Текст книги "Недобрая старая Англия"

Детские профессии

В наши дни детей и подростков принято оберегать от тяжелого физического труда. А вот маленьким англичанам, проживавшим в Лондоне XIX века, приходилось самим зарабатывать на жизнь, а порою и обеспечивать безработных родителей. Тяжкий труд был уделом далеко не всех детей. От юных лордов и леди порою не требовалось даже заправлять постель, ведь все работы выполняла прислуга. Однако ребятишки из семей рабочих и мелких торговцев с малолетства помогали старшим. В некоторых случаях заниматься тяжким и неприятным трудом детей вынуждала беда. Если в многодетной рабочей семье умирал отец, главный добытчик, то семейство оставалось без средств к существованию. Матери, которая прежде вела домашнее хозяйство, приходилось в спешке искать работу уборщицы, прачки или швеи. А дети, от мала до велика, старались заработать хотя бы несколько грошей.

На лондонских улицах, и без того шумных, наполненных в том числе криками вечных мальчишек-газетчиков, то и дело можно было услышать: «Сэр, хотите, я присмотрю за вашей лошадью?» или «Мэм, давайте я донесу ваш сверток!»

Дети занимались и куда более неприятным трудом. Взять, к примеру, собирание мусора по берегам реки Темзы во время отливов. Ребятишек, которые зарабатывали именно так, называли «mud-larks» – «жаворонки из грязи». Такова жизнь – одни жаворонки парят в небесах, а вот другим приходится копошиться в грязи. «Жаворонки» проживали в домах неподалеку от реки. Дождавшись отлива, они спешили к берегам и, закатав штаны по колено, забирались в холодную грязь. Задача заключалась в том, чтобы собрать как можно больше мусора, который оставался после кораблей. Это были угольки, обрывки веревок, кости и медные гвозди, иногда ржавые ножи и молотки. Свои находки мальчишки продавали старьевщикам, которые перерабатывали мусор – например, варили клей из костей. А угольки можно было унести домой для растопки камина.

Работа была хотя и не сложной, но изнурительной и опасной, ведь в любое время года, и летом, и зимой, мальчишки работали босиком, одетые лишь в рванье. В таких условиях легко было простудиться. Очень часто «жаворонки» наступали на стекло или ржавые гвозди. Тогда мальчишки ковыляли домой, чтобы перевязать рану, но тут же возвращались на реку – если ничего не собрать сегодня, будешь голодать до следующего отлива! По словам Генри Мэйхью, один из опрошенных им «жаворонков» как-то раз загремел в исправительный дом, где ему очень понравилось. Там мальчишке выдали одежду и обувь, а кормежка была хоть скудной, зато не приходилось идти спать на голодный желудок. Просто идеальное место, чтобы провести зиму, когда холодная грязь так и обжигает босые ноги.

Маленькая цветочница. Рисунок из книги Генри Мэйхью «Рабочие и бедняки Лондона». 1861–1862

В XIX веке женщины и дети нередко работали в шахтах, по 12 и более часов. В некоторых шахтах от них требовалось поднимать на поверхность корзины с углем, в других – тянуть за собой вагонетку, груженную углем, которую привязывали цепью к талии. Передвигаться приходилось на четвереньках. Дети тянули вагонетки наравне со взрослыми или же открывали затворку, чтобы вагонетки могли проехать.

В 1842 году в шахтах работали 2350 женщин, одна треть из них в Ланкашире, хотя работа женщин под землей уже была законодательно запрещена. Кроме того, владельцы шахт больше не имели права нанимать на работу детей младше десяти лет. А десятью годами ранее, в 1833 году, были определены часы работы для несовершеннолетних – дети младше 13 лет не могли трудиться больше 8 часов в день, подростки до 18 лет – только 12 часов в день. Кроме того, детям запрещено было работать по ночам. Тем не менее законодательные препоны можно было обойти с помощью махинаций. Родители прибавляли детям пару лет, чтобы они могли работать дольше, а следовательно, и зарабатывать больше. Во второй половине XIX века женщины и девочки трудились на поверхности, занимаясь сортировкой угля.

Самой известной детской профессией XIX века была профессия трубочиста. Когда топливо в каминах сгорало, выделялась копоть, которая частично оседала на стенках трубы. Чтобы камины не дымили, трубы приходилось время от времени чистить. Поскольку каминные трубы были узкими, чистить их могли только дети.

В подмастерья к трубочистам отдавали мальчиков-сирот в возрасте от 4-х лет. Работа состояла в том, чтобы залезть в трубу и почистить ее скребком или щеткой. На первых порах мальчишки боялись лезть вверх по трубе, вдруг еще застрянут. Тогда в камине зажигали немного соломы, и трубочист, боясь обжечься, волей-неволей карабкался вверх. В романе Чарльза Диккенса «Приключения Оливера Твиста» маленького Оливера чуть было не отдали в ученики трубочисту мистеру Гэмфилду. А он как раз практиковал именно такую методику: «Мальчишки – народ очень упрямый и очень ленивый, джентльмены, и ничего нет лучше славного горячего огонька, чтобы заставить их быстрехонько спуститься. К тому же это доброе дело, джентльмены, потому как, если они застрянут в дымоходе, а им начнешь поджаривать пятки, они изо всех сил стараются высвободиться» [29]. К счастью для Оливера, он все же не стал учеником извращенца Гэмфилда. Другим ребятишкам везло гораздо меньше. Иногда они застревали в трубах, срывались вниз или гибли прямо в трубе, задохнувшись от пыли.

Хозяева не заботились о благополучии маленьких подмастерьев. Дети спали в подвалах и на чердаках. Кормили мальчишек плохо, ведь чем тоньше трубочист, тем больше от него пользы. Трубочисты редко мылись, поэтому год за годом на их теле накапливались слои сажи, что приводило к раковым заболеваниям.

Во второй половине XIX века в сфере детского труда произошли изменения. Еще в 1804, 1817 и 1819 годах предпринимались попытки запретить наем детей до 10 лет, но все законопроекты результата не приносили. Лишь в 1840 году английский парламент запретил забираться в трубы лицам до 21 года. К сожалению, штрафы были так малы, что этот закон мало кого останавливал. Но в 1864 году штраф повысили до 10 фунтов – значительная сумма по тем временам. Новая мера получила как юридическую, так и общественную поддержку, и эксплуатация маленьких трубочистов пошла на спад.

У ребятишек, работавших на улице, появилась возможность выбиться в люди. В 1840-х годах только 20 % маленьких лондонцев ходили в школу или обучались на дому. В 1860-х годах эта цифра возросла, и уже половина всех детей в возрасте от 5 до 15 лет посещала школу. Чаще всего дети улиц ходили в так называемые «ragged schools» – «школы для оборвышей», в которых они получали бесплатное начальное образование, а иногда и тарелку супа в придачу. С 1880 года начальное образование для детей до 10 лет стало обязательным.

По мере того как благосостояние нации возрастало, а условия жизни улучшались, в детском труде отпала необходимость.

От некроза до профсоюза: девушки со спичками

О том, каким тяжким, опасным и унизительным был труд рабочих в XIX веке, многие из нас еще помнят по трудам Маркса и Энгельса, прочитанным на курсе по истории КПСС. Поэтому оставим в стороне профсоюзы и рост сознательности среди пролетариата и поговорим о болезнях. Точнее, о профессиональных заболеваниях. Впрочем, нет. Вспомнить историю борьбы рабочего класса нам все же придется, поскольку именно некроз челюсти привел к одной из наиболее известных и успешных забастовок XIX века. Повлияли на нее и другие причины, но некроз челюсти был, конечно, самой живописной из них.

В XIX веке Великобритания стала индустриальным гигантом. В Шеффилде, Бирмингеме, Вулвергамптоне, Абергавенне расположились металлургические заводы, в Уэльсе добывали уголь и железо, в Стоке-на-Трентоне выпускали фарфор и керамику, Лестер и Ноттингэм славились текстилем, а на севере, в Лидсе, Брадфорде, Манчестере, жужжали станки на хлопкопрядильных заводах. По сравнению с цветущим югом, север Англии был более индустриализированным, здесь находился «Черный край», укрытый траурным полотном из заводского дыма.

Вполне понятна реакция Маргарет Хейл, героини романа «Север и Юг» Гаскелл, впервые увидевшей унылый промышленный город: «За несколько миль до Милтона они увидели свинцовую тучу, нависшую над горизонтом. Она казалась особенно темной в контрасте с бледно-голубым зимним небом Хестона, – у побережья уже начались утренние заморозки. Ближе к городу в воздухе чувствовался слабый запах дыма, возможно, особенно ощутимый из-за отсутствия запаха трав и деревьев… То здесь, то там, как курица среди цыплят, возвышалась огромная, длинная фабрика с множеством окон, выпуская черный “непарламентский” дым. Этот дым стягивался в висевшую над городом тучу, которую Маргарет поначалу приняла за дождевую» [30].

Как на севере, так и на юге, участь рабочих была незавидной. Они просыпались в тесных комнатенках, душных летом и промозглых зимой, и пешком шли на фабрику, порою под снегом или дождем. На работе их поджидали полутемные, плохо проветриваемые помещения, где им предстояло провести 12, 14, а то и 16 часов. О технике безопасности в те годы не задумывались, хозяевам едва ли хотелось тратиться на ремонт помещений, защитную одежду или душ для рабочих. Пусть радуются, что их вообще наняли. А если вздумают роптать, их можно заменить ирландцами, которые будут работать за любые гроши. Законодательство постепенно менялось – например, в 1864 году был принят Фабричный акт, делавший упор на вентиляцию помещений. Но законы легко было игнорировать, и на фабрике хозяева были в своей власти.

Учитывая ужасающие условия труда, а также неуютное жилье и недостаток пищи, становится понятно, почему профессиональные заболевания были так распространены. Шахтеры страдали от астмы, прозванной в их среде «черные плевки», трубочисты – от рака, работники на бумажных и линолеумных заводах – от отравления свинцом, их коллеги на хлопкопрядильных фабриках – от туберкулеза. В романе «Север и Юг» фабричная работница Бесси так объясняет свою болезнь: «Я начала работать в чесальном цехе, пух попал в мои легкие и отравил меня… Маленькие волокна хлопка, когда его расчесывают, они летают в воздухе, будто мелкая белая пыль. Говорят, он оседает на легких и сжимает их. Почти все, кто работает в чесальном цехе, чахнут, кашляют и плюют кровью, потому что они отравлены пухом» [31].

Рабочие на газовом заводе в Ламбете, Лондон. Рисунок Гюстава Доре из книги «Паломничество». 1877

После того как в 1840-х на север Англии начали завозить альпаку, верблюжью шерсть и мохер, среди работников ковровых заводов разразилась эпидемия сибирской язвы, и вспышки продолжались вплоть до 1890-х. В первый день больной жаловался на затрудненное дыхание, головокружение, озноб, боль в горле, рвоту и сонливость, на второй лежал пластом, а к третьему успевал умереть.

Еще более распространенным было отравление мышьяком. От мышьяка страдали не только неверные мужья или богатые тетушки, но и рабочие на фабриках, поскольку мышьяком, дававшим красивый зеленый цвет, подкрашивали все, что угодно: обои и абажуры для ламп, шторы и обивку для мебели, открытки и игральные карты, фантики для леденцов и сами леденцы, детские книги и игрушки, искусственные цветы и восковые елочные украшения. Постоянный контакт с мышьяком приводил к кожным заболеваниям, включая рак, не говоря уж о заурядной сыпи и нарывах вокруг гениталий.

Но больше всего викторианцев пугал некроз челюсти – профессиональный недуг работниц спичечных заводов. Спички изготавливали как в цехах, так и на дому. По данным Армии спасения, христианской благотворительной организации, даже в 1890-х процветало надомное изготовление спичек. В одном случае мать и двое ее детей, которым не исполнилось и девяти лет, работали по 16 часов в день и набивали спичками тысячу коробков, получая за это всего 1 шиллинг 4 пенса, притом что фосфорную массу приходилось покупать самим!

О фосфоре разговор особый – как раз он и становился причиной страшной болезни. На смену огниву и серным спичкам пришли спички из фосфора, изобретенные в 1830 году французом Шарлем Сориа. Французский химик использовал белый фосфор, который отлично горел, но был опасен для здоровья. В 1850-х вошли в употребление спички на основе аморфного красного фосфора, безопасного в изготовлении, тогда как белый был запрещен по всей Европе. Исключением стала Англия. Здесь продолжали делать спички из белого, более дешевого фосфора, а среди их изготовителей процветал некроз челюсти.

Изготовление спичек на дому. Рисунок из «Английского иллюстрированного журнала». 1892

Рабочие вдыхали фосфор, ели, склонившись над фосфорной массой, наспех мыли руки, а при зубной боли натирали десны все той же фосфорной спичкой. Результатом было отравление, которое доктора описывали в цветистых подробностях. Сначала пациент жаловался на зубную боль и нарывы на деснах. Из нарывов сочился гной, выпадали зубы, постепенно обнажались кости челюсти, начинался некроз. Через несколько лет пациент умирал, а если все же излечивался, до конца дней на нем оставалась печать уродства.

Любители всего сенсационного и сентиментального, викторианцы сочувствовали работницам спичечных заводов, как и другим работающим женщинам, например швеям. В июне 1888 года в Лондоне состоялось очередное собрание социалистов-фабианцев (Фабианцы – приверженцы философско-экономического течения, исповедовавшие медленное и постепенное преобразование капитализма в социализм. – Ред.), на котором Клементина Блэк, подруга Элеоноры Маркс, зачитала доклад о женском труде в Лондоне. Среди ее слушателей была другая феминистка, Энни Безант. Шокированная услышанным, Безант отправилась на спичечный завод «Брайант и Мэй», где условия труда были особенно неприглядными. Даме из среднего класса трудно было разговорить простых работниц, но когда они втянулись в беседу, то рассказали ей о своем житье-бытье вполне откровенно.

За шестнадцатичасовой рабочий день они получали 1 шиллинг 4 пенса. Все бы ничего, но на заводе были установлены суровые штрафы. Штрафовали за все – за опоздание, за разговоры на рабочем месте, за отлучку в туалет, за уроненную коробку спичек, за грязную обувь. Из крошечной зарплаты вычитали от нескольких пенсов до шиллинга, а ведь это была разница между хрупким благополучием и голодом. Время от времени от работниц требовали вклад в благотворительность – например, шиллинг на возведение памятника премьеру Гладстону (впрочем, такого рода поборы знакомы и современному читателю). Начальники цеха кричали на работниц и раздавали тумаки, станки были опасны в употреблении, помещения были душными и зловонными.

Здоровье работниц тоже оставляло желать лучшего, ведь на заводе использовали ядовитый белый фосфор. Отдельной столовой не было, работницам приходилось есть хлеб, принесенный из дома, прямо в цехе, где на нем оседали частицы фосфора. Опасаясь увольнения, женщины до последнего скрывали зубную боль и опухшие десны. Носильщицам приходилось таскать тяжелые коробки на голове, так что уже к пятнадцати годам девушка могла обзавестись плешью.

23 июня 1888 года Безант опубликовала в социалистическом журнале «Линк» статью «Белое рабство в Лондоне», предварительно оповестив о ней хозяев завода. Она не боялась, что фабриканты подадут в суд за клевету. Наоборот, на это она и рассчитывала. Громкое разбирательство со свидетельскими показаниями сыграло бы ей на руку. Но директора, опасаясь огласки, потребовали от работниц подписать заявление о том, что они довольны и заработками, и условиями труда.

Несколько женщин наотрез отказались подписывать бумагу. Как они потом рассказали Безант: «Вы за нас заступились, так и мы вас не подведем». Бунтовщицы были тут же уволены, а директора вздохнули с облегчением – уж теперь-то остальные испугаются. Кому охота оказаться на улице? Но они просчитались. На следующий день завод опустел. 1 400 работниц завода «Брайант и Мэй» устроили забастовку. Возможно, таким образом они выражали классовую сознательность, или же им просто опостылели штрафы и поборы. У любого терпения есть предел.

Забастовка длилась три недели и получила широкое освещение в прессе. Бастующих поддерживал драматург Джордж Бернард Шоу и журналист Уильям Стэд, с которым вы еще познакомитесь поближе. Общественное мнение раскололось: с одной стороны, британцы сочувствовали работницам, с другой, многих раздражала социалистическая подоплека забастовки – женщины организовали профсоюз, который возглавила Энни Безант. Поначалу директора гнули свою линию, но в конце концов сдались и приняли условия бастующих. Уволенные были восстановлены на рабочем месте, а система штрафов канула в прошлое. Торжествующие женщины вернулись в цех, показав своим товаркам с других заводов, что в единстве сила.

А что же некроз челюсти?

Увы, с ним все было не так радужно. Несмотря на усилия Энни Безант и христианской организации «Армия спасения», «Брайант и Мэй», как и другие заводы по всей Англии, пользовался белым фосфором вплоть до начала XX века. Лишь в 1910 году парламент запретил делать спички из белого фосфора и фосфорный некроз присоединился к другим полузабытым болезням недобрых старых времен.

Глава III
Дела семейные

В этой главе мы на время покинем трущобы и заглянем в респектабельные (по крайней мере, с виду) дома среднего класса. За опрятными фасадами порою творились неблаговидные дела. Цепи Гименея превращались в настоящие кандалы, а домашние тираны, пользуясь безнаказанностью, создавали свою собственную версию «недоброй старой Англии». Жестокость – это явление вневременное, однако в совокупности с несправедливыми законами она принимает особенно уродливые формы. Тем больше уважения заслуживают люди, которые не только не сломались, но сумели отстоять свои права.

Суровое английское воспитание

Оправдывая применение телесных наказаний в отношении детей и преступников, англичане XIX века ссылались на Библию. Разумеется, не на те эпизоды, где Христос проповедовал любовь к ближнему и просил апостолов пустить к нему детей. Гораздо больше сторонникам порки нравились притчи Соломона. Помимо всего прочего, там содержатся и следующие сентенции:

«Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына; а кто любит, тот с детства наказывает его (23:24).

Наказывай сына своего, доколе есть надежда, и не возмущайся криком его (19:18).

Не оставляй юноши без наказания: если накажешь его розгою, он не умрет; ты накажешь его розгою и спасешь душу его от преисподней (23: 13–14).

Глупость привязалась к сердцу юноши, но исправительная розга удалит ее от него (22:15)».

Все доводы о том, что притчи Соломона не стоит воспринимать так уж буквально, а упоминаемая там розга – это, возможно, метафора, а не пучок прутьев, сторонники телесных наказаний игнорировали. В 1904 году вице-адмирал Пенроуз Фитцджеральд вступил в полемику с драматургом Джорджем Бернардом Шоу, яростным противником подобных унижений. Предметом спора стали карательные меры во флоте. Адмирал закидал Шоу цитатами из Соломона. На это Шоу отвечал, что как следует изучил биографию мудреца, а также отношения в его семье. Картина вырисовывалась невеселая: к концу жизни Соломон впал в идолопоклонство, а его хорошо выпоротый сын так и не сумел сохранить отцовские земли. По мнению Шоу, пример Соломона как раз и является лучшим аргументом против воплощения его принципов воспитания в жизнь.

Помимо притч, у сторонников порки была еще одна любимая поговорка – «Spare the rod and spoil the child» («Пожалеешь розгу – испортишь ребенка»). Мало кто знал, откуда она вообще появилась. Считалось, что тоже откуда-то из Библии. Там же много всего написано, наверняка и эта поговорка затесалась. Где-нибудь. На самом же деле, это цитата из сатирической поэмы Сэмюэля Батлера «Гудибрас», опубликованной в 1664 году. В одном из эпизодов дама требует от рыцаря, чтобы он принял порку в качестве испытания любви. После уговоров, она сообщает рыцарю следующее: «Love is a boy, by poets styled/ Then spare the rod and spoil the child» (Любовь – это мальчишка, созданный поэтами/ Пожалеешь розгу – испортишь дитя). В данном контексте упоминание порки скорее связано с эротическими игрищами и, вероятно, с пародией на религиозных флагеллянтов, т. е. любителей самобичевания. По крайней мере, сама идея преподносится в насмешливом ключе. Кто бы мог подумать, что суровые мужья от образования будут цитировать шутливые вирши?

У себя дома эти господа, не колеблясь, следовали указаниям Соломона в том виде, в котором их понимали. Если в рабочих семьях родители попросту кидались на ребенка с кулаками, детишек из среднего класса чинно секли розгами. В качестве орудия наказания могли применяться и трости, щетки для волос, тапки и так далее в зависимости от родительской изобретательности. Детишкам доставалось и от нянек с гувернантками. Далеко не в каждом доме гувернанткам позволяли бить своих воспитанников – некоторые в таких случаях призывали на помощь папаш, но там, где позволяли, они лютовали по-настоящему. Например, некая леди Энн Хилл так вспоминала свою первую няньку: «Один из моих братьев до сих пор помнит, как она уложила меня к себе на колени, когда я еще носила длинную рубашку (тогда мне было от силы 8 месяцев) и со всей силы била меня по заду щеткой для волос. Это продолжалось и когда я стала старше». Няня лорда Джорджа Кёрзона была настоящей садисткой: однажды она приказала мальчику написать письмо дворецкому с просьбой подготовить для него розги, а потом попросила дворецкого зачитать это письмо перед всеми слугами в людской.

Розги в Итоне. Рисунок из «Английского иллюстрированного журнала». 1885

В 1889 году разразился скандал, связанный с жестокостью гувернантки. В английских газетах нередко встречались объявления вроде: «Холостяк с двумя сыновьями ищет строгую гувернантку, которая не погнушается поркой» и дальше в том же развеселом духе. По большей части так развлекались садомазохисты в эпоху, когда не было еще ни чатов, ни форумов специфической направленности. Каково же было удивление читателей «Таймс», когда одно из этих объявлений оказалось подлинным!

Некая миссис Уолтер из Клифтона предлагала свои услуги в воспитании и обучении неуправляемых девочек. Предоставляла она и брошюрки по воспитанию молодежи, по шиллингу за штуку. Редактор «Таймс», где и было опубликовано объявление, уговорил свою знакомую связаться с загадочной миссис Уолтер. Интересно было разузнать, как именно она воспитывает молодежь. Находчивая леди написала, что ее малолетняя дочь совсем от рук отбилась, и попросила совета. Воспитательница поверила. Сообщив свое полное имя, миссис Уолтер Смит, она предложила взять девочку к себе в школу за 100 фунтов в год и как следует ее там обработать. Более того, она готова была показать рекомендательные письма от духовенства, аристократов, высоких военных чинов. Вместе с ответом миссис Смит прислала и брошюрку, где описывала свой метод воздействия на неуправляемых девиц. Так красочно описывала, что, за неимением другого дохода, она могла бы писать садомазохистские романы. Как жаль, что именно эта идея не постучалась ей в голову!

Журналистка решила встретиться с ней лично. Во время интервью, миссис Смит, высокая и крепкая дама, сообщила, что в ее академии есть и двадцатилетние девицы, причем одной из них пару недель назад она нанесла 15 ударов розгой. При необходимости воспитательница могла приехать и на дом. Например, к тем особам, которые нуждались в дозе английского воспитания, а матери-ехидны никак не могли организовать им порку своими силами. Будучи дамой пунктуальной, все свои встречи она заносила в записную книжку. За прием брала 2 гинеи, как настоящий профессионал (оплату в гинеях требовали врачи и адвокаты, тогда как народ попроще получал фунты и шиллинги). Судя по всему, среди ее клиентов было немало мазохистов.

Как только интервью с миссис Смит было опубликовано, в редакцию хлынул поток писем. Громче всех надрывались те дамы и господа, которых добрая гувернантка упомянула среди своих поручителей. Выяснилось, что миссис Смит была вдовой пастора, бывшего директора Школы Всех Святых в Клифтоне. После его смерти миссис Смит открыла школу для девочек и попросила у знакомых рекомендательные письма. Те с радостью согласились. Потом все как один уверяли, что знать не знали и ведать не ведали про воспитательные методы миссис Смит. Открестилась от нее и бакалейщица миссис Клапп, которая, судя по брошюрке, поставляла ей розги. Таким образом, хотя многие англичане и поддерживали порку, связываться с такой скандальной и откровенно неприличной историей никому не хотелось. Да и к наказаниям девочек относились с куда меньшим энтузиазмом, чем к наказаниям мальчиков.

Телесные наказания были распространены как дома, так и в школах. Нелегко отыскать средневековую гравюру с изображением школьной тематики, где учитель не держал бы в руках то или иное орудие наказания. Такое впечатление, что весь учебный процесс сводился именно к ним. В XIX веке дела обстояли не многим лучше. Учеников элитных учебных заведений били не в пример сильнее и чаще, чем тех, кто посещал школу в родной деревне. Особый случай – исправительные школы для юных правонарушителей, где условия были просто кошмарными. Комиссии, инспектировавшие такие заведения, а также школы при тюрьмах, упоминали о различных злоупотреблениях, о чересчур тяжелых тростях, а также розгах из терновника.

Одной из самых престижных школ в Англии, если не самой престижной, в XIX веке был Итон – пансион для мальчиков, основанный еще в XV веке. Итонский колледж воплощал суровое английское воспитание. В зависимости от объема знаний учеников определяли в Младшее или Старшее отделение (Lower/Upper School). Если предварительно мальчики занимались с репетитором или прошли подготовительную школу, они попадали в Старшее отделение. В Младшее поступали ученики, еще не достигшие 12 лет, но иногда случалось, что и взрослого парнишку заносило в Младшее отделение, что было особенно унизительно. При поступлении в колледж ученик попадал под опеку наставника (tutor), в апартаментах которого проживал и под началом которого обучался. Наставник был одним из учителей в колледже и надзирал в среднем за 40 учениками. Вопрос об оплате родители решали напрямую с наставником.

Поскольку наставник фактически выступал в роли опекуна по отношению к ученику, он же имел право его наказывать. Для проведения наказаний учителя обращались за помощью и к старшим ученикам. Так, в 1840-х на 700 учеников в Итоне приходилось всего 17 учителей, так что старосты были просто необходимы. Таким образом, старшие ученики могли официально бить младших. Естественно, санкционированными порками дело не обходилось, имела место и дедовщина. Один из выпускников Итона впоследствии вспоминал, как старшеклассник принялся избивать его друга прямо во время ужина, колотил по лицу и голове, в то время как остальные старшеклассники, как ни в чем не бывало, продолжали трапезу. Таких происшествий было великое множество.

Имела место и квазифеодальная система под названием fagging. Ученик из младших классов поступал в услужение к старшекласснику – приносил ему завтрак и чай, зажигал камин и, если потребуется, мог сбегать в табачную лавку, хотя такие эскапады сурово карались. Этакие сеньор и вассал в миниатюре. В обмен на услуги старшеклассник должен был защищать своего подчиненного, но детскую жестокость никто не отменял, так что старшие ученики часто вымещали свои обиды на младших. Тем более что обид накапливалось немало.

Ученик частной школы. На заднем плане его «слуга» готовит ему чай. Карикатура из журнала «Панч». 1858

Жизнь в Итоне была не сахар даже для старшеклассников, даже для детей из богатых семей. Подвергнуться порке могли и 18–20-летние юноши, завтрашние выпускники – фактически, молодые мужчины. Для них наказание было особенно унизительным, учитывая его публичный характер. Итонские розги напоминали метелку с ручкой длиною в метр и пучком толстых прутьев на конце. Заготавливал розги директорский слуга, каждое утро приносивший их в школу целую дюжину. Иногда ему приходилось пополнять запас в течение дня. За обычные провинности ученик получал 6 ударов, за более серьезные проступки их число возрастало. Секли в Итоне всегда по обнаженным ягодицам, и в зависимости от силы удара на коже могла выступать кровь, а следы от порки не проходили неделями. Розга была символом Итона, но в 1911 году директор Литтелтон совершил святотатство – упразднил розгу в Старшем отделении, заменив ее тростью. Бывшие ученики пришли в ужас и наперебой уверяли, что теперь английская система образования покатится в тартарары. Родную школу без розог они просто не могли вообразить!

Как в Младшем, так и в Старшем отделении, экзекуции были публичными. Любой из учеников мог на них присутствовать. В этом, собственно, и заключался эффект наказания – чтобы одним махом напугать как можно больше учеников. Другое дело, что итонцы приходили на порки как на шоу, скорее злорадствовать, чем на ус мотать. Ученики, которых никогда не наказывали дома, трепетали от такого зрелища, но и они вскоре привыкали. Судя по воспоминаниям выпускников, со временем они переставали бояться или даже стыдиться наказания. Выдержать его без криков было своего рода бравадой.

Посылая сыновей в Итон, родители отлично знали, что порки их отпрыскам не избежать. В этом плане интересно происшествие с мистером Морганом Томасом из Сассекса в 1850-х. Когда его сыну, ученику Итона, исполнилось 14 лет, мистер Томас заявил, что отныне он не должен подвергаться телесным наказаниям. Эту радостную новость он сообщил сыну «с глазу на глаз», администрация колледжа ничего не знала об его распоряжениях. Четыре года юный Томас протянул без серьезных нарушений. Но когда 18-летнего юношу заподозрили в курении и приговорили к розгам, тогда-то он и открыл своему наставнику, что отец запретил ему подчиняться итонским правилам. Директор не стал писать отцу ученика и просто исключил юного Томаса за неповиновение. Разозленный мистер Томас затеял кампанию в прессе с целью отмены телесных наказаний в Итоне. Ведь, согласно парламентскому акту от 1847 года, преступников старше 14 лет запрещено было пороть розгами (на протяжении всего XIX века, эти правила менялись, становясь то мягче, то жестче). Но если закон щадил зады юных правонарушителей, почему же можно было сечь 18-летних джентльменов? К сожалению, отец так ничего и не добился.

Время от времени, вспыхивали и другие скандалы, связанные с жестокостью в школах. Например, в 1854 году староста в школе Хэрроу нанес другому ученику 31 удар тростью, вследствие чего мальчику понадобилась медицинская помощь. Об этом происшествии раструбили в «Таймс», но никаких последствий скандал не повлек. В 1874 году преподобный Мосс, директор школы в Шрусберри, нанес ученику 88 ударов розгами. По свидетельству врача, осмотревшего мальчика через 10 дней после происшествия, его тело было покрыто рубцами. Невероятнее всего то, что о жестокости директора читатели «Таймс» узнали из его же письма! Раздосадованный Мосс написал в газету, жалуясь, что отец мальчишки растрезвонил о наказании на всю округу. Как будто что-то серьезное произошло! Обычное же дело. Разумеется, директора с должности не сняли, лишь попросили впредь считаться с общественным мнением и не наказывать учеников столь сурово.