась бы на сулимые им дары. Может, она даже попыталась бы вернуть Лукавого на путь истинный… Но неисповедимы пути господни.

Всё это я высказываю Дьяволу и прошу объяснений.

– Так ведь вы, Алиса Евгеньевна, – отвечает он мне, – тоже не обольщаетесь моими речами и не заритесь на сулимые дары. Просите о чём угодно, помните…

– Я помню, – перебиваю я. – Мне ничего не нужно.

Идём по широкой улице, на которой отчего-то нет машин и почти нет людей. Те, что есть, куда-то спешат. Из-за угла показывается мусоровоз с покрытым грязно-коричневыми сосульками днищем. Окружающие нас ветки и подоконники тоже щетинятся сосульками, хотя и чистыми. Перед нами останавливаются две девчонки с огромными рюкзаками, сбивают целую связку сосулек с козырька подъезда, выбирают себе по целой и идут дальше, облизывая их.

Сразу думаю о том, что они наверняка подхватят глистов. А потом вспоминаю, что и сама в детстве так делала, и гельминтозами, кстати, никогда не страдала. Наверное, я начинаю стареть, раз ворчу из-за всяких мелочей.

– В том-то и дело, – говорит Дьявол, вырывая меня из мыслей о льдинках, – что вам, Алиса Евгеньевна, ничего не нужно. Я не знаю, как мне вас подкупить, как заставить хотя бы явиться на бал, не то, что сделать выбор в мою пользу. И он тоже знает об этом.

– И вы говорите мне сейчас об этом, – уточняю я, – в надежде, что я пожалею вас, сдамся и соглашусь быть королевой?

– Нет, – холодно отвечает он. Оскорблённым моей дерзостью Дьявол не выглядит. – Я говорю вам это, потому что вы сами меня спросили, почему выбрали вас. Потому что вы упорно отказываетесь продаваться, Алиса Евгеньевна.

Звучит это почти, как похвала, чего я совсем уж не ожидала услышать от Сатаны. Впрочем, он засмеялся при мне, а это, наверное, тоже кое-чего стоит и, пожалуй, может расцениваться, как признак, если не уважения и симпатии, то по крайней мере некоторой приязни к моей персоне.

– А вам непременно нужно, чтобы я продалась? Или чтобы отреклась от бога, в которого не верю?

– Как же вы можете не верить в него, – удивляется, почти возмущается Дьявол, – если я сейчас стою рядом с вами? Если есть Дьявол, стало быть, и бог тоже есть.

Пожалуй, он прав. Пожалуй, оба они есть. Но этот бог жесток и дик, как и люди, ему поклоняющиеся. Как можно требовать от человека, которого ты сотворил, убить овцу, которую ты сотворил, и положить её на жертвенный алтарь, как подарок тебе? Как можно требовать от них отдавать своих детей тебе? Отдавать своих дочерей толпе. Как можно топить людей, превращать их в соляные столпы, забрасывать огнём? Как можно говорить после этого, что ты людей любишь?

Да, наверняка, раз есть Дьявол, то есть и бог в противовес ему. Только это не бог, а обезумевшее языческое божество, уничтожающее то, что он сам создал. Да, наверняка он есть, но только я не хочу ему поклоняться. Можно ли называть меня верующей? Можно, конечно – в этом мире много чего можно, вот только это будет совсем неправильно.

Говорю обо всём этом Дьяволу. Он слушает внимательно, кивает; взгляд его не делается мягче.

– Вы, люди, знаете не всю правду, – говорит он наконец.– Это сделал не он. Потоп, огненный дождь, столпы, чума и ещё многие вещи, навредившие христианам, их землям, скоту и имуществу – всё это дело рук не нового бога… Если вы захотите выслушать, Алиса Евгеньевна, я вам расскажу.

Уже виднеется площадь – та самая, с бронзовым крестьянином, на которой Кот никак не научится ориентироваться – когда Сатана вдруг сворачивает во дворы, роняющие неосторожным прохожим на головы холодные капли и сосульки, чавкающие грязью и талым снегом под ногами. Мне любопытно, куда это мы прогуливаемся, но не решаюсь спросить, боясь не вернуться потом к этой истории про бога.

Дьяволу я киваю: конечно, мол, пусть рассказывает. Собеседником он оказывается довольно приятным: умеет говорить, умеет слушать, даже при том, что слушать ему меня, наверное, не больно-то интересно: я ещё, можно сказать, ребёнок и нового ему ничего поведать не могу. Но он терпеливо слушает меня всякий раз, как я вздумаю болтнуть чего-нибудь. Люди так отчего-то не делают, хотя, в отличие от Лукавого, они не прожили тысяч лет, и вряд ли могли устать слушать. Человеческий век короток, многого за него не узнаешь, поэтому не стоит пренебрегать возможностью выслушать кого-то, кто сведущ в темах, в которых мало понимаете вы – так я считаю. Остальные считают меня хамкой, поэтому им я такого не говорю.

Дьявол начинает свой рассказ:

– В одном вы не ошиблись, Алиса Евгеньевна, этот новый бог не всегда был единым и единственным богом – он существовал и во времена язычества и тогда тоже носил массу разных имён. Мир боги создавали совместно, как создавали другие миры до него. Новый бог был тогда богом жизни: не он вылепил Адама из глины, но именно он заставил сердце человека биться, наделил его разумом.

Что до меня самого, то я действительно был творением бога. Но не нового бога. Жизнь мне дала Кожла – богиня леса: в те времена я был духом, духом праздника и удовольствий. Чтобы показать свою любовь к старым богам, человек никогда не совершал жертвоприношений: он дорожил тем миром, который боги подарили ему, и без нужды не убивал. Нет, они приходили на поляны, пели песни и плясали, и мы выходили петь и плясать вместе с ними, потому что мы любили людей.

Но новый бог был жаден до любви и славы, он говорил людям, что это он их создал, говорил только часть правды. Многие люди начали повторять, что это именно он создал человека, они говорили это своим детям, а те – своим детям, приплетая, кроме того, что их бог, единственный бог, создал не только человека, но и весь мир вокруг. Мы не лезли к его пастве: у нас по-прежнему оставались толпы людей, собирающихся на полянах, чтобы плясать и петь о любви к своим богам. Новый бог тоже не подходил к язычникам: они казались ему неразумными дикарями. Строго говоря, они и были неразумными дикарями, но, в отличие от его паствы, они были счастливы и не были жестоки. Последователи нового бога решили обратить «дикарей» в свою веру, они били их палками и кнутами, жгли калёным железом. Новый бог не отзывал их, и Кожла спрятала язычников в своих лесах. Тогда паства нового бога кинулась разорять леса, гнать прочь леших, троллей, духов, русалок и старых богов. У нас оставалось всё меньше мест, где можно спрятаться. Тогда я отправился поговорить с людьми, спросить их о причинах такой жестокости, напомнить им, что этот мир не они создали, что они не имеют права его рушить. Они кричали что-то о том, что новый бог подарил им этот мир, и что нас, богохульную нечисть, они в этом мире видеть не желают.

Мы продолжали отступать. Великий Сварожич, бог огня, насылал на людей огненный дождь, но некоторые из них выбрались. Многие выбрались из-под дождя. Они ещё яростнее кинулись уничтожать нас. Тогда мы отправились просить убежища у единственного бога, в чьи угодья люди не могли пробраться – у бога мёртвых. Мы взяли язычников с собой, а Великий Переплут затопил землю. Но новый бог знал о приближающемся потопе и велел своему приспешнику соорудить ковчег, где бы он и его семья спаслись. Они ненавидели старых богов, желавших уничтожить род людской, мы понимали, что теперь нам не выйти на землю.

Некоторые пытались: Великий Анголон выходил к людям, чтобы подарить им магию, но люди прогнали его и запытали до смерти почти всю его паству. Те же духи, та нечисть, которая вернулась наверх, селилась поодиночке и вела себя тихо. Хотя многие из них озлобились на людей и при возможности нападали на них.

Но мы и по сей день поднимаемся в мир каждый год в ночь на первое мая, мы собираем всю нечисть, что только есть на земле и под землёй, мы поём и танцуем, славим старых богов, ушедших богов. Мы традиционно приглашаем к себе человека, чтобы он узнал о старых богах и, может быть, полюбил их и начал нести знание о них. Если вы согласитесь принять от меня дар или же просто позволите нам вернуться, мы снова сможем селиться на поверхности, все вместе, как новый слой общества.

Рассказ его закончен. Мы во дворе новенького дома бурого кирпича, красивого и аккуратного, окружённого молодыми сосенками, обнесённого кованным металлическим забором. Дьявол отворяет тяжёлую подъездную дверь и заходит. Мне приходится идти следом, хотя я уже и не уверена, что это необходимо: Сатана, кажется, сказал всё, что собирался. Но он не гонит меня. Наоборот, интересуется:

– Вы хотите спросить меня о чём-то, Алиса Евгеньевна?

– Да, – отвечаю я, – хочу.

И спотыкаюсь, не зная, о чём спросить сначала. Человеку трудно поддерживать ветвящийся диалог, трудно следить за каждой отдельной ветвью и понимать, что у всех них один ствол. Участвующему в таком диалоге кажется, что собеседник резко перескакивает с одной темы на другую. На самом деле, конечно, совсем не резко и как раз вовремя. Тот же, кто не видит древа, почитает видящего его в лучшем случае чудаком, в худшем – сумасшедшим. Люди предпочитают вести линейные диалоги. Но ведь Дьявол всё-таки не человек…

– Во-первых, – решаюсь я, – куда мы идём? Во-вторых, какое отношение к вашему празднику имеет бог? Почему он указывает на королеву?

– Идём мы, – отвечает Дьявол, даже не оборачиваясь, – в квартиру, в которой сейчас обитаю я и моя немногочисленная свита. Хочу представить им королеву, а вам – их.

Тут есть лифт, но несмотря на своё больное колено, Сатана отчего-то шагает по лестнице. Иду за ним.

Я сама не могу ответить на вопрос, почему я следую за Дьволом. Интересен ли мне его бал? Да, пожалуй, исключительно с точки зрения любопытства: я бы взглянула на него одним глазком, но королева из меня не выйдет. Я не люблю находиться в центре внимания, не люблю быть в толпе. Я одиночка. Я созерцатель и лентяйка. Такие не бывают королевами балов, вечеринок и богохульных языческих плясок – такие смотрят на веселье в чужих инстаграмах и расстраиваются, что снова никуда не пошли.

Мне не нужны дары от него: ни весь мир, ни аквариумная рыбка, ни спасение детоубийцы – я ничего не хочу. Честное слово.

Будь у вас три желания, что бы вы пожелали? Гору денег? Здоровья родным и близким? Бесконечные желания? Пожалуй, всё это неплохо – особенно здоровье – но уж как-то совершенно безлико и бездушно и на самом деле скрывает пожелание свободы. Свободы от нелюбимой работы, от бесконечных посещений врачей, страхов за себя и за близких… Да, это в первую очередь пожелание свободы от страхов когда-нибудь не иметь чего-то нужного, оказаться беспомощным, уязвимым, стать для окружающих обузой. Вот, что, я думаю, кроется за бесконечными желаниями.

Я думаю это и понимаю, что не страшусь стать беспомощной и уязвимой: я уже именно такая: у меня нет собственного жилья, нет сейчас работы, не окончено образование, я на плаву лишь потому, что моя семья поддерживает меня – но своё положение я, как и любой человек, сама могу изменить. Мне не нужен ни Дьявол, ни джин, ни бесконечные желания.

– Я ещё не обещала вам, – напоминаю я Лукавому, – что буду королевой.

– Что касается вашего второго вопроса, – говорит он, игнорируя мои слова, – дело в том, что у вас, конечно, будет выбор: пожелать чего-нибудь для себя лично, прямо пожелать нашего возвращения или уйти ни с чем. Если выберете себя, откажетесь от народа и заповедей нового бога, мы вернёмся на землю. – Он вдруг усмехается злорадно и плотоядно: – Выбрать вас, Алиса Евгеньевна, было ошибкой, ведь вы не любите бога и не поклоняетесь ему. Так?