Текст книги "Лечить или любить?"

Глава 5. Альбом с принцессами

Мама привела шестилетнего Янека на обыкновенное тестирование перед школой. Миловидный невысокий мальчик улыбался мне, тихим голосом, но охотно отвечал на вопросы. Уровень школьной зрелости – средний.

Пока я диктовала маме упражнения для улучшения кратковременной слуховой памяти (с ней у Янека оказались проблемы), мальчик попросил разрешения посмотреть моих многочисленных кукол, рассадил их на банкетке и стал сноровисто приводить в порядок – предыдущий малыш-посетитель раздел их почти догола и растрепал прически.

– Вот! Видите?! – трагическим шепотом сказала мне мама, указывая пальцем.

– Вижу, – согласилась я. – Ребенок играет. А в чем дело?

– Янек, выйди! – решительно скомандовала мать. – Подо-ждешь в коридоре.

– Но я же еще не закончил, – возразил мальчик, заплетая косу очередной кукле.

– Ты слышал, что я сказала?!

– Янек, если хочешь, можешь взять кукол и их одежду с собой, – предложила я. – Там закончишь.

Честно говоря, я была уверена, что мальчик не вынесет свою кукольную игру в коридор на всеобщее обозрение, и просто изображала поиски компромисса – должна же я была узнать, что хочет сообщить мне мама!

– Спасибо, – Янек лучезарно улыбнулся. – Можно я еще кастрюльку возьму и ложечки с тарелочками? Их же потом накормить надо будет…

– Да, конечно, – я рассеянно кивнула.

– Он и в саду, и во дворе играет только с девочками! – трагически заломив бровь, сообщила мать.

– Не вижу в этом ничего опасного для его жизни и здоровья! – парировала я.

– Еще он рисует принцесс.

– Надо же. Вы не принесли рисунки?

– Принесла. – Мама достала из сумки и протянула мне толстенный альбом, где в каждую страницу-файлик был вложен рисунок.

– Нда-а, – сказала я, ознакомившись с содержимым альбома.

На всех без исключения листах были изображены уныло похожие друг на друга златовласки или жгучие брюнетки в пышных платьях с кринолинами. Отличались они только прическами.

– И что говорит про это сам Янек?

– Что он будет парикмахером. Но это его моя подруга научила…

– Что ж. Давайте с самого начала…

Янек родился у матери-одиночки. Мать с отцом никогда не были женаты, а теперь отец и вовсе затерялся где-то на просторах России. Жили втроем – Янек, его мама и дедушка, отец матери. Бабушка умерла пять лет назад, почти сразу после рождения внука. Дедушка, работающий полковник в отставке, очень переживал смерть жены, но, несмотря на это, вполне эффективно поддерживал дочь в ее одиноком материнстве: отводил Янека в садик, гулял и занимался с ним, наводил в доме образцовый порядок.

– Он такой «настоящий полковник», понимаете? – грустно констатировала его дочь. – К тому же поляк, Тадеуш Войцеховский, шляхтич и по происхождению, и по духу.

– Понимаю, воин и дворянин. И что же?

– Уже год идет война. Янек умолял меня, и я купила ему куклу с длинными волосами, которые можно по-разному укладывать. Дедушка выбросил ее в мусоропровод и купил ему вездеход с радиоуправлением и очень красивую коллекцию солдатиков. Вездеход Янек, кажется, даже не распаковывал, а с солдатиками играет – в парады и торжественные похороны с оркестром. У Янека были очень красивые кудри – дед постриг его под бокс. У моей подруги детства есть сын – ровесник Янека, самый обычный мальчишка: играет в машинки, в футбол, дерется все время. Мы с ней, когда почти одновременно забеременели, мечтали, что наши дети будут дружить. Но теперь ее сын все время бьет моего – мы уже устали их растаскивать. Дед Алену знает с песочницы и мальчишку ее всегда привечал. Но тут как-то сказал: «Ну что же они у вас никак подружиться-то не могут?!» А Аленка – она острая на язык – так и отвечает со смехом: «Да ничего, дядя Тодя, не подружились, так, может, по моде нынешних времен и судя по вашему Янеку, когда-нибудь поженятся!»

Дед к вечеру напился, едва не в первый раз после материных похорон, и не велел мне больше Аленку в дом пускать. И куклу тогда же выкинул. А потом Янека спрашивает: «Тебе чего, действительно мальчики нравятся?» Тот отвечает: «Нет, деда, девочки. А мальчики не нравятся совсем, они дерутся, дразнятся и из пистолетов стреляют».

А потом стал по ночам просыпаться и плакать. Прибежит ко мне в кровать, прижмется, а дед через стенку орет: «Немедленно верни его на место!»

– Господи, какой бред! – воскликнула я. – Немедленно оставьте мальчишку в покое, пока не довели до невроза. Пусть играет с теми, кто ему нравится, и в те игры, которые доставляют ему удовольствие. Ну скажите мне: чем было бы лучше, если бы он рисовал одних монстров или танки?! Купите ему новую куклу и скажите отцу: доктор прописал.

– Так вы думаете, ничего страшного?

– Да, я так думаю. И приведите ко мне деда!

– Я попробую… – с сомнением проговорила женщина.

«Настоящий полковник» идти в детскую поликлинику, по всей видимости, отказался, и больше я их не видела.

* * *

– Скажите, пожалуйста, я гомик? – невысокий большеглазый подросток с длинными вьющимися волосами, красиво перевязанными лентой на манер кинематографических мастеровых, смотрел на меня со спокойным доверием.

– Э-э-э… – заблеяла я и наконец сформулировала: – Послушай, но откуда же мне это знать?! Я тебя в первый раз вижу…

– Вы меня не помните?

– Прости, нет. А ты уже здесь был?

– Да. Давно. Мы с мамой приходили. Вы мне кукол давали. Я запомнил, потом всегда, когда приходил с мамой в поликлинику и проходил мимо кабинета, думал: вот, здесь много игрушек, вот бы в них поиграть…

Я улыбнулась его воспоминаниям, но все равно ничего не вспомнила. Только когда в разговоре всплыл дедушка-полковник и альбом с принцессами, память наконец сработала.

– И что же теперь? Сколько тебе лет?

– Тринадцать, скоро будет четырнадцать.

– Как дела в школе?

– Я учусь плохо. Мне скучно задачки решать или упражнения. Только по истории пять и по рисованию. Еще литература ничего, я читать люблю…

– В кружки ходишь?

– Не-а. Раньше на танцы ходил, теперь надоело. А всякие судомодельный, авиамодельный или в самбо, как дедушка хочет, – это мне скучно.

– А что же не скучно?

– В компьютер играть.

Ожидаемо, подумала я, но все же уточнила:

– А что ты там, в компьютере, делаешь?

– Общаюсь немного, потому что в классе у меня не очень выходит. Еще у меня есть программы, где я моделирую – костюмы, прически…

– А… – я не знала, как вернуться к теме гомосексуализма, от которой сама же малодушно сбежала. – А с кем ты дружишь?

– С девчонками некоторыми, они прикольные. Парни в классе и во дворе меня «педиком» или «гомиком» дразнят. И дедушка тоже… Вот я и подумал… Надо же мне знать!

Я вспомнила дедушкин вопрос семилетней давности и буквально удержала аналогичный на языке.

– Ты уже влюблялся?

– Я и сейчас… – Янек покраснел и опустил глаза. – В певицу Наталью Орейро и в Валю Дроздову из 9 «А». Вы скажете, так не бывает, чтобы сразу в двоих?

– Бывает, – улыбнулась я. – Расскажи мне, чем ты увлекаешься. Чего бы ты хотел, пусть даже из того, чего в твоей жизни пока не было?

– Хотел бы путешествовать. Увидеть всякие экзотические страны, как люди живут. Рисовать, фотографировать. Хотел бы стать парикмахером или стилистом. Знаменитым, чтобы на всяких конкурсах выступать. Может быть, свою студию…

Мама Янека за истекшие семь лет не то чтобы постарела, но как-то ощутимо поблекла.

– Для тринадцати лет Янек удивительно полноценный, оригинальный и адекватный парень с четко выраженной жизненной позицией, – сказала я ей. – Поверьте, мне есть с чем сравнивать. Но отчего вы его совсем не поддерживаете? Вы очень заняты работой? Личной жизнью?

– Нет, нет… Но как?! Мы с отцом ужасно боимся подтолкнуть его…

– К чему?! К делу его жизни?! – я позволила себе повысить голос, чтобы пробить броню непонимания, которой мама окружила себя, по-видимому, для удобства сосуществования с «настоящим полковником». – Янек видит себя в мире моды и парикмахерского искусства, у него есть способности, упорство в отстаивании собственной оригинальности, стиль, работоспособность, стремление к высотам, совершенству в избранной им области… Но вы должны помочь сыну: ему всего тринадцать, да и мир, как вы знаете, не особенно лоялен к неординарным людям.

– Но что же мне конкретно делать?

– Любая студия живописи, курсы компьютерного дизайна, я дам вам координаты клуба «Юный стилист» – это обязательно. Купите ему фотоаппарат, ходите с ним на фотовыставки, в театры на разные пьесы, на какие-нибудь показы модной одежды…

– Он хочет в училище, на парикмахера… Дед говорит: только в военное!

– Не говорите ерунды! Вот как раз армии-то вам лучше все-таки избежать. Найдите лучшее училище, где учат на парикмахеров, пусть готовится. Расскажите ему обо всех возможностях высшего образования по этой и смежным областям – может быть, Янек чем-нибудь заинтересуется.

– То есть… вы хотите сказать… он все-таки не… он обычный парень?

– Он необычный. Он оригинальный и талантливый. И был таким уже семь лет назад. Но талант надо развивать.

– Я поняла. Спасибо. Я всё записала и всё сделаю.

Когда мама выходила, Янек, который все время подслушивал под дверью, заглянул ко мне и крикнул:

– Так я все-таки не гомик, да?!

Мама с ребенком, сидящая напротив, подпрыгнула и уставилась на него.

– Нет, ты не гомик, – твердо сказала я.

– Так, может быть, вы мне и справку дадите? – продолжал Янек. – Я ее нашим мальчишкам покажу, они и отстанут…

Я представила себе эту справку и расхохоталась. Мне вторили Янек, его мама, женщина напротив и даже ее младенец, зараженный общим весельем.

Глава 6. Бесфрустрационное воспитание

– Вы только не подумайте, Соня очень любит своего папу. Поэтому мы сразу решили идти к психиатру.

– ?!!

– Да, да. А к вам зашли просто на всякий случай, потому что терапевт, которая нас с рождения наблюдает, посоветовала сначала к психологу.

Шестилетняя Соня спокойно и сосредоточенно расставляла на подоконнике семейку Барби и выглядела совершенно нормальным ребенком.

– Я бы выслушала всю историю с самого начала, – осторожно сказала я.

Родители казались слишком пожилыми для дочери-дошкольницы и какими-то безнадежно удрученными. Немедленно уточнить: кому тут действительно нужен психиатр?

– Конечно. Просто неловко говорить. Но вы специалист, вы, конечно, поймете. Она бьет отца. Иногда – ногами по лицу.

Увы! Я (вроде бы и вправду специалист) не понимала. Папа Сони – мужчина двухметрового роста, Соня – довольно высокая для своих лет девочка, но ничего необычного. Неужели такое возможно?!

– Простите, – я озвучила свое недоумение, – но как это получается технически? Он к ней специально нагибается, или ваш ребенок так высоко прыгает?

Мама Сони явно обескуражена. Папа смущенно улыбался. Моя задача – по возможности отложить психиатра для Сони на потом. Если все-таки проявится необходимость.

Мать взяла себя в руки и заговорила логически связно, на литературном русском языке. Дикая на первый взгляд ситуация описывалась на удивление просто.

Папа вот-вот должен прийти с работы. Соня с нетерпением ждет, смотрит на часы, теребит мать и все такое. Это понятно – с самого рождения дочери отец много занимался с ребенком: играл с ней, читал книги, рассказывал сказки, рисовал забавные комиксы с продолжением. Папа пришел. Девочка с визгом виснет у него на шее, ласкается, торопясь и захлебываясь словами (перинатальная энцефалопатия и дизартрия в анамнезе), рассказывает свои детсадовские и домашние новости.

– Папа, папа, давай, давай скорее играть! – торопит Соня. У нее все продумано, уже составлен план, подготовлены игрушки и сопутствующие предметы.

– Хорошо, Сонюшка, я сейчас немного полежу, поем и будем играть.

Папа совсем не против заняться с дочерью, он просто хочет немного отдохнуть – ему уже за пятьдесят, и он действительно устал после рабочего дня.

– Сейчас! – подпрыгивая, кричит Соня, перевозбудившаяся от ожидания любимого родителя.

Мать идет на кухню разогревать ужин.

– Чуть позже, дорогая, – непонятно кому говорит усталый мужчина, ложится на диван и берет газету. Соня скачет вокруг, теребит отца, потом просто срывает газету, бросает ее на пол. Он прикрывает глаза, чтобы не видеть этого мельтешения. Соня тщетно пытается его пробудить, защекотать, потом… потом отходит чуть назад и крепкой ногой бьет родителя прямо в ухо…

– Конечно, это болезнь. Начальная стадия. Мы смотрели в Интернете. Надо лечить. Мы понимаем. Нам жаль. Она с самого рождения была очень возбудимой. У жены – тяжелая нефропатия. Поздний ребенок. Нас предупреждали.

И они уже всё приняли, со всем согласны.

– С чего вы взяли?! – я повышаю голос. – Записи невропатолога в Сониной карточке – это даже не диагноз, это синдром, он хорошо компенсируется. Рассказывайте с самого начала! Что вы оба делали до рождения Сони? Лечились от бесплодия? Где? Как? Откуда взялась Соня? Искусственное оплодотворение? Экстракорпоральное?

По их полной беспомощности я бы решила, что ребенок приемный, если бы не откровенное внешнее сходство девочки с матерью.

От бесплодия никто не лечился. Они просто поздно встретили друг друга. Всего семь лет назад. Ему было уже сорок шесть. Ей – сорок. И у него, и у нее в прошлом были какие-то неудачные попытки создать семью, о которых они сейчас не могут вспомнить ничего существенного. Детей не было. Полностью утеряв связи с бывшими сожительницами, он до сих пор поддерживает прекрасные отношения со взрослой приемной дочерью, которая с семьей живет в Германии.

Мать девочки с детства страдала от какой-то сложной почечной болезни – врачи беременеть решительно не рекомендовали. Да и все ее связи были какими-то непрочными… растить ребенка одной? А если с ней что-нибудь случится?..

– Бабушки-дедушки есть? – уточняю я. – Умерли? Далеко живут?

Оба одинаково понуро опускают головы.

– Живы. Но мы… так сложилось, что мы оба не поддерживаем связи со своими родителями.

Точка. Что еще за тайны мадридского двора?! Психиатрия в роду? У обоих?! Тогда становятся понятными их страхи и навязчивое стремление к психиатру…

Встретили и полюбили друг друга сразу, как-то очень по-молодому. Все совпадало – взгляды, вкусы, стремления, желания. Поженились не раздумывая. Почти равнодушные к религии, венчались в церкви, ибо позднее обретение друг друга требовало торжества. Но любое семейное счастье без детей – неполноценно. Так считали оба. Он знал про ее болезнь, она готова была рискнуть. Обсуждали усыновление ребенка-сироты лет шести-семи, но не успели прийти к определенным выводам – она забеременела первый раз в жизни, на сорок втором году. Восемь месяцев из девяти в больницах – под наблюдением нефролога. Все прошло хорошо, девочка-«кесаренок», но родилась в срок, доношенной и почти здоровой. Даже врачи удивлялись и говорили с доброй улыбкой: вот что значит для женщины семейное счастье, все болезни умолкают.

– А тогда, после рождения Сони, бабушки-дедушки помогали? – я должна была прояснить вопрос. От этого многое зависело.

– Мы сами не хотели.

– Почему? Алкоголизм? Психиатрия? И то и другое?

– Ничего подобного! – хором, к моему удивлению, ответили они.

– Так в чем же дело?

Оба росли в полных, категорически авторитарных семьях. Его, среднего из трех братьев, за малейшую провинность, не разбираясь и не слушая оправданий, просто пороли. Даже теперь, на склоне лет, он после самого безобидного разговора с родным отцом бросал таблетку валидола под язык.

Ее били редко, но регулярно уничтожали презрением: «Девочка, которая не может аккуратно повесить свою форму, поддерживать порядок на столе и вовремя постирать свои трусики, никогда и никого не заинтересует… Пятерки по литературе и истории не могут сравниться с оценками по таким действительно важным предметам, как математика и физика, в которых ты как корова на льду…» Она стала искусствоведом.

Они были откровенны друг с другом и дружно решили: их поздний, бесконечно любимый и желанный ребенок не узнает ни одного из кошмаров их собственного детства.

Когда Соня в два года начала «ставить границы» (нормальный этап возрастного развития любого нормального ребенка), ей позволяли абсолютно всё. Поиграть хрустальной вазой? Пожалуйста, разобьет – купим другую. Зайти по колено в лужу? Да на здоровье – что мне, трудно ее переодеть, что ли? Игрушку, как у девочки из песочницы? Идем и покупаем – у нас один ребенок и неплохие зарплаты, кого нам еще баловать?

Не имея возможности разрешить стоящую перед ней проблему (поставить границы, определить, что «можно» и что «нельзя» в окружающем ее мире), тратя массу энергии на придумывание всё новых и новых запросов, Соня начала капризничать, потом плохо спать и отказываться даже от любимой еды. Частный невропатолог, к которому обратились, красноречиво указал на перинатальную энцефалопатию в карточке (ее ставят почти всем «кесарятам») и на строчку с возрастом и диагнозом матери: а чего вы, собственно, хотели? – но честно прописал таблетки, массаж и визит к остеопату.

От таблеток девочка становилась сонной и туповатой. Сеансы остеопата вроде бы стимулировали развитие речи, но появилось заикание. Родители пугались и прекращали все лечебные мероприятия. И по-прежнему всё разрешали. Соня становилась все более нервозной и неуправляемой, изъявляла все более странные желания. Утешало только одно: в детском саду к ней не было абсолютно никаких претензий – она безукоризненно выполняла все режимные требования, была очень активна на занятиях.

– И вас это не насторожило? – не выдержала я. – Не может же быть один и тот же ребенок здоров в одной точке пространства и болен – в другой!

– Но если не болезнь, что же это такое?

Соня была уже слишком взрослой, родители – слишком пожилыми и негибкими, не способными изменить привычную точку зрения. «Разминать» ситуацию уже нет времени. Придется ломать.

– Ваш любимый ребенок буквально изнемогает под той тяжестью, которую вы на него взвалили почти четыре года назад. И вопиет о пощаде, изобретая для этого уже самые дикие способы. Маленький ребенок морально и материально не может, не в силах управлять поведением двух взрослых разумных людей. В детском саду она активна и адекватна, потому что там стоят четкие границы, на которые можно опереться в своем движении и развитии. У вас в семье границ до сих пор нет. Что здесь можно и что нельзя? А ведь это – вопрос второго-третьего года жизни! А Соне – почти семь! Неудивительно, что она буквально озверела от вашей непонятливости.

– Но мы специально не хотели ее ограничивать…

– А придется. Потому что это биологическая программа, важная для выживания детеныша высшего млекопитающего, требующая своего разрешения.

– Мы оба гуманитарии…

– Ну, это, знаете ли, не оправдание!

– Но вы нас научите? Главное, чтобы это не было для нее стрессом – всегда всё позволяли, и вдруг…

– Большего стресса, чем ваша многолетняя пластилиновая вседозволенность, для нее и вообразить невозможно, – отрезала я, – да Соня испытает огромное облегчение! – Тут я увидела, что мама как-то странно выпучила глаза и закрыла рукой рот.

– Что еще такое? – удивилась я.

– Вот! Вот вы это сказали! – воскликнула женщина. – Так ведь она уже давно так говорит. Называет мужа «мой пластилиновый папа»! Она чувствует, да?!

– Вот видите, какой талантливый ребенок! – с удовлетворением сказала я. – Может, вырастет, станет психологом. А теперь слушайте сюда!

* * *

Как и ожидалось, Соня легко восприняла долгожданное «установление границ». Теперь, когда папа приходит с работы и ложится отдохнуть, она осторожно накрывает его пледом, ставит будильник и садится с книжкой рядом – ждать, когда он проснется.

Глава 7. Богатый папа на белом коне

Я всегда нервничаю, когда приходится работать с неудавшимся суицидом подростков. Отказ от жизни у человека, который еще не жил, – что может быть неестественнее?!

В данном случае я напрягалась еще и потому, что сама история была банальнее некуда. И едва не стоила жизни пятнадцатилетней девочке.

Когда-то давно ее родители сошлись по большой и, как им казалось, настоящей любви. Почти сразу родился ребенок, девочка – хорошенькая-прехорошенькая. Они радовались и вместе склонялись над кроваткой. Но радовались – увы! – не слишком долго. Дочка болела и кричала по ночам. Мама не высыпалась, нервничала, ничего не успевала. Ей хотелось надежности, стабильности, чтобы утешили и поддержали. Папа учился и работал, тоже уставал и хотел от дома покоя, тепла и надежного тыла. Ни тот ни другой не умели быть великодушными, начали срывать усталость и обиду друг на друге. Денег вечно не хватало, в стране творилось черт-те что, и никто не мог сказать, что будет дальше. Девочка все чувствовала каким-то своим непостижимым младенческим чутьем и от этого капризничала и болела все больше.

В конце концов у молодого мужчины сдали нервы: он ушел. Пытался потом зайти, проведать дочь. Бывшая возлюбленная была обижена и категорична: «Уходя – уходи! Ты нас предал в трудный час, теперь забудь». Он смирился не без чувства облегчения.

Женщине уходить было некуда: она осталась. Отдала девочку в ясли и, позабыв о профессиональных амбициях, устроилась на работу рядом с домом. Научилась быть сильной и одинокой. Зарабатывать деньги, чтобы хватило на двоих. Плакать по ночам в подушку, когда дочка уже спит. Девочка росла неглупой, ласковой и миловидной, и, глядя на нее, мама радовалась и понимала: всё не напрасно! Они жили вдвоем, и им было хорошо вместе. Как-то раз дочка спросила про отца. Мать ответила коротко: «Он ушел, бросил нас, когда ты была совсем крошкой. Ты много болела, мешала ему спать…» – «Коз-зел!» – процедила отроковица сквозь стиснутые зубы.

Папа тем временем, освободившись от бремени семьи, ушел в работу. Работал по 18 часов в сутки, не жалел сил и денег на профессиональный рост. У него многое получалось. Основанная им фирма росла, от нее отпочковывались филиалы, увеличивалось количество зависящих от него людей, множились проблемы и ответственность. Он справлялся. Личная жизнь, естественно, имелась, но строилась по пословице: «Обжегшись на молоке, на воду дует» – глубоких отношений мужчина последовательно избегал, довольствуясь разнообразными и ни к чему не обязывающими развлечениями в свободное от службы время.

Годы между тем шли, и как-то незаметно наступил тот период, который в обиходе называют «кризисом среднего возраста». Коварный вопрос: «Зачем все это?» – замаячил сначала на горизонте, а потом подступил вплотную. С привычным энтузиазмом обсуждая с сотрудниками очередное расширение ассортимента услуг и географии влияния фирмы, мужчина вдруг запнулся на полуслове… Вечером он отменил уже назначенное свидание с красивой женщиной и никуда не поехал ужинать. В пустой квартире, где не было даже собаки (кто с ней будет гулять, если я целый день на работе), в голову приходили странные и непривычные мысли…

Женщина не стала препятствовать, когда внезапно объявившийся после долгих лет отсутствия отец захотел встретиться с дочерью-подростком. «Ну, отец все-таки, говорят, у него фирма своя, большая, может, пальто зимнее тебе купит», – практично напутствовала она дочь, отправляющуюся на первое свидание с отцом.

У отца «снесло крышу» после первой же встречи с дочерью. Представьте себе: перед ним была юная девушка, которая, во-первых, являлась его кровной дочерью, наследницей и продолжательницей его рода и дела (вот он – ускользающий смысл всего!). А во-вторых, она была мучительно и сладко похожа на свою мать, его юную бывшую жену, в которую он влюбился и на которой женился в ранней молодости! Давно он не испытывал таких сильных и противоречивых чувств…

И мужчина по полной программе «распустил хвост»! Театры, боулинги, аквапарки, рестораны, магазины и бутики, поездка за границу… Скромная, не избалованная шмотками и развлечениями девочка за все была ему благодарна, всем восхищалась, смотрела папе в рот, готова была слушать все, что он пожелает сказать, и со всем согласиться. Мечта любого мужчины! «Познакомьтесь, это моя дочь!» – «Да что ты! Такая взрослая?! И такая скромная и воспитанная! И где же ты раньше прятал такую красавицу?!»

Дома благодати не было и в помине. Девочка напрямую обвиняла мать:

– Ты говорила, что мой отец дурак и мерзавец. А он чудесный, щедрый человек с двумя высшими образованиями. На него работают полтысячи человек. У него две квартиры и загородный дом. А ты кто? Сколько ты получаешь? Почему ты выгнала его и прятала меня все эти годы? Мы с ним столько всего упустили!

– Никто его не выгонял и тебя не прятал! – в отчаянии кричала мать, срываясь на визг. – Он сам сбежал! Где он был, когда ты в три года болела крупом и месяц могла спать только у меня на руках? А когда упала с качелей, сломала ключицу, и тебя надо было кормить с ложки? А когда меня в перестройку сократили и не брали на другую работу с маленьким ребенком… А теперь – явился не запылился, на все готовое. Да ты не разевай рот: он наиграется и опять тебя бросит!

– Ты все врешь! – захлебывалась слезами дочь. – Ты… ты злая дура!

Однажды, исчерпав все аргументы и не справившись с собой, мать с криком: «Ну так и убирайся к нему!» – впервые в жизни отвесила дочери оплеуху.

Девочка выбежала в коридор, схватила куртку и скатилась вниз по лестнице, дрожащими руками нажимая кнопки нового суперского мобильника – подарка отца.

– Папа, я буду теперь с тобой жить, – сказала она, выпив, чтобы успокоиться, стакан коллекционного красного вина и забравшись с ногами в кожаное кресло. – Ты ведь не против, правда?

Папа сидел, прикрыв глаза. Мысли его метались из стороны в сторону. Он не представлял, как они будут жить вдвоем. Он не понимал подростков. Именно сейчас он подумывал о втором браке и о сыне-наследнике: он уже понял, что дочку совсем не интересует его бизнес. Она хотела стать певицей или дизайнером. В конце концов, теперь можно нанять ребенку няню и гувернера. От долгих слез физиономия его дочки казалась похожей на блин. Обиженная папина подруга громко роняла что-то на кухне. Разумеется, она ни за что не станет жить с чужой ей девушкой, которая моложе, симпатичнее… Они же будут непрерывно ругаться, призывая его в судьи своих разборок… Мужчина в ужасе помотал головой.

– Понимаешь, дочка, – осторожно начал он. – То, что ты придумала, это как-то нехорошо по отношению к твоей маме. Она, конечно, тоже погорячилась, но ее можно понять… Разумеется, мы с тобой должны общаться, но… Давай-ка я сейчас сам ей позвоню и попробую обо всем договориться.

Девочка-подросток вскочила с кресла и выпрямилась, уронив пустой бокал. Она понимала: теперь ее предали все! Ничего не осталось! И никого! Стоит ли жить, если все люди такие?!

Мама с папой пришли ко мне вместе. И наперебой пытались обвинить в чем-то друг друга. «А зачем ты?.. А вот если бы ты тогда…» – «А ты всегда…»

Оба продолжают искать виноватого. Не помощники – ни мне, ни дочери.

Объяснять девочке, что все хорошо, рассказывать о красоте мира? Не услышит – еще не минул аффект. Возможно повторение попытки. А что, если она будет «удачной»?!

Был такой уважаемый мною психолог – Виктор Франкл. Он разработал метод парадоксальной интенции, фактически доказательство от противного. Начало разработок пришлось на пребывание автора в фашистском концлагере…

Что ж? Нельзя доказать, что все хорошо, – буду доказывать обратное.

– Вообще-то в твоем возрасте циклиться на проблемах с предками – уже не круто. Других дел нет, что ли?

– Я не крутая, – ответила она, подозрительно глядя на меня.

– Кстати, а что сказал твой парень по поводу той фигни, что ты устроила?

– У меня нет парня.

– Как?! Гм-м… Ну, а вообще, в твоей тусовке как – одобряют?

– Я не тусуюсь.

– Почему? В компьютере сидишь? А у тебя в «ЖЖ» сколько френдов?

– Двенадцать.

– Пф-ф! Даже у меня, старой калоши, и то сто девяносто семь.

Она не удержалась:

– Так это ваши по жизни знакомые! А сколько взаимных?

– Ни одного! – с торжеством говорю я. – Я вообще никого не френдила. Можешь проверить, я тебе ник скажу.

Девочка умненькая, умеет сложить два и два.

– Что вы хотите мне доказать? Что у меня вообще в жизни ничего не выходит? Что все меня лохушкой считают?!

– Не считай, что люди думают о тебе плохо. Они о тебе вообще не думают.

Разозлилась:

– А психолог в больнице говорила, что я еще встречу много прекрасных людей, и всё у меня будет хорошо.

– О-ла-ла…

– А папа с мамой меня, между прочим, любят. У папы даже сердечный приступ был. И они сказали, что пусть я живу с кем хочу…

– Гм-м…

– И две моих подружки каждый раз, когда пускали, ко мне в больницу приходили.

– О-о…

– И Мишка Осин мне эсэмэску прислал: «Ты что, с ума сошла? Не дури больше!»

Попалась.

Дальше она мне доказывала, что мир стоит того, чтобы жить. Я иногда вяло сопротивлялась, иногда соглашалась…

Виктор Франкл – форева!

Напоследок – совет супругам с детьми: банально, но проверено. Если расстались, никогда не говорите дурного о втором родителе. Если не найдется доброго слова, молчите. Заново устанавливая контакт с ребенком после разлуки, не пытайтесь пустить пыль в глаза – надолго не хватит. Не старайтесь «купить» подарками. Лучше поделитесь временем и кусочком души.