Текст книги "Недобрая старая Англия"

«Любовь, что таит свое имя»: гомосексуализм в Англии XIX века

Как мы только что видели, чопорные викторианцы не только не отрицали секс, но активно обсуждали и проституцию, и садомазохизм, причем не только мужчины, но и женщины. Но была и другая тема, которую англичане предпочитали не затрагивать, хотя не касаться ее было невозможно. Гомосексуализм. Точнее – «содомия», «порок», «мерзость» и «стыд», потому что сам термин гомосексуализм появился, вероятнее всего, только в 1868 году. Неудивительно, что Альфред Дуглас, любовник Оскара Уайльда, описывал гомосексуализм как «любовь, что таит свое имя». Лесбиянок называли «трибадками» или же «сапфистками», по имени поэтессы Сафо (Сапфо), проживавшей в VI веке до н. э. на славном острове Лесбос. Большинству гомосексуалистов приходилось скрывать свои предпочтения из-за страха перед общественным осуждением, из-за стыда и, не в последнюю очередь, из-за боязни уголовного преследования.

Чтобы выяснить, когда же началось преследование сексуальных меньшинств в Англии, нам нужно перенестись во времена Генриха VIII. Статут против содомии был принят в 1533 году и карал не только гомосексуализм как таковой, но также скотоложество и любой тип анального проникновения. «Противоестественные преступления», в зависимости от их тяжести, влекли за собой тюремный срок, стояние у позорного столба или повешение. Впрочем, стояние у столба само по себе можно приравнять к смертной казни: как мы уже говорили, лондонцы соревновались в меткости, закидывая преступников гнилыми овощами и дохлыми котятами, а порою и камнями. Со временем англичане отвлеклись от тех, кто слишком тесно дружил с овцами, и обрушили праведный гнев на гомосексуалистов. По мнению некоторых историков, повышенное внимание к ним было связано с другой тенденцией конца XVIII века – более четким разделением на мужские и женские роли. Общество ревностно следило за тем, чтобы никто не нарушал иерархию полов, и строго наказывало виновных.

Но насколько строго? В 1861 году смертная казнь за содомию была заменена пожизненной каторгой, а наказание за «непристойное нападение» (например, попытка принудить кого-то к сексу, не увенчавшаяся успехом) было установлено в пределах от двух до десяти лет тюрьмы. Однако не все выявленные случаи содомского греха заканчивались судимостью. Вплоть до середины XIX века в Англии попросту не хватало полиции, чтобы уследить за всеми подданными Ее Величества. Судьи полагались на доносчиков и шантажистов, а также на тех, кто подвергся насилию и подавал в суд на своего оскорбителя. Исход дела зависел от надежности свидетелей (их должно было быть как минимум двое) и обстоятельств преступления – например, произошло ли оно в общественном месте или в уединении.

Невозможность назвать вещи своими именами – настоящая примета времени – затрагивала и судебные процессы. В 1839 году двое джентльменов предстали перед судом за то, что «незаконно встретились… в уборной… с целью совершить разнообразные грязные, порочные, омерзительные, похотливые и чудовищно противоестественные содомские действия» [47] (и все это в ограниченном пространстве уборной!). А газеты, освещавшие знаменитый скандал на Кливленд-стрит, интриговали читателей формулировками вроде той: «Свидетель рассказал то, что никак невозможно здесь напечатать».

Год 1885 оказался противоречивым в истории Великобритании. В этом году коллеги мистера Стэда праздновали победу. Свершилось! Парламент принял обширный закон по борьбе с проституцией. Возраст согласия был поднят до 16 лет, домовладельцы, допускавшие секс с детьми в своих помещениях, подлежали уголовному преследованию, стало возможным забирать девочек у опекунов, если те принуждали их к проституции. Но в бочке меда не обошлось без ложки дегтя. По крайней мере, именно так многие восприняли «поправку Лабушера».

Согласно этой поправке, проступком (misdemeanor) считались «любые непристойные действия между мужчинами, совершенные в общественном месте либо в уединении, а также попытка совершения подобных действий или сводничество с целью подобных действий». Нарушителям грозил тюремный срок вплоть до двух лет, с каторжными работами или без них. Иными словами, противоправным стал любой гомосексуальный акт, а не только содомия как таковая.

Генри Лабушер. Карикатура из журнала «Панч». 1881

Историки по-разному трактуют «поправку Лабушера». Кто-то видит в ней веяния новой пуританской морали. Победив, евангелики установили свои порядки. С другой стороны, законы и раньше карали гомосексуальные акты – вспомнить, хотя бы, «непристойное нападение». Но раньше подобные дела зависели от желания судьи рыться в чужом белье, а этого хотелось далеко не всем. Теперь же выносить обвинительные приговоры стало проще. Под статью попадало все, что угодно. Можно сказать, что поправка свидетельствовала о желании общества преследовать гомосексуализм, тем более что желание совпало с возможностями – система полиции стала куда более развитой.

Справедливости ради надо отметить, что сам Генри Лабушер пуританином не был. Скорее, наоборот. Богатый наследник, в молодости «Лабби» просаживал деньги на скачках и в борделях, много путешествовал, успел побывать дипломатом, журналистом и владельцем театра. Интересно, что журналист Фрэнк Харрис уверял, будто Лабушер и вовсе хотел саботировать законопроект, довести его до абсурда: если уж выкорчевывать пороки, то почему бы и содомитов не наказать? Но законодатели якобы не оценили шутку и приняли поправку на ура. Так или иначе, в истории мировой литературы «поправка Лабушера» сыграла роковую роль. По ней был осужден Оскар Уайльд.

Отношение к лесбиянкам было несколько иным. Согласно распространенному анекдоту, в 1885 году королеве Виктории принесли билль, включавший «поправку Лабушера». Ее Величество одобрила законопроект, но страшно удивилась, увидев упоминание о лесбиянках. Они-то здесь зачем? Как женщины могут предаваться такому пороку, если природа не наделила их необходимыми частями тела? По настоянию королевы, сапфисток из законопроекта вычеркнули. Хотя этот случай относится скорее к области фольклора, чем юриспруденции, он хорошо иллюстрирует положение лесбиянок – они были менее заметны.

Как и содомиты, сапфистки считались отклонением от нормы, но отклонением не всегда отрицательным. В этом случае показательна история дам из валлийского города Лланголлен. В 1778 году две ирландские девицы, представительницы благородного сословия, сбежали из дома, переодевшись в мужское платье. Одна из них, леди Элеанор Батлер, неоднократно получала предложения руки и сердца, но предпочла разделить судьбу с подругой Сарой Посонби. Беглянок вернули в отчий дом, но несколько месяцев спустя они сбежали вновь и на этот раз добрались до Уэльса. Поняв, что дочерей не отговорить, родители смирились с их решением и назначили им пособие. До конца дней женщины прожили в доме близ Лланголлена, заботясь о хозяйстве и о собачке по имени Сафо. Обе подруги носили длинные юбки, мужские сюртуки и мужские же шляпы.

Дом леди Батлер и Сары Посонби стал местом своеобразного паломничества – его в свое время посетили герцог Веллингтон, леди Каролина Лэмб и поэт Вильям Вордсворт. Союз двух женщин прослыл воплощением романтической дружбы, «браком», исполненным целомудрия. Тем не менее находились и критики, называвшие подруг «проклятыми сапфистками» и утверждавшие, что ни одна женщина не осмелится переночевать в их доме без сопровождения мужчины. Сами же Леди Батлер и Сара Посонби предпочитали, чтобы их отношения считали романтической дружбой, и злились, когда к ним относились иначе.

Другой образ лесбиянки, более распространенный в викторианскую эпоху, существовал в основном в мужских фантазиях. Это был поэтичный образ женщины, которая хотя и является лесбиянкой, но ждет, что в ее жизни появится мужчина. Прямо как Сафо, которая прыгнула со скалы из-за любви к красавцу Фаону. Также было распространено мнение, что сапфистки ненасытны в любви и в своей ненасытности сметают все барьеры. Но их жажда никогда не будет утолена без мужчины. Он должен пожать плоды их страсти, ибо женщина женщину удовлетворить никогда не сможет.

Сафо. Рисунок из книги «Всемирно известные женщины». 1881

Наконец, существовало и третье мнение – неприязнь и недоверие, смешанное с долей тревоги. В этом отношении показательна новелла ирландского писателя Шеридана Ле Фаню «Кармилла». В ней автор повествует о графине Кармилле Карнштайн, которой на момент действия перевалило за добрую сотню лет. Но вампиресса еще не утратила пыл юности, тем более что минувшие года на ней не отразились. Ее любимое развлечение – напроситься в гости к милой девушке, а потом неспешно выпить ее кровь, посещая спальню юницы по ночам.

Викторианская медицина была к гомосексуалистам неласкова. В то время как большинство эскулапов сходилось во мнении, что гомосексуализм это болезнь, существовали разногласия в том, как же ее расценивать – как болезнь тела или болезнь ума, врожденную или приобретенную, излечимую или нет. Некоторые врачи просто регистрировали «физические аномалии», вызванные гомосексуальными актами, другие же утверждали, что именно аномалии половых органов являются причиной гомосексуализма.

Повсеместно считалось что мужчина, испытывающий страсть к другому мужчине, должен быть более женственным. В качестве характеристик содомита называли высокий голос, слаборазвитые мускулы, мягкую кожу, развитый таз, делающий фигуру похожей на женскую. Особенно врачей интриговало строение половых органов. Считалось, что анус у пассивных гомосексуалистов по форме напоминает воронку. Это мнение доминировало в судебной медицине, при обследованиях подозреваемых в содомии. Домыслы доходили до смешного: бытовало мнение, что гомосексуалисты не умеют свистеть и плеваться, потому что это чисто мужское поведение, которое просто не может быть присущим третьему полу. То же самое распространялось и на лесбиянок – якобы у них неестественно удлиненные клиторы, которые они используют в качестве половых членов. Им приписывали развитые мускулы и грубые голоса, в обязательном порядке они должны были курить, заниматься спортом, плеваться, свистеть и ругаться.

К концу XIX века в медицинских кругах набирало вес мнение, что гомосексуализм это не телесный недуг, а врожденное психическое заболевание, поэтому обращать внимание следует не на физические проявления, а в первую очередь на состояние ума. Казалось бы, час от часу не легче, вместо криминальной медицины гомосексуалистами займется психиатрия. На самом же деле такая точка зрения принесла гомосексуалистам некоторую пользу. До 1880-х годов, доктора видели гомосексуалистов, в основном, в тюрьмах, теперь же «содомиты» могли обратиться к психиатру за помощью и рассчитывать на некоторое понимание.

Тем не менее врачи все же пытались излечить гомосексуализм, надеясь построить мост между «ненормальностью» и «нормой». Если мужчину тянуло к юношам, ему советовали познакомиться с девушкой, похожей на юношу. Последующая семейная жизнь обязательно излечит его от недуга. К сожалению, светила науки не задумывались о том, как же будет чувствовать себя женщина, на которой женятся в качестве терапии. Некоторые доктора надеялись убить двух зайцев и советовали гомосексуалистам жениться на лесбиянках, ведь лесбиянке понравится женственный мужчина, а ему – мужеподобная женщина.

Одним из гомосексуалистов, решивших исцелиться браком, был Джон Эддингтон Симондз, английский поэт и литературовед. Он то боролся со своими желаниями, то пытался оправдать их, ища параллели в античности. Еще в юности Симондз оказался вовлечен в гомосексуальный скандал: один из старшеклассников частной школы Хэрроу, Альфред Претор, поведал ему о своей связи с директором школы. Уже после выпуска Симондз поделился этой историей с отцом, а тот предал ее огласке. В результате директор Воган лишился поста (впоследствии он стал деканом собора), а Претор так и не простил болтливого однокашника. В 1864 году Симондз взял в жены Кэтрин Норт, которая родила ему четырех дочерей. Исполнив завет «плодитесь и размножайтесь», супруги прекратили половую жизнь, но до конца дней оставались друзьями. В 1883 году Симондз написал эссе «Проблема в греческой этике», воспевавшее гомосексуализм в античности, а в 1890-х – исследование «Сексуальная инверсия» в соавторстве с психологом Хэвлоком Эллисом.

Медицина пыталась воззвать и к «естественным инстинктам». Врачи предписывали пациентам частые походы в бордель, с предварительным употреблением большого количества алкоголя. Таким образом они надеялись, что гомосексуалист ступит на праведную стезю и впоследствии женится (а счастливая жена приобретет не только мужа-гомосексуалиста, но и алкоголика и, возможно, сифилитика). Еще один вид терапии включал в себя гипноз. Во время гипноза врач повторял, например, следующие фразы: «Я ненавижу онанизм, потому что от него мне становится плохо. Меня больше не влечет к мужчинам, потому что любить мужчин – против веры, природы и закона. Меня влечет к женщинам, потому что они прекрасны, желанны и созданы для мужчин». Сессии гипноза длились годами, а пациенты порою имитировали полное излечение, потому что подобное лечение было очень дорогим. Среди методов лечения были также кастрация и электрический ток. К счастью, они применялись крайне редко.

Дело веселых трансвеститов

28 апреля 1870 года две очаровательные барышни, прозывавшиеся леди Стелла Клинтон и мисс Фанни Уинифред Парк, посетили театр Стрэнд. Обе были наряжены в вечерние платья. После представления Фанни понадобилось поправить оборки на нижней юбке, и она подошла к служителю с вопросом: «Есть у вас тут дамская уборная?» «Да, мадам, пожалуйте сюда». На улице Фанни поджидала ее компаньонка, облаченная в алое платье с глубоким декольте и белые лайковые перчатки. Но когда Фанни, поправив нижнее белье, присоединилась к подруге, обеих арестовала полиция. За псевдонимами «Стелла» и «Фанни» скрывались мужчины!

Звали их, соответственно, Эрнест Боултон, 22 года, сын биржевого маклера, и Фредерик Уильям Парк, 23 года, студент-юрист. В свободное время Стелла и Фанни участвовали в любительских постановках, неизменно одетые в женские платья. За месяц до ареста они, назвавшись сестрами, посетили регату в Оксфорде. Рядом с этой парочкой видели лорда Артура Клинтона, воздыхателя «Стеллы», который тоже принимал участие в спектаклях и снабжал «ее» деньгами. Даже если Боултон и Парк появлялись на улице в мужских костюмах, вид у них все равно был вызывающий – помада на губах и, согласно полицейским отчетам, «чрезмерно вычурные жесты».

Весельчаки привлекли внимание полиции, и с 1869 года за ними был установлен надзор, закончившийся арестом. Сразу же после задержания Боултона и Парка осмотрел полицейский врач, который пришел к выводу, что оба молодых человека являлись содомитами. Следовательно, их можно было обвинить в «сговоре с целью совершения тяжкого преступления». Дело было отправлено на слушание в уголовный суд Олд Бейли. Газеты пестрели заголовками «Мужчины в юбках», «Джентльмены притворяются женщинами», «Юноши в женских нарядах», «Случай с джентльменами-дамами». Лондон предвкушал настоящую феерию.

Молодые люди проживали по разным адресам, но вместе снимали квартиру на Уэйкфилд-стрит, где переодевались перед вечерними эскападами. На квартиру нагрянула полиция и произвела обыск, в ходе которого был обнаружен преступный арсенал: 16 шелковых и атласных платьев, дюжина нижних юбок, десяток плащей, несколько шляпок, двадцать париков, а также дамские панталоны, обувь, щипцы для завивки, перчатки, пудру. Боултон и Парк жили на широкую ногу и злодействовали с размахом.

Здесь же были найдены письма американца Джона Сэффорда Фиске, предполагаемого любовника Боултона. Эдинбургскую квартиру Фиске обыскали. В его спальне был припрятан альбом с фотографиями Боултона в женском платье, но Фиске успел уничтожить его письма. Американец был вовлечен в разбирательства, также как и другие поклонники Стеллы – почтовый служащий Луис Херт и лорд Артур Пелэм Клинтон, третий сын герцога Ньюкэстлского. Тридцатилетний лорд Артур заказал для Стеллы обручальное кольцо и визитки с надписью «Леди Артур Клинтон». Он не присутствовал на вынесении вердикта, потому что 18 июня того же года покончил с собой (по официальной версии – скончался от скарлатины).

Между тем процесс продолжался. Начался он с того, что были зачитаны более тысячи писем всех подсудимых. Уже тогда дело начало попахивать фарсом. Боултона и Парка обвиняли в сговоре с целью совершения тяжкого преступления – содомии, но было ли оно совершено на самом деле? По мнению судьи, письма указывали лишь на непристойное поведение. Попенял он и врачу, который превысил свои полномочия, осматривая подозреваемых. А медицинские эксперты со стороны защиты хором подтвердили, что никаких улик на теле обвиняемых найдено не было. Их анатомия была полностью нормальной.

Свидетели тоже позабавили присутствующих. Чего только стоил бидль, которого Боултон назвал: «Ах, ты, моя душечка!» Или торговец Кокс, который едва не плевался, вспоминая, как он поцеловал Боултона (тогда Боултон был одет в мужской костюм, но мистер Кокс принял его за переодетую девицу). Судя по судебным записям, в зале не смолкал смех. «Фанни» и «Стелле» удалось перенести атмосферу водевиля с театральных подмостков в суровые стены «Олд Бейли». В итоге проще было счесть их чудаками, заигравшимися в театр, чем содомитами. В конце концов, присяжные вынесли оправдательный приговор, который присутствующие встретили аплодисментами и криками «браво!». На скамье подсудимых Боултон закатил глаза и упал в обморок. Новый взрыв хохота.

Боултон и Парк. Рисунок из журнала «Иллюстрированные полицейские новости». 1870

Процесс Боултона и Парка можно сравнить с судом над Оскаром Уайльдом в 1895 году. Вот где хочется перефразировать расхожее высказывание: история повторяется дважды, первый раз как фарс, второй – как трагедия. Но что же произошло в 1895 году? Почему приговор Оскара Уайльду оказался не в пример строже? Почему его не спасла даже мировая слава? Чтобы ответить, надо вспомнить, что между этими двумя процессами произошли два важных события. Во-первых, была принята «поправка Лабушера». Во-вторых, на Кливленд-стрит разразился скандал, в котором, если верить слухам, был замешан внук самой королевы.

Скандал на Кливленд-стрит

Самый громкий скандал конца 1880-х начался с незначительного эпизода – расследования мелких краж на центральном телеграфе. 4 июля 1889 года констебль Люк Хэнкс допрашивал мальчишек-посыльных, разносивших телеграммы. У одного из них, пятнадцатилетнего Чарльза Суинскоу, в карманах было обнаружено целых 18 шиллингов. Казалось бы, воришка пойман, но правда была еще горше. Чарли Суинскоу признался, что вместе с другими посыльными подрабатывает в гомосексуальном борделе мистера Хэммонда по адресу Кливленд-стрит 19. Там они ложились в постель с богатыми и знатными господами и получали за это по 4 шиллинга.

В деле появились новые фамилии, причем достойные пера Диккенса – Суинскоу упомянул Джорджа Алма Райта и Эрнста Тикбрума, а завербовал их некий Гарри Ньюлав, тоже бывший посыльный. Расследование сразу же изменило направление. Какое уж тут мелкое воровство, если на центральном телеграфе творятся такие непотребные и, главное, преступные дела? Ведь Суинскоу рассказал, что занимался сексом с Ньюлавом прямо там, в уборной. «Поправка Лабушера», запрещавшая любые гомосексуальные акты, пришлась констеблям очень кстати.

На следующий день Хэнкс отчитался перед начальством, и дело решено было поручить инспектору Абберлайну, одному из самых известных детективов своего времени, расследовавшему преступления Джека Потрошителя. Абберлайн немедленно получил ордера на арест Хэммонда и Ньюлава, которых обвиняли в преступном сговоре с целью сводничества и подстрекательства к «совершению омерзительного преступления – содомии». Но Чарльз Хэммонд, содержатель того самого Содома на Кливленд-стрит, держал ухо востро. В молодости он сам занимался проституцией и отлично знал, что можно ожидать от полиции. Еще до обыска он успел собрать пожитки и вместе с женой-француженкой, проституткой по имени Каролина, покинул Лондон, а затем и Англию. Некоторое время он обретался во Франции, но, опасаясь экстрадиции, потом уехал за океан, в США, где и затерялись его следы.

Тем не менее полиция добралась до Гарри Ньюлава. Во время допроса он буркнул: «Несправедливо, что я влип в неприятности, а важные особы гуляют на свободе». Он назвал несколько имен, в том числе лорда Артура Сомерсета, сына герцога Бофора, и лорда Юстона, наследника герцога Графтона. То были знатные и уважаемые господа, близкие ко двору, но и столпы общества пошатнулись.

Лорду Сомерсету исполнилось 38 лет. Он был блестящим кавалерийским офицером, шталмейстером и другом принца Уэльского. Как писал журнал «Вэнити фэйр», «это лучший из сыновей, истинный Сомерсет, настоящий джентльмен, отличный спортсмен и благожелательный человек, полный здравого смысла. К нему благоволит прекрасный пол…» [48]. Однако, как видим, за благопристойным фасадом семейство Сомерсетов прятало бурную личную жизнь. Восьмой герцог Бофор, отец лорда Сомерсета, питал страсть к юным особам, чем моложе, тем лучше, а старший брат Артура, лорд Генри Сомерсет, завел роман со своим лакеем. О похождениях лорда Генри узнала его жена Изабелла, и супруги разъехались. Так что лорд Артур действительно был «истинным Сомерсетом», продолжателем семейных традиций. Разумеется, он отрицал свою причастность к нехорошему дому, и полиция не стала его задерживать. Но в покое тоже не оставила.

19 августа того же года был арестован еще один сообщник Хэммонда – Джордж Век, бывший телеграфист, который представлялся англиканским священником. При нем была обнаружена переписка некоего «мистера Брауна» с Алджерноном Эллисом, жителем саффолкского городка Садбери. Неутомимый констебль Хэнкс наведался к мистеру Эллису домой. Сын кучера, 19-летний Алджернон оказался протеже лорда Артура Сомерсета, того самого «мистера Брауна». С лордом Артуром он познакомился, когда служил в клубе Мальборо, откуда был уволен за кражу. Но судьба благоволила к миловидному юноше: он отделался одним днем тюрьмы, а после выхода на свободу был встречен лордом Артуром. Тот помог Алджернону деньгами и устроил его в заведение на Кливленд-стрит, где потом навещал своего юного любовника. Полиция опять допросила Сомерсета и опять не стала его арестовывать. После допроса лорд Артур умчался в Германию, но про своих друзей не забыл. Его поверенный Артур Ньютон защищал обвиняемых по этому делу и неоднократно пытался помочь им покинуть Англию (впоследствии Ньютон был обвинен в том, что препятствовал правосудию, и осужден на 6 месяцев тюрьмы).

Судебный процесс начался 11 сентября. На скамье подсудимых оказались Ньюлав, Век и шестеро юношей – Суинскоу, Тикбрум, Перскинс, Барбер, Райт и Эллис. К посыльным публика отнеслась сочувственно. Их считали «детьми рабочего класса», которых соблазнили богатые распутники, и обвинение было соответственным – всего лишь «непристойные действия между мужчинами» вместо содомии как таковой. В результате все они были отпущены на свободу, хотя с телеграфа их, конечно, уволили. «Вербовщики», Ньюлав и Век, получили, соответственно, 4 и 9 месяцев тюрьмы с каторжными работами.

Приговор был на удивление мягким, особенно если учесть, что Век выдавал себя за священника. Однако генеральный прокурор был доволен тем, что обвиняемые признали себя виновными, и готов был пойти им навстречу. Ведь если бы они стали оспаривать обвинение, пришлось бы выслушивать их показания и приглашать свидетелей. Всплыли бы имена важных особ, и не только лорда Сомерсета, а, возможно, кое-кого рангом повыше. Как писал генеральному прокурору его помощник Гамильтон Каффе: «Мне доложили… будто Ньютон (поверенный Сомерсета – Е. К.) похваляется, что если мы продолжим, в дело будет вовлечено высокопоставленное лицо – П.А.В. Хотя я не хочу сказать, что предаю этому хоть сколько-нибудь значения, но в таком деле невозможно предугадать, что окажется выдумками, а что правдой» [49].

Загадочный П.А.В. – это принц Альберт Виктор (1864–1892), старший сын принца Уэльского и внук королевы Виктории. Замкнутый «принц Эдди» не пользовался любовью ни своей бабки, ни современников (его даже считают одним из кандидатов на роль Потрошителя). Неудивительно, что сторона обвинения решила перестраховаться. Лорд Сомерсет вернулся в Англию в конце сентября, но, вероятно, получил предупреждение от премьер-министра, сложил все полномочия, вышел в отставку и покинул страну еще до того, как 12 ноября был выпущен ордер на его арест. Последующие 27 лет лорд Артур провел на континенте. Англия не требовала его экстрадиции.

Принц Альберт Виктор

Имена лорда Сомерсета и лорда Юстона не были упомянуты на суде, что дало журналистам повод обвинить власти в пособничестве распутникам. «Почему два благородных лорда и другие известные персоны, которые, по словам свидетелей, и организовали то преступление, за которое был задержан Век, разгуливают на свободе?» [50], – возмущалась газета «Пэлл-Мэлл», рупор Уильяма Стэда. Но особенно свирепствовала радикально настроенная «Зе Норт Лондон Пресс». Ее редактор Эрнст Парк опубликовал сатиру на некоего «лорда Гоморру», под которым подразумевался Артур Сомерсет. Более того, в одной из заметок было открыто написано, что лорд Сомерсет сбежал от правосудия во Францию, а лорд Юстон – в Перу.

Однако любовь к сенсациям дорого обошлась редактору. Оказалось, что лорд Юстон никогда не уезжал в Перу. Дабы обелить свое имя, он подал на Парка в суд за клевету. По словам лорда Юстона, в дом на Кливленд-стрит он попал случайно. Как-то раз на улице незнакомец предложил ему карточку с надписью «Пластические позы. Ч. Хэммонд. Кливленд-стрит 19». «Пластические позы» – это эквивалент стриптиза, и лорд Юстон пошел по указанному адресу, предвкушая гетеросексуальные удовольствия. Каково же было его разочарование, когда Хэммонд объяснил, на чем специализируется бордель. Оттолкнув Хэммонда, лорд Юстон бросился прочь из капища греха. По крайней мере, именно так выходило с его слов.

Свидетели со стороны защиты утверждали, что лорд Юстон не раз захаживал в веселый дом на Кливленд-стрит. Вместе с тем, все они путались в показаниях и забывали упомянуть главную примету лорда – его высокий рост, 193 см. Даже показания главного свидетеля, «профессионального содомита» Джона Саула, не впечатлили присяжных. Джон Саул был настоящей знаменитостью, правда, в определенных кругах – его имя фигурирует в порнографическом романе «Грехи Содома и Гоморры, или Исповедь Мэри-Энн». Именем Мэри-Энн в викторианской Англии обозначали проституток мужского пола. В XVIII веке их называли другим женским именем – Молли.

Ранее Джон Саул уже сотрудничал с полицией, сообщая подробности из жизни своего приятеля Хэммонда. Теперь он утверждал, что сам привел Юстона в бордель, как и других клиентов. На вопрос, знала ли полиция о его деятельности, Саул спокойно отвечал, что полиция еще и не на такое закрывает глаза. Оскорбление в адрес правоохранительных органов и все поведение Саула, который явно наслаждался минутой славы, разгневало судью Хоукинса. «Более печального зрелища, более омерзительного существа, чем этот Саул, я еще не видывал», – заявил судья и предложил присяжным сравнить клятву благородного лорда с клятвой проститутки. Посовещавшись, они признали Эрнста Парка виновным в клевете. Довольный судья приговорил журналиста к году тюрьмы. Но гнев на благородных членов общества, которые соблазняют юношей из рабочего класса, не сразу оставил англичан. Запала хватило, чтобы осудить Оскара Уайльда – хоть и известного писателя, но все же не лорда.